сившимися окнами,
но новой дверью, дубовой, с зеленым стеклом и волютами из кованого железа.
   Такие двери, как и  особым  образом  повешенные  оконные  занавески,  как
комнатные цветы в больших медных кашпо, которые ставят  на  подоконник  так,
чтобы их видели с улицы, служат своего рода визитной карточкой.  В  соседних
домах двери были  зеленые,  желтые,  белые  -  они  сохранились  со  времени
постройки самих домов и вполне с ними гармонировали.
   Для  Мальтерров  дубовая  дверь  с  железным  орнаментом  была   символом
респектабельности,   признаком   принадлежности   к   буржуазии,    приметой
благополучия, и потому о ней подумали прежде всего - значительно раньше, чем
о ванной: она, эта дверь, была свидетельством их  благонадежности  в  глазах
прохожих.
   Подобные маленькие слабости очень раздражают тех, кто вышел из этой среды
и в свое время страдал от них, как, например, твой дядя Ваше. Такие люди  не
понимают, что в этой жажде респектабельности есть даже что-то трогательное.
   Дому Мальтерров суждено было сыграть важную роль в  моей  жизни.  А  ведь
могло случиться, что я никогда бы его не  увидел,  потому  что  в  тот  день
восторженные рассказы Никола вызывали  во  мне  протест,  и  чем  больше  он
говорил, тем больше я замыкался в себе. Я вовсе не  завидовал  его  везению,
меня просто раздражало, что он хвастает своей победой и  вдобавок,  проявляя
непрошеное великодушие, распоряжается мной, чтобы и меня приобщить  к  своим
радостям.
   - Ручаюсь, что Мод тебе понравится, она девушка тонкая, деликатная.
   Почему  "тонкая,  деликатная"  девушка   непременно   должна   была   мне
понравиться?
   - Только повозиться тебе придется с ней побольше, чем мне с моей  Лоттой.
Ну,  ты  понимаешь,  о  чем  я  говорю:  во-первых,  ей  только  семнадцать,
во-вторых, Лотта уверяет, что она еще девственница!
   У меня было большое желание выставить Никола за  дверь,  до  того  мне  в
конце концов стало противно. А он, ни о чем не подозревая, делился  со  мной
своими впечатлениями, не  опуская  ни  одной  подробности.  На  второй  день
Рождества он встретился с обеими девушками, и  вместе  они  пошли  в  другой
кинотеатр - "Семья".
   - На этот раз я  взял  ложу.  Понимаешь,  зачем?  Потом  он  повел  их  в
кондитерскую, и там они вместо обеда ели пирожные.
   - А потом мы отправились к Шарлотте, и прошел битый час, пока Мод наконец
сообразила, что мы хотим остаться одни. Как я жалел, что тебя нет!
   Он подробно рассказал мне о том, что затем произошло.
   - Сегодня днем они работают, мы уговорились встретиться в восемь.
   Я не хотел идти на  это  свидание  не  только  потому,  что  у  меня  еще
держалась температура, - мне претило участвовать  в  заранее  организованном
приключении. Кроме того, очевидно полагая, что это меня особенно  привлечет,
Никола обмолвился, что Мод еще девственница, а это значило, что у меня с ней
не может быть таких отношений, как у него с Лоттой. Я заявил, что не  приду.
Но он настаивал, и я сказал, чтобы отвязаться:
   - Ну, ладно, приду, если к вечеру буду лучше себя чувствовать.
   - Так не забудь - в восемь, на углу набережной Сен-Никола.
   До последней минуты я колебался... Я решил писать тебе всю правду, ничего
не  скрывая,  и  потому  признаюсь,  что  рассказы  Никола  вызвали  в  моем
воображении картины, которые преследовали меня весь день, и среди  других  -
лежащая поперек кровати Лотта  с  прыгающими  от  хохота  большими  розовыми
грудями.
   Я злился на Никола за то, что он выбрал наиболее доступную из двух.
   А в общем, не все ли равно, о чем я думал  в  тот  день,  если  в  восемь
часов, подняв воротник пальто, я подходил к углу набережной Сен-Никола?  Они
уже ждали меня, и я сразу же по описанию Никола узнал Шарлотту  -  она  была
среднего роста, пухленькая, с большим бюстом,  вьющимися  волосами,  которые
выбивались из-под шляпки. Рядом с ней подруга ее показалась  мне  маленькой,
незначительной и какой-то робкой.
   - Позвольте представить вам моего друга Алена, о котором мы уже говорили.
