Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
о кто ускользал от их
безумной, тайной тяги к обладанию - таксисты, например, или официанты, - я
перед такими преклонялся. (А под моими знаменами, признаюсь, никто и не
стоял: "моего" портного выбрала мне Лоранс; хозяин "Льон де Бельфор"
по-настоящему царил в своем кафе; дантист, которого я посетил дважды за семь
лет, лечил в основном Лоранс - и так далее, и тому подобное - вплоть до
консьержки, я звал ее просто консьержкой, а мог бы, разумеется, окрестить
"нашей", если бы и тут Лоранс не говорила безапелляционно - "моя".) Когда же
ей приходилось делиться одним из своих рабов с какой-нибудь подругой, то для
обеих "мой" парикмахер или "мой" обувщик превращались просто в месье Юло и
месье Перрена, - по правде говоря, подобные почти королевские замашки понять
легко: привычка - одна из худших и наиболее подспудных форм собственности;
во всяком случае, так сложилось у Лоранс.
И вот я представляю: Лоранс входит в своем костюме-Шанель в банк; но
обыкновению, решительно шагает к своему клерку и говорит ему: "Как
поживаете, месье Барра? Пожалуйста, мне нужны наличные, я очень тороплюсь".
Есть такие места или профессии, вокруг которых неизменно возникает атмосфера
цейтнота (в банках, например, в салонах красоты, в гаражах, не говоря уже о
супермаркетах, где все делается прямо-таки на бегу). "Конечно, мадам, -
отвечает клерк Барра; я видел его однажды: бледный, довольно крупный мужчина
в очках, гладко выбритый, с лукаво-двусмысленным выражением лица. - Конечно,
мадемуазель Шат... простите... мадам Ферзак... - поправляется он, поддавшись
стремительному напору Лоранс, из-за которого чуть было не назвал ее девичьим
именем. - Вам какими купюрами?" "По пятьсот франков".
И Лоранс снимает перчатку, открывает сумочку, достает чековую книжку -
"нашу" чековую книжку - и быстренько выводит "три тысячи франков", затем
ставит свою подпись каким-то нервным, торопливым росчерком. Уж не знаю
отчего, но важные персоны, да и не слишком важные, расписываются на чеках
словно раскаленной ручкой, будто сделать то же самое медленно - значит
расписаться в собственном ничтожестве или в полной неграмотности. Короче,
поставив подпись, Лоранс властным жестом протягивает чек в зарешеченное
окно, а там уже клерк просто горит от нетерпения доказать ей свое усердие и
расторопность; он бегло просматривает чек (с мадам Ферзак это, конечно,
простая формальность). Вдруг что-то застопорилось - он смущенно смотрит на
мадам, мадам на-него, подняв вопросительно брови: что-то случилось?
- Что случилось? - спрашивает она раздраженным и надменным голосом. -
Что такое? У меня нет больше денег на счете? - говорит Лоранс с
недоверчивым, даже саркастическим смешком, не допуская, слава Богу, ни
малейшей возможности подобного.
- Конечно, дело не в этом, мадам, - улыбается кассир. - Просто, знаете
ли, это общий счет... и, боюсь, что... без двойной подписи...
- Без чего?
Лоранс все больше раздражается, барабанит пальцами по деревянному
бордюру, но кассир горестно разводит руками:
- Мадам, я огорчен, подавлен... но, как вы помните, это особый счет,
нужна подпись месье Ферзака.
- Подпись месье Ферзака? - изумляется Лоранс. - Вы хотите сказать,
подпись моего мужа? На моих чеках? Из-за каких-то трех тысяч франков?
- Мадам, вы же знаете, дело не в сумме, дело в принципе...
- И знать ничего не хочу! Да, не знала я, что мне понадобится подпись
мужа, чтобы взять свои же деньги! По-моему, так это полная бессмыслица...
Ну и так далее, и в том же духе.
Не без злорадства я представил себе красную как рак Лоранс в ее
ярко-розовом костюме, рыжую шевелюру кассира и спешащего к мадам директора
банка, аж посизевшего от смущения, - роскошная скульптурная группа,
воплощение ярости и достоинства. Но, расфантазировавшись, я позабыл, вернее,
отложил разговор с Лоранс: нужно обязательно ее подбодрить, успокоить ее
тревоги и, может быть, уже раненое честолюбие.
