руг
уснул.
     Проснулся под вечер от тишины. Он был  один,  лишь  птицы  гомонили  на
крыше. Он дошел до ключа, напился и ополоснул лицо.
     Было почему-то не по себе от этой тишины и от одиночества. Он спустился
к огороду и далее на луг, где паслось стадо. Еще недавно они все стояли  тут
и называли бычков и  телок  разными  именами.  А  козы  самокрутку  с  огнем
сожрали, аж дым из ноздрей. Теперь все стадо  повернулось  к  нему,  и  козы
заблеяли, узнали, и бычок тот, который Шакал, побежал Кольке навстречу...  И
самое странное, что злобная корова  Машка,  которая  при  виде  Кольки  рога
наставляла,  вдруг  тоже  замычала  ему  призывно   и   совсем   по-доброму:
"Му-му-у-уЬ Признала наконец. Да что толку. Вот если бы  она  ответила,  где
пропадает Регина Петровна с мужичками. И вдруг вспомнил: ведь нет  ишачка  с
тележкой!
     Ну, конечно, она  уехала  за  ними  в  колонию!  Сашка,  тот  бы  мигом
сообразил! Наверное, съездила на станцию, не нашла их  и  рванула  скорей  в
колонию! А он-то, сачок, дрыхнет тут!
     Как не  хотелось  Кольке  возвращаться  через  деревню  в  колонию!  Но
представил  себе  разбитые,  брошенные  дома,  а  среди   них   растерянную,
напуганную Регину Петровну, которая их с Сашкой ищет! Она и поехала-то из-за
них в это пропащее место, где еще чечены на конях рыщут, а он,  Колька,  еще
колеблется, еще мучается - идти ему или не идти!
     Кто ж теперь ее будет спасать, если не Колька!
     Последний раз он оглянулся, пытаясь хоть за что-то  зацепиться  глазом.
Уж очень трудно преодолевал он свое нежелание, несмотря на свои  собственные
уговоры. Да и что-то его удерживало, он не мог понять, что именно.
     И только когда вышел и полчаса прошагал по  теплой,  нагретой  за  день
дороге, вспомнил: он же хотел посмотреть, цела ли их красивая одежда? Желтые
ботиночки, да рубашка со штанами,  да  пестрая  "тютюбейка"...  Или  уперли?
Теперь-то, пока они с Региной Петровной ищут друг друга, наверняка упрут!
     В густых сумерках миновал он станцию. Эшелона с военными уже  не  было.
Зато было много следов на дороге, и кукуруза на обочине помята и поломана.
     А дальше - гарью запахло. Колька не понял, в чем дело, вот  Сашка,  тот
мигом бы догадался. Сашка бы только мозгой шевельнул и выдал: "А знаешь, они
ведь урожай палят! Чеченов из зарослей выживают!"Так подумал Колька и только
потом сообразил, что это он, он сам, а не Сашка подумал.
     Гари становилось больше, уже дым над дорогой, как поземка, полз.  Глаза
у Кольки слезились и болели. Он тер глаза, а  когда  было  невмочь,  ложился
лицом вниз в траву, ему становилось легче.
     Встречались выжженные проплешины. По бокам,  и  особенно  впереди  небо
играло красными сполохами, и даже тут, на  дороге,  было  от  этих  сполохов
светлей.
     А потом Колька  дошел  и  до  огня.  Тлели  остатки  травы,  да  стволы
подсолнечника дымились - красные  раскаленные  палки.  Тут  уж  таким  жаром
пыхало, что Колька лицо рубашкой закрыл, чтобы брови не обгорели. И  ресницы
стали клейкими, они, наверное, тоже опалились.
     Тогда он лег на землю и стал думать: идти ему в колонию  или  не  идти?
Если идти, то он сгореть может. Аесли не идти, то получится, будто бросил он
Регину Петровну с мужичками одну среди этого огня и опасности.
     Полежал, отдышался, стало легче. Решил,  что  надо  к  Регине  Петровне
идти. Не может он не идти. Сашка пошел бы.