   Я заметил, несмотря на темноту, что на Мод было темно-зеленое пальтишко с
очень скромным меховым воротничком. Мне вдруг  стало  ее  жалко.  Она  робко
протянула замерзшую ручонку, и я невольно подумал, что она похожа на жертву,
которую привели на заклание.
   - Пойдемте-ка лучше туда, дети мои! - воскликнул Никола.
   - Куда?
   - Само собой, в кино!
   Мне стало противно. Слишком уж было ясно, что мы идем  туда  только  ради
темноты!
   - Имей в виду, - говорил он мне дорогой, держа Шарлотту под руку,  словно
она уже давно его возлюбленная, - тебе надо вести себя поосторожнее,  потому
что у Мод престрогий папаша. Ведь верно. Мод?
   Он всячески старался подчеркнуть свою близость с девушками, разыгрывая их
старого приятеля.
   -  Тебе  лучше  сразу  знать,  что  человек  он  несговорчивый.  А   ведь
воображает, будто  Мод  паинька,  сидит  у  Лотты  и  вместе  с  ней  зубрит
стенографию. Если бы он знал!..
   Никола это казалось забавным, Лотте тоже, но нам с Мод было не до  смеха.
Мы шли с ней рядом, разумеется, не прикасаясь друг к другу, и нам совершенно
не о чем было говорить. В кино Никола и Лотта нарочно вели себя нескромно, и
Никола время от времени оборачивался к нам, как бы приглашая последовать  их
примеру:
   - Ну, как там, сзади? Идут дела?
   Мы с Мод ни слова не сказали друг другу, только в антракте, когда  ходили
пить лимонад, она тихо произнесла:
   - Я думаю, мне лучше уйти.
   Я так и не понял - то  ли  я  разочаровал  ее,  то  ли  ей  было  так  же
мучительно неловко, как и мне. Пожалуй, я и  сейчас  не  понимаю.  Никола  с
Лоттой уговорили  ее  остаться.  После  кино  мы  вчетвером  дошли  до  дома
Мальтерров.
   - Может быть, зайдете? Я покачал головой.
   - Имей в виду, - предупредил Никола, - через  два  дня  поздно  будет.  У
матери Лотты кончаются ночные дежурства.
   Они вошли в дом, и дубовая дверь закрылась за ними.
   Мы с Мод остались на улице.
   - Разрешите проводить вас?
   - Только до конца  набережной.  Не  нужно,  чтобы  кто-нибудь  видел  нас
вместе.
   - Почему? Из-за вашего отца?
   - Да.
   Я заметил, что она ответила не сразу.
   - Он и в самом деле такой строгий?
   Она промолчала. Мы стояли у самой воды, неловкие, растерянные.
   - Знаете, я ведь не такой, как Никола.
   - Знаю.
   - Это все он.., он заставил меня прийти...
   - Да...
   - Но теперь я об этом не жалею.
   Она в темноте быстро подняла на меня глаза и тотчас же потупилась.
   - Вы хороший,  -  прошептала  она.  Почему  вдруг  я  почувствовал  такое
волнение? Ведь еще три часа назад я ее не  знал  и  даже  не  разглядел  как
следует...
   - Надеюсь, я вас еще увижу?..
   Это прозвучало как вопрос, но она ответила только:
   - Мне пора домой. Спокойной ночи. Спасибо за вечер.
   - Это я должен вас благодарить.
   - Нет, я.
   Она протянула мне руку без перчатки, по-прежнему холодную, но я не посмел
задержать ее в своей.
   Я не знал еще, что  влюблен,  но  понял  это,  когда  лег  в  постель  и,
уткнувшись лицом в подушку, почувствовал, что вот-вот заплачу.
   Мы еще дважды встречались с ней во время рождественских  каникул,  и  оба
раза в компании Лотты и Никола; один раз мы ходили в кино, второй - в  нашем
распоряжении был только час, и мы гуляли в темном парке.
   Мы шли сзади, и к концу прогулки рука Мод оказалась в моей.
   - Вы когда возвращаетесь в Пуатье?
   - В среду. - Неожиданно для самого себя я добавил:
   -  Но  я  по-прежнему  буду  приезжать  на  мотоцикле   по   субботам   и
воскресеньям.
   - Я знаю.
   - Что?
   - Что вы приезжаете сюда каждую пятницу. Разве вы забыли, что я работаю в
префектуре?
   Я был молод, почти так же молод, как ты теперь,  вот  почему  я  не  смею
утверждать, что не ошибался в ней. Больше всего меня умиляла ее  покорность,
которой я никогда больше не встречал ни у одной женщины и которую назвал  бы
гордой покорностью.
