к мило! - воскликнула Лоранс, покраснев  от
счастья.
     - Вы не удивлены, мой  дорогой  Венсан? -  Манни  наконец выпустила мою
руку. - Вы не удивлены, что у вашей жены этрусский профиль?
     Я даже бровью не повел.
     -  Нет,  это его  не удивляет. Ничто  его больше не удивляет, ничто  не
поражает! - подала свою реплику Лоранс, и рядом почему-то рассмеялись.
     Я поклонился и парировал:
     -  Дорогая  Манни,  Лоранс  никогда  не  перестанет  меня  удивлять.  -
Посмотрел на жену, и она тотчас отвела взгляд.
     Я видел ее профиль: от страха Лоранс напряглась и застыла. Забавно, как
эта женщина,  еще сегодня  днем готовая прощать и не замечать все мои обиды,
вздрагивала теперь от любого ироничного намека, боялась выглядеть смешной на
людях. Надо сказать, дом Балансов  - одно из тех редких мест, где  ей "легко
дышится", как Лоранс  всегда  говорила, и я  долго  терпел  эти ее восторги,
находя их ребяческими;  теперь-то понимаю:  на  самом  деле  все это  пустой
снобизм.
     Что бы там ни было, наша маленькая или большая семейная туча не наводит
тень  на этот очаровательный, как  и всегда у  Балансов, вечер. Любезный тон
приглашенных, интерес и внимание, которое они проявляли  по отношению друг к
другу, в  том  числе  и  ко мне, не звучали назойливо  и производили на меня
восхитительно    успокаивающее    действие.    Балансы    любили    проявить
оригинальность, собирая  у  себя  самых  разных гостей  - от актерской пары,
возглавляющей  благотворительное  общество,  до дремлющего академика;  здесь
были  и  промышленники,  интересующиеся  искусством,  не  обходилось  и  без
нескольких  молодых  и  красивых женщин, которые, очевидно,  символизировали
былую любвеобильность хозяина дома.
     Филибер,   надраенный  и   расфуфыренный,  утративший  все   возрастные
признаки, но приставучий как банный лист, решительно увел меня из гостиной в
курительную,  указал мне  на кресло тем  характерным жестом,  в котором было
нечто от изящества его отца.
     - Садись! - сказал он сипло.
     Выше  меня ростом, с тусклыми глазами, какими-то  бесцветными волосами,
то ли желтоватыми,  то ли сероватыми, он вполне  мог бы напугать женщину  на
углу улицы и даже изнасиловать ее.
     -  Скажи,  скажи мне. - И  он рассмеялся бухающим смехом.  - Это правда
насчет денег? У тебя есть деньги?
     - Откуда ты знаешь? Ты теперь хочешь денег, и ты тоже?
     - Родители сказали. Да все говорят, что ты теперь при деньгах.
     Да уж, в самом деле! Даже этот младенец интересовался  моим состоянием!
Теперь  меня  не  так  удивлял тот радушный прием,  который оказали  мне его
родители,   и  еще   менее  -  особая   приветливость  и  сердечность   моих
собеседников.  Я не выступал уже в роли  рассеянного  мужа  Лоранс;  я  стал
богатым  композитором,  автором  "Ливней",  я  стал  личностью.  И  денежные
воротилы  в  этот  вечер  быстренько  стушевались  перед баловнем эфемерного
успеха. До  сих  пор  на меня смотрели  как на вассала, мужа и  прихлебателя
Лоранс.  Сегодня  же -  и я это отлично  понимал - меня  короновали,  я стал
сюзереном и полномочным супругом!.. Они пока не знали, что я уже превратился
в  никчемного  статиста, почти  выставленного за порог... Мне внове были эти
уважительные взгляды и слова, но только все они запоздали.
     - Хочешь посмотреть на свою картину? - спросил Филибер.
     Балансы действительно  обладали  прекрасной коллекцией импрессионистов,
которую  приобрел глава  семьи благодаря своему  нюху  и,  как  он  говорил,
буквально за кусок хлеба (но, думаю, уже в то время на подобную покупку ушло
куда  больше  кусков хлеба, чем нюха). Там было два Мане, один  Ренуар, один
Вюйяр и в углу - мой любимый Писсарро: на первом плане  он поместил деревню,
за ней округлые холмы,  цвета зеленого яблока, как на рисунках детей,  по их
склонам  струился  мягкий, чистый свет, ликующий свет лета в  разгаре.  Свет
омывал колосья на картине, пригибал их и будто причесывал в одну сторону. Он
словно накинул креп на сверкающие,  пышные, как  гривы, кроны вытянувшихся в
струнку деревьев.  Свет разбросал  серебряные блики  по  реке, остановив  ее
течение,  как  будто и  не  торопилась она к  морю.  И  уже  казалось,  этот
безыскусно-простодушный  пейзаж  весь  создан  светом,  а  потом  уже пришел
художник  и  нарисовал  его  таким, каким  застал:  недвижным.  Той  ложной,
притягательной неподвижностью, которой кажется нам вечность, запечатленная и
обещанная  на его полотнах... За свою жизнь я наслаждался многими картинами,
нередко более тонкими и сложными или более безумными, но эта... в ней больше
всего меня трогал образ счастья, и счастья вполне доступного.