     Огонь теперь поблескивал со всех сторон, и поташнивало Кольку от  дыма.
К пеплу, к гари он как-то привык, почти привык,  только  странно  было,  что
огня вокруг много, а людей по-прежнему никого.
     Это он, когда ехал с Сашкой, не хотел, чтобы попадались люди. А  теперь
он так же сильно хотел, чтобы они ему попались.
     Хоть разок.
     Хоть кто-нибудь.
     Вот если бы случилось: он идет, а навстречу ему  по  дороге  на  ишачке
Регина Петровна едет! Мужички испуганные в тележке, а сама она  по  сторонам
озирается, огня боится. А Колька ей кричит: "Ху из ху? Не бойтесь! Я тут!  Я
с вами! Вместе нам не страшно!  Я  уже  знаю,  как  через  огонь  проходить!
Сейчас, сейчас, я вас с мужичками провезу до подсобки, а там уж рай так рай!
Сто лет живи, и никаких пожаров, и никаких чеченов!"Опомнился Колька,  лежит
он посреди дороги, угорел, видно. Как упал, не помнит. Голову ломит, тошнота
к горлу подступила. Попробовал встать, не встается. И ноги не  идут.  Вперед
глянул: господи, крыши домов торчат. Березовская! Вот она! Рукой подать!  На
карачках, да доползу...
     А тут уж огороды, деревья, кусты, огонь через них не пробивает. Как  до
колодца добрел, Колька опять не помнил. Цепь долго спускал, а поднять уж сил
не хватило. Дважды до середины ведерко выбирал, а  оно  вырывалось  из  рук,
падало обратно.
     Перегнулся над краем Колька, стал  из  колодца  дышать.  Воздух  сырой,
холодный, только бы не упасть. Обвязал  он  ногу  цепью  и  долго  лежал  на
перегибе, голова там, а ноги наружу.
     Полегчало. Лишь небольшая тошнота осталась.
     Побрел он дальше. Мимо поля, мимо кладбища, тут ему  вдруг  показалось,
что вовсе это не столбики гранитные, а чечены  рядами  стоят...  Неподвижная
толпа застыла при виде Кольки, глазами его провожает... Наваждение какое-то!
Или он с ума стал  сходить.  Закрыл  глаза,  провел  по  лицу  рукой,  снова
взглянул: столбики каменные, а никакие не чечены. Но шаги на  всякий  случай
ускорил и глаз не спускал, чтобы,  не  дай  бог,  опять  не  превратились  в
чеченов!  В  сторону  колонии  огонь  не  проник,  тут  ни  голову  рубашкой
прикрывать, ни к траве приникать не надо. Вот только черен он  был,  Колька,
хоть сам себя не видел. Если бы попался кто-то, наверное бы, решил, что  сам
черт  выскочил  на  дорогу  из  преисподней.  Но  то,  что  прошел   Колька,
преисподняя и была.
     Не помнил,  как  добрался  он  до  Сунжи.  Приник  к  ней,  желтенькой,
плосконькой речонке, лежал, поднимая и опуская в воду голову.
     Долго-долго так лежал, пока не начало проясняться вокруг.  И  тогда  он
удивился: утро. Солнышко светит. Птицы чирикают. Вода шумит. Из ада да  прям
в рай. Только в колонию скорей надо, там Регина Петровна его ждет. Пока сюда
огонь не дошел, ее вызволять скорей требуется. А  он  себе  приятную  купань
устроил!
     Вздохнул Колька, пошел, не стал на себе одежду выжимать. Само высохнет.
Но в колонию через ворота не пошел, а в  собственный  лаз  полез,  привычней
так, да и безопасней.
     Ничего не изменилось с тех пор, как ходил тут с Сашкой. Только  посреди
двора увидел он разбитую военную повозку, лежащую на боку, рядом  холмик.  В
холмике дощечка и надпись химическими чернилами:
     Петр Анисимович Мешков. 17.10.44 г.
