а первой  странице книги декларируется ее подлинность.  Приведем  этот
любопытный документ.  "Из Протокола Президиума  Центрального Исполнительного
Комитета СССР. От 5 сентября 1924 года.
   §17. О награждении орденом Красного Знамени группы работников ОГПУ.
   Принимая во внимание успешное завершение,  упорную  работу и проявление
полной преданности делу,  в  связи с исполнением трудных  и сложных  заданий
ОГПУ... Президиум  ЦИК Союза ССР  постановляет: Наградить  орденом  Красного
Знамени тт.  Менжинского В. Р., Федорова А. П.,  Сыроежкина Г. С., Демиденко
Н. И., Пузицкого Р. В. и Пиляра Р. А.
   Председатель Президиума ЦИК СССР М. Калинин.
   Секретарь А. Енукидзе".
   Почему  били  в  литавры? ОГПУ  создало фальшиво-подпольную организацию
"Л.Д.", и той удалось заманить в Россию неуловимого Бориса Савинкова.
   Это была, как известно, удавшаяся провокация. Заманили и -- убили.

   Восторг автора не знает пределов. Он раскрывает и подноготную.
   Феликс Дзержинский рассказывает: "Когда Владимир Ильич  был еще здоров,
я однажды рассказал  ему о нашем замысле выманить Савинкова из-за границы...
Владимир  Ильич к  нашему замыслу отнесся одобрительно, но  сказал,  что это
будет такая крупная игра, проиграть которую  непозволительно". На  заседание
привлечен Луначарский, -- замечает автор, чтоб никто не сомневался: с самого
начала чекисты и литераторы шли в одном строю...
   О чем  мечтает  чекист Сыроежкин, простодушный,  слепо  верящий  партии
богатырь: "Знаешь, я бы  что сделал? Я бы о смерти Ильича не объявлял. Нашел
бы похожего человека и, когда выхода нет, показывал бы его".
   Словом,   чекистская   "подпольная"  организация  свое   дело  сделала.
Наворотила горы лжи. Савинков с ближайшими друзьями отправляется на подводах
до Минска, прямо  на квартиру начальника ГПУ, будто бы  явочную, и  там его,
друга Ивана Каляева, участника покушений на  министра Плеве и великого князя
Сергея Александровича, вяжут, как не вязали и в царской охранке.
   О  стиле книги  не стоило  б и говорить, если  б  он не перекликался со
стилем официальных статей и приговоров. Можно сказать, одна рука водила:  "У
железного Феликса добрейшее сердце, оно наполнено любовью к людям, страстным
желанием  принести  им  счастье";  "французская  военщина",  "брал  деньги у
империалистов" (из цитируемых автором документов).
   Вторым "классиком" полицейской  литературы (а возможно, и первым)  стал
Лев  Никулин,   тот  самый  Никулин,  "стукач-надомник".  Чуть   ранее  Вас.
Ардаматского он опубликовал роман "Мертвая зыбь".
   В  нем повествуется  о  том,  как  сотрудники ОГПУ проникли в  Париже в
Высший  монархический совет. Чекист  Якушев встречался в Париже с генералами
Кутеповым и Врангелем, конечно же, от имени существующей в России подпольной
организации.
   Якушеву   поверили   настолько,   что  известный  черносотенец  Шульгин
"инкогнито" ездил в Россию, где от него, нетрудно понять, не отводили глаз.
   Только в 1927 году монархисты  обнаружили обман. Одни успели уйти через
"финское окно", других уничтожили.
   Проводившие эти нелегкие "операции" чекисты  были поголовно расстреляны
в 1937 году, на смену им пришел  "слой" позднейших провокаторов и мордобийц,
но суть не в этом.
   Разведка, шпионаж всегда  считались делом аморальным. Тайные  убийства,
хищения, обман -- какая разведка гнушалась ими?
   Однако   нечасто  тайные  хищения,   ложь  государственных  учреждений,
провокации   становились  предметом   восхищения   в   русской   литературе,
славившейся своей высокой нравственностью.
   Василий Ардаматский пытается обелить "органы" -- в деталях. Он подробно
выписал, к примеру, как застрелили в тюрьме генерала  Павловского,  военного
советника  Савинкова.  Естественно,  при  попытке   к  бегству.  Между  тем,
Павловского просто "убрали". Без суда. Выстрелом в затылок. Я слышал это  от
самого Ардаматского.