Едва мы вошли в квартиру, как Лоранс бросилась к себе:
- Господи, сегодня четверг, четвертое! Сегодня у меня бридж! Извини,
пожалуйста!
Она убегала. Я схватил ее за руку, Лоранс повернулась ко мне, страшно
бледная, с горящими глазами.
- Дорогая, - сказал я как можно мягче, - ведь ты понимаешь, что я не
собираюсь следовать этому договору с банком?
Лоранс посмотрела на меня с изумлением:
- Не представляю, как это тебе удастся сделать.
Я отпустил ее, она смерила меня холодным взглядом и ушла к себе в
комнату, оставив дверь чуть приоткрытой. Так и пришлось с ней говорить
вслепую:
- Ты плохо меня знаешь. Вернее, не знаешь, как я переменился. Богатство
преображает людей!
- Мне это просто смешно! - Голос ее звучал отчужденно. - Я тебе сразу
растолковала, что ни гроша не хочу из твоих денег. К тому же не думаю, чтобы
ты смог переставить хотя бы запятую в этом контракте!
Лоранс и впрямь измучилась, и было отчего: семь лет она меня содержала
и нежданно-негаданно выкормила себе строптивца, ничего себе испытаньице!..
- Ну, дорогая, послушай. Завтра я пойду в банк, и ты увидишь, что все
это лишь шутка. Поверь мне, они сделают то, что я захочу.
- Будет удивительно, если ты их переубедишь.
Я-то знал, что совсем не трудно убедить их, чтобы все мои деньги
перевели на счет Лоранс, это проще простого и так естественно. Я только
попрошу ее подписать один чек для всех последующих гонораров Кориолана и
объясню за что - или нет, не объясню, - а за мной еще останутся гонорары за
печатные издания моей песни, о которых я даже не заикнулся в банке, плюс к
этому еще сто тысяч франков, вырванных Кориоланом у Ни-гроша, - не так уж и
плохо!
- Что? Что ты там бьешься об заклад? - сказал я. - Наверное, что
завтра, как обычно, будешь сама выписывать свои чеки без моего на то
благословения?
После крохотной паузы Лоранс вышла из комнаты и бросила мне в лицо:
- Только ты без моего никак не обойдешься!
За две минуты она подкрасилась, переоделась в черное и выглядела теперь
как разгневанная статуя правосудия, что ей очень шло и заставило меня
подумать совсем по-новому о ее вечных жалобах. Я шагнул к ней - вдруг она
отпрянула и закрыла лицо рукой, словно я собирался ее ударить, - я был
поражен, даже в мыслях у меня никогда ничего подобного не было.
- Я опаздываю, - выдохнула она. - Пропусти меня! Разве ты не видишь,
что я опаздываю?
Каждый первый четверг месяца Лоранс играла в бридж со своими
однокашницами; самое большее, что она могла проиграть или выиграть, - это
сто франков; поэтому такая сумасшедшая спешка меня сильно удивила.
- Ну что ж, иди, иди! Не ставь только наш общий счет на большой шлем.
Но она уже открыла дверь и, не дожидаясь лифта, засеменила вниз по
лестнице. Я облокотился о перила. Лишь с нижней площадки Лоранс посмотрела
вверх каким-то сияющим взглядом и с явным облегчением крикнула:
- Ну и как же ты собираешься скрутить этих банкиров?
Саркастический вопросец. Она строила из себя гордячку, но я-то был
уверен, что в конце концов Лоранс не откажется от денег, которые сегодня
были ей так ненавистны. Ей никогда не удавалось слишком долго презирать
звонкую монету.
- Как скручу? - выкрикнул я, перегнувшись через перила. - Дорогая,
положу все эти доллары на твое имя, отдам все тебе, одной тебе. И никакой
моей подписи на чеках не понадобится! Иногда, если захочешь, выпишешь мне
чек.
И, чтобы не слышать отказов и протестов, убежал в квартиру и захлопнул
дверь. Однако ее крик, который я успел услышать, был скорее удивленным, чем
протестующим.