     Колька в фанерку уткнулся. Дважды по буквам прочел, пока сообразил:  да
ведь это директор! Его могила-то! Если бы написали "портфельчик", скорей  бы
дошло. Вот, значит, как обернулось. Убили, значит. И Регину  Петровну  убить
могут...
     Он встал посреди двора  и  сильно,  насколько  мочи  хватало,  крикнул:
"Ре-ги-на Пет-ро-в-на!"Ему ответило только эхо.
     Он  побежал  по  всем  этажам,  по  всем   помещениям,   спотыкаясь   о
разбросанные вещи и не замечая их. Он бежал и повторял в  отчаянии:  "Регина
Петровна... Регина Петровна... Реги..."Вдруг осекся.  Встал  как  вкопанный.
Понял: ее тут нет.
     Ее тут вообще не было.
     Стало тоскливо. Стало одиноко. Как в  западне,  в  которую  сам  залез.
Бросился он за пределы двора, но вернулся, подумал, что  опять  через  огонь
пройти уже не сможет. Сил не хватит. Может, с ней, с Региной Петровной, да с
мужичками он бы прошел... Ради них прошел, чтобы их спасти.  А  для  себя  у
него сил нет.
     Он прилег в уголке, в доме, на полу, ничего под себя не подстелив, хотя
рядом валялся матрац и подушка тоже валялась. Свернулся в клубочек и впал  в
забытье.
     Временами он приходил в себя, и тогда  он  звал  Сашку  и  звал  Регину
Петровну... Больше у него никого в жизни не было, чтобы позвать.
     Ему представлялось, что они рядом, но не слышат, он кричал от отчаяния,
а потом вставал на четвереньки и скулил, как щенок.
     Ему казалось, что он спит, долго спит и никак не может проснуться. Лишь
однажды ночью, не понимая, где находится, он услышал,  что  кто-то  часто  и
тяжело дышит.
     - Сашка! Я знал, что ты придешь! Я тебя  ждал!  Ждал!  -  сказал  он  и
заплакал.


29

     Он открывал глаза и видел Сашку, который  тыкал  ему  в  лицо  железной
кружкой. Колька мотал головой, и вода проливалась ему на лицо.
     Сашка просил, ломая свой язык. "Хи... Хи... Пит, а то умырат  сопсем...
Надо пит водды... Хи... Пынымаш,  хи..."Колька  делал  несколько  глотков  и
засыпал. Ему бы сказать Сашке, как смешно он "умырат" произносит, да сил  не
было. Даже глаз открыть сил не было. Какие уж тут хи-хи.
     Сашка накрывал брата чем-то теплым и исчезал, чтобы снова возникнуть со
своей кружкой.
     Однажды Колька открыл глаза и увидел незнакомое лицо. Верней, лицо было
ему знакомо, потому что  у  Сашки,  когда  он  тыкал  кружкой  в  губы,  оно
оказывалось вдруг такое странное, чернявое, широкоскулое...  Но  раньше  это
почему-то Кольку не смущало. У Сашки такая голова, что он  себе  любое  лицо
придумает.
     А тут Колька лишь взглянул и понял: никакой это не Сашка, а чужой пацан
в прожженном ватнике до голых колен сидит перед ним на  корточках  и  что-то
бормочет.
     - Хи, хи, - бормочет. - Бениг... Надто кушыт... А не пымырат...
     Колька закрыл глаза и опять подумал, что это  не  Сашка.  А  где  тогда
Сашка? И почему этот чужой, чернявый, Сашкино новое  лицо  взял  и  Сашкиным
новым ломаным голосом говорит? Недодумался ни до чего  Колька  и  заснул.  А
когда проснулся, спросил сразу; - А где Сашка?
     Голоса своего не услышал, но чужой голос он услышал.
     - Саск нет. Ест Алхузур... Мына так зыват... Алху-зур... Пынымаш?
     - Не-е, - сказал Колька. - Ты мне Сашку позови. Скажи,  мне  плохо  без
него. Чего он дурака валяет, не идет.