     - Вы пришли посмотреть на своего Писсарро?
     Я обернулся. Старейшина  парижской адвокатуры  вошел  в  курительную  и
изящным жестом предложил мне присесть  и выпить. Я с опаской  расположился в
кресле: кажется, во мне возникает предубеждение против курительных комнат...
     -  Итак,  мой дорогой  Венсан? -  сказал  Баланс,  широко  улыбаясь; и,
смутившись,  я  понял,  что  не  был  здесь  с  тех  самых  пор,  как  начал
"преуспевать";  и  теперь  за  столом, разумеется,  никак не  обойдется  без
поздравлений в мой адрес. Я поднял руку:
     - Поговорим об этом позже, если вы не возражаете, Поль!
     Он благодушно кивнул головой:
     - Как хотите, как хотите! А пока что, если он вам по-прежнему нравится,
буду счастлив  уступить  вам  этого маленького  Писсарро, он ведь  и вправду
"маленький"!  Я купил его на аукционе "Sotheby's",  и он  стоил  не  слишком
дорого. Вы же понимаете, я не буду на вас наживаться...
     Я  улыбнулся ему в ответ,  но про себя пожалел, что это не одна из  тех
картин,  которые   он  купил  за  кусок  хлеба.  Не  повезло  на  этот  раз,
картинку-то,  оказывается, продавали на  аукционе!..  По  дороге к  гостиной
Баланс положил руку на мое плечо:
     -  Нет,  мой  дорогой  друг,  я  совсем не рассчитываю,  что вы  тут же
достанете из кармана свои новые звонкие монеты! - Он улыбнулся. - Я отношусь
к вам в какой-то мере как к своему сыну, вы же знаете. - Тут он посмотрел на
Филибера, ковылявшего перед нами, и быстро поправился: -  Ну, то есть... как
к сыну...
     Выпутался  Баланс довольно ловко, с точки  зрения светских приличий, но
для отца  омерзительно-неуклюже.  Правда, он  покраснел,  нервно  оглянулся,
словно  его  могли  подловить на слове, но,  успокоившись,  направил  меня к
дверям.
     -- Идемте, пора садиться за стол. Приехала наша последняя гостья. Вы ее
знаете? Вивиан  Беллакур. Изумительная женщина! Вдова, - добавил он,  слегка
дотронувшись до моей руки и лукаво поглядывая на меня.
     Впервые за  все время нашего знакомства Баланс позволил  себе некоторую
вольность  в моем присутствии, и  я  понял, что, помимо респектабельности  и
особой привлекательности,  которые  придал мне финансовый  успех, я  как  бы
заново возмужал в глазах людей  этого круга.  И в этой мужественности уже не
было ничего от по-домашнему смирного и  смурного  для  меня бремени  нашей с
Лоранс супружеской жизни;  новое состояние давало и  новые права, и мне даже
как бы вменялось в обязанность провожать всех женщин, в том числе и жен моих
знакомых,   похотливым  взглядом.   Раньше  так  смотреть,  пока  я  еще  не
выкарабкался из бедности,  мне было запрещено; но  я и не  очень-то был этим
удручен и все эти семь лет ходил, сам того не ведая, в презренных черномазых
среди  белых людей.  Чудом меня тогда не линчевали,  и можно было поздравить
себя задним числом, что  все-таки мне удалось разделить с ними их прекрасных
белых  женщин,  прежде  чем я  получил на это законное право  состоятельного
человека. Так что будет о чем  вспомнить и  утешиться,  когда прояснится мое
бедственное  финансовое  положение;  я нисколько  не сомневался,  что  моего
богатства  не  хватит  на  то,  чтобы  заручиться  сколько  бы  то  ни  было
продолжительным уважением  этих  людей.  Мало  быть жадным, нужно еще быть и
скупым;  или,  проще говоря,  хитрость  не  в счет,  важнее  дальновидность.
