ушел  куда-то, где  пока
знали  лишь  о  его   первом,  положительном  качестве.  А  когда  вальяжный
представитель Министерства рыбной промышленности и Пековский, пахнущие общим
дорогим одеколоном,  принимали "Красное  и черное", на  экране после запуска
программы  вместо   шифра  появилось  красочное  фаллическое  изображение  и
хулиганская  надпись, суть  которой сводилась к обещанию  противоестественно
обойтись  со  всем  нашим  трудовым  коллективом. Это  был  прощальный  жест
Горяева, вдобавок он  установил в  программе такую  хитроумную  защиту,  что
попытки найти и снять ее  привели  к самостиранию всей системы. Мы заплатили
министерству  чудовищный  штраф,  весь  сектор  лишился премии и тринадцатой
зарплаты, а  меня, разумеется, не утвердили  заведующим и правильно сделали,
ибо  предупреждали.  Супруга моя  честолюбивая  Вера  Геннадиевна  на  месяц
отлучила меня от  своего белого тела, сказав, что обычно дебилы не  доживают
до тридцати, и я -- уникальный случай...
     Когда  стюардессы  собирали подносы, я незаметно спрятал  пластмассовые
нож, вилку и ложечку, потому что Вика, несмотря на свой  зрелый возраст, все
еще продолжала играть в куклы.
     -- Снижаемся! --  радостно сообщил Торгонавт. Земля внизу, в отличие от
наших бескрайних одноцветных просторов, напоминала лоскутное одеяло.
     -- Капитализм,-- просунув нос между кресел, объяснил Спецкор.

VIII.

     Когда  самолет  толкнулся колесами  о землю  и  помчался по  посадочной
полосе,  постепенно  избавляясь от  скорости,  иностранцы, летевшие  с нами,
зааплодировали.
     -- Любят западники жизнь! -- прокомментировал Спецкор.
     -- А мы? -- спросила Алла с Филиала.
     --  Мы  любим   борьбу  за  жизнь!  --  вставил  я  и  поймал  на  себе
неодобрительный взгляд Диаматыча.
     Наверное, каждый раз, приезжая в незнакомое место,  мы чем-то повторяем
свой  давний  приход в  этот неведомый  мир.  Отсюда, должно быть, радостное
удивление и  совершенно младенческий  восторг по поводу всего увиденного. По
поводу  огромного  аэропорта с  движущимися  дорожками,  никелированных  урн
непривычной  формы,  полицейских   в  странных  цилиндрических   фуражках  с
маленькими козырьками,  ярко одетых детишек, лопочущих что-то очень знакомое
по интонации, но совершенно непонятное по смыслу...
     --  За  границей  меня  всегда  поражают   две  вещи,--  громко  сказал
Спецкор.--  Все,  даже  дети,  свободно  говорят  на  иностранном  языке,  и
абсолютно все ездят на иномарках.
     К моему удивлению,  наш багаж уже крутился на транспортерной ленте: это
я  определил, заметив чемодан-динозавр Пипы  Суринамской. Гегемон Толя тяжко
вздохнул.
     Паспортный  контроль  мы  проши  довольно  быстро,  хотя  к  стеклянным
будочкам выстроились приличные хвосты.
     --  Я выиграл бутылку  коньяка!  --  радостно сообщил  Торгонавт.-- Мой
приятель сказал, если я здесь увижу хоть одну очередь, он выставляет...
     --  Не  обольщайтесь,--  разочаровал  его  Спецкор.--  Мы  пока  еще  в
экстерриториальных водах...
     Потеряли Пейзанку,  но вскоре  нашли возле витрины, где был  установлен
трехведерный  флакон  духов  "Шанель".  Спецкор  сказал  ей,  что,  заплатив
умеренную сумму,  можно  отлить  немного духов  в свою посуду. Слышавший это
Гегемон Толя насупился и выругался вполголоса  по  поводу некоторых очень уж
умных.
     --  Рад вас приветствовать в Париже -- городе  четырех революций! -- не
унимался Спецкор.
     Поэт-метеорист, кажется,  немного проспавшийся, озирался вокруг, словно
человек,  проехавший свою станцию  метро. Беспрепятственно миновав скучающих
таможенников  (только  на Торгонавте они чуть задержали  взгляды),  мы сразу
попали  в большую толпу встречающих,  помимо  букетов,  они держали в  руках
транспарантики  и таблички  с  разными  надписями.  Одна  невысокая  смуглая
женщина с короткой  мальчишечьей стрижкой размахивала над головой аккуратной
картонкой:
     БУРОВ -- СССР
     -- Это мы! -- удовлетворенно сообщил товарищ Буров и протянул ей ладонь
для рукопожатия.
