тья,  -  скажет  Сашка,  и  они  поплывут,
поплывут далеко-далеко, туда, где горы сходят  в  море  и  люди  никогда  не
слышали о войне, где брат убивает брата.
     Пришел Колька в себя не скоро, он не знал, сколько времени  миновало  с
тех пор, как его убивали.
     А может, его уже убили?
     Рядом с Колькой сидел Алхузур и по-прежнему плакал. Но горца  нигде  не
было, и стояла в сумерках тишина.
     Колька удивился, что Алхузур еще плачет, и спросил:
     - Он тебя обидел?
     Алхузур услышал голос и заплакал еще сильней. Он вытирал слезы рукой  и
полой ватника, из дырок которого торчала  горелая  вата.  От  ватника  пахло
пожаром. Алхузур выдергивал вату и пускал ее по ветру.
     И Колька опять спросил:
     - Чего ревешь? И зачем дергаешь вату?
     Тот вытер рукавом лицо и посмотрел на Кольку.
     - Я думыт, что ты умырат.
     - Вот еще придумал!
     - Ты глыза закрыват, и так вот: хыр-хыр... - Алхузур изобразил хрип.  -
А я становится плох... Одын брат нэ брат...
     Колька сказал:
     - Если он не стрелял, то я живой. Он ушел? Алхузур показал на горы.
     - Он там... Он свой зымла стырыжыт... Он ее сы-жалт... Он ее лубыт...
     - А если бы он застрелил меня? - спросил  Колька.  И  ему  вдруг  стало
холодно. Тоскливо-тоскливо стало.  Даже  присутствие  Алхузура  не  помешало
этому чувству.
     Он понял, что его и правда хотели убить. И сейчас он валялся бы  тут  с
выпавшими кишками, и вороны расклевали бы  ему  глаза,  как  Сашке.  Алхузур
посмотрел на Кольку.
     - Я плакыт, - сказал он и правда заплакал. И тогда Кольке стало  легче,
совсем легко. И он стал утешать названого брата и  стал  объяснять,  что  им
надо породниться по-настоящему. То есть разрезать руку и смешать кровь.
     Они нашли стекляшку, и сперва Колька,  а  потом  Алхузур  надрезали  на
левой руке кожу и потерлись ранками.
     - Вот, - сказал Колька. - Теперь мы совсем родные. А  отсюда  нам  надо
уходить. Чечены меня все равно застрелят.
     Алхузур молчал.
     - Давай спустимся обратно, - предложил Колька. - Там внизу теплей.
     - Там быэц стрылат, - с боязнью произнес Алхузур.
     - А здесь чечен стреляет... - воскликнул Колька.
     - Выздэ плох! - Вздохнул Алхузур. - А зычем они стрылат? Ты пынымаш?
     - Нет, - сказал Колька. - Я думаю, что никто не понимает.
     - Но оны же больше... Оны же умыны... Тэк? Колька  ничего  не  ответил.
Наступил вечер. Они смотрели на горы, сверкающие в высоте, и не знали, каким
дальше жить.


31

     Их поймали на склоне, близ долины, где они, обнявшись, спали в  кустах.
Набрел на них солдатик, свернувший с дороги по нужде.
     Когда их стали разнимать, оба они закричали. Алхузур стал  кусаться,  а
Колька извивался изо всех сил и что-то вопил нечленораздельное.
     Солдаты из обоза их скрутили, а потом развязали и дали поесть.
     Ели они из миски руками и ни на кого не глядели.  Они  смотрели  только
друг на друга и переговаривались жестами да мычанием. Ни  на  какие  вопросы
ответить они не смогли.
     Приехавшая женщина-врач констатировала, что оба  мальчика  в  состоянии
дистрофии и невозможно сейчас сказать,  будут  ли  они  вообще  жить.  Кроме
истощения, заметны у обоих нарушения психики.
     Дети разлучать себя не позволили и  поднимали  невероятный  крик,  если
одного из них уводили на медосмотр.
     А через месяц и десять дней из детской клиники номер шестнадцать города
Грозного ребят перевели в детприемник, где держали выловленных  и  собранных
беспризорных перед тем, как отправить их в разные колонии и детдома.
     Я  запомнил  этот  дом,  размещавшийся  на  тихой  окраинной  улочке  в
деревянном здании бывшей школы.
     Здесь никого не учили, но в  комнатах  стояли  парты,  и  за  неимением
столов за этими партами нас и кормили, давали  привычную  затируху:  мука  с
водой да лук, да в редкие удачливые деньки - мерзлую черную  картофелинку...