6
Это был один из дивных мягких парижских вечеров конца сентября. Небо
еще заливала синева - то густая, то прозрачная, как морская волна, то
сумеречная, ночная; но это великолепное полотнище, протянувшееся от
горизонта до горизонта, местами уже стало выцветать, особенно по краям оно
казалось порванным, слегка запятнанным, в подтеках, словно тронутое стайками
розовых облаков, вобравших в себя зябкий сероватый пресный отблеск городских
огней, расцвечивающих низкое, будто зимнее, небо - скоро и все оно скроется
за облаками. Но в этот вечер вдруг повеяло холодом, надвигающейся зимой;
где-то неподалеку садовник или подметальщик развел костер из опавших листьев
- в изысканно-терпком запахе дыма чудилось что-то подкупающе детское, он
навеивал воспоминания о деревне, особенно мучительные, если все детство
прошло в городе.
На поэтический лад меня настраивали беседы с Кориоланом, к которому я
отправился в наше любимое кафе, как только Лоранс вышла из дома. Я показал
ему копию договора с банком и вновь почувствовал на себе снисходительно
любящий взгляд, которым он, к моему великому стыду, обычно меня осаживал.
- Ну в самом деле, послушай, - сказал я, - ведь не может же Лоранс
отказать мне в подписи, если я захочу взять свои собственные деньги в банке?
Это просто немыслимо!
- Ты так считаешь?
- Но ведь она же их не хочет!
- Да, не хочет! Особенно не хочет, чтобы они были у тебя! Ты еще не
понимаешь? Для Лоранс твои деньги значат, что ты теперь можешь купить себе
билет на самолет и улететь один к каким-нибудь блондинкам, чтобы отплясывать
с ними ча-ча-ча в казино - без нее, разумеется. Она ненавидит эти деньги, а
теперь, когда может их у тебя отнять... - Он покачал головой.
Но я как идиот твердил:
- Ну что ты... она не может мне запретить...
- Она может тебе отказать в пачке сигарет, если захочет! - твердо
выговорил Кориолан. - Да пойми ты: тебе и сантима, может быть, не дадут из
этих денег. Хорошо же они тебя облапошили... Эх ты, шляпа!
Я пробурчал, что это просто невероятно... Но теперь мне припомнился
довольный вид моего тестя, жест Лоранс, когда она испугалась, что я ее
ударю... испугалась - значит, было за что... теперь я и сам начал это
понимать... И все-таки невероятно...
- Ты думаешь, она осмелится?..
Кориолан только пожал плечами и отвернулся. С брезгливым видом он
протянул мне бумаги, похлопал по плечу, откинулся на стуле, усталый,
измученный...
- Который час? - спросил я.
- Уж не собираешься ли ты спокойненько вернуться к семейному очагу? -
встрепенулся Кориолан.
- А чего ты хочешь от меня?
- Ну ты даешь! Заметь, я все это предвидел. Но тут ты меня просто
убиваешь!
Мне его реакция показалась странной, хотя, может быть, и вправду, для
того чтобы уйти из дома, лучшего момента не придумаешь: теперь мы могли на
пару с Кориоланом позволить себе приятную и спокойную жизнь. Но, по-моему,
наоборот, нужно было сражаться, а не бежать. Я отлично понимал, что он имеет
в виду: на моем месте он бы ударил в набат и отправился в добровольное
изгнание. Безусловно, я должен был что-то предпринять. Но я человек
практического склада: в кармане у меня сто двадцать франков; пижама, не
говоря уж о зубной щетке, осталась дома - и куда при всем при этом
отправиться на ночлег? В какую-нибудь жуткую гостиницу? Да все уже кругом
закрыто... А утром просыпаешься в жалкой, выстуженной комнате... нет,
решительно это не но мне! Я должен вернуться, дать Лоранс понять, что вижу
все ее убогие, почти бесчестные приемы, и тут же установить правила игры:
она не должна мешать мне распоряжаться моими средствами. Только не могу я
бесконечно строить из себя оскорбленного: подолгу симулировать негодование
попросту не в моих силах. Во всяком случае, успеха в этой роли я никогда не
имел.