   Позднее она призналась мне, что влюбилась в меня задолго до нашей  первой
встречи и часто смотрела из окна канцелярии -  не  покажусь  ли  я.  Она  не
надеялась  познакомиться  со  мной:  я  был  в  ее  глазах  существом  почти
недоступным.
   - Понимаешь теперь, почему я так вела себя в первый вечер? Мы втроем  уже
несколько минут ожидали тебя, и, когда  ты  вдруг  появился  из-за  угла,  с
поднятым воротником, я почувствовала, что  не  смогу  произнести  ни  слова.
Наверное, я тебе показалась очень глупой, да?
   Это она придумала, каким образом нам встречаться в дни  моих  приездов  в
Ла-Рошель:
   - Придется прибегнуть к помощи Шарлотты, отец ни за что не  позволит  мне
выходить из дому без нее. Уж не знаю, как ей удалось внушить  к  себе  такое
доверие, - он верит всему, что бы она ни сказала, а меня всегда  подозревает
во лжи...
   Мы уговорились встречаться по субботам в восемь часов на углу улицы,  где
жила Лотта, и в отсутствие Никола - он приезжал из Бордо не каждую неделю  -
проводить вечера втроем.
   Три недели спустя, возвращаясь около полуночи домой, я заметил  свет  под
дверью кабинета отца и зашел к нему. Мы поговорили несколько минут, потом  я
сказал, стараясь, чтобы мои слова прозвучали как можно более легкомысленно:
   - Знаешь, я, кажется, влюбился.
   Он не удивился, не нахмурился, не улыбнулся, и это подбодрило  меня,  ибо
больше всего я боялся его улыбки. Отец внимательно на меня посмотрел и - я и
сейчас уверен в этом - понял, что я говорю серьезно.
   - В Пуатье?
   Я покачал головой.
   - Здесь, в Ла-Рошели?
   - Да. Она работает в префектуре.
   Какую цель преследовал я  этим  признанием?  Может  быть,  хотел  придать
значительность тому, что еще не было  значительным,  заручиться  свидетелем,
который помешал бы мне повернуть назад?
   У меня отнюдь не было того победоносного вида, какой был у Никола,  когда
он рассказывал мне о Лотте. Я был весел, но и серьезен. И все  же  пока  это
было только игрой.
   - Замечательная девушка, вот увидишь. Он,  очевидно,  мысленно  перебирал
всех девушек, служивших в префектуре:
   - Надеюсь, это не мадмуазель Бароме?
   - Я ее не знаю.
   - Красивая брюнетка, лет двадцати пяти, корсиканка с усиками.
   Мы оба посмеялись, - Нет. Может быть, ты ее не знаешь, она новенькая.
   Работает в отделе у Ваше. Ее зовут Мод Шотар. Отец ничем не показал  мне,
что огорчен:
   - Брюнеточка, только что из школы?
   - Да.
   - Ты встретил ее в городе? Вас познакомил кто-нибудь из твоих друзей?
   - Да,  Никола.  Он  любовник  ее  ближайшей  подруги.  Я  нарочно  сказал
"любовник", чтобы отец понял, что я уже мужчина.
   - А ты?
   Я понял, о чем он спрашивает.
   - Нет. Я - нет. - И прибавил:
   - Она девственница.
   - Смотри, будь осторожен.
   - Я не собираюсь обижать ее. Я ее уважаю. Сказал ли я это для того, чтобы
успокоить отца? Нет, я был искренен. Мне было важно, чтобы он  знал  правду.
Он ничего больше не сказал, только повторил очень серьезно:
   - Будь осторожен.
   И какая-то новая нотка послышалась мне в его обычном:
   - Спокойной ночи, сын.

Глава 8

   Это были два самых значительных, самых содержательных, самых богатых года
моей жизни, а я этого не сознавал и никогда бы в это не поверил, может быть,
потому, что слишком велико  было  несоответствие  между  моими  желаниями  и
действительностью.
   Еще и сейчас меня приводит в бешенство извечный диалог  между  зрелыми  и
юными. Тебе он знаком. Я вижу, как ты тоже, едва он начинается, съеживаешься
и недоверчиво прячешься в свою скорлупу.
   - Сколько вам лет, молодой человек? Хочешь не хочешь, приходится отвечать
- ведь нас учили быть вежливыми:
   - Восемнадцать, мсье.
   - Счастливец! - неизменно восклицает собеседник с наигранным добродушием.
- Дорого бы я дал, чтоб быть в  вашем  возрасте...  -  И  обычно  насмешливо
добавляет:
   - И знать вдобавок то, что знают в моем.