Утром два финика к чаю или десять изюминок, вечером кусок протухшей  селедки
и снова чай. Иногда каша - в праздники и на воскресенье.
     В нашей спальне жили дети разных  национальностей.  Веселый,  прыщавый,
нескладно длинный татарин Муса. Он любил всех разыгрывать, но, когда ярился,
мог и зарезать, становился белым и скрипел зубами. Муса  помнил  свой  Крым,
мазанку в отдалении от моря,  на  склоне  горы,  и  мать  с  отцом,  которые
трудились на винограднике.
     Балбек был ногаец. Где находится его родина, Ногайя, никто из нас, да и
сам Балбек, не знал. Был он низкоросл, скуласт, справедлив. Как-то  пытались
они разговаривать с Мусой, каждый на  своем  языке,  и  даже  что-то  у  них
получилось.  Оба  умели  играть  в   кости.   Балбек   учил   нас   ругаться
по-ногайски...
     Лида Гросс, попавшая в мальчиковую спальню потому, что  она  одна  была
девочка, а жить одной в холодной спальне невозможно, просила нас называть ее
по-русски: Гроссова. Она знала наизусть все лекарства, была очень аккуратной
девочкой и всем убирала постели,  Она  и  пол  подметала.  О  своем  прошлом
помнила лишь, что жила у большой реки, но однажды ночью пришли люди и велели
им уезжать. Мать плакала от страха. А потом в поезде маме стало плохо, и  ее
вынесли, Лида тоже вышла; ее подобрали, умирающую, где-то в  чужом  городке,
на вокзале...
     Еще жили в нашей комнате два брата, Кузьмины, мы их звали Кузьменыши. И
хотя не были они похожи, уж куда разней: один светлый курносый,  русачок,  а
другой черный, стриженый и черноглазый, он и по-русски  едва  говорил...  Но
Кузьменыши твердили, хоть их никто о  том  не  спрашивал,  что  они  кровные
братья!
     В соседней с нами комнате жили армяне, казахи, евреи, молдаване  и  два
болгарина. А через комнату жили слепые.
     Слепые дети жили здесь давно, это можно было понять по  тому,  что  они
сами находили дорогу в столовую и спальню, знали свои места за столом и даже
могли гулять по улице, вдоль забора.
     С одним из слепых мы успели познакомиться, его  звали  Антоша.  Был  он
мал, лицо его было усеяно черными крапинками, будто дробью. Антон рассказал,
что он нашел гранату и пытался ее разобрать. При этом он показал свои  руки,
где не было трех пальцев на левой руке и двух на правой.
     Антон принес книгу, странную  книгу  с  пупырышками  и,  водя  пальцем,
прочитал несколько строк.
     - Вырасту, заведу попугая и буду на рынке билетики продавать, - говорил
Антон. - У нас многие гадают на рынке. Столько заколачивают, ахнешь.
     Кузьменыши спали вместе, на одной кровати, был декабрь, бесснежный,  но
ветреный, в спальне стояла холодина.
     Они, как все мы, выжидали, как повернется их судьба.
     В детприемниках судьбы поворачивались по-разному:  одних  отправляли  в
распределители и колонии, других в детдома, а некоторых в ФЗУ и  ремесленные
училища, если выходило по возрасту.
     Но случались и чудеса; кого-то находили родители или  родственники  или
брали какие-нибудь люди на воспитание, из тех, кто имел жилье и мог  кормить
и одевать.
     По поводу последнего слухов и легенд было  особенно  много.  Да  и  как
иначе! Живешь, живешь, как кролик, выставленный на рынке  в  корзине:  купят
или не купят? А тут вдруг появляется волшебник и  уводит  тебя.  Куда  -  не
важно. Важно, что отсюда. И - навсегда. Фантазия? Но ведь должна же  быть  у
безродных сказка? Как им без веры в сказку жить?
     Однажды в распределитель пришла женщина и вызвали к заведующей  Кольку.
Все как-то возбудились и старались отираться поближе к  кабинету.  Вдруг  их
тоже вызовут. Никто не сомневался, что Кольку хотят усыновить.
     Алхузур ни на шаг не отставал от Кольки, но в кабинет его  не  пустили.
Как ни кричал он, как ни скандалил, дверь закрыли, и он остался один.
     Впрочем, Колька успел ему шепнуть:
     - Не бойся, я без тебя не уеду!
     Заведующая   детприемником   была   толстая   пожилая   женщина   Ольга
Христофоровна. Фамилия у нее была Мюллер. Рядом с ней, Колька еще  в  дверях
увидел, сидела Регина Петровна,  похудевшая,  но  красивая.  На  волосы  был
накинут платок, в руке - папироса.
