ишком  громко,  прошептал  Колька  и
нырнул в дверь склада. В его тайную, притягательную глубину.
     А Сашка, быстро щелкнув задвижкой, поставил замок  на  место.  Отбежал,
оглянулся, не следит ли кто, юркнул в кусты стоять на атасе.
     Конечно, его подмывало, зудило заглянуть хоть одним глазком, что же там
лежит, на складе. На минутку ощутить себя владельцем целого вагона  барахла!
Нет, не для того, чтобы все до единого было твоим. Зачем одному - ну двоим -
столько тряпья?
     Ощутить себя человеком, вот что хотелось.  Ничего  за  душой,  да  и  в
животе одни камышовые коренья. И вдруг - все твое!  Ходишь  барином  посреди
своего царства, щупаешь, пробуешь разве что не  на  зуб  и  знаешь:  захочу,
возьму одно, а захочу, возьму другое. А может, и ничего не  возьму,  глазами
наемся да и отвалю в сторонку.
     Тут Сашка сам себя остановил: совсем ничего не брать не годилось. Брать
надо. В меру. Колька сообразит, какая это мера. Лишь бы никто не помешал.
     Знал Сашка, примета такая есть: не думай, не призывай в мыслях  никого,
подумал - и вот тебе на: идут. Девчонки идут, голосят  на  всю  округу  свои
девчоночьи сплетни. Про директора, про Гудермес, куда  он  уехал.  Дался  им
всем Гудермес, земля обетованная, где булки на деревьях  зреют.  А  булки-то
растут вот на этом складе. Так подумалось Сашке.
     Только  умолкли  вдали  девчонки,  Регина  Петровна   их   возлюбленная
появилась с Маратом да Жоресом. Присела на ступеньках склада,  смотрит,  как
ее мужички возятся. А те под самые кусты лезут, чуть на  Сашкину  голову  не
наступают. Не дай бог, углядят... Шума  будет!  Или  Колька,  чего  доброго,
начнет барабанить изнутри. Он-то не видит, что рядышком на  крылечке  Регина
Петровна сидит, задумчиво так сидит, папироску засмолила, вдаль смотрит.
     Но Регина Петровна не докурила, позвала мужичков и ушла. А Сашке  стало
ее вдруг невозможно жалко.
     Замечательная женщина, а ведь тоже  торчит  в  этой  дурацкой  колонии,
терпит нужду. Разве такие красивые женщины  должны  жить  в  колонии,  среди
шпаны, и терпеть нужду? Что ее-то сюда привело? Колонисты, те  другое  дело,
они как перекати-поле, куда ветер  повернет,  туда  их  и  гонит...  Однажды
кто-то про брата Кольку так и сказал: "Ты, мол, Перекати-Коля".
     Эх, знал  бы  Колька  там,  внутри,  какой  грустный  взгляд  у  Регины
Петровны, тяпнул бы он чего-нибудь и на ее долю!
     Задумался  Сашка,  вздрогнул   от   неожиданности:   девчонки   обратно
возвращаются. Спорят, голоса далеко слышны. А спорят они о том, что сегодня,
оказывается, посылали  на  станцию  телегу  за  директором,  который  должен
вернуться. Колонист же, не будь дураком, сел на проходящий поезд, да  и  был
таков. А лошадь с телегой сама по себе домой вернулась... Без колониста,  но
и без директора.
     Скрылись девчонки - трое ребят из старшей группы  откуда-то  вынырнули.
Вот уж не подозревал Сашка, сколько тут народу сшивается. И не  бескорыстно,
видать!
     Колонисты с оглядкой к складу подошли, подергали замок, достали гвоздь,
стали гвоздем ковырять.
     У Сашки волосы поднялись дыбом. Ноги, руки онемели.  Что,  если  Колька
подумает, что это Сашка около замка шурует, и начнет изнутри голос подавать?
     К счастью, чьи-то  крики  неподалеку  раздались.  Колонисты  отпрянули.