   Ардаматский  пишет так,  словно  никогда  не существовало  ни  тридцать
седьмого  года  с его  морями крови,  ни Архипелага  ГУЛАГ,  перемалывавшего
невиновных.
   Строго говоря,  рассказывается  о  том,  как  начиналась  подготовка  к
великой резне. Большой террор. Как возникла ложь -- "во славу революции".
   Возникнув  и  утвердившись  "во  славу", что  стоило ей,  Большой  лжи,
распространиться в любую сторону?..
   С   каким   восторгом   описывает   Вас.   Ардаматский   и   дальнейшее
предательство! "С этим Султан-Гиреем (князем,  руководителем  повстанцев. --
Г.С.) чекисты вели на Кавказе  смелую игру. Подлинный Султан уже давно сидел
в Ростовской тюрьме, а в горах действовал очень похожий на Султана чекист по
имени Ибрагим,  который исправно передавал в руки своих товарищей  последние
остатки банды Султан-Гирея".
   Таков и нравственный уровень "Мертвой зыби" Льва Никулина...
   Подобная нравственная "оглушенность" встречается, как известно, порой и
у Н. Тренева, и у Б. Лавренева, и у В. Катаева.
   И это  пишется, и переиздается, без изменений и в конце шестидесятых, и
в семидесятых годах, и --  не только, как видим, бывшими следователями. Идут
и  идут косяками  книги  с  перевернутой  моралью. Зловещая  антилитература,
которая  вот  уже много лет разлагает нравственные устои  народа, героизируя
ложь, вероломство, предательство.



   II. ПЕСНЯ БЕЗ СЛОВ


   У литературы аморализма есть еще один  аспект, который в последние годы
стал доминирующим.  Он  заслуживает  особого рассмотрения, ибо здесь капканы
ставят особенно широко. На всех дорогах. И бывшими следователями. И  бывшими
подследственными, не ведающими порой, что творят.
   Начнем с цитат:
   "Будущее  Соломона родители представляли  себе по-разному.  Отец мечтал
сделать  сына богатым торговцем-коммерсантом,  а мать спала и  видела своего
Соломона  раввином  или,  на  худой  конец,  цадиком.  Но  Соломон  рассудил
по-своему:  еще  в юности он, выявив  не  только недюжинный ум,  но и острый
политический нюх, вступил  в  Бунд.  Тот  же  верный  нюх  помог  ему  верно
сориентироваться после  революции  и, порвав с  Бундом,  а  затем вступив  в
РСДРП...  стал делать карьеру. За образец взял Льва Троцкого...  Носил френч
военного покроя, галифе, заправленные в хромовые, всегда  начищенные сапоги,
и всегда держал про запас революционнейшие фразы..."
   "...Теперь  я  прослеживаю   линию,  считываю  родословие,   --  черное
родословие сынов  израилевых в  наши дни. Да, да, вот  оно:  Соломон породил
комиссаров,  комиссары   посмеялись  над  его   душевной  наготой,   наивной
прямолинейностью и упрятали в желтый дом.  Комиссары  породили  наркомов, те
поставили комиссаров  к  стенке, сослали в лагеря. Наркомы породили... кого?
Да его, разумеется, Болотина, -- кого еще! Вот он, жалкий последыш линии, ее
гаснущее окончание".
   "...Кроме укороченной и деформированной руки,  Болотин еще  и кривобок:
не  хватает нескольких ребер. Я  так  настойчиво  обрисовываю его физическую
неполноценность,  потому  что  тип  человека,  который  в  нем  осуществлен,
нерасторжим в моем представлении с внешним уродством. В памяти всплывают еще
два еврея подобного типа -- у одного не хватало двух пальцев на ноге, другой
был  горбат".  "...У  Болотина  должно быть  поле  деятельности,  где  царит
абсолютное разрушение,  абсолютное  зло"...  "И  вот  я  иду  к  Болотину...
ободранный телевизор, грязный потертый диван... Квартира в таком виде, будто
здесь идет ремонт, хотя сразу понимаешь,  что  никакого ремонта нет... И вот
тут-то  и  приходит мысль  о цельности замысла,  господствующего тут (курсив
автора рассказа.  --  Г.С.)... Та самая зона абсолютного разрушения, которую
предтечи  Болотина получили в  масштабах всей  России, ужалась  до  размеров
одной  квартиры -- и вот я лицом к  лицу с результатом! Ха, ха! Хорош бы был
Василий Розанов с  его апофеозом еврейскому чувству  дома здесь, у Болотина.
