Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
ы
не вырвалось что-нибудь пошлое и неприличное. - Нет, Венсан, давай поговорим
серьезно! Ты же знаешь, что Лоранс не хочет этих денег? Она сама мне об этом
говорила.
- Но я не понимаю, почему... - начал я. И вдруг страшно разозлился. Но
Ксавье меня перебил:
- Лоранс так деликатна!
- Да, ваша супруга - воплощение деликатности!.. - распелся П.Ж.С.,
подняв глаза горе и покачивая головой, ну просто эксперт по оценке
деликатности!
С самого начала разговора я чувствовал себя какой-то дряблой, аморфной,
перебродившей массой, но вдруг расправил плечи, сунул руки в карманы, и
голос зазвучал твердо:
- Подведем итоги. Во-первых, насколько понимаю, я получу два или три
миллиона долларов. Во-вторых, Лоранс слишком деликатна, чтобы
воспользоваться этой суммой, она не хочет этих денег. В-третьих, она не
против, если я буду финансировать ваш фильм по "Осам" Аристофана. Все так?
Два бодрячка переглянулись с долей подозрительности, радость еще не
покинула их лиц, но уже начала рассеиваться но мере того, как они стали
понимать очевидное, поэтому ответили разом, хоть и затухающими голосами,
зато дуэтом:
- Да, все примерно так!
- Только вот я на это не согласен! Моя деликатность не пострадает от
этих денег. Я сам их быстро растрачу, и ваших "Ос" мне для этого не
потребуется. Знаете, что мне отвратительно в вашем проекте? Да то, что никто
из вас не собирается вложить свою прибыль от "Ливней" в новую постановку. А
собственно, почему? Осы осами, а я и сам с усами! Всего хорошего, господа!
И я вышел, но до меня успел долететь одновременно и потрясенный и
торжествующий шепоток П.Ж.С., которым он выговаривал Ксавье Бонна: "Что,
видел? Я же говорил! Дураков нет! Это было бы уж слишком прекрасно! Да это
можно было предвидеть... я ведь говорил тебе..." - ну и так далее.
Оказавшись на улице, я наконец-то дал волю давившему меня смеху. Встречные
прохожие мне тоже улыбались. Что бы там ни говорили, я уверен, парижане
никогда не упустят случая развлечься.
Я по крайней мере чувствовал себя в ударе. Прежде всего, благодаря
кругленькой сумме, о которой меня оповестил П.Ж.С., и сведения эти были
скорее всего верные: на П.Ж.С. ни в чем нельзя было положиться, кроме цифр;
а об этих-то деньгах он разнюхал с особым тщанием, поскольку надеялся их у
меня изъять; он должен был все подсчитать с точностью до нолика, до единого
су. Два или три миллиона долларов! Голова идет кругом! Надо это
отпраздновать. А раз Лоранс так деликатна, я спокойно подожду той минуты,
когда мои деньги будут ее достойны, и, насколько я ее знаю, ждать годами не
придется.
Я поспешил в магазин готового платья. Семь лет Лоранс меня наряжала то
под музыканта эпохи романтизма, то под дипломата тридцатых годов; а мне
ужасно хотелось вельветовый костюм, слегка мешковатый и чуть небрежный, -
такой я тотчас и нашел; и потом в нем я неплохо выглядел ("Прямо под цвет
ваших волос и глаз, месье!" - восторгался продавец, кажется, без всякой
задней мысли). Я купил американскую сорочку с воротником на пуговицах,
трикотажный льняной галстук. Расплатился чеком. Счет мне открыла Лоранс в
своем банке. В начале месяца она переводила в банк сумму, предназначенную на
мои карманные расходы: ей казалось, это тактичнее, чем давать мне наличными.