Будто бы гуляя, засвистели песенку, ушли.
     У  Сашки  отлегло.  Хоть  напуган  малость,  а  зловредно   подумалось:
"Дурачки! Великовозрастные! Отрастили руки, а  тут  головой  надо  работать!
Мозгами больше крутить, а не гвоздиком своим!"Чуть затихло, Колька постучал.
     Три раза: негромко вроде бы, а Сашке показалось,  что  на  всю  колонию
барабанит.
     Бросился к дверям.  Замочек  стал  набок  поворачивать,  а  замочек  не
поворачивается. Видать, колонисты гвоздиком покрутили да и заклинили замок!
     - Открой! - шепчет за дверью Колька. - Скорей давай!
     -  Счас!  Счас!  -  нервничает  Сашка,  никак  чертов  замок  не  может
развернуть. А тут чьи-то голоса рядом.
     Отпрянул от дверей. Но сразу вернулся.  Как  же  он  Кольку  на  складе
запертым оставит.
     А тот уже не шепчет: громко шипит, злится.
     - Открывай  же!  Чево  канителишься!  Сыпанемся!  Рванул  Сашка  замок,
освободил его. Чуть сам не упал. Палец второпях прищемил,  кожу  порвал,  до
крови.
     Колька из дверей выскочил, Сашка его и не  узнал:  какой-то  карапет  в
длинном до земли пальто, в шапке до глаз,  в  ботинках  огромных.  Маленький
Мук, а не Колька. Не знать, так испугаться можно.
     Защелкнули дверь. Три шага от склада не сделали,  им  навстречу  Регина
Петровна. Да не одна, с девчонками своими, воспитывает.
     Наткнулась  на  Кузьменышей,   удивилась.   И   девочки   остановились,
рассматривают.
     - Вот и мои дружки! - сказала воспитательница. - А  у  нас-то  радость!
Директор вернулся! Вы почему ко мне не заходите?
     Братья топтались на месте, на Регину Петровну не смотрели.
     Девчонки захихикали. Тут и воспитательница обратила внимание на Колькин
наряд. Расхохоталась. В другое время братья, может, тоже бы  посмеялись,  но
сейчас им было вовсе не до смеха.
     - Что за одежда?  Тебя  кто  так  одел?  -  спросила  энергично  Регина
Петровна, оглядывая Кольку. - И, кстати, ты кто? Сашка или ты Колька?
     - Сашка, - промычал Колька. Не хотел  он  обманывать,  но  пришлось.  И
Сашка, отсасывая кровь из прищемленного пальца, добавил:
     - А я Колька. - Это на  случай,  если  в  будущем  придется  прикрывать
брата.
     - Вот,  девочки,  запоминайте...  Если  сможете,  -  произнесла  Регина
Петровна весело. Но тут же стала серьезной. Даже строгой.
     Наклонясь к Кольке, сказала:
     - Ну, прости, я такая глупая, сразу не сообразила, что ты новое  пальто
надел. И пальто, и шапку... Но откуда?
     - Со склада,  -  ответил  вдруг  Колька  нахально.  Сашка  даже  слюной
подавился. Закашлялся. Теперь драпануть бы, пока не сообразили!
     Но воспитательница была наивным человеком. Ничего-то она про  склад  не
поняла. Добродушно воскликнула:
     - Вот и хорошо. Пора вас приодеть. И тут же сказала девочкам:
     - Идите, я вас догоню, Девочки ушли.
     - Великовато, конечно, - произнесла Регина Петровна, осматривая  Сашку,
который был Колькой. Поправила на нем  воротник  и  шапку  поправила.  -  На
вырост... - добавила задумчиво.
     Собралась быстро уходить, но что-то ее задержало.
     - Вы хоть до холодов-то не надевайте, - посоветовала. - Сейчас тепло...
Жарко, не правда ли? Подумают, маскарад какой...
     - Жарко, - сказал Колька, будто сознался в чем-то.