Да,  уж Розанов развел бы  руками, уж он бы кое-что понял в Болотине!.. куда
же деваться от Болотина? Куда ускользнуть от того, что окружает тебя со всех
сторон, нависает над тобой и давит, давит?"
   Как легко  понять,  это цитаты из  одной книги,  прослеживающей "черное
родословие сынов израилевых..."
   Первая цитата взята из антисемитского романа  Анатолия Димарова "Путями
жизни", опубликованного в советском журнале "Днипро".
   А последующие  --  из  диссидентского парижского  журнала  "Континент".
окрещенного всеми советскими изданиями -- антисоветским...
   Произошла  неожиданная,  на  журнальных  орбитах,  идейная   "стыковка"
изданий советских  и  антисоветских?  По национальному  вопросу -- одному из
главных вопросов нынешней России?..
   Остановимся здесь и -- поразмышляем.
   "Прельщение и рабство национализма есть более глубокая форма рабства...
Это  очень  глубоко вкоренено в эмоциональной жизни человека, более глубоко,
чем его отношение к государству".
   Не  знаю,  читал ли  Сталин  Бердяева. Пасынок духовной  семинарии,  не
исключено, интересовался. Во всяком  случае, великорусский поворот его,  под
знамена Кутузова и Суворова, был предвиден прозорливым Бердяевым до деталей,
что немудрено: Бердяев обобщил в нем  великий опыт Екатерины II и Николая I,
Ленина и Дзержинского, вытолкавшего философа Бердяева в Париж:
   "Когда   самое   дурное   для  человека   переносится  на  коллективные
реальности,  признанные идеальными и сверхличными, то оно становится хорошим
и даже  превращается в  долг. Эгоизм, корысть,  самомнение, гордость, воля к
могуществу, ненависть к другим, насилие -- все делается добродетелью,  когда
переносится с личности на национальное целое".
   Сталинский  поворот  1942   года   был   облегчен  тем,  что,   вопреки
утвердившемуся представлению, в том  числе и  в диссидентской литературе,  в
России никогда не было интернационализма. Иначе говоря, равенства трудящихся
всех рас и наций.  Не было и быть не  могло: не было уважения к человеческой
личности.
   Кто  когда уважал в дни Октября духовный мир человека, особенно если он
не отвечал сиюминутным лозунгам? Великий  гуманист Короленко  был  отброшен,
как падаль,  ибо  протестовал  в своих письмах против глумления над  людьми,
против бессудных расправ над украинцами, русскими, евреями.
   О духовном мире  верующих и говорить нечего. Я уже упоминал об этом, --
в   двадцатом   году   были  запрещены   специальным  декретом   два  языка:
старославянский и иврит как "языки религиозных обрядов", языки церковников.
   Личность,  которая, в  отличие  от самого  поэта, "наступает  на  горло
собственной  песне" одержимо-фанатично,  раз и навсегда, т.е. расстается  со
своей  культурой, религией или традициями, -- теряет  духовное  своеобразие,
иначе говоря, умирает. Становится пресловутым "винтиком".
   Революция вела к бездуховности, -- это было  заложено в ее основы, -- а
не химеры "интернационального братства", хотя выцветшие  лозунги уже полвека
твердят об обратном.
   А национальные мифы мессианства  она  добивала  сама. К  началу  второй
мировой войны от них не осталось в душах молодежи даже тени.
   Я  был взят  в армию в ноябре 1939 года и, помню, что о захвате Львова,
Черновиц,  Белостока  красноармейцы уж  иначе и  не  говорили, как с веселой
иронией: "Единокровных братьев освобождаем!.."
   Самый  неразвитый  солдат  знал,  что Сталин отодвигает,  в предвиденье
войны с Германией,  государственные границы. Политруки доводили эту мысль до
каждого: кремлевские  куранты  в те  дни  еще вызванивали  в  глухую полночь
"Интернационал". Об "единокровных братьях" трещали только газеты.
   Наконец,  даже часы  на Спасской башне  Кремля стали  вызванивать уж не
"Интернационал",  а "песню без слов",  как  окрестили в СССР гимн Советского
Союза.  Хоры  перестали петь:  "Нас  вырастил  Сталин на верность народу", а
нового текста все не было...
   Голым  атомное  государство ходить  не  может ("Безыдейность режима  не
могла  не  тревожить этот  режим", -- справедливо заметил  Амальрик). Мундир
государственного шовинизма пришелся впору.