     Это ему казалось, что он сказал. На самом деле ничего он не  сказал,  а
лишь промычал два раза. Потом он опять спал,  ему  виделось,  что  чернявый,
чужой Алхузур кормит его по одной ягоде виноградом. И кусочки  ореха  в  рот
сует. Сначала сам орех разжевывает, а потом Кольке дает.
     Однажды он сказал:
     - Я, я Саск... Хоти, и даэк зыви... Буду Саск... И опять орех  жевал...
И по одной ягоде виноград давил прямо в губы.
     - Я Саск... А ты жыват... Жыват... Харош будыт... И Колька  первый  раз
кивнул. Дело пошло на поправку.
     Алхузур откликался на имя Сашка, оно ему нравилось. Колька лежал в углу
на матраце, куда его перетащил Алхузур, накрыв вторым матрацем.
     Однажды не выдержал, заглядывая в лицо Алхузура, спросил:
     - А Сашки, правда, не  было?  Алхузур  грустно  посмотрел  на  больного
товарища и покачал головой.
     - Сылдат был, - сказал он. - Я это... Со ведда... Убыгат...
     - Испугался солдата? Нашего?
     Алхузур с опаской посмотрел в окно и  не  ответил.  Лицо  у  него  было
скуластое, остренькое, и такие же остренькие блестящие глаза.
     - А пожар? - спросил Колька.
     - Пазар? - повторил Алхузур, уставившись на него. - Пазар? Рыных?
     - Да нет... Я про огонь хотел спросить: кукуруза-то горит?
     Тот закивал, указывая на свой ватник, на многочисленные дырки.
     - Мнохо охон... Хачкаш харыт... Хадыт нелза... В мэ-нэ мнох дым...
     Колька смотрел на удрученного Алхузура  и  хихикнул.  Уж  очень  смешно
прозвучало, что в нем мното дыма.
     Алхузур отвернулся, а Колька сказал:
     - Не сердись, я же не со зла... У тебя карандаша не найдется?
     Алхузур покосился на Кольку и не ответил.
     - Или угля... Надо!
     Алхузур молча ушел и вернулся с куском горелой деревяшки.
     Колька повертел в руках обгарок:
     - От дома директора,  -  сказал,  вздохнув.  -  Когда  в  него  гранату
бросили. Всю ночь горел, представляешь... Алхузур кивнул. Будто мог знать  о
пожаре. Колька удивился:
     - А ты что, видел? Ты, правда, видел?
     - Я не выдыт, - отрезал Алхузур и, отвернувшись, стал смотреть в  окно.
Что-то он недоговаривал. А может, Кольке показалось.
     Он придвинулся к краю матраца и стал  рисовать  на  полу  схему  ломким
углем, изобразил колонию, речку, кладбище. Алхузур  смотрел  на  размазанные
линии, ткнул пальцем в кладбище:
     - Чурт!
     - Ну, пусть черт, - согласился Колька. - А по-нашему, так  кладбище.  А
тут Березовская, значит.
     Алхузур размазал Березовскую, а руки вытер о себя.
     - Нэт Пересовсх... Дей Чурт, так называт!
     - А почему?
     - Дада.. Отэц .. Махил отэц...
     - Могила отца? - сообразил Колька. - Твоего отца здесь могила?
     Алхузур задумался. Наверное, вспомнил об отце.
     - Нэт мой отэц... Всэх отэц...
     Вот теперь Колька  дотумкал:  селение  так  прозывается:  Могила  отцов
Кладбище - Чурт, а деревня - Дей Чурт.. То-то Илья все долдонил от страха  -
черт да черт! И правда, похоже!
     Колька обратился к чертежу, приподымаясь, чтобы видней было Куст  около
речки обозначил, а возле куста дырку начертил.
     - Найдешь? Нет? - спросил тревожно. Никогда и  никому  бы  в  жизни  не
открыл он тайну заначки. Эго все равно что себя отдать.  Но  Алхузур  теперь
был Сашкой, а Сашка знал, где хранятся их ценности. Да и  самому  Кольке  не
добрести до них. Сил не хватит, - Найдешь... Банку джема тащи!