Я сам мог расплачиваться по счетам в ресторанах, гостиницах, ночных кафе -
повсюду, где моя гордость (на самом же деле гордость Лоранс) могла быть
задета. (Должен признаться, что на следующий день она мне возмещала
непредвиденные расходы.) Правда, приближался конец месяца, и на моем счете
ничего не было, но Кориолан, раздувшись от гордости, сообщил, что на днях он
вырвал у Ни-гроша чек на солидную сумму и мы вместе отнесем его в банк. Я
уже представил себе выражение лица директора банка, славного, в сущности,
малого, который тряс мне руку, будто я совершил самый что ни на есть
доблестный поступок, когда мои карманные денежки выросли вдвое (при
известных обстоятельствах). Он привык, что в течение семи лет я неизменно
трачу крохотную сумму, три четверти которой покрывают гастрономические
пиршества, после чего сумма эта быстренько восстанавливается; от миллионов
на моем счету голова у него пойдет кругом, но, может быть, он во мне и
разочаруется: у него не так уж много столь скромных клиентов со вкусами
гурмана. В последний момент я по вдохновению купил себе плащ и, взяв под
мышку пакет с моей бывшей униформой (я уже никак не мог припомнить цвет
материи: серо-коричневый в елочку или шотландка?), широко зашагал в сторону
бульвара Распай; все женщины, казалось, глядят мне вслед, и я задрал
подбородок, снял галстук, пошел быстрым шагом. Как это ни глупо, но я
чувствовал себя хозяином города, пускай и не хозяином самому себе. Когда
идешь по бульвару Распай от бульвара
Сен-Жермен в сторону "Льон де Бельфор", то незаметно, одолев с километр
плавного подъема, взбираешься на Монпарнас. Однако я совсем запыхался, когда
подошел к нашему дому. Уже на улице де Ренн мне чудилось, будто мое
отражение сутулится в витринах многочисленных магазинов, а костюм то ли
молодит, то ли старит меня - во всяком случае, выглядит нелепо. Куда
девалась моя уверенность в себе, мой ретивый вид? Но, войдя в квартиру, по
особого рода тишине я понял, что Лоранс нет дома. Вздохнув свободнее, я
трусливо направился в студию, почти решившись переодеться в старое. Но вопль
Одиль напугал меня так же, как и ее мой вид, - она стояла около стола и
пялилась на меня во все глаза:
- Что это? Что? Господи, да это вы, Венсан! Я вас сразу не узнала.
- Это из-за моего нового костюма. Я купил его на бульваре Сен-Жермен. -
И, воздев руки, развернулся на каблуках, чтобы выяснить, какое произвожу
впечатление. Но Одиль глядела на меня с оторопью.
- Никогда я вас не видела без галстука, - пролепетала она. - Конечно,
это всего лишь привычка. Я не...
- Но ведь в халате вы меня видели?
- Это не одно и то же! Без галстука я вас не видела никогда, а это
разные вещи... ну, то есть костюм и халат... Когда кто-то вошел, я подумала,
что это... чужой!
- Уж не хотите ли вы сказать, что, глядя на мою шею, не узнали меня в
лицо?
- Нет... просто... вы очень непохожи, вы... другой... совсем другой. У
вас какой-то более... более спортивный вид.
Я рассмеялся:
- Спортивный, у меня? Это что, упрек?
Ее смущение меня и позабавило, и разозлило. Я хотел услышать от нее
что-нибудь по существу, ну, как я выгляжу в глазах женщины - хоть опытной,
хоть девственницы, лишь бы услышать какое-то мнение.
- Ну же, Одиль? Он мне подходит больше, чем строгая тройка, или нужно
что-то понаряднее? Вы предпочитаете, чтобы я носил узкие трехцветные
галстуки под английским воротничком, а?
- Я не знаю, не знаю! Это так трудно решить, - бормотала бедняжка в
ужасе, что предаст свою дорогую стойкую Лоранс, если начнет мне поддакивать.
- Как же вы хотите, чтобы я все решила за одну минуту? - простонала она.
- Вот вам час на размышление, а потом я хочу услышать ваше мнение о
моей новой одежке, хотя, по-моему, есть в этом что-то претенциозное.
Решайтесь! Ну скажите мне хотя бы: так я выгляжу сексуальнее?
- Вы! Сексуальнее? - Она почти кричала. - Сексуальнее! - И от
негодования уже просто верещала.
Я рассмеялся: подумаешь, какое богохульство - наречь меня сексуальным.
- Ну да, сексуальнее! - настаивал я. - То есть привлекательнее в
плотском отношении.
- Я это отлично знаю, но считаю, между нами подобные слова неуместны.
Вот и все, Венсан, - заявила она со сдержанным благородством.