   Не   надо   думать,  что  великодержавная   буффонада  была  безропотно
воспринята всеми. Даже  поэт Алексей Марков,  обрушившийся в свое  время  на
"Бабий Яр" Е. Евтушенко, казалось, надежный, правый, "свой", -- вдруг заявил
в 1968  г.  на  одном  из публичных обсуждений,  что  ему стыдно  называться
русским.     Начались     неожиданные     для     властей     протесты     в
научно-исследовательских   институтах   --  против  "танковой  политики"   в
Чехословакии, Африке, на Ближнем Востоке; на заводах  откровенно заговорили:
"черножопым помогаем, а самим жрать нечего".
   Даже молодые сотрудники КГБ порой переставали вести себя, как автоматы.
Рассказывали, лейтенант КГБ, обыскивавший дом генерала Григоренко, все время
спрашивал  у  Григоренко,  а  чего  он  хочет,  есть  у  него  положительная
программа?.. Это вовсе не входило в его обязанности. Задачей оперслужбы было
собрать все в мешки и опечатать; все  остальное -- дело следователей. А этот
молодой  оперативник был живо,  по-человечески заинтересован: что делать-то?
Есть положительные идеи?.. О подобном  выспрашивали и у Краснова-Левитина, и
у Эдуарда Кузнецова -- солдаты лагерной охраны, дорожный конвой.
   Когда в связи с публикациями моих выступлений на Западе меня вызвали на
Лубянку, и я в беседе с "искусствоведом в штатском" сказал, что  у писателей
есть  основания  для  беспокойства:  более одной  трети их  было  в лагерях,
молодой "искусствовед" перебил меня с очевидной искренностью:
   -- А вы знаете, что в ЧК-НКВД было срезано  шесть слоев!  При крушениях
отвечают стрелочники!
   Подобные мысли вряд ли порождают энтузиазм.
   Идеи!  Как  воздух  нужны  были  идеи!  Тотальная  прививка  шовинизма,
мессианства,   долга   перед  "прогрессивными  народами",  --  чего  угодно:
советский  солдат, высаженный хоть  на  Огненной земле, должен  ощущать, что
ступает тут по праву. Как освободитель.
   Первую  (после  Сталина)  прививку   новобранцам  было  "рекомендовано"
сделать  на  страницах журнала  "Молодая  гвардия"197.  Еще  в  первом  году
юбилиады, продуманном,  как  увидим, всесторонне.  Это  было наступление  по
всему фронту.
   По "странному совпадению", одновременно с  романом Василия Ардаматского
воспевшего  провокации ЧК,  день в  день  с  поэмой С.  В.  Смирнова,  вдруг
воспевшего Сталина:



   ...не о нем ли, как о капитане,
   Мы трубили тоже неспроста!
   Это он в годину испытаний
   Не  сходил  с командного поста... сразу  после публикации  скандального
романа  В.  Закруткина,  в  котором положительный  герой уже  грозит  своему
противнику:
   --  Ты  Сталина  не тронь... Мы знаем, почему Сталин встал вам  поперек
горла...  -- зашевелился  и  журнал  "Молодая гвардия",  напечатав  запевную
статью угрюмого критика Чалмаева, идеолога "нутряного патриотизма".
   Даже  Александр  Солженицын,  сердцем  приявший  этот  всплеск  "смутно
вспомненной национальной  идеи",  и  тот  поежился  от  сумбура  "заурядного
темноватого публициста Чалмаева (а вероятно, за ним стоял кто-то поумней)".
   Журнал "Молодая гвардия" вдруг затрясло, как корабль, брошенный твердой
рукой на подводные камни. В пролом хлынула, во всех жанрах, "нутряная тема",
которую особо впечатляюще выражал  в подпитии мой товарищ военных лет  Костя
Зародов: "Я р-русский весь! Меня родила Вологда!.."
   Я весьма  благодушно взирал  тогда на эти  его,  как  считал,  всполохи
национальной  гордости, особенно участившиеся, когда  Сталин поднял тост "за
русский   народ".  Однако  почему-то   именно   Костя   Зародов  с  его  все
усиливавшейся мрачноватой гордыней стал со временем Константином  Ивановичем
Зародовым, главным редактором самой реакционной газеты "Советская Россия", а
затем  членом  ЦК  КПСС и  шеф-редактором  международного  коммунистического
журнала "Проблемы мира и социализма", лидером и теоретиком "твердой линии" в
мировом   коммунистическом  движении.  Его  принимает  Л.  Брежнев,   о  чем
сообщается в специальном коммюнике, для  сведения французской, итальянской и
других "пошатнувшихся" компартий. На него с  надеждой глядят адепты "великой
и  неделимой"  советской  России  как  на  "твердую  руку",  которая  сменит
полуживых лидеров.