Кориолан давно уже все это знал; знал он и то, что разыграть большой
скандал, в чем он сам преуспел бы, я не сумею. Как обычно, все знали про
меня все заранее, и даже более того. А так как мои поступки, по обыкновению,
легко прогнозировались, это мешало мне выработать новую линию поведения, а
вернее, освобождало от необходимости что бы то ни было придумывать.
К тому же я хотел не бросить Лоранс, а всего лишь поставить ее на
место. Почему-то я был уверен, что легко обведу ее вокруг пальца. Да, я
плохо знал Лоранс... Все никак не мог вообразить, что на мои слова: "Будь
любезна, дай мне заработанные мною деньги" - она ответит: "Нет, я оставлю их
себе!" Разве такое может произойти между людьми, которые уже давно живут
вместе, делят общую постель, говорят друг другу нежные слова? Неужели такой
цинизм и впрямь возможен? А ведь Лоранс дорожит своей репутацией
нравственного человека...
Я все хорошенько взвесил и потерял всякое желание разговаривать с ней
сегодня же вечером, сгоряча. Это было выше моих сил. Нет, я лягу в студии, а
завтра прямо с утра и приступлю - буду с ней обаятелен, но тверд. В квартиру
я вошел на цыпочках, с облегчением убедился, что Лоранс еще нет дома - ее
бридж затягивался порой допоздна, - и отправился к себе спать. Во всяком
случае, Лоранс не знала того, что я для себя уже решил: не сдуру, но от
полноты души я отдаю ей то, что она у меня отбирает. Вот такое соотношение -
она гораздо ниже меня. Убаюканный мыслью, что не придется разыгрывать ни
ярости, ни возмущения, я почти сразу же заснул.
Но посреди ночи проснулся в холодном поту. Я понял, почему был наказан:
мне захотелось смешаться, слиться с кланом имущих. Не важно, что это
состояние длилось всего минут десять, когда, одетый в строгий костюм, я
стоял рядом с тестем, вернувшим мне свое расположение, и на меня уважительно
поглядывал банкир, - тогда-то я и почувствовал себя уверенно, самодовольно,
респектабельно, комфортно и в полнейшей безопасности. Я почувствовал себя
"причастным". И когда этот грузный банкир объяснял мне, какие проценты он
настрижет со стрекоз благодаря тому, что одалживает им деньги, заработанные
муравьями, мне это было почти что интересно; на этот раз торгашам удалось
меня соблазнить, а ведь я семь лет прожил среди них, так и оставаясь
чужаком. Я был наказан там, где согрешил; деньжата меня и наказали
(омерзительное слово, куда противнее, чем "шлягер"), и все же на какое-то
мгновение я в них уверовал, уверовал, что мне они теперь доступны; но, как
говорится, банк дал - банк взял. В полдень я вошел к Лоранс; она сидела на
постели, на нашей постели, с подносом на коленях и похрустывала сухариками.
Свежая, румяная, аппетитная; брюнеткам, чуть склонным к полноте, идет
зрелость - с возрастом они только расцветают, и я пожалел, что не часто
наслаждаюсь этим зрелищем (а что мне мешало это делать?). Надо сказать, я
толком не знал, чего же мне хочется, хотя вроде бы наметил четкую и ясную
цель. А вот Лоранс казалась спокойной.
- Здравствуй, милый! - И она протянула мне руки, я положил голову на ее
мягкое, душистое плечо, и от этого родного запаха, от этой ласки все мои
опасения улетучились.
Просто дурь у человека разыгралась, дурь и тщеславие, ну и, конечно же,
Лоранс боится, как бы я ее не бросил. Меня прямо-таки затрясло от пылкого
желания, надежды, чаяния убедиться в том, что и впрямь моя жена дуреха, и
дуреха еще большая, чем я бывало замечал. Я сел прямо:
- Ну что? Больше не сердишься? Как ты могла подумать, что я способен
отдать тебя на растерзание какому-то кассиру?
Словно тени пробежали по ее лицу смущение и жадность, беспокойство и
презрение; она чему-то грустно улыбалась, и я почувствовал, как ей хочется
поплакаться на свою судьбу.