     Ольга Христофоровна сказала:
     - Кузьмин? Вот тобой... интересуются! Колька стоял  посреди  комнаты  с
письменным  обляпанным  чернилами  столом,  таким  же  шкафчиком   и   тремя
одинаковыми стульями, глазами он уперся в пол.
     - Я так понимаю, вы знакомы? - спросила заведующая.
     Колька молчал.
     Ольга Христофоровна бросила взгляд на Регину Петровну и добавила:
     - Можете поговорить тут...
     Она тяжело поднялась и вышла. Из прихожей попытался пробиться  Алхузур;
он заорал в дверную щель:
     "Я тут! Я тут!"Дверь опять плотно прикрыли.
     - Ну, здравствуй, - произнесла Регина Петровна и улыбнулась.  Папироску
она погасила и поднялась навстречу Кольке. Но Колька стоял,  не  двигаясь  и
никак не проявляя себя. На лице его было тупое безразличие.
     Регина Петровна остановилась на полпути, но, помедлив, все-таки подошла
к Кольке и тронула за плечо. Он поежился и отступил на один шаг. Чужая  рука
ему мешала.
     - Ты что? Коля? Ты меня не узнаешь?
     - Нет, - сказал он.
     - Не узнаешь? - переспросила она с застывшей улыбкой.
     - Нет.
     Она натянуто рассмеялась.
     - Не валяй дурака... Кстати, ху из ху... Ты и вправду Колька?
     - Нет.
     - Ты Сашка, да?
     - Нет.
     - А где... другой?
     Колька посмотрел на ноги Регины Петровны и вздохнул.
     - Ну, садись! Садись! - сказала Регина Петровна  и  сама  села.  Колька
присел на кончик стула. Но присел  так,  чтобы  можно  было  в  случае  чего
вскочить и убежать.
     - Я ведь вас искала! - Регина Петровна достала  папироску  и  стала  ее
закуривать. Руки ее дрожали. Колька посмотрел на ее руки и отвел глаза.
     - Меня тогда увез Демьян... Иваныч,  -  продолжала  Регина  Петровна  и
глубоко затянулась. - Он приехал на телеге, говорит, ребята пропали. А  нам,
говорит, надо бежать, чечены в долину прорвались. Мы  мужичков  положили  на
телегу, они у  меня  оба  расхворались  после  дня  рождения,  и  скорей  на
станцию... На поезд... А потом я пришла в себя, хотела вернуться, но  Демьян
Иваныч меня не пустил. Там бои, сказал. Там давно никого нет... И вдруг тебя
нашли... Кстати, что там за мальчик? - спросила Регина Петровна и кивнула на
дверь. - Твой новый дружок? Мне кажется, я его видела...
     - Не знаю, - сказал Колька.
     Регина Петровна нахмурилась. Лицо у нее потемнело.
     - Так и будешь со мной разговаривать? Да? В это время  вернулась  Ольга
Христофоровна. Медленно прошла к своему столу, спросила, тяжело дыша:
     - Ну? Поговорили?
     - Да, спасибо, - торопливо произнесла Регина Петровна. - Я к вам,  если
можно, еще зайду?
     - Не очень тяните, - сказала заведующая и посмотрела на Кольку.
     - А что? Есть разнарядки?
     Заведующая промычала что-то неопределенное.  Потом  наклонилась  к  уху
Регины Петровны и что-то прошептала.
     Регина Петровна удивленно спросила:
     - А он откуда? Заведующая пожала плечами.
     - Вот приедут, разберутся. Оттого и держат, и не отсылают.
     - Ладно, - сказала Регина  Петровна.  -  Я  на  днях  приду...  Ну,  до
свидания, Коля?
     Колька поднял голову. Впервые посмотрел ей в глаза. Так посмотрел,  что
- она не выдержала, отшатнулась. А он не спеша повернулся и пошел к двери.
     Уже за своей спиной услышал, заведующая произнесла:
     - Это еще цветочки... Вы бы других видели!


32

     За несколько дней до Нового, сорок пятого года уже и  елку  в  классной
комнате поставили, и самодеятельность готовили, приехали двое  на  машине  -
военный и штатский и тут же торопливо объявили:
     - Кузьминых срочно в канцелярию!
     Ребята сидели возле  кровати  Мусы,  который  вдруг  затемпературил,  и
развлекали его. Балбек рассказывал свои легенды про батыров. Все они у  него
были одинаковые: батыр вырастает и  побеждает  врагов,  и  народ  становится
свободным.