     Тут же  подскочивший Друг Народов обнажил  в улыбке  свои заячьи  зубы,
протараторил  что-то  по-французски  и,  искупая  мужланство  шефа, галантно
поцеловал руку встречавшей нас женщине. Это была мадам Жанна Лану, наш гид.
     -- Теперь мы будем садиться в автобус и ехать в отель,-- объявила она.
     Через автобусное окно я смог увидеть  и понять главное:  в Париже всего
много   --  людей,  машин,  витрин,  памятников,  деревьев...  Где-то  сбоку
мелькнула  знаменитая  башня, похожая  на задранную в  небо дамскую ножку  в
черном ажурном чулке.
     -- Эйфелевская башня! -- охнула непосредственная Пейзанка.
     --  Это ее  макет в натуральную величину,--  поправил  Спецкор.--  Сама
башня хранится в Лувре...
     -- Правда? -- усомнился Гегемон Толя, поглядев на мадам Лану.
     -- О, нет! -- засмеялась она.
     Отель назывался "Шато",  видимо,  из-за  декоративной  башенки,  как на
готическом замке.
     -- Это  неплохой отель,-- сказала мадам  Лану.--  Должна  заметить, что
гостиницы  в  Париже  --  это  проблема,  особенно  в   сезон.  Очень  много
туристов...
     -- И очереди бывают? -- оживился Торгонавт.
     -- Очереди? -- переспросила она.-- Не думаю так.
     Сложив  вещи  в  общую  кучу,  мы стали  посредине гостиничного  холла.
Портье,  статью напоминающий референта члена Политбюро, записал номера наших
паспортов и выдал несколько ключей с брелоками в  форме  больших  деревянных
шаров. Друг Народов извлек  из кейса  утвержденный  еще  в Москве  список и,
объявляя, кто с кем поселяется, лично раздавал ключи. Расклад вышел такой:
     {} Алла с Филиала и Пейзанка.
     {} Поэт-метеорист, Диаматыч и Гегемон Толя.
     {} Спецкор и я.
     {} Друг Народов и Торгонавт.

     Судя  по  тому,  что после оглашения списка оставалось  еще  два ключа,
товарищ  Буров и Пипа  Суринамская заселялись  в отдельные  номера. В общем,
типичное нарушение социальной справедливости, следить за соблюдением которой
-- профессия товарища Бурова.
     Когда  все  разобрали  свои  вещи  и  выстроились  к  лифту,  Торгонавт
огорченно  заметил, что, наверное, считать создавшуюся очередь  аргументом в
коньячном споре некорректно, так как состоит она исключительно из  советских
людей. Для первого раза кабинка лифта уместила лишь чемодан Пипы Суринамской
и  в качестве привеска  Гегемона Толю. Внезапно обнаружилось, что  посредине
холла остались сумка и авоська Поэта-метеориста, но сам он исчез. Мадам Лану
и Друг Народов отправились на поиски,  и,  когда мы со Спецкором  последними
грузились  в  лифт,  они наконец  привели  пропащего из бара, где он  угрюмо
рассматривал бесчисленные сорта пива.
     -- Мы давно забыли запах моря! -- отмахнулся от упреков Поэт-метеорист.
     Нам со Спецкором досталась  миленькая комнатка с  видом  во  внутренний
дворик, замечательной ванной, телевизором и широкой супружеской кроватью.
     -- Как будем спать? -- спросил он.-- Как братья или как любовники?
     -- Это ошибка? -- наивно предположил я.
     --   Нет,  это  не  ошибка,  это  расплата   за  отдельный  номер   для
генеральши...
     -- А почему расплачиваемся мы?
     -- Вопросов, подрывающих основы нашего  общества, прошу  не задавать. У
тебя нет скрытой гомосексуальности?
     -- А у тебя?
     -- И у меня тоже! -- ответил Спецкор.
     Я аккуратно развесил  в  шкафу  мой  единственный выходной  костюм, две
сорочки  и,  мысленно поделив все выдвижные  ящички пополам,  разложил в них
остальные  вещи.  Потом, взяв умывально-бритвенные принадлежности,  пошел  в
ванную комнату.
     -- Биде с унитазом не перепутай! -- вдогонку предостерег Спецкор.