Короче, стать богатым - полдела, важно им остаться!
     Пока нас не было, в гостиной  прибавилось народу: прежде всего я увидел
двух подруг Лоранс, с которыми я был немного, хоть и довольно близко, знаком
(если можно так сказать о стремительных любовных играх в затемненной комнате
с  женщиной,  которая,   требуя  от  вас  страстных  признаний,  печется  об
анонимности  и  конфиденциальности).  Обе  в  сопровождении  мужчин;  и  без
представления было ясно,  что  это их мужья.  Они жаловались  на  разницу во
времени между Парижем  и Нью-Йорком  и  доверительно мне  сообщили:  "Мы так
много  путешествуем!" А я  кивал головой и бормотал  про себя: "Знаю,  знаю!
Давайте,  продолжайте!" В подобных случаях на лицах жен написано презабавное
беспокойство:  ну  и  как  же  мой  любовник  находит  моего   мужа?  Мнение
противоположной  стороны  интересует  обычно  меньше;   да  и  кто  об  этом
спрашивает? Поскольку в партию мужей меня приняли недавно, я сделал вид, что
эти экземпляры произвели на меня сильное впечатление.
     Лоранс  затеяла  беседу с  академиком,  уставшим, кажется, от  всего на
свете; одна еда его  еще интересовала, и  он  беспокойно  косился на двери в
столовую. Слишком блондинка, слишком загорелая - но  очень хороша, - молодая
вдовушка беспокойно  поглядывала то  на Баланса, то  на его сына, и  ее чуть
воспаленный с поволокой взгляд, взгляд женщины, у которой давно  уже не было
мужчины, казалось,  не без грусти говорил: "Ну, с тем  -  уже поздно!  А для
того - и всегда  будет слишком рано!" Конечно же, именно поэтому она и  меня
одарила пылким  взглядом; ну и  мои мимолетные любовницы,  видимо, припомнив
наши встречи, тоже дарили нежные взгляды. Так что я сменил амплуа: из жиголо
прямо   в  очаровательные   принцы;   и   этот   принц   поневоле   вынужден
разбрасываться, если он хочет выглядеть не более чем галантным.
     За столом я оказался по левую руку  от Манни, место справа  было все же
предназначено Французской академии.
     -  Придется   все-таки   справа   посадить  Вальдо,   -  сказала  Манни
извиняющимся тоном,  как  будто не я  сидел у  нее всегда в конце  стола или
рядом с Филибером, если не хватало одной дамы.
     - Это расплата за вашу молодость, - продолжала  она, - но, поверьте,
небольшая  расплата,  у  вас чудесное  место, не говоря уже о том, что рядом
сидит старая добрая Манни!
     Ну  а слева  от  меня молодая  вдовушка  разворачивала  салфетку своими
длинными, хищными коготочками; немного дальше, по ту же сторону стола, между
Балансом и каким-то промышленником, сидела Лоранс  и следить  оттуда за мной
никак  не могла. Я  сунул ноги под скатерть,  как всегда длинную  до полу, и
вздохнул заранее. Меньше пяти блюд у Балансов не бывало.
     - А знаете, в жизни вы лучше! - без обиняков озадачила меня вдовушка.
     - В жизни?
     - Да, лучше, чем на фотографиях.
     - На каких фотографиях?
     Вивиан смутилась (бедняжку звали Вивиан).
     - Других газет  я не  читала, -  извинилась она, - я имею в виду только
сегодняшнюю.
     Но так как  я  по-прежнему  сидел с  вытянутым  лицом, она  недоверчиво
покосилась на меня и, похоже, даже начала нервничать:
     - Вы, наверное, уже читали "Ле суар"?
     - Нет, а зачем?
     Через мою голову она обратилась к Манни:
     - Манни! Месье... ну, мой сосед уверяет меня, что он не видел вечернего
выпуска!..
     - Вполне возможно, -  снисходительно ответила улыбчивая Манни, - он так
рассеян! Лоранс, вы ему не показывали газету?
     В  ее голосе  прозвучал упрек,  как будто сами они с  мужем всегда друг
другу  все  рассказывают.  Лоранс наклонилась  вперед  и  скользнула по  мне
бесцветным взглядом.
     - Я не успела, - сказала она. - В восемь часов он еще спал...
     - А у меня! Я все  это храню, да! - пробасил Баланс, разыгрывая из себя
восторженного почитателя; однако его иронии хватило  и на то, чтобы встать и
сходить за газетой.
