ится  с  той
задушевностью, от  которой воздыхатели  в свое время не получили ни крохи. -
Бедный  Ксавье,  - сказала она,  -  такой  сентиментальный... А  что  в  нем
странного?
     - Да он сам на себя страшно сердится за то, что не  отбил вас у меня, у
жиголо. Все уши прожужжал, мол, поведи он себя решительнее да не отступись в
последний момент, все было бы иначе. Жутко меня разозлил!
     -  Что? Что?  - Лоранс буквально заклокотала от возмущения. - Как  это,
если  бы он сам не отступился? Что все это  значит?  Да этот Ксавье бегал за
мной пять лет  как собачонка. Не отступился?  Правда?  Так,  значит,  только
благодаря Ксавье я вышла за тебя замуж?  - Разнервничавшись, Лоранс не могла
устоять на  месте  и снова  начала мне тыкать. -  Ксавье отступился... - все
твердила  она. - С утра до  вечера,  месяцы напролет, Ксавье  ныл и скулил у
моих ног! Невероятно! Невероятно! И что же, он тебе все это рассказал?
     Я изобразил на лице таинственность и преданность,  что, как ни странно,
в общем-то неплохо сочетается.
     -  Нет, ничего  тебе больше  не  скажу. Может,  я  его плохо  понял.  В
общем-то ничего нет ужасного в том, что он больше говорил о "твоей", а  не о
"своей" влюбленности.
     - Как нет! - разбушевалась Лоранс.
     - Просто он ревнует.
     -  Но он ревнует  не к тебе! - вдруг стала выкрикивать Лоранс. -  Он не
тебе завидует! Он исходит завистью,  что ты как  сыр в  масле катаешься! Вот
что ему нужно, и все,  я-то знаю! Сам он  скряга,  каких свет не видывал,  и
любая твоя покупка ему  как нож в  сердце. В этом вся его  зависть,  клянусь
тебе!
     Такой Лоранс мне очень нравилась: свободной,  гневной, с  почти простым
лицом, открытым голосом. Именно такой  я ее обожал  - циничной, вспыльчивой,
естественной, черствой, - она не хотела видеть в себе этого,  не хотела  так
выглядеть.  Она  представляла   себя   и  старалась  казаться  авторитетной,
идеальной, ровной, интеллектуальной, эрудированной, наивной, мечтательной...
Короче, она убеждала  себя, да и другим пыталась внушить, что она  совсем не
та, что есть на самом деле. Мне кажется, в этом  и заключается одно из самых
страшных  и  распространенных несчастий рода человеческого  -  в  бегстве от
самого  себя,  в  потаенном  и  всегда   ненасытном  стремлении  к   чему-то
противоположному, что  становится по-настоящему опасным,  если  подвергается
сомнению  все существо в целом. Если же говорить  обо мне, то я  лишь  хотел
выглядеть  чуть  серьезнее   и  трудолюбивее,  не  таким  легкомысленным   и
рассеянным - чуть больше того, чуть меньше этого, и только. Я не обнаруживал
в себе какого-нибудь явного  недостатка или сомнительного достоинства, чтобы
возжелать совершенно противоположного - может,  правда, из лени, а может, из
скромности, что в конце концов достойно уважения.
     Эта  стычка нас опустошила - скорее даже не  из-за навязанных нам извне
проблем, а из-за невысказанного. Я пошел переодеться, снял обновку и нацепил
сорочку  с  воротником в виде  банта. Закрыл за  собой дверь  и  рассмеялся,
вспомнив, как  преподал Лоранс  урок  из жизни насекомых - в частности  ос -
времен Аристофана. А с бедолагою Ксавье  она  еще разберется  при  ближайшей
встрече. И  совсем  не  важно, буду ли я  при  этом присутствовать, - я  уже
заранее повеселился.

