етровна насупилась.
     - Вы так, простите, будто радуетесь...
     - А что мне плакать! - взвился вдруг он. - Лучше мы их,  чем  они  нас!
Иль тебе, прости, по-другому хотелось? Мало страху тебе задали?
     Регина Петровна покачала головой, посмотрела на ребят.
     - Мне-то уж ничего не хочется. Но зачем же убийства-то?
     -  Видать,  по-другому  не  могут.  Гитлеру  продались!  Из  довоенного
прокурора генералом своим сделал! У них резать русских  -  это  национальная
болесть такая!
     - А если вас станут из дому выселять? - спросила тихо Регина Петровна.
     - Дык мене выселяли, - усмехнулся вдруг будто легкомысленно Демьян.  Но
вряд ли было ему  смешно.  -  За  лошадь,  шашнадцать  лет  было.  В  кулаки
записали. Ничево. Отдал. Сказал: спасибо.  Без  нее  легче  стало.  Вот,  на
колхозной езжу... Зато живой!
     - Не знаю... Мы не о том говорим, - вздохнула Регина Петровна. -  А  вы
просто на войне ожесточились. Все ожесточились. Оттого и страшно...  Так  вы
поберегите, пожалуйста... Слышите?
     Демьян отвернулся, чмокнул лошади.
     Братья сидели обнявшись, свесив ноги с телеги,  и  смотрели  на  Регину
Петровну.
     - Я завтра к обеду-у приеду-у! - крикнула она вслед и помахала рукой.
     Братья разноголосно откликнулись: "Ла-но!"А  Демьян  не  отвечал  и  не
оглянулся. Будто его уже это и не касалось. Он правил, поглядывая на  дорогу
из-под козырька,и молчал.
     Всю дорогу промолчал.
     Братья догадались сразу, отчего молчит: ему от ворот  поворот  сделали!
Хоть он и поет мирово, но не жених! Ясно!
     И когда зашли братья в кукурузу, за обочину, по  нужде,  Колька  так  и
сказал:
     - Бортанула она его... Лысого!
     - А мне жалко, - отвечал Сашка. - Поет он мирово!
     - А нас директор не бортанет сегодня?  -  перевел  Колька  разговор  на
другое. - Письмо-то при нем!
     - Забыл небось... Там не до нас!
     - Главное, заначку забрать, - сказал Колька.  -  Я  считаю,  что  нужно
драпать.
     - А Регина Петровна?
     - А что Регина Петровна? Она ведь после рождения обещала!
     - А вдруг не поедет?
     - Ну и что?
     - Ее жалко...
     - Не жалей! Тут теперь вокруг жалелыциков много! Сашка стал застегивать
портки, разнервничался, аж пуговицу оборвал. Сказал, выходя на дорогу; - Как
хошь, я ее не брошу.
     - Совсем?
     - Как, совсем?
     - Ну, совсем? - переспросил пораженно Колька. - Со мной? Не поедешь?
     Сашка кивнул.
     Называется, поговорили. Впервые за всю их жизнь выяснилось,  что  могут
они по своей воле расстаться.
     Колька ушам своим не поверил. И если бы сказали ему, не поверил бы!  Их
разделить нельзя, они нерасчленимые, есть такое понятие в арифметике...  Это
про них как раз!
     Колька понял, что Сашка свихнулся. Хорошо, если ненадолго свихнулся,  а
если... Но он отбросил мрачные мысли, а Сашке сказал:
     - Приедем, тогда решим. Договорились? - И отдал ему серебряный  ремешок
вместо пуговицы. Тот, что Регина Петровна подарила.
     - Договорились, - согласился Сашка. Может, он думал, что это не  он,  а
Колька переменит решение. Но ремешком подпоясался.
     Потом они прилегли на телеге и, обнявшись, уснули.
     Проснулись в сумерках и сразу не поняли, где находятся.