     Сказал и откинулся. Длинный этот разговор вымотал его.
     Алхузур еще раз взглянул на рисунок и  исчез.  Как  провалился.  Кольке
стало казаться, что названый его брат пропал навсегда. Нашел заначку, забрал
и скрылся. На хрена, если посудить, нужен  теперь  ему  Колька?  Больной  да
немощный! Теперь-то он сам богат! Но Колька так не думал, не  хотел  думать.
Мысли, помимо него, возникали, а он их отгонял от себя. Но почему Алхузур не
возвращался?..
     Часы прошли... вечность! Когда раздался грохот и влетел  Алхузур,  лицо
его было искажено. Он споткнулся, упал, вскочил, снова упал  и  так  остался
лежать, глядя на дверь и вздрагивая при каждом шорохе.
     Колька голову поднял.
     - Ты что? - спросил. - Ударился? Не ушибся?  Но  Алхузур,  не  отвечая,
натянул на себя с головой матрац и затих под ним.
     - Оглох, что ли! - крикнул Колька сердито. Подождал,  потом  подполз  и
откинул край: Алхузур лежал, закрыв глаза, будто ждал,  что  его  ударят.  И
вдруг заплакал. Плакал и повторял: "Чурт...  Чурт..."  -  Ну,  перестань!  -
попросил Колька. - Я же тебя не трогаю!
     Алхузур  повернулся  лицом  вниз,  а  руками   закрыл   голову.   Будто
приготовился к самому худшему.
     - Ну, ты даешь! - сказал Колька и попытался  встать.  От  слабости  его
качало. На четвереньках дополз до оконного  проема,  подтянулся,  со  звоном
осыпая осколки стекол на пол.
     В вечерних сумерках разглядел он двор и на нем группу  солдат.  Солдаты
пытались вытолкать застрявшую  повозку,  на  которой  лежали,  Колька  сразу
узнал, длинные могильные камни. "Неужто с кладбища везут?  -  подумалось.  -
Куда? Зачем?"Телега, видать, застряла прочно.
     Один из возчиков махнул рукой и поглядел по сторонам.
     - Ломик бы... Сейчас пойду пошукаю.
     Он огляделся и направился в сторону их дома.
     Колька увидел, отпрянул, но не  успел  спрятаться  подматрацем.  Так  и
остался сидеть на полу. Как глупыш-птенец, выпавший из гнезда.
     Солдат не сразу заметил  Кольку.  Сделал  несколько  шагов,  осматривая
помещение,  и  вдруг  наткнулся  взглядом  на  Кольку.  Даже  вздрогнул   от
неожиданности.
     - Эге! А ты чего тут делаешь? - спросил удивленно. Солдат был белобрыс,
веснушчат, голубоглаз. От неожиданности шмыгал носом.
     - Живу, - отвечал Колька хрипло.
     - Живешь? Где?
     - Тут, в колонии...
     Солдат огляделся и вдруг прояснел.
     - Ты говоришь, колония? - он присел на  корточки,  чтобы  лучше  видеть
пацана. И опять шмыгнул носом. - Где же тогда остальные?
     - Уехали, - сказал Колька.
     - А ты чего же не уехал? Ты один? Или не один?
     Колька не ответил.
     Солдат-то был востроглазым. Он давно заметил, как подергивается  матрац
на Алхузуре. И пока беседовал, несколько раз покосился в его сторону.
     - А там кто прячется?
     - Где? - спросил Колька.
     - Да под матрацем.
     - Под матрацем?
     Он тянул время, чтобы получше соврать.  Сашка  бы  сразу  сообразил,  а
Колька после болезни совсем отупел, голова не варила.
     Выпалил первое, что пришло на ум.
     - А-а, под матрацем... Так это Сашка  лежит!  Брат  мой...  Его  Сашкой
зовут. Он болеет. - И добавил для верности. - Мы оба, значит, болеем.