5

     Уже пробило три часа, а к четырем нас ждал мой тесть; но тут позвонил
Кориолан: "Нам надо срочно увидеться". Никого не предупредив, я скатился  по
лестнице и добежал до  "Льон  де  Бельфор". Кориолан уже сидел там. Он почти
кинулся  ко  мне.  Два нетипичных  для  идальго чувства были написаны на его
лице: удовлетворение и ужас. Наконец он вытащил  из кармана чек на сто тысяч
франков, выписанный на мое имя издательством "Дельта Блюз".
     -  Ты представляешь,  - закричал он,  -  представляешь?  Этот  гад  еще
несколько месяцев тому назад должен был тебе все выплатить!  Вчера вечером я
завернул к нему, на всякий случай, подрать глотку, и он мне выдал это!  Боже
мой, что теперь нам делать? - спросил он, испуганно озираясь.
     - Ну уж точно  под кустом это не  зароем. Иди с  чеком в мой  банк, вот
обрадуется тип в окошечке... Да, еще я выпишу другой чек на твое имя. Возьми
немного  денег и оставь  их в  конверте у консьержки на  бульваре  Распай. Я
должен сейчас идти к тестю, Лоранс меня уже, должно быть, обыскалась. Я тебе
позвоню.
     - Постой, постой! - крикнул Кориолан. - Подпиши чек на обороте.
     Я подмахнул и кинулся домой. И - подарок судьбы - один из тех,  что она
изредка подбрасывает: Лоранс стояла на лестнице и улыбалась.
     - Я так и знала, что ты пошел разогревать  мотор! Одиль уже тебя искала
под фортепиано...
     - Не машина - чудо! Я бы себе вовек не простил, если бы ее испортил.
     -  Какой ты все-таки  ребенок! Но  ребенок, который ухаживает за своими
игрушками, и это уже неплохо...
     - Расскажи об  этом своему отцу: "Венсан  хорошо  ухаживает  за  своими
игрушками" - пролей бальзам на его сердце.
     Лоранс засмеялась, машина сразу завелась, и мы отправились к Порт Отей.
На светофоре Лоранс оглядела меня с головы до ног.
     - Так тебе все-таки лучше, - заключила она; на мне был ее любимый синий
костюм в тонкую серую полоску и серый с синим галстук того же оттенка, что и
костюм,  естественно.   Думаю,  я  был   похож   на  молодого   итальянского
промышленника, только что заключившего выгодную сделку. Что бы там ни  было,
за  семь лет я  привык не придавать значения чужому мнению,  а ведь когда-то
это  выводило  меня из  равновесия: я  тяжело перенес "мою", вернее,  "нашу"
первую примерку  у  портного -  Лоранс  позаботилась  обо всем,  кроме  моей
ущемленной  мужской  гордости;  но так как она позаботилась  и о том,  чтобы
оплатить счета, досада моя скоро улетучилась.
     Особняк ее отца  в Булонском лесу был построен в стиле тридцатых годов.
Хозяин  заставил  большие  прямоугольные  холодные  комнаты   мебелью  эпохи
Людовика  XV  (как сам  он  признавался, не столько  эстетики ради, а  чтобы
вложить капитал). Кориолан мне говорил,  что  почти все здесь - подлинное (в
мебели, как и  в музыке, он знал  толк). Я пригласил Кориолана свидетелем на
свою свадьбу,  тогда-то  он и обошел весь  дом; а  вечером его  обнаружили в
комнате для  гостей мертвецки  пьяным и  в объятиях горничной. Ниже упасть в
глазах моей  новой  родни  было  просто  невозможно; очевидно,  он бы  менее
оскандалился,  если бы его  застали  с маленькой девочкой, но из  порядочной
семьи.  Так, к моему отчаянию,  прямо в день  женитьбы я тоже  стал в  семье
парией,  и только благодаря  бурным  рыданиям  тещи свадьба ее  единственной
дочери не закончилась в комиссариате полиции.