     Телега была  распряжена,  а  лошадь  паслась  рядом,  среди  кукурузных
зарослей. Сам Демьян отчего-то сидел на земле и озирался по  сторонам.  Лицо
его было растерянным, даже бледным.
     Братья подняли головы, почесываясь, глядя вокруг.
     - Эй! - негромко позвал Демьян и поманил  их  рукой.  -  Сюда  идите...
Только тихо, тихо!
     Братья нехотя спрыгнули с телеги, подошли.
     - А где колония?
     Но Демьян странно замахал руками,  показывая,  чтобы  они  подошли  еще
ближе и присели.
     - Заболел, что ли? - спросил, удивляясь на такое  поведение,  Сашка.  А
Колька добавил:
     - А я тоже вчерась обожрался! У меня в животе целая музыка! Оркестр  со
струей!
     Ребята загоготали, а Демьян оглянулся, зацыкал на них:
     - Ти-хо! Тихо, я сказал... Там  ваша  колония!  -  И  показал  рукой  в
сторону. - Только там... это... пусто!
     - Как пусто! - спросили братья, уставившись на Демьяна. - Что пусто?
     - Пусто, да и все! - отрезал шепотом он. -  Сходите,  если  хотите.  На
дорогу не высовывайтесь... Поняли?
     - Нет... А что?
     - Я говорю, чтобы осторожнее, ну? Посмотрите да  возвращайтесь.  Я  вас
тут подожду. Братья постояли, тупо размышляя.
     Ни до чего они не додумались. Повернули, не  сговариваясь,  пошли.  Шли
свободно, как гуляли, места  были  теперь  знакомые,  свои.  Хотя  прежде-то
зудело сбегать к заначке: жива ли, родимая? Цела ли?
     Метров через пять - десять кукуруза поредела  и  стала  видна  колония:
большой двухэтажный дом. Удивляла тишина. Не слышно было ни одного голоса, а
уж здесь всегда стоял ор, и крик, и визг, слышимые за километры.
     - Полезешь? - спросил Сашка, показывая на лаз.
     - А ты?
     Они перешли на шепот, хотя не было еще причин чего-то бояться. Просто в
той тишине не получалось говорить громко. Что касалось Демьяна, то ребятам в
последнюю минуту, когда он сидел в странной позе на земле, показалось, будто
он после вчерашнего дня еще хлебнул и не  очухался.  Может,  ему  не  только
пустая колония, но и чертики зеленые виделись в траве?!
     Братья, пыхтя, прокорябались через свой лаз и оказались у задней  стены
двухэтажного дома.
     Тих был дом, никто не торчал в окнах. Может, на  обеде  все?  Может,  в
поле на уборке?
     Они прошли вдоль стены дома, завернули за угол и замерли.
     Колька, который шел сзади, налетел на Сашку. Оба  пораженно  оглядывали
свой двор. Странный был у этого двора вид. Он был завален барахлом, будто  в
эвакуацию. Могло показаться, что собирались удирать: вынесли, навалили горой
и койки, и матрацы, и столы, и стулья, а потом все бросили да сбежали.
     И - тихо.  Какая-то  неживая  тишина.  Только  сверху,  будто  с  неба,
доносился равномерный колокольный звон: бом, бом...
     Братьев передернуло. Как на похоронах все равно!
     Медленно, с оглядкой пошли они по двору, под  ногами  хрустело  стекло.
Окна в доме были выбиты. Рамы выбиты. Двери, сорванные  с  петель,  валялись
тут же плашмя на земле.
     В одном из проемов на втором этаже торчала кровать, ее голубая  спинка.
Пустая створка окна под  ветром  колотилась  о  спинку,  оттуда  несся  этот
печальный звон.
     Сашка  нагнулся,  поднял  жестяную  мисочку,  сделанную  из  консервной
американской банки. Повертел, бросил. Она покатилась по стеклам, по земле  и
долго не  падала,  все  катилась,  катилась  с  железным  дрынканьем,  будто
заводная. А там, куда она прикатилась, в  десяти  шагах  что-то  темнело  на
земле.