Она подпустила в свой голос нотки презрения, стянула с носа очки, но
из-за того что стояла ссутулившись, между стеной и письменным столом,
вцепившись пальцами в спинку стула, презрительная поза ей не слишком
удалась. Без очков ее красивые близорукие глаза скользили по моему лицу, но
словно вовсе не видели меня; мне вдруг стало так не по себе, что я подошел к
Одиль и крепко поцеловал ее в губы. От нее пахло фиалкой, как всегда пахнет
от женщины, которая с утра до вечера сосет фиалковые пастилки, и это было
очень даже приятно.
- Боже мой! - сказала она, когда я ее отпустил. - Боже мой! - И
приникла ко мне.
Я поставил ее, как ребенка, на ноги, погладил по волосам, умиленный
фиалковым запахом, который мне кого-то напоминал, но кого? Боюсь, что
бабушку. Неудачный я выбрал момент, чтобы вспомнить о своей бабушке.
- Может, вы предпочитаете, чтобы вас целовал тот, кто носит воротнички
"Клодин"18[]? - нахально осведомился я.
- Но... но... - Она почему-то перешла на шепот. - Но это совсем не то,
что вы думаете. - Ее взгляд блуждал. - Воротнички "Клодин" для женщин!
Я наклонился и, продолжая говорить, принялся невозмутимо целовать ее в
нос, губы, лоб, волосы. От нее приятно пахло - пахло недорогим туалетным
мылом "Сантал", но особенно пахло фиалкой.
- Так вы говорите, мужчины не носят воротнички "Клодин"... Что ж, вот я
и избавился от одного из своих дорогостоящих предрассудков. Эта фиалка
изумительна... Мне мерещится:, будто я со своей бабушкой. Да-да, конечно!
- С бабушкой? - опрокинуто повторила она в ужасе, начав потихоньку
отвечать на мои поцелуи.
- Она тоже сосала фиалковые леденцы, - уточнил я, чтобы успокоить
Одиль. - Вы шутите? Я ничем предосудительным с моей бабушкой не занимался.
Но мы поступаем плохо, плохо! - залепетала она ребячливым и
глуповатым голосом. - Венсан, вы... вы отдаете себе отчет? Лоранс - моя
лучшая подруга!
Я поцеловал ее в последний раз и отошел с каким-то размягченным, легким
сердцем. Вот и обновил свой дикий костюмчик. Пусть Одиль и не красавица, но,
когда ее целуешь, что-то в ней проступает такое легкое и неприкаянное, чего
не найти и у шести очаровашек, вместе взятых.
- Обещайте мне, что больше это не повторится, - сказала она, потупив
глаза.
- Ну и как я могу вам такое пообещать? - ответил я со всей
галантностью, на какую был способен. - Но я постараюсь... обещаю, что буду
стараться. Послушайте, Одиль, вы же знаете, как я люблю Лоранс. Она моя
жена, моя супруга, вы понимаете, что нас связывает.
Я прошел в студию и постарался стереть с лица следы невероятно стойкой
губной помады. Посмотрев на себя в зеркало, я почувствовал... нет, не
симпатию, скорее, сострадание к этому темно-русому и смуглому человеку -
"ваши цвета, месье!" - к этому чужестранцу, с которым я был так близок и
далек, с которым я так много спал, а жил так мало, с кем часто развлекался,
но не разговаривал никогда. Я едва расслышал ответ Одиль:
- Венсан, вы правы; Лоранс поразительная...
Я подошел к фортепиано. Вдруг мне пришел в голову роскошный аккорд, и я
сыграл с ним несколько музыкальных фраз в си бемоль, фа и ре миноре.
- Поверьте, Одиль, я уважаю жену! (Аккорд.) И уважаю ее дом! (Еще
аккорд.) Я восхищаюсь ею, Одиль! (Аккорд.) Почитаю ее и страшно к ней
привязан! (Аккорд.) Вы знаете, Одиль, я всегда был к ней привязан! - Я взял
еще два аккорда и чуть было не отдал концы, услышав рядом радостный и
громкий голос Лоранс:
- Как чудесно, вернувшись домой, слышать о себе такое! А почему ты не
говоришь это прямо мне, дорогой, а надоедаешь Одиль?
Я потихоньку доиграл последний аккорд, словно для того, чтобы
отблагодарить судьбу, и вышел с видом сентиментального чудака, которого
застали врасплох. Голос Лоранс вдруг исказился до неузнаваемости, и она
жахнула по моему мягкотелому и глуповатому настрою:
- А это что еще? Ксавье предложил тебе сыграть Аль Капоне?