     Размахивая  номером,  он протянул мне  его раскрытым на том  месте, где
речь шла обо  мне. С удивлением я увидел свою фотографию, но не сразу понял,
что  меня  сняли  на  террасе  "Фуке".  Над  тремя  колонками  текста  стоял
заголовок:  "Новый  Мидас28[] в мире  музыки ищет  вдохновения на
террасе кафе".
     "Мидас! Мидас!"  Этот журналист попал прямо  в точку!  Нет,  и  вправду
талантливо.  Уж  не знаю,  Иов30[] или Мидас, только этот хлипкий
тип  с  блаженно-пьяненьким  выражением лица,  по-моему, не  слишком на меня
похож. Убедившись в  этом, я  все-таки  невольно поискал на фотографии  чуть
выше, справа от себя, Жанин, на том самом месте, где я ее подцепил... но там
ее не было.  Она еще не  пришла...  и,  расстроившись, я чуть  было не  стал
искать ее на следующей полосе.
     -  Любуетесь? Вы действительно не видели  газету,  Венсан?  - прозвучал
голос Манни, и я поднял голову.
     Манни умильно мне  улыбалась,  и  я  до конца  понял,  почему  меня так
принимали,  откуда  эта  заинтересованность   Балансов,  предложение  купить
Писсарро, сообщнические взгляды женщин, внимание и тех и других. Я не только
приобрел  состояние, что не так уж и трудно, но получил гораздо более того -
известность. Что я говорю? Я стал звездой!
     - Нет, не видел. И даже не знал. - Я  попробовал встретиться взглядом с
Лоранс, но тщетно. Между нами сидели пять человек.
     - Во всяком случае, Лоранс статью читала! - ответила Манни чуть ехиднее
обычного.   -   Посмотрите,   что   она    говорит!   Это   восхитительно...
восхитительно...
     Я  наклонился  и  увидел, что  посреди  статьи, в  медальоне,  помещена
фотография не автора материала, а самой Лоранс. Надо сказать,  удачное фото;
должно  быть,  она сама  дала его  журналисту после того, как  он записал ее
ценное высказывание: "Обычно мой муж  находит  свои темы на террасах кафе, -
сказала  нам  очаровательная Лоранс,  жена  композитора,  внезапно  ставшего
известным благодаря  музыке  "Ливней". И тут  же на него обрушился настоящий
ливень долларов..." - и так далее...
     Я  быстро  перегнул   газету,  смутно  ожидая,  что  журналист  добавил
что-нибудь в таком  роде: "Здесь же, на  террасах  кафе, композитор проводит
свое  время  в  объятиях  проституток".   Но  репортер  был  славный  малый,
неболтливый, может быть, и не по своей воле.
     - Лоранс, - крикнула Манни,  - ваш Венсан притворяется, что ему это все
равно: он даже не дочитал свою статью до конца!
     "Свою  статью"! Теперь  это уже было...  "моей  статьей"!  Я  нацарапал
какую-то  музычку, которая  им, конечно,  уже осточертела, да и вообще,  как
повсюду трепался Ксавье Бонна, была не моя; а я - я всего  лишь жиголо, быть
может,  плагиатор,  но и это все  ничего: я  заработал кучу  денег, мое фото
напечатано в такой газете - толпе ничего не оставалось, как преклоняться.
     Конец статьи был  под  стать началу:  "Шагая  по  Парижу...  задумчивые
прогулки...  его вниматель-нал  жена... прекрасная Лоранс... с десяти лет...
женаты...  в двадцать  два  года... жизнь,  исполненная труда и тайны... его
"Стейнвей"..." Это было омерзительно.
     - Это омерзительно, - сказал я вполголоса и выронил  газету... Ну а что
тут еще прибавишь?
     - Кажется, вы,  скорее,  должны быть  довольны?  -  с  тихой  укоризной
выдохнула вдовица.
     Как   и   все   присутствующие,  она   была   слегка  шокирована   моей
неблагодарностью  по отношению к прессе. Конечно, жаловаться на усталость от
популярности очень эффектно, однако  для этого  нужно  иметь о  себе не одну
статью, пусть даже и в три колонки. Надо царствовать на полосах  целого ряда
газет  и журналов,  чтобы уж  потом  плакаться о праве  на  частную  жизнь и
сетовать на безвкусие публики.
     - Да, я доволен, - сказал я решительно. - Тем, что сижу рядом с вами. И
только этим.