     - Смотри-ка, - сказал Колька, вертя в руках находку. - Это же пряжка...
Пряжка от...
     Он хотел сказать: "Пряжка от портфеля". Но не успел, потому что  черный
предмет на земле был сам портфель.
     Тот  знаменитый,  известный  любому  колонисту  портфель,  с  раздутыми
белесыми боками и двумя сверкающими застежками спереди - сейчас одна из  них
была оторвана, - который носил с собой Петр  Анисимович.  Всегда  носил,  не
оставляя нигде, никогда и ни при каких обстоятельствах!
     Братья  смотрели  на  этот  портфель,  и  что-то  до  них,  уже  и  так
ошарашенных внезапной картиной разрушения, доходило.
     Уж если сам портфель тут, а директора нет, значит, случилось не  менее,
чем катастрофа.
     Может, бомбежка какая? Может, немцы откуда-нибудь  свалились?  Может...
Может...
     Страх начал поселяться  в  них,  пока  беспричинный,  неосознанный,  он
усугублялся тем, что ничего не было понятно.
     Сашка присел, осторожно потрогал портфель  руками,  будто  это  был  не
портфель, а живое существо.
     Но вдруг рядом что-то громыхнуло, Колька дико закричал: "Атас! Бежим!"И
они рванули.
     По  стеклам,  по  фанерным  дверям,  по  матрацам,   распушившим   свои
соломенные, торчащие из нутра хвосты... За угол дома и сквозь лаз, не задев,
вот чудо, ни одной из колючек.  Они  вломились  в  кукурузу,  валя  по  пути
хрусткие стволы.
     Что так напугало Кольку, да их обоих, они бы не могли объяснить.  Разве
что ветер рванул какую железяку и резанул по нервам!
     Чем дальше они бежали, тем больше в них было  паники,  тем  становилось
страшней.
     Им казалось уже, что они тут одни и нет никакого Демьяна. Что тогда они
станут делать?
     Но Демьян, к счастью, сидел там,  где  его  оставили.  Он  лишь  резко,
испуганно обернулся, когда они появились.
     Не вставая, не меняя положения, он посмотрел на них из-под козыречка, в
упор, - Ну? Видали? - спросил и стал сворачивать свою  "козью  ножку".  Руки
его не слушались, и махорка сыпалась на одежду и на траву.
     Братья уставились на его руки. От страха или от бега  оба  задохнулись.
Теперь смотрели на его суетливые непослушные руки и тяжело дышали.
     Наконец Демьян закурил. Несколько раз он с силой  втянул  в  себя  дым,
глядя в одну точку, куда-то за спины  стоящих  ребят.  Отшвырнул  самокрутку
прочь и поднялся сразу, без помощи посторонних.
     - Надо итить, - произнес хрипло.
     Непонятно, к кому он обращался, к себе или братьям. Не произнося больше
ни слова, двинулся в заросли; было совсем незаметно, что он хромает.
     Ребята рванулись следом, но  в  растерянности  встали,  оглядываясь  на
телегу с сумкой и на лошадь, которая паслась сама по себе.
     Демьян оглянулся, рукой махнул.
     - Шут с ними, - пробормотал, будто опять не братьям. - Не до них!  Свою
голову надо спасать!
     - Свою... Чево? - спросил Сашка.
     Но Демьян сделал знак молчать, приставив палец к губам. И направился  в
чащу кукурузы, стараясь обходить каждый просвет, каждую поляну. С  оглядкой,
сторожко, как делают, наверное, на войне разведчики.
     Они сразу поняли, что двигался он к Березовской. Значит, к дому.
     К братьям он больше не обращался, не вспоминал о них.
     Лишь однажды, когда Сашка по нерасторопности  громко  хрустнул  веткой,
резко повернулся и показал кулак:
     - Тише, ну! Чтобы ни звука!