   "Национализм всегда приводит к тирании", -- Н. Бердяев предвидел и это.
   А началось так  безобидно и даже весело: "Я р-русский весь! Меня родила
Вологда..."
   Когда   давняя  зародовская  тема  заполонила  "комсомольский  корабль"
доверху (и  Запад облаяли, который-де "задыхается  от  избытка ненависти", и
корень всех  бед  отыскали:  "мещанство оторвалось от  национальной почвы"),
Москва тревожно заговорила о "дозволенном советском славянофильстве".
   "Дозволили бить своих, чтоб чужие боялись", -- невесело  шутили в Союзе
писателей,  откуда,  у всех на памяти, выносили почему-то помиравших один за
другим "безродных космополитов".
   Шутки замерли  у всех на устах, когда смысл  комсомольско-нутряного, от
земли, напора разъяснила статья кандидата исторических наук С. Семанова.
   Оказалось,  по С. Семанову,  подлинная  и благородная  революция в СССР
произошла в... 1937 году, когда цвет русской науки и культуры был перерезан.
"Теперь  ясно,  что  в  деле борьбы  с  разрушителями и  нигилистами перелом
произошел в середине 30-х годов,  --  сообщил он... -- именно после принятия
нашей  Конституции  (она была принята  5 декабря  1936 года.  --  Г.С.)  ...
возникло всеобщее равенство граждан перед законом".  "Эти  перемены  оказали
самое благотворное влияние на развитие нашей культуры".
   "Новый мир" А. Твардовского более не существовал.
   Самиздат нокаутировал  "истинно-русского" Семанова  без промедлений203.
Напомнил ему,  что  именно  в 30-х  "благотворных" годах  была уничтожена не
только советская культура, но и та, о которой Семанов будто бы печется.
   "Храм  Христа Спасителя в Москве разрушен не в  первые годы  революции.
Его  спокойно,  по  плану,   утвержденному  Сталиным,  снесли  в  тех  самых
благословенных 30-х годах. И храм Спаса-на-бору (XIV в., с перестройками XVI
в.) внутри Московского  Кремля, и Чудов, и Вознесенский монастыри  (XIV-- XV
вв.) там же, и  Красное  крыльцо Грановитой  палаты -- все  это было снесено
тогда же, с благословения или по прямому указанию Сталина. При этом на месте
Вознесенского  монастыря был  построен никому  не нужный  Кремлевский  театр
бездарной архитектуры".
   Как  же  может  С.  Семанов,  "ученый-историк", из солоухинской когорты
"защитников памятников старины", датировать начало расцвета русской культуры
1937 годом?
   "А вот может, -- гневно продолжал автор самиздатской статьи, -- и тем с
головой выдает себя. Ибо, в сущности, нет ему дела ни до русского народа, ни
до   русской   литературы,    а   важна    и   дорога   ему   идея   русской
великодержавности... Семанов, Чалмаев и прочие "неославянофилы" имеют полное
основание  питать  признательность к Сталину...  В  ту пору  великодержавный
шовинизм  был объявлен  Сталиным  единственной и  незыблемо верной  ("вечные
ценности")  коммунистической  идеологией,  а  всякое  несогласие  с  ним  --
антикоммунизмом,  антисоветчиной... И,  по  мановению пальца законодателя...
черносотенцы,  не   имея  иной  возможности   защищать   свои   взгляды,   с
удовольствием   устремляются    внутрь   господствующей   идеологии,   уютно
устраиваются в ней и с течением времени ее перерабатывают".
   Такого срывания с себя "коммунистических одежд" не вынесли руководители
ЦК партии Суслов, Демичев  и романовы.  Прикрывая  ладошками "срамные места"
доктрины,  обнаженные  семановыми--  чалмаевыми и самиздатом, они  приказали
приспустить на "комсомольском судне"  государственный флаг великодержавия...
Выпороли "козла отпущения" -- редактора.
   Однако  тот  же  флаг  продолжал  реять  над  многими  государственными
издательствами,   в   частности   над   Военным  и   "Московским   рабочим",
публиковавшими  одну за  другой открыто погромные книги  Ив