     Регина Петровна напоследок взглянула на него, на Сашку и быстро ушла.
     А братья тут же дунули к лазу, что в кустах. В этом  маскараде,  Регина
Петровна права, через двор идти  небезопасно.  А  еще  через  десять  минут,
завязав пальто, ботинки и шапку в узел,  они  удалялись  в  сторону  станицы
Березовской, на ходу делясь пережитым.
     Колька орал:
     - Захожу я туда... Мать честная! Кругом навалом барахла! Растерялся:  с
чего начинать... А тут голоса...
     - Это девчонки...
     - Ну, да, а я  с  испугу  в  тряпье  головой!  Посидел,  стихло.  Начал
копаться, слышу, замок звякает...
     - А это шакалы!
     - Тебе хорошо, ты видишь! А у меня дрожь пошла... Накинул пальто, а оно
волочится... И шапка на глаза... И ботинки  мешают...  Думаю,  скорей  надо!
Пусть волочится, пусть хоть как... А ты замок не открываешь! Жарко!
     - Да заел замок-то!
     - Заел... А я там спекся... Регина Петровна что-то спрашивает, а у меня
пот течет, спина мокрая... Думаю: брошусь в кусты! Сил моих нет  ждать!  Все
равно ведь попались!
     - Ты зачем ей про склад-то?
     - А как еще?
     - Придумал бы!
     - Вот я и придумал! Что она, не знает, что у нас с тобой вошь на аркане
и дыра в кармане... Больше ничего своего нет!
     - Все равно... А Илья нас ждет?
     - Может, и не ждет. Он всегда дома. Он в темноте не выходит.
     - Боится, что ли?
     - Боится...
     - Я тоже боюсь... - сказал вдруг Сашка. Колька  присвистнул,  посмотрел
на брата.
     - А ты чего?
     - Не знаю.
     - Как же можно бояться, не зная чего?
     - Можно. И потом... Если все кругом боятся... это даже страшнее.
     - Ладно, - рассудил Колька. - Сейчас  загоним  барахло  -  нажремся!  И
страх пропадет!


11

     Илья с ходу уперся глазами в узел, пригласил в дом.
     Окошки занавесил, лампу керосиновую зажег. Притащил  картошки  вареной,
блинов толстых из кукурузы, которые он звал чуреками. Сала нарезал, и сало у
него, жука, тоже  оказалось.  Никогда  перед  Кузьменышами  не  выкладывался
хозяин так богато.
     Да ведь и братья теперь не те: купцы! Хозяева! Со своим товаром пришли!
Какой же тут может быть толк без застолья?
     Илья и бутылку поставил:
     - Гуляй, Ванька! Ешь опилки! Мы живем на лесопилке!
     Разлил по кружкам,  пригласил  угощаться.  Братья  посмотрели  друг  на
друга.
     Оба подумали: пить страшновато, а опозориться и того страшней.  Впервые
в жизни их так угощают, принимают на равных. Впервые наливают, как взрослым,
сивуху.
     А Илья кружку свою тянет.
     - Поехали, поехали! - как говорят проводники. За удачу! Да?
     Братья взяли каждый свою кружку, понюхали.  Воротит,  как  от  помойки.
Лучше бы им морса сладкого... Как-то разок угощали, вкуснотища,  не  то  что
это.
     Но вида не подали,  не  показали,  что  противно.  Наоборот,  чокнулись
громко с Ильей, будто всю жизнь только и делают, что выпивают!
     Проследили глазами, как  Илья  без  напряжения  опрокинул  в  себя,  не
глотая, капли стер с подбородка и корочкой занюхал. Сразу видать, мастак!
     Заметив, что братья медлят, весело приказал:
     - Залпом, ну? Пить так пить, сказал котенок, когда несли его топить...
     Братья натянуто засмеялись. Колька закрыл глаза, глотнул, еще  глотнул,
и у него сразу все потянуло обратно. Пересилив себя, сделал он еще несколько
глотков, пока не закашлялся, слезы брызнули из глаз.