- Пошел в банк, - сказал я и встал, а уже развернувшись к двери,
вспомнил: - Ах да! Прежде чем Упразднить этот счет, давай подпишем вместе
один чек, один-единственный, на котором тебе понадобится моя подпись. Вот...
И я ей протянул один из аварийных чеков, которые получил вчера в банке.
Лоранс взглянула на него и нахмурилась.
- Триста тысяч! Чек на триста тысяч франков? Новыми? - И она как-то
особо подчеркнула это слово "новыми", будто говорила с рассеянной и
по-провинциальному старомодной тетушкой, какие встречаются во всякой
добропорядочной семье.
- Новыми... да-да, конечно, новыми! - закивал я, улыбнувшись, но с
таким чувством, будто оскалился всеми зубами.
- А для чего это?
Она спрашивала в веселом недоумении, так что я счел за благо ответить
тоном еще более мажорным; и мне уже виделось, как мы заливаемся от хохота
над этим злосчастным чеком.
- Хочу купить "Стейнвей"... "Стейнвей" последнего выпуска. Ты не можешь
себе представить, како! у него роскошный звук! Уже лет десять, как я лелею
эту мечту, жажду и вожделею, - добавил я в надежде, что мой высокий стиль
покажется ей убедительным.
Куда теперь подевались все эти удивительные старинные слова и значат ли
они еще для кого-нибудь хоть что-то? "Лелеять"... может быть, за этим словом
притаилось нечто, чем наверняка чревато будущее, этакое оптимистическое
провидение? А может, в нем угасает еще вчера теплившаяся реальность, которая
сегодня обернулась тихим помешательством? Но я выбрал неудачное время, чтобы
кокетничать с языком: на лице Лоранс уже готов ее излюбленный мимический
коктейль - смесь скорби и снисходительности.
- Но почему же тебе не сказать мне об этом?
Я походя отметил особую весомость инфинитива; так фраза звучала более
обещающей, чем если бы Лоранс поставила вопрос в прошедшем времени: "Но
почему же ты мне об этом не сказал?" В общем, меня все время куда-то
заносило, и я никак не мог сосредоточиться.
- Но ведь цена-то непомерная! - объяснил я. - Ах, прости, у тебя нет
ручки.
Я протянул ей свою с довольным видом, словно наконец понял, почему она
все еще тянет. Лоранс перечитывала чек уже в сотый раз, пока я топтался
рядом, весело посматривая то на нее, то на часы. Я даже потирал руки, чтобы
подчеркнуть, как я тороплюсь. Но вдруг внезапно я понял, что такое
ненависть. Во мне поднялась какая-то волна, ударила в голову и оглушила.
Словно два противоположных импульса пробежали по всему телу: один отталкивал
от омерзительного существа, сидевшего предо мной, существа, которое так
унизительно заставляло меня ждать; другой же к ней притягивал, повелевал
смять и распластать ее по этой вычурной кровати, придушить, наконец. Сердце
заколотилось, весь я напрягся. Нет, это не было поверхностным,
скоропреходящим чувством! Руки у меня обессилели; казалось, они безжизненно
болтаются вдоль тела, ни на что больше не годные, вялые, как у ветхого
старика; но вот потихоньку они стали оживать, и я уже мог пошевелить ими -
так отходят отмороженные пальцы, когда сначала ощущаешь некоторую зыбкость
что ли, словно между плотью и кожей зудит какая-то неприятная пустота.
Я слишком пристально следил за тем, как снова обретаю власть над своими
чувствами, лишь сегодня до меня дошел неясный смысл этого устаревшего
выражения, так что, занятый самим собой, я едва расслышал, как Лоранс
сказала: "Нет!" Я отвернулся, чтобы скрыть свою ненависть, да так и застыл к
ней спиной, словно смирившись с неизбежным, - наверное, нечто подобное
испытывают дипломаты, когда, несмотря на все их ухищрения, начинается война.
...Будь что будет!" - я смирился и все же до конца не мог поверить: неужели
она и впрямь отказывает мне в моих же деньгах, да еще на покупку рабочего
инструмента? Теперь мне было не столько обидно, сколько любопытно, словно
благодаря этому мгновенному, но сильному припадку из меня вытекла вся желчь.
- Серьезно, не могу понять, почему ты не доволен своим "Плейелем".