лавное действующее лицо трагедии, разыгравшейся в Ла-Рошели.
   С твоей мамой, которую в 1928 году я еще не знал, я познакомился позднее,
в  тридцать  девятом,  когда  трагедия  была   завершена   и   судьбы   наши
определились.
   Мы с ней уже не были неопытными юнцами - и мне и ей минуло тридцать, и  у
каждого было свое прошлое. Она честно рассказала мне о своем прошлом, я тоже
не скрыл от нее того, что произошло в Ла-Рошели.
   Если бы я не писал, а говорил, если бы я не был  почти  уверен,  что  эти
страницы попадут к тебе лишь через много  лет,  я  кое  о  чем  умолчал  бы.
Впрочем, я убежден, что поступил бы не правильно. Но зато в  соответствии  с
общепринятыми условностями, согласно которым мать в глазах детей должна быть
не живой женщиной, а каким-то непогрешимым  существом  Ты  ведь  не  станешь
меньше любить ее оттого, что о ней узнаешь. Один я рискую, рассказывая  тебе
о себе всю правду.
   В общем-то, пустячный случай, но из-за него  я  вынужден  вновь  прервать
свои воспоминания... Хочу сразу же написать о нем, потому  что  случай  этот
имеет непосредственное отношение к твоей маме  -  и  к  тебе,  попытавшемуся
вступить с ней в единоборство. Забавное совпадение, не  правда  ли?  Ведь  о
маме я писал и в прошлый раз, в пятницу, перед сном. Вчера была суббота,  мы
с ней ходили в театр, вдвоем, потому что  ты  так  редко  изъявляешь  теперь
желание  ходить  с  нами  куда-нибудь,  что  мы  перестали  тебя  звать.  Ты
отправился к товарищам на какой-то "сюрбум" - слово это возмущает твою маму,
хотя оно такое  же  нелепое  и  такое  же  французское,  как  слово  "party"
<Вечеринка (англ.)>, которое нынче в ходу у взрослых.
   Сегодня воскресенье, погода с утра чудесная,  и  хотя  на  дворе  ноябрь,
холодный воздух  свеж  и  солнце  яркое,  как  в  январе.  К  полудню  стало
пригревать, и м-ль Огюстина на несколько минут  выставила  за  окно  герань,
словно вывела на солнышко выздоравливающего.
   Твоя мама по воскресеньям всегда  более  нервна,  чем  в  остальные  дни,
потому что по воскресеньям не вся  прислуга  на  месте  и  ей  волей-неволей
приходится умерять свою активность, оставаясь утром дома. Г-жа Жюль, которая
ведет наше хозяйство, в эти дни свободна, а Эмили, хоть и не верит  в  Бога,
неукоснительно  пользуется  своим  правом  сходить  к  воскресной  мессе  И,
очевидно, чтобы мы не забывали об этом ее праве, она с самого  утра  наводит
красоту, будто  собралась  в  гости,  и  распространяет  вокруг  себя  запах
косметики, сладковатый и вместе с тем вызывающий.
   Обычно воскресным утром, а то еще и в субботу вечером обсуждается вопрос,
что мы будем делать после обеда Не может быть и речи, чтобы  провести  вечер
дома вдвоем Между тем улицы запружены  машинами,  у  театров  толпы  народа,
магазины закрыты, а с друзьями,  которые  в  это  время  года  охотятся  или
отдыхают в своих загородных домах, никак  не  связаться  Позвонив  двум-трем
приятелям и так никуда и не дозвонившись, твоя мама решила,  что,  на  худой
конец, можно провести сегодняшний вечер с супругами Трамбле. Ты  их  знаешь.
Доктор Трамбле, очевидно, не намного старше меня,  хотя  из-за  полноты  ему
можно дать все пятьдесят пять, к тому же он совсем не следит за  собой.  Его
жена, этакая сдобная булка, на несколько лет моложе его. Многие считают, что
они только о еде и думают.
   Может быть, и тебе они кажутся смешными со своими кулинарными  рецептами,
которые они обсуждают с видом заядлых гурманов; особенно  смешна  она  -  ее
седеющие волосы выкрашены в ярко-рыжий цвет, голосок пронзительный, и каждую
минуту она испускает какое-то невероятное кудахтанье - право, я  ни  у  кого
больше не слышал такого странного смеха.
   А знаешь, в их жизни тоже не  все  гладко:  у  них  несовместимые  группы
крови, они потеряли одного за другим четырех детей.