     Дверь  нам отворил  одетый в ливрею новый дворецкий; меня это ничуть не
поразило, Лоранс же вскрикнула срывающимся голосом:
     - Что с Тома?
     - Увы, мадам, уже два года, как  Тома скончался. - Дворецкий поклонился
с грустным видом, и Лоранс чуть сжала мою руку.
     - Бедный Тома, - пробормотала она, - мой  дорогой, мой старенький Тома!
- И вскинула на меня свои погрустневшие глаза.
     Я поморгал с  приличествующим видом,  но радостный и  энергичный  голос
прервал  эту  мизансцену: мой тесть спускался  к нам по мраморной  лестнице,
скользя  рукой  по  перилам.  Он  остановился  на  предпоследней  ступеньке,
поскольку был ниже меня ростом и это его сильно раздражало, и ждал, когда мы
подойдем.  Мы с ним  обменялись все тем же  взглядом,  что и восемь лет тому
назад, когда еще изредка встречались, взглядом  человека, который столкнулся
с  живой карикатурой:  я, разумеется,  представлял собой в его глазах  олуха
царя  небесного, он  в моих  - разбогатевшего хама. Без лишних слов  признав
друг  друга, мы  мило  улыбнулись; с присущей ей грацией Лоранс  свела нас и
навязала рукопожатие  - мы  порывисто  сцепили руки, два-три раза  бессильно
потрясли их и отпустили, даже не пытаясь продлить его.
     -  Что  ж,  встречу  надо  спрыснуть!  -  добродушно  захлопотал тесть,
подталкивая нас к  своему "бару", как он называл самую замечательную комнату
в  своем  доме, где  и вправду вычурные  кресла  в  стиле  Людовика XV  были
заменены на более удобные, кожаные, клубного типа.
     Когда дворецкий ушел, Лоранс обратилась к отцу:
     - Папа, я не знала: наш бедный Тома! Что с ним случилось?
     -  Умер наш славный  Тома! Болезнь  почек. Бывали  дни, когда он не мог
даже  поднос нести, бедолага! Но  Симон  очень, очень  хорош,  - отметил  он
одобрительно.
     После этой надгробной речи мы сели. Тесть поглядывал на меня с такой же
недоверчивостью, которую и я к нему испытывал. Но он преодолел себя:
     - Невероятно!  Семь лет прошло! Вы совсем не изменились, мои дети!  Вот
это славно!
     - Просто это счастье, - ответила Лоранс, опустив глаза.
     - И спокойствие,  - прибавил я. Тесть покраснел, а Лоранс не расслышала
или не поняла.
     - Знаешь, папа, ты тоже очень хорошо выглядишь! Я боялась, как бы после
твоей болезни ты не...
     - Я двужильный, -  сказал он. - Дела требуют, и ничего тут не попишешь.
С Парижем шутки плохи.  Тут вечный бой. Я очень рад, что вы  избежали  всего
этого, - добавил он, обратясь ко мне.
     - А я-то как рад! - с неподдельной искренностью ответил  я, и он  отвел
глаза.
     Дворецкий  принес шампанское,  и, пока  он  подавал,  тесть нервно  бил
копытом.
     -  Дорогая, - сказал  он  Лоранс,  едва  слуга  вышел,  -  оставь  нас,
пожалуйста. Я хочу поговорить с твоим мужем как мужчина с мужчиной.
     Лоранс встала, улыбаясь:
     -  Хорошо, но  ведите себя разумно! Не спорьте. Я не  хочу, чтобы  ваши
голоса были слышны за дверью.
     Она еще раз  улыбнулась нам с порога и даже  послала воздушный поцелуй,
один на двоих, потом  спешно вышла. Я устроился в кресле  поудобнее, а тесть
но  привычке  принялся ходить  вокруг бара. К  сожалению, его новые  ботинки
поскрипывали, особенно на поворотах.