     А тут позвали Кузьменышей,  да  как-то  неестественно  громко,  как  на
пожар. Но у дверей Кольку задержали, а Алхузура увели одного.  Колька  начал
стучать в дверь и орать, да так сильно,  что  дверь  отворилась,  и  мужской
голос произнес:
     - Ну, пусть войдет! Это даже  к  лучшему,  что  оба!  Колька  влетел  в
комнату и увидел, что Алхузур сидит на стуле прямо  посреди  комнаты,  перед
ним военный, а другой, штатский, стоит у окна. А этот,  лысый,  в  очках,  в
блестящих высоких сапогах и с папкой, и говорит, и говорит. Что он  говорит,
Колька сперва не понял.  Потом  сообразил,  что  он  пересказывает  Алхузуру
историю самого Кольки. Откуда только узнал... Оттого и  лысый,  как  Демьян.
Лысые ушлые, Сашка говорил. Военный спросил:
     - А где вы встретились? Ты и Николай?  Вы  встретились  в  Березовской?
Алхузур молчал. Военный повернулся к Кольке, вкрадчиво спросил:
     - Ты-то помнишь, где вы познакомились? Я от  твоего  приятеля  не  могу
добиться.
     - Он не приятель. Он мой брат.
     - Какой брат? - оживился военный. - Названый?
     - Он мой родной брат, - повторил Колька.
     - Так уж родной? - насмешливо повторил военный.
     - Да.
     - Как же его зовут?
     - Сашка.
     - Это он - Сашка? Да ты посмотри! - И  военный  сверху  двумя  пальцами
взял Алхузура за виски и силой повернул лицом к Кольке. - Он же черный! А ты
светлый! Какие же вы братья?
     - Настоящие, - сказал Колька.
     Военный шепнул Ольге Христофоровне, и та вышла.
     Он продолжал ходить, вышагивал,  поскрипывая  сапогами,  по  комнате  и
будто с разных сторон оглядывал Алхузура. На Кольку он не обращал внимания.
     А штатский молчал. Он все время молчал. Его вроде бы и не было.
     Вдруг вошла вместе с Ольгой Христофоровной Регина Петровна.
     - Садитесь,  -  предложил,  будто  приказал,  ей  военный.  -  Вы  были
воспитательницей в колонии под Березовской?
     - Да, - тихо ответила Регина Петровна и посмотрела на Кольку.  Какой-то
жалкий, просящий был у нее на этот раз взгляд.
     - Вы помните братьев Кузьминых, которые жили там?
     Регина Петровна кивнула.
     - Хорошо помните? - спросил  военный  и  сердито  посмотрел  на  Регину
Петровну.
     - Да. Помню, - отвечала она.
     - Вот посмотрите... Вы их узнаете? - И военный повел  рукой  в  сторону
Алхузура. Колька стоял сбоку.
     - Да, - едва слышно произнесла Регина Петровна.
     - Это кто? - И военный ткнул пальцем в сторону Кольки.
     Регина Петровна помолчала, назвала:
     - Кажется... Это Коля.
     - Ага, - кивнул  удовлетворенно  военный.  -  А  это?  -  И  указал  на
Алхузура.
     Регина Петровна продолжала смотреть на Кольку.
     - Я думаю... - начала она и запнулась.
     - Вы думаете? Или вы знаете? Регина Петровна молчала.
     -  Но  я  вас  слушаю!  Слушаю!   -   громко   проговорил   военный   и
многозначительно посмотрел на штатского. Тот никак не реагировал.
     - Это... Саша... - слабым голосом произнесла Регина Петровна.
     - Вы уверены, что он  именно  Саша,  его  брат?  Регина  Петровна  едва
кивнула.
     - Вы хорошо подумали, отвечая на мой вопрос? - Военный прошел за  спину
Регины Петровны и теперь разговаривал с ней, как бы обращаясь к ее  затылку.
Регина Петровна, испугавшись, рывком обернулась к нему.
     - Что? - спросила она, и тут же повторила, чуть  суетливо:  -  Да.  Ну,
конечно, уверена. Их, правда, было много, и я их сперва путала...
     - Значит, можно предположить, что  вы  и  сейчас  способны  спутать?  -
нависая над головой Регины Петровны, настаивал военный. Даже Колька устал от
его  прямолинейно-твердого  тона.  Будто  их  всех,   допрашиваемых   здесь,
перепиливали одной тупой пилой.
     Регина Петровна вздохнула. Ей, наверное, очень хотелось курить.
     - Нет, я думаю, что я...
     - Опять думаете! А вы не думайте! -  посоветовал  вдруг,  усмехнувшись,
военный. - Вы же воспитательница, да? И небось учили детишек не лгать? А как
же вы теперь - да еще при них! - лжете?