   Прийти к нам после  обеда  они  не  могли,  потому  что  Трамбле  сегодня
дежурит, но они пригласили нас к себе на улицу Терн  запросто,  по-соседски,
сыграть  две-три  партии  в  бридж.  Гостиная,  в  которой  они  нас  обычно
принимают, в остальные дни недели служит приемной, где ожидают  больные,  по
всем  углам  навалены  груды  журналов  и  тех  изданий,  которые  почему-то
встречаешь только в приемных врачей.
   Сегодня утром я не писал, у меня в самом деле была срочная работа.  Часам
к одиннадцати луч солнца, дотянувшись до моего стола, заиграл на  нем,  и  я
сразу же вспомнил, что писал тебе о темных и светлых периодах жизни.
   Мы уже садились обедать, когда зазвонил телефон и  мама  сняла  трубку  с
таким видом, словно ждала услышать что-то неприятное:
   - Алло!.. Да, это я... Да, он дома. Хочешь поговорить с ним?
   Я сидел далеко от телефона, но сразу же узнал рокочущие интонации  твоего
дяди Ваше.
   - К сожалению, это невозможно, Пьер. Мы с Аленом приглашены к друзьям  на
бридж и уходим сразу же после обеда.
   Мы  с  тобой  молча  сидели  перед  своими  тарелками   с   салатом,   не
притрагиваясь к еде, и пристально смотрели на солнечные блики,  игравшие  на
скатерти.
   - Так, понимаю... А нельзя отложить до завтра? Он что-то долго  объяснял,
она слушала, сосредоточенно глядя перед собой.
   - Да, конечно. Погоди минуту, сейчас я с ним поговорю.
   Она прикрыла трубку рукой:
   - Звонит Пьер, ему непременно нужно встретиться  с  тобой  сегодня  после
обеда, чтобы окончательно договориться  насчет  наследства.  Во  вторник  он
улетает в Англию и уже условился по  телефону  с  нотариусом  на  завтра.  Я
сказала, что мы приглашены на бридж, но он настаивает.
   Я пожал плечами. Эта история с наследством мне противна,  я  был  бы  рад
скорее покончить с ней.
   - Что  ж,  позвони  Трамбле,  скажи,  что  у  нас  неожиданно  изменились
обстоятельства, вот и все, - сказал я.
   - Как это похоже на Пьера! Предупредить в последнюю минуту!  Алло,  Пьер!
Ты  слушаешь?  Нам  страшно  неловко  перед  нашими  друзьями,  они  на  нас
рассчитывают, но раз уж нельзя иначе... Что? Что ты говоришь? Минуточку... -
Она обернулась ко мне:
   - Где мы встретимся? У нас или на набережной Пасси?
   Ей конечно, хотелось, чтобы встреча состоялась у Ваше, все-таки это  было
бы что-то вроде визита. Но я решительно сказал:
   - У нас.
   Кажется, она поняла почему и не  стала  настаивать.  Я  -  сын  покойного
Лефрансуа, Ваше - его зять, и только. Я зол  на  него  уже  за  то,  что  он
впутался в эту историю с наследством, которое не имеет к нему отношения, так
пусть по крайней мере соблаговолит явиться сюда. Видно, и он тоже это понял.
А то вообразил, что, если он известный, чуть ли не знаменитый писатель,  все
должны плясать под его дудку!
   Нравятся тебе такие  люди?  Соблазняет  подобная  карьера?  Приятно  тебе
сказать, когда ты застаешь товарища с его романом в руках или читаешь о  нем
в газетах:
   "А ведь это мой дядя!"?
   Мы с ним принадлежим к одному  поколению,  ведь  он  всего  на  четыре  с
половиной года старше меня. Человек поистине неуемный, все-то  он  успевает,
ко всему причастен - и к театру, и к кино, и  к  политике,  да  еще  состоит
членом множества комитетов...
   Даже  моя  сестра  Арлетта,  которая  в  начале  их   супружеской   жизни
довольствовалась тем, что покорно отстукивала на машинке его рукописи, и  та
к сорока годам вдруг возжаждала собственной славы и тоже  принялась  писать.
Печаталась сначала в женских журналах, потом и в других, так что  теперь  на
литературные приемы их приглашают  порознь  и  каждый  из  них  представляет
самого себя.