     И тут же споткнулся Колька, загремел сухим  стеблем.  Демьян  вернулся,
поманил ребят к себе, больно пригибая головы обоих братьев к земле. Прошипел
зло, прямо в уши:
     - Дурачки! Жить, что ли, надоело! Тогда, вон, дорогой ходи...  Они  шею
враз свернут!
     - Кто? - спросил Сашка, вытаращив глаза. Никогда  он  не  видел  такого
рассерженного, а скорей испуганного взрослого мужчину. Он-то  всегда  думал,
что взрослые, да еще бывшие солдаты, бояться не могут.
     - Кто! Кто! - произнес все тем же злым шепотом Демьян. - А вы что -  не
поняли? Тут они! Рядом ходють. - И оглянулся по сторонам.
     Отпустив братьев, он заковылял, но уже медленней, наверное,  устал,  да
все они устали.
     А Кольку еще мучил понос. В  колонии  бы  сказали:  во,  со  страху-то!
Матрос, в штаны натрес!
     Он поминутно  останавливался,  садился  и  пыхтел,  глядя  в  густеющих
сумерках на уходящего Сашку жалобными глазами. А Сашка,  хоть  и  знал,  что
Кольку не бросит, но спешил вслед за Демьяном, стараясь не упустить  и  его,
поворачивая голову то вперед, то назад.
     Сам же Демьян будто Колькиных мучений не замечал, да и самих  ребят  не
замечал, он крался по кукурузе, приседая и озираясь, как вор какой.
     В такой момент все и произошло. Демьян был впереди,  вдруг  он  прыгнул
куда-то в сторону и пропал. Колька, который в очередной раз присел и мучился
от приступа, хоть ни капельки из него уже не  выходило,  увидел,  что  Сашка
бросился вслед за Демьяном, сверкнул серебром поясок дареный,  его  тоже  не
стало видно.
     Потом вновь появился Демьян. Он ходко ковылял, топоча своей деревяшкой,
уже не оберегаясь. Крикнул назад, наверное, Сашке:
     - Не беги ты кучей! Рассыпься... Им ловить хужей!
     Он с треском провалился в  густую  чащу  кукурузы  и  пропал.  И  Сашка
пропал, не появился. Колька остался сидеть один.
     Все это произошло в мгновение. Он  и  сообразить  не  успел,  И  штанов
надеть не успел. Сбоку, прямо над кукурузой появилась лошадиная морда. Сидя,
как был, он смотрел на эту  морду,  а  та  уставилась  красным  недоверчивым
глазом прямо на него.  И  вдруг  там,  над  лошадью,  он  сразу  не  заметил
всадника, темную  его  тень,  зычно,  гортанно  пролаяло:  "Гхе-ей!  Гхе-ей!
Гхе-ей!" Вот когда дошло!
     Колька шмякнулся на землю и закрыл глаза.
     Он слышал, как лошадь двинулась к нему, шумно раздвигая  кукурузу.  Она
фыркала, дышала прямо в шею, и он,  приоткрыв  один  глаз,  увидел  прямо  у
своего лица беспокойную, переступающую  ногу,  копыто,  раздавившее  хрупкий
ствол. Этот стволик, отскочив, больно хлестнул  Кольку  по  лицу,  а  крошки
земли полетели ему на волосы, на спину.
     Надо было вскочить и бежать.  Он  понял,  что  его  нашли,  сейчас  его
схватят. Но лишь  шевельнулся,  поднимаясь,  как  лошадь  вдруг  испугалась,
храпнула и отпрянула резко в сторону.
     На своих негнущихся, бесчувственных, как костыли,  ногах,  весь  дрожа,
Колька мелкой рысцой побежал по зарослям, поддерживая руками штаны. А где-то
рядом, за спиной снова пронесся гортанный вскрик и лающее:
     "Гхе-ей! Гхе-ей! Гхе-ей!"А потом треск, шум, топот, грохот... Погоня.