     А Илья уж догадливо корочку с сальцем подсунул, так ловко, что попал  в
рот.
     Колька стал жевать солененькую корочку, а слезы все текут, и судороги в
горле. Ни дыхнуть, ни слова вымолвить.
     И вдруг, как  это  произошло,  сам  не  понял,  легко,  приятно  стало.
Счастливое тепло разлилось по телу, жаром ударило в голову. Поглядел  он  на
Сашку, будто  другими  глазами  увидел,  что  тот  еще  не  знает,  как  это
замечательно, когда выпьешь. А Сашка  еще  мучается,  головой  мотает,  губы
вывернул наизнанку.
     - А вы думаете, мы мед тут пьем! -  кричит  озорно  Илья  и  по-свойски
стучит Сашку по спине. И тоже ему корочку с беленьким,  с  тающим  на  языке
сальцем.
     - Ешь, пока живот свеж! Завянет, ни на что смотреть не станет!
     Откуда-то достал спичечный коробок, стал показывать братьям, как у  них
на  транспорте  вымеряют  бутылку.  Спичечная  коробка  в  рост   называется
"машинист", на ребро - "помощник машиниста", а плашмя - "кочегар"...  Так  и
спрашивают, когда садятся, как, мол, будем поддавать, по  машинисту  или  по
его помощнику?
     Братья дружно попросили лить по машинисту! Им эта игра понравилась.
     Через  полчаса,  разрумяненные,  осмелевшие,  они  уже  хозяйничали  за
столом, иной раз будто покрикивали на Илью.
     И вот что диво-то: он лишь улыбался, но все, все  сносил!  Без  бинокля
видно, славный и  покладистый  парень,  этот  Илья!  Свой  парень  в  доску!
Подливает да подкладывает, на узел и не глядит, будто его нет.
     - Тряпье и есть тряпье, - сказал, как отрезал. - Не за то принимаю, что
в узле, а за то, что своими вас обоих тут почувствовал!
     И предложил выпить - по "машинисту", конечно, - за смелых братьев, хоть
не семеро смелых, как в кино, но уж  точно,  что  каждый  семерых  стоит!  С
такими да с молодцами любое дельце провернуть можно. И склад, и еще что...
     - Любой... Скад... - пытается отвечать Колька, но у него никак не хочет
складываться слово. Все вроде сознает, слышит, а губы будто  чужие,  не  его
губы, проворачивают вместе с деревенеющим языком. - Любовь... Скад...
     Сашка и не пытается говорить, лишь мотает головой.
     - Там ведь этого барахла-то... Завались? - допытывается Илья,  и  вдруг
лицо его делится надвое, натрое, множится и расплывается в глазах у  Кольки.
- Надо только брать да брать? А?
     - Брат! - невпопад подтверждает Колька. - Я всегда брат... И он  всегда
брат...
     Сашка согласно кивает головой и, уронив ее на  руки,  не  поднимает  от
стола.
     Илья, что-то сообразив, меняет тон и  сам  меняется,  будто  и  не  пил
совсем.
     - Ах, глупыши... Ах, дурачки мои зеленые... Чего мне с  вами  делать-то
теперь? - бормочет. -  Ведь,  ей-бо,  не  дойдете  до  своей  колонии...  Не
дойдете, а? - И потряс Кольку за плечо.
     - Я... Готов... Я вперед... по машинисту...  -  выкрикнул,  поднимаясь,
Колька и вдруг стал валиться на  стол,  свою  кружку  с  остатками  самогона
опрокинул. Удивился, обмакнул в лужицу палец, лизнул, и его затошнило.
     Илья подхватил Кольку, потащил к порогу.
     - Я и говорю... Готов! - уже другим, вовсе не дружеским голосом  сказал
он и, поддерживая, выволок на двор. Оставил блевать, вернулся за Сашкой.