     В ванной  было огромное, во всю стену  зеркало, а раковина представляла
собой  углубление  в  широкой  мраморной  плите,  являвшейся одновременно  и
туалетным столиком. Впрочем, это был не мрамор, а пластик. На столике лежали
крошечные  упаковочки мыла, шампуня  и  еще  чего-то  непонятного. Сбоку, на
полке, высились стопки полотенец --  от малюсенького  до  широченного -- два
раза можно  обернуться.  Я освежился под душем,  на всякий  случай пользуясь
своим  мылом (Друг  Народов предупредил, что здесь  все за деньги), а потом,
протерев  в  запотевшем  зеркале круг,  как раз, чтобы  вмещалось лицо, стал
бриться,  размышляя  о  том,  что  физиономия полнеющего  мужчины  незаметно
превращается в ряшку, на которой  трудно прочесть живые муки его  души. Зато
некто, страдающий, скажем,  несварением желудка,  взглянет  на  вас  во всем
ореоле  духоборческой худобы,  а  в глазах у  него будет  светиться отчаяние
падшего ангела. Женщинам это нравится.
     -- Ну и жмоты французы! -- сказал я, выходя из ванной.
     -- Почему?
     -- На неделю мыла и шампуня с гулькин нос дали...
     --  Нет,  это только на сегодня.  Они каждое утро  подкладывают. Можешь
брать для сувениров,-- объяснил мне Спецкор и проследовал в ванную.
     Перед тем как  затолкать свой  чемодан под кровать, я  решил переложить
стратегические   запасы  продуктов   питания,  собранные  предусмотрительной
супругой моей  Верой  Геннадиевной, в тумбочку.  И вдруг  из  одного  пакета
вытряхнулся молоденький  рыжий тараканчик.  Сначала  он ошалелыми  зигзагами
помчался по нашей белоснежной кровати, а  потом вдруг замер, шевеля усиками.
Я тоже замер,  возмущенный  столь  наглым нарушением  всех правил  выезда из
СССР.  Брезгуя раздавить  предателя пальцами,  я поискал  глазами что-нибудь
прихлопывающее,  а  когда осторожно взял в руки  глянцевый  проспект отеля и
размахнулся, рыжий эмигрант уже исчез. Он выбрал свободу.
     --   Пошли  получать   валюту!  --  распорядился,  выходя  из   ванной,
освежившийся Спецкор. -- А потом обедать. ..
     Товарищ Буров сидел в глубоком вольтеровском кресле посредине обширного
номера с окнами  на набережную.  Перед  ним,  на  журнальном  столике,  были
разложены конверты и две ведомости.
     -- Распишитесь  вот  здесь! -- приказал он, и мы покорно поставили свои
закорючки напротив цифры 300.-- А теперь вот  здесь! --  И он подвинул к нам
еще одну ведомость.
     -- А это что? -- спросил Спецкор.
     --  По двадцать франков  с  каждого  на представительские  расходы!  --
строптиво  объяснил присутствовавший  при сем  Друг Народов.  -- Кроме того,
каждый должен сдать по бутылке в общественный фонд.
     -- Крутые вы ребята! -- не по-доброму удивился Спецкор.
     -- Так положено,-- закончил тему товарищ Буров.
     --  А  одна  кровать в  номере -- тоже "так положено"? -- голосом ябеды
спросил я.
     --  У  меня  тоже  одна!  --  возразил  рукспецтургруппы,  озирая  свой
беспредельный номер, и стало ясно, что спорить бесполезно.
     Спускаясь  вниз, в  ресторан, я  нетерпеливо  достал  из  конверта  три
большие  бумажки по 100 франков с изображением  лохматого курнофея, похожего
на батьку  Махно в исполнении  актера Чиркова.  "Делакруа",-- поколебавшись,
сообразил я и тихо загордился собой.
     Обедали мы  за  длинным,  видно, специально  для нашей группы  накрытым
столом.
     --  Хорошо  быть  интуристом!  --  сказал   Спецкор,  озирая  приличную
сервировку, дымящиеся супницы и графины с чем-то темно-красным.
     -- Морс? -- спросила Пейзанка.
     -- Сама  ты  морс! -- нервно ответил Поэт-метеорист и придвинул к  себе
сразу два графина.
     Появилась Алла с Филиала, переодевшаяся в бирюзовое, очень шедшее к ней
платье.  И  хотя  за  столом  было  несколько  еще не занятых мест, она,  не
задумываясь, направилась  к свободному стулу между мной и Спецкором.  Сердце
мое дрогнуло совсем по-школьному. Я налил из графина ей и себе  --  это было
сухое вино.
     -- Я очень люблю красное вино! -- сказала она, пригубливая из бокала.--
Именно красное -- оно живое...
     -- А наш руководитель,  судя по всему, любит  коньячок из общественного
фонда! -- кивнул Спецкор на багровую физиономию товарища Бурова.