     - Лоранс, наверно, вам сказала, что у меня  был сердечный  приступ? - Я
кивнул. - Заурядная, но опасная сердечная недостаточность.
     Он  говорил об этом как  о военной  награде, не без волнения и  даже  с
мрачной гордостью. Я  почувствовал, что ему хочется и о здоровье передо мной
поплакаться, и суровость свою не растерять. Пришлось ему помочь.
     - Лоранс говорила,  что  вы  больны, но не  вдавалась  в подробности, -
пояснил я терпеливо, изобразив на лице смущение.
     Мой собеседник изумился:
     -  Я  чуть  было  не  умер!  Приступ! Сердечная недостаточность!  -  Он
сдержался. - Тогда я  понял, что глубоко... да, глубоко огорчен... - Выпятив
грудь, он с довольным  видом отчеканил каждое слово: - Искренне огорчен тем,
что обошелся с вами так сурово.
     - Не будем, не будем больше об  этом! - воскликнул я. - Забудем все, не
важно!  Да  я никогда на вас  за  это  и не был  в  обиде. Вот  Лоранс будет
обрадована...
     Я встал. Он опять занервничал:
     - Это еще не все, молодой человек!
     - Венсан! - вставил я сухо. - Зовите меня, пожалуйста, Венсаном.
     Тут уж он заартачился, покраснел, даже приподнялся на цыпочках:
     - Вот как? Интересно... А почему?
     - Да потому что это мое имя и я, к сожалению, уже не молодой человек.
     - Ну хорошо! - Он встал на всю ступню. - Хорошо, Венсан, - выговорил он
медленно.  -  Мой  дорогой Венсан, -  сказал  и заколебался, словно  услышал
что-то  тревожное  в  соединении  ненавистного ему  имени  с  этим  ласковым
обращением. - Мой дорогой Венсан, - подхватил он с недоверием, словно  сосал
незнакомую конфетку, - давайте поговорим серьезно. Устраивайтесь поудобнее.
     - Спасибо, мне удобно. Можно закурить?
     - Да-да,  конечно! Мой дорогой  Венсан! -  Теперь  он  чувствовал  себя
увереннее: конфетка горчила, но была вполне съедобна. - Вы и сами понимаете,
почему я  вас не жаловал; я знал, что  вы человек одаренный,  и хотел видеть
ваш талант  в  деле.  Меня  угнетало, что вы  лишь проживаете вместе  с моей
дочерью  ее приданое, и  теперь  оно  уже  все  растрачено...  Лоранс  почти
разорена.
     -  Разорена? Ну что ж... Вы отлично знаете, что я женился  на Лоранс не
из-за денег...
     Тесть  хладнокровно врал.  У  Лоранс был  управляющий, чей зычный голос
рокотал в конце каждого  квартала на  бульваре Расиай,  и доклады его всегда
заканчивались  на  триумфальной  ноте. К тому же я представлял  себе,  какую
истерику закатила бы Лоранс в случае банкротства.
     Он посмотрел на меня с недоверием.
     - Знаю,  потому-то  и отдал  ее  за  вас. Но  я  не подозревал, что  вы
когда-нибудь сумеете доказать ей свою любовь.
     Я решил прикинуться кретином; тесть наклонился ко мне.
     -  Да,  старина,  и рецензии  прочел,  и даже  фильм  ваш  посмотрел! Я
послушал вашу музыку!  Не услышать ее трудно! Должен признаться, кино  -  не
мой  конек, то  же  и  с музыкой.  Только...  только... - Он развеселился  и
смотрел на меня уже почти с нежностью. - Только скажу вам, мой мальчик, одну
вещь: вообще-то я  музыку не  люблю, но если она приносит миллион  долларов,
что ж, тогда я готов стать меломаном! - И  он расхохотался, похлопывая  меня
по спине. Прыснул и я.