     Потом отвел обоих под навес, где лежало у него  сено  -  Тут  дрыхните!
Машинисты! Завтра разбужу! Вернулся домой и накрепко  запер  дверь.  Схватил
узел и вывалил его содержимое прямо на пол. Поднимал, каждую  вещь  отдельно
осматривал, не спеша, и складывал рядком на постель.
     Потом снова прошелся, в обратном порядке, щупал, прикидывая, сколько же
такие пальто, да шапка, да ботинки крепкие, высокие,  на  кожемите  стоят...
Пальто суконное, новенькое, с заграничным клеймом. А шапка  своя,  в  Казани
делали, гладенький мех, ласковый на ощупь... Не мех,  кыска...  Погладил,  и
душа размягчела. Все любят добро, да не всех  любит  оно.  У  Ильи  в  жизни
по-разному было, но только теперь почувствовал: фарт  ему  шел  в  руки!  Не
упустить бы!


12

     Говорится: с кем поживешь, у того и переймешь. Рос Илья без  родителей,
тех еще в тридцатом раскулачили да увезли из  деревни.  С  тех  пор  сгинули
Видно, на пути в далекую Сибирь сложили свои косточки. Остался он с  бабкой,
так и жил, бедствовал, словом.
     С малолетства ишачил в колхозе - очень  уж  бедный  колхозик  тот  был.
Запомнил Илья анекдотец. Ехали Черчилль, Рузвельт и Сталин, а на дороге бык.
Черчилль кричит ему: "Линкор пришлю!"  Рузвельт  "летающей  крепостью"  стал
пугать. Бык ни с места. А Сталин шепнул словцо, и бык, задрав хвост, убежал.
Спрашивают господа, чего же он испугался больше самолета и  линкора.  Сталин
отвечал: "А я сказал ему, что в колхоз отдам!" Это как раз их колхоз и был.
     Не успел Илья на общественных харчах окрепнуть  -  война.  Мал  он  для
фронта, а на трудработы годился, хоть и недобрал веса. Тощ да мал,  да  зубы
не все выросли.
     Согнали их по повестке со всей округи, погрузили в  товарняки  и  через
всю Россию, по пути родителей, в далекую Сибирь. За  дорогу  оголодали  они,
сено ели, которым пол был устлан. В Омске их впервые покормили в грязноватой
станционной столовке. Кто поопытней - Илья запоминал, - тот  немного  ел.  А
все больше запасался. Корки за голенище, кашу в носовой платок.
     Как в воду глядел! Под  Новосибирск  привезли,  там  и  бросили.  Месяц
бездельничали: ни начальства, ни работы. Ни питания. Стали разбойничать,  на
возки  с  продуктами,  с  хлебом,  картошкой   налетать.   Расхватывали   да
разбегались. Посмотрел сейчас Илья на колонистов, как это все на  них  самих
похоже. Большая Россия, много в ней красивых мест, а  бардак,  посудить,  он
везде одинаковый...
     Решил Илья, звали его между своими по фамилии Зверев - Зверек, с  тремя
дружками к дому подаваться. Такая трудармия их не устраивала.
     Сели они в проходящий товарнячок, поехали. Но  глупо  ехали,  почти  не
скрываясь, и где-то перед Уралом, на перегоне их забрали.
     Посадили в пустующий домик стрелочника,  заперли,  часовою  приставили.
Они в окошко увидали состав с углем, попросились  будто  по  нужде.  Часовой
молод был - отпустил. Они за домик, да прямо на  тот  состав.  Только  их  и
видели!
     Стали осмотрительней. Как железнодорожный узел,  слезают  на  подъезде.
Пешочком по кругу обойдут, а у семафора свой состав  караулят.  Так  и  Урал
проскочили.
     Жили впроголодь, понятно. Где  что  выпросят  или  украдут.  Однажды  у
проезжего дядьки удалось свистнуть чемодан. Съестного в нем не оказалось, но
лежало офицерское нижнее белье, гимнастерка, штаны суконные. Попробовали  на
себя напялить: все на шесть размеров больше, для маскарада и то не годится.