   У меня будет еще повод говорить о них, это неизбежно, ибо в трагедии 1928
года они были не только свидетелями. Пьер Ваше, только что женившийся  тогда
на моей сестре, был в ту пору начальником канцелярии в префектуре Приморской
Шаранты.  Четвертый  отдел,  вторая  канцелярия   (Общественные   работы   и
строительство)... Удивительно, как это я припомнил все эти названия,  я  был
уверен, что начисто их забыл...
   Это был рыжеватый блондин, худощавый, с недобрым  лицом.  С  тех  пор  он
несколько пополнел, но выражение лица не изменилось, и то, что у него теперь
совершенно голый череп, не старит его,  а  лишь  подчеркивает  это  недоброе
выражение.
   - Начинайте обедать, я только предупрежу Трамбле! Зато твоя мама, пишу об
этом без всякого раздражения, очень горда  своим  родством  с  человеком,  о
котором столько говорят, и огорчается, что он так редко у нас бывает,  а  по
правде говоря, не бывает вовсе, только при случае  посылает  контрамарки  на
генеральную или на премьеру.
   - Мой зять, ну да вы знаете, Пьер Ваше.., он во вторник улетает в Англию,
у него там выступления... Спасибо, Ивонна! Вы старые друзья,  с  вами  я  не
церемонюсь...
   Я предвидел, что кому-то придется платить за эту несостоявшуюся партию  в
бридж, но никак не ожидал, что это будешь  ты.  Я  был  уверен,  что  козлом
отпущения окажется Эмили, которая как раз подавала  на  стол,  распространяя
вокруг свой тошнотворный запах. Но мама вдруг обратилась к тебе.
   - А ты что собираешься делать после обеда? - спросила  она,  разворачивая
салфетку.
   - Не знаю, - отвечал ты рассеянно.
   - Пойдешь куда-нибудь?
   Ты удивился - по воскресеньям ты редко сидишь дома:
   - Вероятно.
   Должен  тебе  сказать,  ты  иногда,  да  вот  хоть   сегодня,   держишься
возмутительно. Я уверен, ты грубишь не нарочно, а то ли по наивности, то  ли
по рассеянности. Ты попросту не понимал,  почему  вдруг  тебе  задают  такие
вопросы - ведь обычно по воскресеньям никто тебя ни о чем не  спрашивает.  И
твое лицо сразу приняло упрямое выражение.
   - Вероятно или пойдешь?
   - Не знаю, мама.
   - В кино?
   - Может быть.
   - С кем?
   - Еще не знаю.
   - Не знаешь, с кем пойдешь в кино?
   Я-то хорошо помню себя  в  твои  годы  и  понял  тебя,  но  я  понимаю  и
раздражение  твоей  матери.  Взрослым  людям  трудно  поверить,  что   такой
великовозрастный балбес не знает, что станет делать через несколько часов. В
твои годы мне случалось  выходить  из  дому  без  всякой  цели,  и  я  почти
бессознательно шел туда, где  скорее  всего  мог  встретить  товарищей  -  к
ближайшему кино или кафе или на облюбованную нами улицу,  по  которой  можно
слоняться  взад-вперед.  Ни  с  кем  заранее  не   условливаешься,   никаких
телефонных звонков... А никого не встретишь - толкнешься  к  кому-нибудь  из
ребят, к одному, другому, пока кого-нибудь не застанешь дома. Так, во всяком
случае, бывало со мной.
   Ты ответил, не поднимая головы от тарелки:
   - Да, не знаю.
   - А куда ты вообще ходишь по воскресеньям?
   - Как когда.
   - Ты не хочешь нам сказать, где ты проводишь время?
   Ты все больше замыкался в себе, твои глаза стали совсем черными:
   - Я повторяю: как когда.
   Одно из двух - или у девушек все иначе, или твоя мама забыла  собственную
молодость, потому что она упорно  продолжала  настаивать,  не  понимая,  как
необходима юным своя, потаенная жизнь. Кстати, когда пяти  лет  ты  пошел  в
школу и  по  вечерам  я  спрашивал  тебя,  что  ты  там  делал,  ты  отвечал
односложно:
   - Ничего.
   - У тебя нет друзей?
   - Почему? Есть.
   - Кто они?
   - Не знаю.
   - Что вам сегодня объясняли?
   - Разное.
   Уже тогда у тебя была инстинктивная потребность в собственной  жизни,  не
подвластной контролю.
   Очевидно, если хорошо подумать, именно с этой потребностью ни  одна  мать
не может примириться.