     Официант,  бережно  склоняясь  над каждым, разлил  по тарелкам  суп  --
протертое нечто, а узнав, что мы из Москвы (Друг Народов с заячьей улыбочкой
вручил ему краснознаменный значок), он мгновенно куда-то  убежал и вернулся,
неся большую корзину толсто нарезанного белого хлеба.
     -- Алла, у меня к вам очень серьезный  вопрос,-- начал я, когда с супом
было покончено,  а  второе еще не  принесли.--  Скажите, если  бы на  рублях
изображали   творческих   работников   --   художников,   композиторов   или
писателей... Как бы вы их распределили?
     -- Писателей?
     -- Допустим, писателей.
     --  А знаете,-- сказала Алла,--  я, когда получила  конверт,  почему-то
подумала о том же самом. Странно, правда?
     -- Наверное, у  нас много общего,-- игриво  заметил  я и  покосился  на
Спецкора, но он думал о чем-то своем.
     --   Наверное...--  согласилась   Алла.--   Хорошо,  давайте  попробуем
прикинуть, но только вместе... Писатели?
     -- Писатели.
     -- Значит, сначала  на рубле... Самое трудное: с одной  стороны, купюра
мелкая, а с другой -- ее в руках люди держат чаще всего...
     -- Может, Гоголя на рубль? -- предположил я.
     -- Допустим,-- кивнула Алла.-- А на трехрублевку тогда -- Тургенева.
     -- Может быть, лучше -- Лермонтова? -- засомневался я.
     -- Допустим. А Тургенева, значит, на пяти рублях?
     -- Принимается. А кого на десятку?
     -- На десятку? -- задумчиво повторила Алла, отщипнула корочку  хлеба  и
положила  в  рот.  Я вдруг  заметил,  что  мысленно  называю  ее не "Алла  с
Филиала", а просто "Алла".-- Костя, а если на десятку Блока?
     -- Может, Маяковского?
     -- Не-ет, Блока!
     --  Для вас я готов на все! А  кто  у нас тогда будет  на двадцати пяти
рублях?
     -- Чехов! -- не задумываясь, ответила Алла.
     -- На пятидесяти?
     -- Достоевский!
     -- Тогда на ста рублях -- Лев Толстой! -- подытожил я.
     -- Конечно! -- обрадовалась Алла.-- Видите, как все складно получилось!
Складно и познавательно! Человек заглядывает в кошелек и приобщается...
     -- И главное -- облагораживается процесс купли-продажи! -- добавил я.--
Гениально!
     -- А Пушкина вы на копейке выбьете? -- ехидно  поинтересовался Спецкор,
который, оказывается, все слышал.
     -- Действительно, мы забыли Пушкина! -- огорчилась  Алла.-- Без Пушкина
нельзя...
     Пока мы  с  Аллой  горевали  по  поводу  ущербности разработанной  нами
литературно-денежной  системы, за столом вспыхнуло  горячее обсуждение:  как
провести  сегодняшний вечер, в  программе  обозначенной  словами  "свободное
время".  Большинство   склонялось  к  тому,   чтобы   осуществить  набег  на
какой-нибудь большой магазин.
     --  Мы  даже  можем  включить это в программу,-- предложил Торгонавт.--
Экскурсия "Париж торговый"...
     В ответ Диаматыч высказал опасение, что  нас могут неправильно понять с
идеологической точки зрения:
     -- Только прилетели и сразу -- шоппинг...
     --  Выбирайте  выражения!   За  столом  женщины!  --  возмутилась  Пипа
Суринамская.
     Поставили на голосование, и большинством решили отправиться в ближайший
супермаркет.  Мадам Лану вызвалась нас сопровождать. И  вдруг Поэт-метеорист
хватил  кулаком по  столу с такой  силой, что  зазвенела  посуда,  а один из
опустевших  графинов даже опрокинулся. Стало  ясно, что  поэт  бесконтрольно
напился.
     --  Мы  давно  забыли  запах  моря! --  крикнул он  и сжал свою  голову
ладонями, точно проверяя ее  на  спелость. А за его спиной изумленно  застыл
наш официант с подносом вторых блюд. Вероятно, он впервые видел, как человек
вусмерть напивается сухим столовым вином.

IX.

     В супермаркете я почувствовал себя папуасом, который  всю жизнь молился
на  свои единственные  стеклянные  бусы и вдруг  нежданно-негаданно попал  в
лавку, доверху набитую всевозможной бижутерией. Здесь было все, о чем только
смеет мечтать советский человек, о чем он не смеет мечтать, и даже то, о чем
мечтать ему не приходит в голову.