   Что знать? Что надежды и мечты не сбываются? Что действительность никогда
не соответствует и не может  соответствовать  нашим  представлениям  о  ней?
Будто юные не познали этого на собственном опыте...
   Толкуют о невинном возрасте, а между тем юноша мечется среди  мучительных
и неясных вопросов.
   И дело не в прыщах, которые обнаруживаешь, бреясь, и  которых  стыдишься,
как неизлечимого порока, не в костюмах, которые почему-то всегда  не  впору,
не в больших ногах, которые не знаешь куда деть.
   Жаждешь высокого, кажется, вот оно, рядом, сейчас коснешься его, но, едва
протягиваешь к нему руку, какое-нибудь глупое табу,  смешная  нелепость  или
ироническая улыбка преграждает путь чистейшему порыву души.
   Прошло несколько недель,  и  Мод,  которую  я  встретил  в  столь  пошлых
обстоятельствах, что не мог без возмущения вспоминать об этом, -  Мод  стала
"моей женой", и я уже не смел думать о ней иначе. Разве кто-нибудь  мог  это
понять? В глазах Никола и Лотты, единственных, кто  был  посвящен  в  тайну,
наши отношения ничем не отличались от их, разве что были более наивны, более
сентиментальны.
   Что думали о нас те,  кто  встречал  в  темных  аллеях  городского  парка
нескладного длинного юношу и тоненькую девочку? Сначала мы ходили рядом,  не
касаясь друг друга, потом - держась за руки и наконец - обнявшись: моя  рука
на ее талии, ее головка у моего плеча.
   Обычная юная пара, как и все на свете влюбленные, которая ищет  свободную
скамейку,  подальше  от  фонарей,  чтобы  целоваться,  целоваться,  пока  не
перехватит дыхание.
   Но юные никогда не повторяют того, что однажды было, каждый начинает  все
сначала, будто до него никто не любил...
   А отец, понимал ли он меня? Догадывался ли, почему  мне  было  необходимо
делиться с ним? Я хотел, чтобы кто-нибудь знал  правду,  знал,  что  это  не
случайный, мимолетный роман, что это на всю жизнь.  Однажды  вечером  я  ему
сказал:
   - Если бы мне пришлось отказаться от нее, я покончил бы с собой.
   Еще так недавно наши короткие беседы велись совсем в  ином,  безразличном
тоне! Мне вспоминаются эти недолгие разговоры, словно мимоходом брошенный  в
чужое окно взгляд, - например, когда  в  лицее  проходили  литературу  XVIII
века, я как-то упомянул об этом за столом. Вечером  в  своем  кабинете  отец
спросил:
   - Кто тебе больше нравится: Расин или Корнель? Я ответил не задумываясь:
   - Корнель.
   Это не удивило его, и я знаю теперь почему.
   - А Мольер тебе нравится?
   - Мы недавно читали в классе "Мещанина во дворянстве", и  мне  совсем  не
было смешно. И от "Лекаря поневоле" тоже.
   Таков был, в общем, один  из  этапов  наших  отношений.  Были  и  другие.
Несколько  позже  мы  говорили  о  Ламартине,  о  Викторе  Пого,  о   школах
романтизма, и я был поражен, обнаружив, что отец  знает  наизусть  множество
стихотворений Пого.
   Отцу, должно быть, казалось - ведь с возрастом время летит все быстрее, -
что эти наши разговоры были только вчера. И вот приходит к нему уже взрослый
юноша и объявляет, что скорей умрет, чем откажется от своей  любви.  У  меня
действительно сжимало горло, глаза блестели - я не лгал, я в самом  деле  не
колеблясь и без сожалений убил бы себя.
   Целые сутки я не прикасался к своим запискам, и так  случилось,  что  как
раз  вчера  у  нас  произошла  бурная  семейная  сцена,   при   которых   ты
присутствуешь не так уж часто. Не стану воспроизводить ее целиком: она  была
нелепа, глупа и в то же время отвратительна, и если я все же пишу о ней,  то
только потому, что она лишний раз показывает отношение взрослых к молодым.
   Началось все, как говорят англичане, "при безоблачном небе".  Было  около
часа дня. Мы сидели за завтраком,  светило  солнце,  у  всех  было  отличное
настроение, м-ль Огюстина выставила на окно свою герань. Не помню уже, о чем
мы говорили, о какой-то чепухе, и вдруг твоя мама, к моему удивлению - ибо я
совершенно забыл, что сегодня четверг, - спросила тебя:
   - Пойдешь со мной  к  тете  Арлетте?  Для  меня  было  новостью,  что  по
четвергам у моей сестрицы приемные дни.