Я совсем забыл про свой новый костюм. Мне захотелось еще раз взглянуть
на него, но Лоранс уже театральным жестом взывала к несчастной секретарше:
- Ну а вы, Одиль, видели, как Венсан одет? Может быть, мне это
снится... Вы-то его видели?
- Да, я уже продемонстрировал свой костюм Одиль, - процедил я с
неохотой и увидел, как она покрывается пятнами. - Но своего мнения Одиль мне
так и не сказала.
- Зачем с этой мерзостью лезть к Одиль? - заявила Лоранс. - Твой
костюм, дружочек, отвратителен. Отвратителен и вульгарен! Где ты им
разжился? Глупость какая! Ну если он тебе так нравится, можешь оставить его
себе!
И как разъяренная фурия Лоранс вышла из комнаты. Я пожал плечами,
повернулся к Одиль - на ней лица не было - и улыбнулся ей:
- Может, я бы и успел переодеться, если бы не был поглощен другим. Но
поверьте мне, дорогая Одиль, я ни о чем не жалею.
Я пропел эту фразу трагическим голосом и увидел, как едва заметная
улыбка проскользнула по лицу Одиль; она уже наспех подкрасила губы красной
помадой. Отвратительная киноварь! С чего это я целовался с этой простушкой с
ярко накрашенными губами и блуждающим взглядом. Чего мне только не приходит
в голову, но я почти никогда об этом не жалею. Теперь Одиль для меня всегда
будет ассоциироваться с прелестным запахом фиалки; и у нас на двоих общий
эмоциональный капитал, которым разживаются те, кто хоть раз целовался
потихоньку. Она тоже это чувствовала, потому что, когда я уходил из комнаты,
успела, оглянувшись, мне шепнуть: - А вы знаете, Венсан, в общем, этот
костюм вам очень идет...
4
"Если мне и впрямь нравится эта одежда, почему бы не бросить бриться?
Почему бы под эту куртку не купить желтую майку? И если уж действительно я
без ума от этих накладных карманов на коленях, почему бы не примоститься на
церковной паперти и не положить для сбора милостыни берет того же цвета, что
и все одеяние? Очевидно, только на это оно и годится!"
Я поднял руку:
- Если верить Ксавье Бонна, лично я гожусь еще на кое-что другое.
Но Лоранс задумалась и не услышала меня сразу.
- А почему бы вам не одеваться прямо как эти троглодиты из варьете?.. -
Тут она запнулась: - Ксавье Бонна? А при чем тут Ксавье Бонна? Может быть, у
него тот же портной?
У Лоранс была привычка, когда мы ссорились, обращаться ко мне на "вы";
я, естественно, тоже переходил на "вы", ну а в первоначальное состояние
возвращался, уже когда она меняла гнев на милость и снова говорила мне "ты".
- Нет, - ответил я, - просто он мне сделал предложение, на которое вы,
по-моему, уже согласились.
Лоранс резко наклонила голову, и ее смоляные пряди просвистели около
лица, словно лассо амазонки, но чувствовала себя Лоранс в своей маленькой
гостиной явно не так вольготно, как эти дикарки на своих просторах.
- О чем вы? Ах, да... Он спрашивал меня, не собираетесь ли вы вложить
гонорар за свою песенку в его следующий фильм по "Мухам" Аристофана...
- "Осам"...
- Я и вправду сказала, - продолжала Лоранс, - что, по-моему, идея
хорошая, но это зависит лишь от вас, деньги ваши, только ваши.
Она скользнула по мне полурассеянным, полунапряженным взглядом, за
которым таилась неуверенность. И продолжила:
- До сегодняшнего дня я думала, что деньги у нас общие, как и все
вообще... Простите мое легковерие. - И она изящно отвернулась.
- Ну что вы! - разволновался я. - Конечно! Вы же знаете, все ваше -
мое... Нет, простите, наоборот... Честное слово, оговорился! Только, если
все мое принадлежит вам (ну и наоборот), это еще не значит, что наше общее
добро принадлежит также Ксавье или П.Ж.С.
- П.Ж.С.? Что это такое?