     -- Фантастика!  -- воскликнула Алла, разглядывая прелестную  заколку  в
виде стилизованного махаона.-- Вы не чувствуете себя несчастным?
     -- Нет. Мы с вами приехали из счастливой страны. Нас можно осчастливить
комплектом   постельного  белья  или  килограммом  полтавской  колбасы...  А
представляете, сколько всего нужно французу, чтобы быть счастливым?
     --  Представляю...-- отозвалась  она  и указательным  пальцем погладила
махаона по глянцевому крылышку.
     Что  в эту  минуту сделал бы настоящий мужчина? Тот  же  Пековский или,
скажем, гипотетический Игорь Маркович?  Разумеется, он непринужденно взял бы
понравившуюся заколку  и  вложил ее в прелестные ладошки. Но  начнем с того,
что я не настоящий мужчина, а совок, если выражаться сегодняшним языком, или
ложкомой, если прибегать к изысканному словарю супруги моей  молчаливой Веры
Геннадиевны. Что это значит? А это значит,  что судьба забросила вас в Париж
и вложила в ваш бумажник три "делакруа", судьба которых предопределена еще в
Москве: они  должны стать  дубленкой. Каждый потраченный франк может сорвать
этот  детально разработанный  план  и вызвать необратимые процессы  в  вашей
семье. Миллионер,  покупающий  своей подружке остров с виллой, по сути, идет
на  гораздо  меньшую  жертву, нежели советский  турист,  угощающий  в Париже
приглянувшуюся ему даму мороженым. А махаон стоил  целых 50 франков. Поэтому
я горячо  поддержал  восхищение  Аллы,  но  придал  своему восторгу  как  бы
музейный оттенок, словно  на прилавке  лежал  экспонат из скифского кургана,
принадлежащий государству.
     Прогуливаясь по  супермаркету,  мы  получили  кое-какое представление о
направленности интересов наших товарищей по поездке. Несколько раз мимо  нас
на крейсерской скорости пронеслась Пипа  Суринамская,  лицо ее  побелело  от
напряжения, а  глаза  светились угрюмым восторгом. Казалось, вот сейчас она,
Пипа, вдруг превратится в черную дыру и  всосет в себя весь магазин вместе с
товаром, продавцами и кассовыми компьютерами.
     Товарища   Бурова   и   Друга    Народов   мы   обнаружили   в   секции
видеомагнитофонов. Они горячо  обсуждали, за  сколько в Москве  сейчас  идет
последняя модель "JVC".
     Спецкор  сосредоточенно  рылся  в  отделе  противозачаточных средств  и
сексуальной гигиены. Увидев нас,  он приветливо помахал рукой  и,  кивнув на
выставку-продажу, крикнул:
     -- Рекомендую!
     Диаматыч  застрял  возле электронных игрушек и  крутил  в руках жуткого
киборга с загорающимися глазами.
     -- Игрушки покупает! -- многозначительно отметил я.
     -- Это плохо? -- спросила Алла.
     -- Это странно...
     Торгонавт   обессиленно  сидел  в   кресле  возле  столика  с  толстыми
каталогами.  У него был вид человека,  внезапно  и  непоправимо  утратившего
смысл жизни.
     -- Мне жаль их! -- сообщил  он, скашивая глаза на улыбчивую продавщицу,
помогавшую примерять туфли толстой французской пенсионерке.
     -- Почему? -- удивилась Алла.
     -- Торговля без  дефицита  -- жалкая рабыня  общества... Я  бы здесь не
смог!
     Повстречали мы и Гегемона Толю. Таща за собой здоровенную Пипину сумку,
он брел  вдоль бесконечного ряда кожаных  мужских курток и бормотал себе под
нос:
     -- Ну,  я его, падлу, урою! Гад  буду  -- урою! Потом  мы с Аллой долго
стояли возле  рыбного  прилавка  и  с  изумлением  разглядывали  дары  моря:
разнокалиберных  устриц,  мидий,  креветок,  здоровенных  головастых  рыбин,
переложенных  мелко  наколотым  льдом.  Я поймал себя  на  том, что  пытаюсь
подсчитать, сколько в  Москве может стоить огромный буро-красный лобстер, но
делаю это как-то  странно: вспоминаю равный ему по цене плеер  с наушниками,
прикидываю,  за сколько такой плеер  идет в  Москве, и получается, что  одна
клешня лобстера стоит больше месячной зарплаты ведущего программиста!
     -- Послушайте,  Костя,-- прервала  мои подсчеты  Алла.-- Что вы  хотите
купить своей жене?
     -- Жене? -- переспросил я.
     -