   - Нет, ты слышишь, что он мне отвечает, Ален?
   - Слышу.
   Что я мог еще сказать?
   - И ты считаешь в порядке вещей,  чтобы  шестнадцатилетний  мальчишка  не
желал сказать своим родителям, где и с кем он проводит время?
   - Но послушай, мама... - начал ты, должно быть уже готовый уступить.
   Слишком поздно! Фитиль был подожжен, уже  ничто  не  могло  предотвратить
неминуемый взрыв.
   - Я имею право, слышишь ты, это даже мой долг - требовать у тебя  отчета,
раз твой отец не считает нужным тобой заниматься.
   Ты спросил, слегка побледнев:
   - Я должен докладывать тебе всякий раз, как иду в кино?
   - А почему бы и нет?
   - И всякий раз, как иду к товарищу или...
   - Да, всякий раз.
   - Ты знаешь молодых людей, которые это делают?
   Вы оба были накалены до предела.
   - Надеюсь, что так поступают все, во всяком случае все приличные  молодые
люди.
   -  Значит,  среди  моих  товарищей  нет  ни  одного  приличного  молодого
человека.
   - Потому что ты плохо выбираешь себе товарищей. Так  вот,  имей  в  виду:
пока ты живешь в нашем доме, ты обязан отдавать нам отчет в каждом...
   У тебя задрожала нижняя губа, совсем как в  детстве,  в  минуты  сильного
волнения. Я всегда знал, что в эти минуты ты готов  заплакать  и  только  из
гордости сдерживаешься. Ты редко плакал при нас, помню, лишь однажды -  тебе
было года три - я обнаружил тебя плачущим в стенном шкафу, где мы,  очевидно
нечаянно тебя заперли. Ты тогда крикнул мне сквозь рыдания: "Уходи!  Я  тебя
не люблю!" И когда я стал вытаскивать тебя из шкафа, ты брыкался, а потом  в
бессильной ярости вцепился зубами мне в руку. Помнишь, сынок?
   В этот раз ты не стал кусаться - ты только вдруг  стремительно  поднялся,
напряженный, не зная еще, что сейчас будешь делать.  Нерешительно  посмотрел
на нее и наконец выдавил:
   - В таком случае я уйду немедленно.
   Ты подождал с  минуту,  думая,  что  тебя  начнут  удерживать,  но  мама,
ошеломленная  твоей  выходкой,  молчала.  Я  же  тщетно  делал  тебе   знаки
успокоиться - ты не смотрел в мою сторону.
   Теперь тебе ничего не оставалось, как уйти  из  столовой,  и,  уходя,  ты
вдобавок хлопнул дверью, а потом ринулся в свою комнату.
   - Нет, ты слышал? - бросила мне твоя мать.
   - Да.
   - Я всегда тебя предупреждала. Вот плоды твоего воспитания.
   Я молчал, а бедняга Эмили, сбитая с толку, стояла в недоумении, не  зная,
убирать ей со стола или нет.
   - Подавайте десерт, Эмили, - сказала мама и, обращаясь ко мне, добавила:
   - Ты молчал. Ты слушал его с сочувственным видом. Потому что, я знаю,  ты
ему сочувствуешь. Ведь сочувствуешь, да?
   Не мог я сказать ей "да". Но я не хотел лгать и не сказал "нет".
   - Надеюсь, по крайней мере, ты  накажешь  его  хотя  бы  за  то,  что  он
позволил себе так со мной разговаривать. И будь я на твоем месте,  я  прежде
всего запретила бы ему уходить сегодня из дому.
   Я встал.
   - Куда ты?
   - Пойду скажу ему.
   - Что скажешь?
   - Что запрещаю ему уходить из дому.
   - Будешь его утешать, конечно.
   - Нет.
   - Будешь, будешь, не словами, так всем своим видом.
   Я не ответил и вышел из комнаты. Дальнейшее тебе известно, если только ты
еще помнишь - я все забываю, что ты, вероятно, будешь читать это через много
лет.
   Ты лежал на своей постели, очень длинный, уткнувшись в подушку. Но ты  не
плакал. Ты узнал мои шаги - и не пошевелился.
   - Послушай, сын...
   Ты слегка повернул голову, ровно настолько,  чтобы  освободить  рот;  мне
виден был лишь твой утонувший в подушке профиль.
   - Я не хочу, чтобы вы со мной разговаривали: ни ты, ни...