     - Так вас больных оставили! - воскликнул солдат и поднялся.  -  А  я-то
слышу, вчерась, будто разговаривают... Я на часах стоял... А ведь знаю,  что
кругом никого... Как же это вас одних бросили?
     Он подошел к Алхузуру и заглянул под матрац.
     - Конечно! У него же температура! А может, малярия! Вон как трясет!
     Помедлил, рассматривая Алхузура, и накрыл матрацем.
     Солдат направился к выходу, но обернулся, крикнул Кольке:
     - Сейчас приду. Колька насторожился. Зачем придет-то?  Или  засек,  что
Алхузур не брат?
     Но  солдат  вернулся  с  железной,  знакомой  Кольке  мисочкой   из-под
консервов, принес пшенную кашу и кусок хлеба. Поставил на пол перед Колькой.
     - Вот, значит... Тебе. И ему дай. И вот еще лекарства...
     - Он положил рядом с миской шесть желтых таблеток.
     -  Это  хинин,  понял?  У  нас  многие  малярией  мучаются,  так  хинин
спасает... Тебя как зовут?
     - Колька, - сказал Колька. Менять свое имя сейчас не имело смысла. Да и
кем теперь назовешься? Алхузуром?
     - А я боец Чернов... Василий Чернов. Из Тамбова.
     Солдат постоял над Колькой,  все  медлил  уходить.  Шмыгал  носом  и  с
жалостью смотрел на больного. Уходя, произнес:
     - Так ты, Колька, не все сам ешь... Ты брату  оставь...  А  я,  значит,
санитаров пришлю .. Завтра. Ну, бывай!
     Лишь когда стемнело, Алхузур выглянул в дырку из-под матраца. Он  хотел
убедиться, что солдата уже нет.
     Колька крикнул ему:
     - Вылезай... Нечего бояться-то! Вон, боец Чернов сколько  принес!  Тебе
принес и мне...
     Алхузур смотрел в дырку и молчал. Матрац на нем шевельнулся.
     - Будешь есть? - спросил Колька. - Кашу? Алхузур высунулся чуть-чуть  и
покрутил головой.
     - Пшенка!  -  добавил  аппетитно  Колька.  -  С  хлебом!  Ты  пшенку-то
когда-нибудь ел?
     Алхузур приоткрылся, посмотрел на миску и вздохнул.
     - Давай... Давай... - приказным тоном солдата Чернова произнес  Колька.
- Он велел поесть.
     Алхузур поворочался, повздыхал. Но выползать из-под матраца не решался.
Так и полз к Кольке со своим матрацем,  который  тянул  за  собой  В  случае
опасности можно укрыться. Ему, наверное, казалось, что так он защищен лучше.
     Колька разломил хлеб пополам и таблетки разделил. Вышло по три штуки.
     Указывая на хлеб, спросил:
     - Это как по-вашему?
     - Бепиг...
     Алхузур с жадностью набросился на хлеб.
     - Ты не торопись, ты с кашей давай, - посоветовал Колька. - С  кашей-то
всегда сытней! А воды мы потом из Сунжи принесем ..
     - Солжа... - поправил его Алхузур. - Дыва река, таэк зови...
     - Разве их две? - удивился Колька, пробуя кашу.
     - Одын, но как дыва.
     - Два русла, что ли? - удивился Колька.  -  Прям  как  мы  с  Сашкой...
Были... Мы тоже двое, как один... Солжа, словом!
     Кашу брали руками, съели все и мисочку пальцами вычистили. Корочкой бы,
но корочку сжевали раньше. Довольные, посмотрели друг на друга.
     - Теперь ты мой брат, - сказал, подумав, Колька. - Мы с тобой  Солжа...
Они завтра придут за нами, фамилию спросят, а ты скажи,  что  ты  Кузьмин...
Запомнишь? По-нормальному, так Кузьменыш... А хлеб,  это  для  нас  с  тобой
бепиг, а для них хлеб это хлеб... Не проговорись, смотри...  Сашка  Кузьмин,
вот кто ты теперь!