     Он  бежал,  смешно  подпрыгивая  и  поддерживая  штаны.  Он  не   знал,
преследуют его или нет, потому что,  кроме  своего  собственного  дыхания  и
треска сокрушаемой по пути кукурузы, он уже ничего не слышал. Потом  дыхание
его кончилось. И кончились  его  силы.  Он  упал  в  какую-то  ямку  и  даже
шевельнуться не мог. Неподвижность поразила его. Да и самого Кольки  уже  не
было.
     Он не слышал, как, обламывая стволики, прошла неподалеку от него лошадь
и стала удаляться, пока не пропала совсем.
     Когда он пришел в себя, было темно. Черно было кругом. Словно  залепило
глаза и уши.
     Он ощупал свою ямку, но опять же  не  смог  подняться.  Тогда  он  стал
руками и ногами копать  под  собой.  Он  загребал  пальцами  назад  тяжелую,
пахнущую перегноем землю  и  по-звериному  отбрасывал,  отпихивал  ее  прочь
ногами.
     Сколько он это делал, зачем, он не знал. Да он уже ничего про  себя  не
знал. Когда он выбился из сил, он приник, вжимаясь в землю, в  свою  вырытую
им ямку, и снова исчез из этого мира. Провалился в небытие.


26

     Было утро,  теплое,  без  единого  облачка,  без  ветерка.  В  голубом,
по-утреннему   размытом   небе   четко    вырисовывались    близкие    горы.
Просматривалась каждая морщина на них. Снег ослепительно сиял на вершинах.
     Какая-то серая птица, часто мельтеша  крыльями,  стояла,  зависнув  над
нолем, выслеживая добычу. Звенели кузнечики, попискивали птахи. Черной стаей
прошелестели скворцы.
     Было так обычно, так мирно, что все  случившееся  вчера  воспринималось
как дурной сон.
     Если бы не ямка, которую Колька выкопал, да не следы лошади,  глубокие,
в пробитом среди кукурузы коридорчике, Колька бы так и решил,  что  все  ему
приснилось.
     Вот бы проснуться на подсобном хозяйстве,  на  камыше,  а  рядом  Сашка
похрапывает. А Колька его кулаком в бок: слушай, какой  сон-то  я  увидел...
Будто за нами этот, ну... чечен на лошади гнался! А я без  штанов  от  него!
Вот смеху-то!
     Но даже это происшествие со всадником не  воспринималось  так  страшно,
как вчера.
     Уж очень было голубо и мирно. Не верилось,  не  представлялось,  что  в
такое утро может происходить хоть какое-нибудь зло.
     Колька отряхнул землю со штанов,  осмотрелся,  даже  подпрыгнул,  чтобы
разглядеть, в какой стороне Березовская. Но ничего, конечно, не увидел.
     Попытался сообразить по солнцу и по горам, выбрал направление - верное,
как ему показалось, и пошел, не стараясь прятаться или пригибаться. Сашка  и
Демьян не могли уйти далеко и тоже, если догадаются, пойдут в Березовскую.
     А может быть, они уже там? Сидят у колодца,  пьют  холодную  воду.  Ему
тоже захотелось сильно пить.
     Шел он и шел, отлепляя от лица густую  паутину,  которой  была  местами
перевита кукуруза, и вспугивая жирных черных птиц.
     Один раз выстрелил из-под куста серый  заяц  и  понесся  куда-то,  лишь
земля из-под ног брызнула.
     Колька не испугался зайца, но подумал: "А вдруг они вовсе не за мной, а
за этими зайцами охотились? А  мы-то,  дураки,  дрожали...  Как  этот  серый
небось?!"На одном стволике, зеленом совсем, видать,  позднего  самосева,  он
отломил кукурузный молочный початок и съел его, вместе с сердцевиной.  Хотел
найти еще такой же, но больше зеленых не  попадалось.  А  сухие  кочны  были
такие крепкие, что их не только зуб, камень не брал.