     В  некотором роде это было очаровательно, и я постарался запомнить все,
что говорил тесть, чтобы слово в слово передать  разговор Кориолану, ведь не
Лоранс же... Увы, редко какую шутку я мог ей повторить: настолько у нас было
разное чувство юмора. Точнее, я не воспринимал  ее юмора, а мои шутки просто
приводили  ее   в  бешенство.  Так  что,  с  одной  стороны,  ситуация  была
очаровательной, с другой - немного странной: если семь  лет  тому  назад моя
бедность посеяла семена раздора,  то  теперь мое богатство вроде бы  смутило
всех еще больше.
     -  Да.  - И тесть неожиданно снова жахнул меня по спине, так что, как в
старом  добром скетче,  я поперхнулся шампанским.  - Теперь у вас вся  жизнь
изменится! Я ведь знаю свою  дочку... На  ее  карманные  деньги  особенно не
повеселишься, а? -  (От очередного тычка  я раскашлялся и словно припадочный
зашмыгал  носом.)  -  Между нами говоря, без  гроша в  кармане  и не надейся
подцепить какую-нибудь  парижаночку!  Да,  старина,  мне  бы ваши годочки...
Завидую, завидую вам, старина! - Он уже готов был снова  как мужчина мужчину
побарабанить по моей спине.  Я вовремя отстранился, и его рука опустилась на
бар, но тестюшка не обиделся.
     - Однако... - пробормотал я,  покашливая. - Что еще  за парижаночки? Уж
не хотите ли вы сказать, что я обманываю Лоранс?
     Он рассмеялся таким сальным смехом  с хитрецой, чтомне стало тошно.
Да, тошно оттого, что я так веселился в постелях претенциозных подружек моей
жены.
     - Уверяю вас... -  сказал я, но от  гнева  не узнал  своего голоса, все
интонации переменились. К  моему  изумлению, я вдруг  запищал, как маленькая
девочка, и тут же запнулся.
     -  Только не  меня,  старина!  Не меня! -  затараторил тесть. -  Лоранс
похожа на свою мать: она красива,  умна, благовоспитанна, очаровательна (моя
дочь все-таки!), но с ней ужасно  скучно. Ах, мой  друг, я бы  совсем скис в
доме,  если бы у  меня не  было  своих отдушин! Да,  у меня  были  отдушины!
Как-нибудь я вам расскажу, когда мы будем поспокойнее...
     В запале от своих признаний  или  уж это он так перевозбудился от  моих
миллионов, но тесть ослабил галстук и расстегнул воротник.
     - Признаюсь, когда  я узнал...  ну, о вашей удаче, то сразу же подумал:
одно из двух - или этот парень останется с моей дочкой, или смоется со всеми
деньжатами и с какой-нибудь блондиночкой. Поглядим...
     -  Вы  шутите, надеюсь! - Голос у меня дрожал  от  раздражения. -  Меня
тошнит от блондиночек.
     - Ха-ха-ха!..  Слава  Богу, вы  остались!  Хотя далеко  вы  бы тоже  не
убежали, уж отец Лоранс об этом позаботился... Когда вы женились, я составил
для Лоранс... железобетонный брачный контракт! Вы знаете, старина, что такое
брак, при котором супруги имеют одинаковые права на  имущество, составляющее
общую собственность?
     - Нет, не знаю...
     Я рассматривал  его со смешанным чувством  удивления и отвращения. Сама
идея, что еще семь лет назад этот человек, который и в грош меня не ставил и
ни  секунды не сомневался, что я хочу погреть руки на их добре, еще тогда он
не  терял надежды при  случае  вывернуть мои  карманы, -  такой  сюжетец мне
казался фантастическим, бальзаковским.
     - Ну и что же это значит?
     Он рассмеялся, положил мне руку на плечо:
     - Это  значит, старина, что все, что вы с Лоранс  накопили за семь лет,
должно быть  поделено между ней  и вами, вот и  все. Все! То есть,  если  не
хотите,  можете  ничего  ей не давать. Однако  юридически Лоранс принадлежит
половина всего, что вами заработано.