- Это Сардал, продюсер Ксавье. - И я засмеялся, вспомнив, с какой
гримасой он слушал разглагольствования режиссера об Аристофане. - Бедняга,
ему предстоит быть продюсером "Ос", черно-белого фильма, без звезд, натурные
съемки, вероятно, в Центральном Массиве. Представляете себе?
Лоранс даже не улыбнулась.
- Да, представляю. Очень жаль, что вы не читали "Ос", потому что это
прекрасное произведение!..
Между нами была негласная договоренность: считалось, что музыка в моей
компетенции, а литература в ее. К несчастью, я был гораздо начитаннее (в
лицее, казарме да и в доме на бульваре Распай времени для этого у меня было
гораздо больше, чем у Лоранс). Пятнадцать лет я пичкал себя книгами, плохими
и хорошими, и, надо сказать, переел. Во всяком случае, на наших обедах,
домашних или званых, я нередко притворялся профаном, а Лоранс эрудитом. И
теперь я готов был биться об заклад, что она буквально ничего не знала об
Аристофане, я же начал припоминать кое-что о его эпохе, современниках и
некоторых персонажах его пьес, даже тему "Ос" хоть и смутно, но припомнил. Я
решил немного . позабавиться.
- Я знаю, что ведущая тема "Ос" - угрызения совести; еще я знаю, что
нередко этой комедии подражали, в частности экзистенциалисты, правильно?
- Да, и не только экзистенциалисты, - сухо заметила Лоранс. - Все
подражали. И, разумеется, романтики.
- Что ж, Ксавье пришла прекрасная идея! Однако он должен был вас
предупредить, что я получил не три франка, а три миллиона долларов! С вами
да и со мной он мог бы быть более честным. И потом у него всегда такой
презрительный вид... кажется, он сейчас плюнет в лицо... и что-то не хочется
передавать свой гонорар типу, который готов надавать мне пощечин... как-то
это не вдохновляет... Ну, у каждого свои маленькие прихоти.
Лоранс меня не слушала: судя по ее озабоченному виду, она скорее всего
старалась припомнить, куда девался литературный словарь, чтобы почерпнуть из
статьи об Аристофане хотя бы общее содержание "Ос". Ее голос прозвучал еще
отчужденнее:
- Послушайте, Венсан, я же сказала, делайте что хотите. Я не притронусь
к вашему гонорару. Я бы разделила с вами результаты вашего творческого
труда, труда пианиста... но не этот успех... вам повезло, вы попали в струю,
вам сделали хорошую рекламу. Увольте! Можете и дальше покупать себе эту
жуткую одежду или сделайте, наконец, что-нибудь разумное - финансируйте,
например, "Мух", а там видно будет.
- "Ос", - поправил я машинально.
- Если тебе так уж это важно, "Ос". - Она разнервничалась и снова
перешла на "ты". Я рассмеялся:
- Это было важно Аристофану. Подумайте, как ему, несчастному, должно
быть, надоело каждый раз зудить: "Осы", "Осы", а не "Мухи".
Лоранс застыла от любопытства:
- Почему? Почему каждый раз?
- Но, дорогая, в то время в Греции вообще не было ос, мухи были, но ни
одной осы! Осы символизируют угрызения совести, а герои Аристофана, как вы
помните, их не знают. Вот в Европе крестьянская лошадка - символ трудолюбия.
И в какой же деревне вы ее теперь увидите? Я, во всяком случае, не видел
никогда. - Я излагал сухо, и Лоранс стояла как вкопанная, даже голову
наклонила. В общем, насладился.
Нужно было не теряя времени заставить ее позабыть о злополучном проекте
Бонна; если я теперь не преуспею, разные намеки да попреки мне обеспечены:
допустим, фильм пройдет с успехом - тогда "как жаль, что ты в нем не
участвовал", ну а провалится - "все бы могло сложиться по-другому, если бы
ты повел себя чуть великодушнее". В любом случае я должен разнести Бонна в
пух и прах перед Лоранс.
- Кстати, странный парень этот Ксавье, он меня очень позабавил. Вы с
ним хорошо знакомы?
- Достаточно... - На лице Лоранс изобразились рассеянность и нежность,
так женщины вспоминают о мужчинах, безответно их любивших и за это жестоко
наказанных, - но двадцать лет спустя о них порою говор