     Когда уже не ждал, не надеялся, вдруг выскочил на дорогу. Сухой,  белый
проселок, покрытый легкой пылью.
     На обочинах  цвели  запоздалые  ромашки,  мелкие  и  кустистые.  Летали
бабочки. И не было ни единого следа от проезжающей тут машины или телеги.
     Колька опять посмотрел на горы и подумал, что он, блуждая, выскочил  за
Березовскую и надо бы повернуть обратно. Иначе он придет  к  станции.  А  до
станции топать целый день. Да и зачем ему  сейчас  станция,  если  его  ждут
Демьян с Сашкой? Не такие уж они недогадливые, чтобы не понять,  что  Колька
будет искать в Березовской. Но сперва он отыщет колодец и напьется воды.
     Интересно, как они будут отбрехиваться,  что  драпанули  от  всадников?
Небось наплетут, что ничего и не испугались, а побежали, потому  что  другие
побежали... Сашка станет ссылаться на  Демьяна,  который  первый  прыгнул  в
заросли, а Демьян скажет, что это Сашка его взбаламутил и развел панику.
     Пусть врут, если им приятно. Лично Кольке не хотелось  вспоминать,  как
он лежал под копытами лошади, спасибо ей, не наступила. И  как  потом  рысью
шуговал по зарослям, поддерживая штаны, а сзади что-то трещало и топало... А
может, это он сам трещал и топал! И - ямка...  Про  ямку  он  уже  точно  не
расскажет. Ему и самому чудно, как пытался зарыться,  ничего  не  соображая,
поглубже в ту ямку!
     За поворотом поле поредело,  стали  видны  огороды  с  плетями  тыкв  и
кабачков, верхушки тополей, крыши домов.
     Колька ускорил шаг, почти побежал.
     Он почему-то верил, что сейчас войдет в деревню и сразу разыщет Сашку с
Демьяном. А нет, так спросит. Ему скажут, где их видели и куда они пошли.
     Но прежде он напьется воды.
     В горле пересохло, даже слюны не было, нечем было сглотнуть. Одна сухая
пыль на зубах. Сожмешь - скрипят.
     Наверное, Колька был слишком беспечен. Иначе бы  на  подходе  приметил,
что в деревне никого нет. Но он думал о Сашке и мало глядел по сторонам.
     Лишь приблизившись к первому дому, он увидел, что тут, как и в колонии,
выбиты окна, чернеют на фоне белых стен, как в черепе, пустые глазницы.
     На пути стоял колодец с круглой  бетонной  нишей  и  ведерком,  немного
помятым, на крюке.
     Колька наклонился над черной дырой, в дальнем конце которой  маслянисто
поблескивала вода. Взял ведерко, но вдруг увидел,  что  ведерко  вымазано  в
чем-то густом, жирно-красном... И отпрянул.
     И тут он увидел Сашку.
     Сердце радостно дрогнуло у Кольки: стоит в  самом  конце  улицы  Сашка,
прислонясь к  забору,  и  что-то  пристально  разглядывает.  На  ворон,  что
крутятся рядом, загляделся, что ли?
     Колька свистнул в два пальца.
     Если бы кто-то мог знать  привычки  братьев,  он  и  по  свисту  бы  их
различил. Колька свистел только в два пальца, а выходило у него переливчато,
замысловато. Сашка же свистел в две руки, в четыре пальца,  сильно,  сильней
Кольки, аж в ушах звенело, но как бы на одной ноте.
     Теперь Колька свистнул и  усмехнулся:  "Во-о,  Сашка  уж  и  свиста  не
слышит, оглох! Стоит, как статуй!"Колька побежал по улице, прямо к Сашке,  а
сам подумал, что хорошо бы потихоньку, пока Сашка ловит ворон, это с  ним  и
прежде бывало, зайти  со  стороны  забора  да  и  гаркнуть  во  весь  гол