     Я пожал плечами:
     - Но поскольку  я решил  отдать  ей все... Он  схватил  меня за руку  и
зашептал:
     - Милый  мой, ну не будьте же таким круглым идиотом! Нужно сделать одну
лишь вещь  -  открыть  общий счет  с обязательной  двойной подписью.  Сейчас
объясню. Лоранс не хочет ваших деньжат, черт  его знает почему! Она мечтала,
что вы станете известным пианистом. Я ей сказал: "Во-первых, доченька, вкусы
у  всех разные. Лично мне Лин Рено20[] нравится больше Баха.  Это
мое дело... Во-вторых,  деньги эти твой муж  заработал, они принадлежат ему!
Так-то!.."
     Я смотрел на него, слегка обалдев, и мне уже казалось, что в одном мы с
ним  страшно  похожи: не  обделены здравым смыслом, и,  быть может, это хуже
всего.
     - В-третьих,  с общего счета самостоятельно она ничего не  может снять.
Если она  и выписывает чек, нужно,  чтобы  вы  тоже поставили  свою подпись,
потому что деньги-то  ваши!.. Разумеется, когда вы берете из банка наличные,
и  она также должна расписаться на чеке - простая формальность! Допустим,  в
одно прекрасное утро ей взбредет  в голову просадить свои денежки, а значит,
и половину  ваших на какой-нибудь занудно интеллектуальный фильм, а вы взяли
и  не  поставили  на чеке  подпись...  Теперь, на досуге,  можно  отговорить
Лоранс. Понимаете?  И  я тут ничего не смогу поделать, хотя она мне дочка...
Но в  этом  случае я на вашей стороне,  потому  как  не  переношу,  если кто
неуважительно относится  к финансам! Сколько вокруг бедолаг, у которых вечно
их не хватает... - И ля-ля-ля, и ля-ля-ля.
     Я уже  его не слушал, но, должен признаться, одно меня в этой  болтовне
очень позабавило: я представил себе, как Лоранс подходит к окошечку и просит
у банковского  служащего наличность, а тот ей без моей подписи отказывает, -
такая картина мне показалась, уж не знаю почему, прямо-таки идиллической.
     Наконец тесть громогласно  позвал Лоранс,  но  это  было  излишним: она
ждала за дверью. Отец и дочь чуть-чуть повздорили, и  мы отправились прямо в
банк.  Там мне  пришлось  поставить  тысячу  подписей, но точно  на  тех  же
бумагах,  что  и  Лоранс  (это в  некоторой  степени  меня  успокаивало),  я
расписывался  шутя,  Лоранс -  дуясь. Эти банкиры  - непревзойденные мастера
церемониала, тонкие знатоки ранжира, и я позабавился, наблюдая их нравы.
     Я позабавился, но смеяться-то было не над чем.
     В банк мы вошли в пять часов,  а покинули его довольно поздно, хотя мне
казалось, что  в подобных  заведениях свято блюдут  режим работы. На бульвар
Распай вернулись почти что в восемь. По дороге домой  Лоранс не проронила ни
слова; впрочем, она  уже давно молчала, с самого нашего  прихода в банк, - и
если воображение ей рисовало те же  картинки, что и мне, то я слишком хорошо
ее понимаю.
     Маленький  спектакль  под  названием   "Лоранс,   отвергнутая  кассиром
разыгрывался  и дальше в моем  мозгу:  вот  она приезжает  в  банк,  на  ней
костюм-Шанель (безумие, но из моды не  выходит никогда); раздраженно толкнув
дверь,  входит и направляется  прямо  к "своему"  клерку. У Лоранс, как и  у
многих  людей  ее  круга,  имелись  "свой" клерк, "свой"  парикмахер, "своя"
маникюрша,  "свой"  нотариус,  "свой" дантист...  Мал