     И опять Илья об этом вспомнил сегодня, рассматривая пальто.
     Послали с обмундированием Зверька в деревню, но он не такой лопух  был,
как эти  братья.  Продуктов  набрал,  молока,  мороженного  в  кусках,  яиц,
творога, а за гимнастерку выменял рубаху по себе.
     Под Тутаевом, бывшим Романовом, сонных от жратвы, их снова  прихватили.
Бросили до окончательного выяснения в колонию для малолетних. А колония та -
под охраной да за колючей проволокой.
     "Мы к Тутаеву подходим, видим сразу три угла: сборный  пункт,  больница
рядом да проклятая тюрьма..." Так у них про свою колонию пелось. А вид, надо
понимать, открывался подобный со стороны матушки Волги.
     К тому времени, как  попался  Илья,  накопилось  в  колонии  подростков
тысячи две. Голодуха. Пока всех просеют, пока разберутся: ноги протянешь.
     Однажды  сговорились  -  бежать.  Каждый  день  лошадь   с   продуктами
приезжала; ей ворота открывали. Порешили между собой: как  лошаденка  станет
выезжать, скопом  броситься  в  открытые  ворота...  И  -  врассыпную.  Кому
повезет, тот на свободе будет.
     Дождались, приехала дохлая кляча, тухлую рыбу привезла. Из нее  баланду
варили, рыбкин суп. Разгрузили, открыли ворота, тут колонисты и  кинулись  с
криком... С криком, чтобы самим не страшно было!
     Вой, визг, топот, пальба!
     Зверек сразу сообразил - бросилась ребятня кучей в одну сторону, а он в
другую, к Волге.
     Май был, вода ледяная, но он с ходу этого не ощутил! Потом лишь  понял,
что не доплыть; тонуть начал...
     Очнулся, лежит на печи, шубой овчинной укрыт.
     Высунул голову, поглядел: изба. Дед со  старухой  сидят  у  стола,  меж
собой о нем толкуют. Старуха и говорит: "Давай, старик, сдадим его  обратно.
Там, в колонии, сказывают, убивцев всяких держат, может, и этот из  них?"  А
старик ей в ответ: "Дура ты, дура старая! На ем написано, что он  убивец?  А
если нет? А если и наш сынок мается где-то, а  добрые  люди  ему  откажут  в
помощи?" Быстро поправился Илья. Старик ему рассказал, что работает на  реке
бакенщиком. Углядел на середке: кто-то руками по воде молотит,  а  уж  видно
издали, что тонет.. Что за купальщик по  весне,  удивился,  подплыл,  а  он,
Илья, уж в беспамятстве...
     Приодели Илью в сыновнее шмотье, кусок  сала  дали,  хлеба.  Старик  на
прощание перекрестил, впотьмах вывел из дома.
     - До Ярославля тут недалече, - сказал. - И до Рыбинска близко,  но  вот
как через мост пройти, не знаю. У моста охрана, могут схватить. - Но  Зверек
опыта за дорогу набрался. Подлез к  машинисту,  нанялся  до  Рыбинска  уголь
кидать, так и проскочил.
     Пришел в родную деревню. Изба забита, бабки нет. Умерла бабка.  Сунулся
к соседке, тете Оле, ночь была, а он-то  весь  в  угле.  Увидала  соседка  в
окошке его черную физиономию и решила, что черт лезет: такой  крик  подняла,
что вся деревня сбежалась.
     День-другой пожил Илья, все советовали ему осесть да жениться. "Пароход
плывет по Волге, дым густой, густой, густой... Ох, зачем  же  мне  жениться,
погуляю холостой!"Не сиделось Илье: на военный учет станешь, загребут опять!
Пошел он дальше по России чемоданы курочить,  "углы  отворачивать".  Опыт  у
него уже был. На толкучке, при