     - Я не лгу, - как провинившаяся школьница произнесла, потупясь,  Регина
Петровна.
     - Вот и отлично!  -  произнес  военный  и  сделал  несколько  шагов  по
комнате. - Так вы говорите, что способны спутать  детей,  и  поэтому  вы  не
уверены, что здесь, перед вами, братья? Я вас правильно понял?
     Регина Петровна не отвечала.
     - Так, да? - Военный повысил голос и вдруг прикоснулся рукой к  затылку
Регины Петровны. Она дернулась, но не отстранилась.
     - Нет, - произнесла и поглядела на Кольку.
     - Что, нет! Что, нет! - крикнул военный и  стукнул  ладонью  по  папке,
которую держал в руке. Раздался громкий хлопок. Все вздрогнули.
     - Нет... То есть я могу... Я хочу  сказать...  Что  они...  Что  они...
братья...
     Военный уже не слушал ее, складывал в папку бумажки.
     Не простившись, он вышел из комнаты, было слышно, как отъехала машина.
     Остальные остались в комнате. И штатский остался.
     Все молча ждали, что он скажет, а он  тоже  молчал.  Создалась  мертвая
пауза.
     Ольга Христофоровна решилась к нему обратиться:
     - А у вас... простите, никаких вопросов? Человек даже  не  шевельнулся.
Он продолжал смотреть в окно, будто это  не  к  нему  обращались.  Но  вдруг
повернулся, сказал через сомкнутые губы:
     - Дайте, пожалуйста, список.
     - Список детей? - спросила заведующая. Он  протянул  руку,  не  пытаясь
ничего объяснять, и Ольга Христофоровна подала ему листок.
     Он быстро, мельком заглянул и поинтересовался:
     - А вот этот Муса? Он что, татарин?
     - Да, - сказала Ольга Христофоровна. - Он сейчас тяжело болен.
     - Откуда? - спросил штатский, пропустив мимо ушей про болезнь. - Не  из
Крыма случайно?
     - Кажется, из Казани, - ответила заведующая.
     - Кажется... А Гросс? Немка?
     - Не знаю, - сказала заведующая. - Какое это  имеет  значение?  Я  тоже
немка!
     - Вот я и говорю. - Голос у штатского звучал очень ровно,  в  нем  было
что-то тихое, бесшумное почти, будто два крыла сзади шелестели.  Все  в  нем
понравилось бы Кольке, только губы, тонкие, чуть кривые, жили как бы сами по
себе, и в них, в том, как они изгибались, было что-то чужое, холодное.
     - Понабрали тут, - повторил человек и бросил список прямо на стол, хотя
Ольга Христофоровна, уловив его движение, уже протянула руку.
     - Мы их не набираем, - сказала Ольга Христофоровна. - Мы их принимаем.
     - Надо знать, кого принимаете! - чуть громче произнес человек, и  опять
же никакого зла или угрозы не было  в  его  словах.  Но  почему-то  взрослые
вздрогнули.
     И только Ольга Христофоровна  упрямилась,  хотя  видно  было,  что  она
больна и ей тяжело продолжать разговор.
     - Мы принимаем детей. Только детей, -  отвечала  она.  Взяла  список  и
будто погладила его рукой.
     На следующий день всех детприемовских, в том числе и слепых,  повели  в
театр. Шли попарно, зрячие вели слепых. В театре открылся занавес и началось
волшебство под названием "Двенадцать месяцев".
     Колька сидел рядом с Антоном, по  другую  сторону  сидел  Алхузур.  Они
пытались пересказывать Антоше все, что видели на  сцене,  но  это  было  так
трудно! Злая мачеха  велит  своей  падчерице  принести  зимой  красных  ягод
земляники, и девочка уходит в ледяной  лес.  Она  замерзает  от  холода,  но
вдруг...  Как  бы  Колька  описал  это,  если  вдруг  прямо  посреди  поляны
загорелся, вспыхнул огромный костер и вокруг него сидели двенадцать месяцев.
     Алхузур онемел от восторга, а Колька рот открыл, и слюнка потекла.
     Антоша же дергал их за руки и просил: "Ну  что  там?  Что  там?"Никогда
ребята не были в театре и выходили  будто  пьяные.  Дорогой  Колька  молчал,
боялся со словами растерять что-то из увиденного.
     Вечером всем раздали  -  сама  Ольга  Христофоровна  это  делала  -  по
конфетке, по два печенья и по два бублика - такой шикарный подарок,  и  всех
зрячих выстроили по одну сторону елки, а слепых напротив.  Слепые  спели  им
песню про елку