     Она чуть  не  подскочила,  отодвинулась  от стола, и вдруг  мне страшно
захотелось  ее.  Вивиан  была  мила, ну, почти  мила, все  в  ней  выглядело
совершенно  искусственно: волосы, движения,  цвет кожи, интонации, -  но мне
это и было нужно, чтобы  отомстить. Только вопреки всякой логике я не хотел,
чтобы Лоранс застала нас. Просто-напросто  нужно заполучить  эту женщину тут
же, еще  до  конца вечера,  чтобы  заглушить  в себе  примитивного, грубого,
неотесанного человека, которого от всего вдруг стало воротить, и особенно от
собственной славы.
     - А знаете, Вивиан, вы должны петь! - убежденно и пылко  заявил  я. - С
вашим голосом и не петь... какая жалость!
     И я недвусмысленно прижал свое колено к ее, глядя Вивиан прямо в глаза.
Она закашлялась,  поднесла  салфетку  к лицу и заметно покраснела под  своим
фальшивым загаром (однако ноги не убрала).
     - Вы  так  считаете? - пропищала она.  - Мне  уже об этом говорили.  Но
услышать такое от вас... должна признаться...
     Я улыбнулся и весь остаток ужина  вел себя как солдафон. Правой рукой я
разрезал  мясо, брал стакан с вином, иногда в беседе жестикулировал; а левой
под платьем Вивиан, кажется,  довел  ее почти до предела возбуждения. Вдруг,
сидя  на  кончике  стула,  она  запнулась,  прервала  фразу   на  полуслове,
наклонилась вперед, придвинув  к столу свой  бюст, и  с  опущенной  головой,
полузакрыв глаза, прикусив  нижнюю губу, еле слышно простонала. Я  и виду не
подал, только посмотрел  на нее, как и  все,  с  вежливым удивлением.  Через
несколько секунд она пришла в себя, и я с  восхищением подумал, как все-таки
женщина умеет  походя поймать такое острое наслаждение,  выставить его почти
напоказ,  и  все  это  легко,  естественно.  Я  положил руку  на  стол,  она
выпрямилась,  открыла  глаза, уселась удобнее на  стуле  и  ни взглядом,  ни
голосом уже не выдавала своего волнения.
     - Простите,  - сказала она склонившемуся  к  ней  записному  доброхоту,
который, очевидно, хотел оказать ей медицинскую помощь. - Простите! Иногда у
меня ужасные боли в печени. Здесь! - указала она рукой в кольцах.
     - Здесь? Это поджелудочная железа! - авторитетно заключил он.
     Хотя более  всего его  занимали раковые  больные, но понемногу и другие
стали  удостаиваться  его  сострадания,   и  теперь  уже   любую  хворь   он
диагностировал, к любым немощным спешил со своим деятельным милосердием.
     -  Вы  уже  подумали,  как распорядитесь своим состоянием,  мой дорогой
Венсан? - спросил меня Баланс с добродушной улыбкой.
     Я поймал на себе лукавый и любопытствующий взгляд Лоранс и пожалел, что
она  не заглянула  под стол пять минут тому назад... Но я и сам расслабился,
глядя,  как наслаждалась  Вивиан,  и теперь уже не было во  мне того запала,
чтобы мстить, во всяком случае не тот, чтобы спокойно на это решиться.
     - Как?.. Разве Лоранс вам ничего не говорила?  Баланс, как и его гости,
изобразил на лице удивление.
     - Нет? Ну к чему  тут секретничать? Мои авторские  гонорары оформлены в
банке на имя Лоранс, и полученные деньги, и все будущие  поступления. Мы оба
так решили.
     - Ты хочешь сказать, мы открыли общий счет, - холодно процедила Лоранс,
но я перебил ее:
     - Да, и все  чеки я,  разумеется, уже подписал, и  они, можно  сказать,
лежат в сумочке у Лоранс. Да  и по какому праву я  бы прикарманил  себе хоть
один  сантим  после стольких  лет заботы  с  ее стороны? Тут все свои,  и вы
знаете,  скольким  я  обязан  жене.  -  Ив  порыве  чувства  я  благоговейно
приложился к руке оцепеневшей Манни.
     Но ее похолодевшие  пальцы даже не  пошевелились.  Да  и все на секунду
застыли  от  изумления и  жалости:  нет,  решительно,  что  безвестный,  что
знаменитый, этот парень все такой же кретин.
     -  Знаю,  знаю...  может  показаться, что это чересчур,  - продолжил  я
игриво.  - Все-таки  миллион  долларов...  Даже  если  Лоранс  меня  страшно
баловала все эти семь лет, все же я ей не обходился в семь миллионов старыми
в месяц. Совсем нет! Не будем преувеличивать! Не правда ли, дорогая?