   Я не принимал участия в разговоре. Ты спросил:
   - В котором часу?
   - Часам к пяти. Там будет кое-кто, с кем тебе стоило бы познакомиться.
   Я не терплю подобных аргументов, но  не  сказал  ни  слова  и  отнюдь  не
собирался как бы то ни было, влиять на тебя. Ты явно был в затруднении  -  я
хорошо знаю этот смущенный вид, который бывает у тебя и у твоих сверстников,
когда вам приходится.., нет, не устранить препятствие, но как-то его обойти.
   - Это меня не очень устраивает, мама.
   - Почему?
   - - Потому что мне еще нужно подготовиться  к  завтрашней  письменной  по
математике.
   - А если тебе взяться за это сразу после завтрака? С тех пор как ты  стал
взрослым юношей, твоя мать охотно появляется с тобой на людях. Я не  осуждаю
ее за это тщеславие. Только она не учитывает, что тебе-то ее друзья вовсе не
интересны и ты не получаешь никакого удовольствия от общения с теми  людьми,
которые собираются в салоне твоих дяди и тети, Я тоже чувствую себя у них не
в своей тарелке, правда по другим причинам, -  Ну  хорошо,  мама,  если  это
очень нужно, я пойду, хотя как раз сегодня мне это очень неудобно.
   Обычно, когда твоя мать отправляется на коктейль  к  моей  сестрице,  она
возвращается только к вечеру,  иной  раз  даже  звонит  по  телефону,  чтобы
садились за стол без нее Сегодня она вернулась  рано  и  вдобавок  в  дурном
настроении Зайдя в твою комнату, она  застала  там  твоего  нового  товарища
Запо. При нем она не сказала тебе ни слова, но за столом  дала  волю  своему
негодованию:
   - Знаешь, Ален, по какой причине Жан Поль не мог сегодня пойти со мной  к
своей тетке?
   Как всегда в подобных случаях, я принял отсутствующий вид.
   - Ты слушаешь меня?
   - Да, конечно.
   - Почему же ты молчишь?
   - Да потому, что мне нечего сказать.
   - Слышал ты, как сегодня за  завтраком  он  заявил,  что  ему  необходимо
готовиться к письменной по математике?
   - Да.
   - А знаешь, в чем было дело? Ты мягко вмешался в разговор:
   - Послушай, мама, я сейчас объясню папе...
   - Нечего объяснять. Застала я тебя с этим твоим новым товарищем,  который
похож на приказчика из галантерейного магазина? Застала или нет?
   - Но я...
   - Вы с ним заранее условились?
   - Я тебе...
   - Значит, ты прекрасно знал, что он должен прийти, и именно поэтому...  -
Она повернулась ко мне:
   - Больше всего меня возмущает его вранье, его предательская манера всегда
выкрутиться, сделать по-своему. А ты его еще защищаешь!
   - Я его не защищаю.
   - Но не становишься и на мою сторону. По-твоему,  это  очень  благородная
позиция?
   О нет, в глубине души я считаю не правыми обоих, и  особенно  ее,  потому
что она взрослая. Она забыла свою молодость, а я нет -  вот  в  чем  разница
между нами. Ведь я поклялся себе никогда не забывать о ней, и  мне  кажется,
до сих пор этой клятвы не нарушил.
   - Он врет, он изворачивается, он ускользает, как угорь, а ты смотришь  на
него с одобрением...
   Твоя мама не видит разницы между словами "одобрять" и "понимать"  и  даже
"оправдывать". В свое время она  тоже  обманывала  и  изворачивалась  -  как
обманывал я, как обманывают, вынуждены обманывать все  молодые,  потому  что
для них на всем лежит запрет.
   Каждый  их  порыв,  каждое  желание  наталкивается  на   запрещение,   на
категорическое "нельзя" - это мы, мы сами заставляем их обманывать нас.
   А ведь им, молодым, еще в большей степени,  чем  взрослым,  отвратительна
ложь, и они не прощают нам обмана, на который мы их толкаем,  опошляя  самые
невинные радости.
   В течение двух лет, что мы, я и  Мод,  были  вместе,  мы  вынуждены  были
беспрерывно лгать, каждое наше свидание было связано с трудностями,  которые
мы разрешали как могли - то есть ценою бесконечной лжи.
   Что было бы с нами, не случись того, что случилось к концу  второго  года
нашего знакомства, как раз на Рождество? Любили бы мы друг  друга  и  дальше
или, пройдя вмест