   - Я пришел сказать, что запрещаю тебе сегодня выходить.
   - Знаю.
   Мы  молчали,  и  скрип  пружинного  матраса   в   этой   тишине   казался
оглушительным. Я колебался, должен ли я еще  что-нибудь  сказать,  когда  ты
произнес немного хриплым голосом:
   - Я никуда не пойду.
   Пожалуй, за все шестнадцать лет, что мы живем рядом, никогда мы  не  были
так близки. И хотя окна твоей комнаты выходят во двор и она довольно темная,
в  моей  памяти  она  навсегда  останется  словно  озаренной  солнцем  этого
воскресного дня.
   Украдкой я ласково коснулся твоего плеча и вышел,  бесшумно  затворив  за
собой дверь.
   - Что он сказал?
   - Он останется дома.
   - Он плачет?
   Я хотел было солгать, потом все же сказал:
   - Нет.
   Часа в четыре - мы уже некоторое время беседовали в  гостиной  с  Ваше  и
моей сестрой - я, шагая взад и вперед по комнате, шепнул, проходя мимо твоей
матери:
   - Ты не забыла о Жан Поле?
   Она вопросительно взглянула на меня. Глазами я показал  ей  на  окна,  за
которыми уже садилось солнце. И спросил одними губами: "Да?"
   Она поняла.
   - Сейчас, - сказала она и вышла. Те двое - у них детей нет, и они  их  не
хотят - растерянно переглянулись. Я только сказал:
   - Небольшая семейная драма.
   И налил в стаканы виски: Ваше и моя  сестрица  пьют  только  виски  -  из
снобизма или в самом деле предпочитают его другим напиткам, это уж их дело.
   Когда мама вернулась в гостиную, у нее было умиротворенное лицо.
   - Он сейчас зайдет поздороваться с вами, прежде чем уйти, - сказала  она,
обращаясь к ним.
   И потом еще некоторое время избегала встречаться со мной взглядом.
   Когда ты ушел, прерванный разговор  возобновился,  но  я  больше  молчал,
поскольку защиту наших интересов взяла на  себя  мама,  которая  делала  это
лучше, чем сделал бы я.
   Пьер Ваше зарабатывает больше меня, да и сестрица моя,  грех  жаловаться,
тоже неплохо зарабатывает, но живут  они  не  по  средствам,  так  что  твоя
тетушка не раз забегала ко мне на  службу  перехватить  деньжонок  до  конца
месяца - правда, последние два года этого не случалось.
   Еще когда мы хоронили мою мать. Ваше спросил меня с невинным видом:
   - Ты, я полагаю, не собираешься жить в этом домишке?
   Я не мог ответить, что собираюсь, потому что действительно не собирался -
уже давно парижане не выезжают на лето в Везине.
   В то время дедушка твой был еще жив; и тем не менее мне стало известно из
надежного источника - работая в страховой компании, многое  узнаешь,  -  что
твой дядя  связался  с  компанией  по  продаже  недвижимости,  имея  в  виду
возможную продажу виллы.
   Он не подозревал, что мне это известно. Я и сегодня промолчал,  когда  он
заявил:
   - Один мой приятель, весьма, кстати,  деловой  человек,  спрашивал  меня,
каковы наши намерения. Он уверяет, что  сейчас  благоприятный  момент  -  за
виллу могут дать хорошую цену.
   Твоя мама,  хотя  я  не  говорил  ей  о  том,  что  мне  стало  известно,
многозначительно взглянула на меня - она сразу смекнула, в  чем  дело.  Сама
вилла в ее теперешнем состоянии мало чего стоит, зато она имеет определенную
ценность из-за земельного участка. На улице, где она  стоит,  вокруг  старых
домов уже возвышаются новые шестиэтажные здания.  Здесь  собираются  создать
современный ансамбль, а для этого понадобится снести виллу "Магали".
   Хотя здесь умерли мои родители, я примирился с этой  необходимостью,  вот
только никак не мог справиться со своим лицом - на протяжении  всего  нашего
разговора оно было таким же отчужденным, как твое, когда ты сегодня бунтовал
против своей матери.
   Понятно, почему Ваше так хлопочет и так заинтересован в этой продаже: мне
говорили,  что  компания  обещала  ему  в  качестве  комиссионных  некоторое
количество акций.
   Вместе с Ваше твоя мама прикидывала стоимость дома,  выискивала  способы,
как обойти закон и поменьше заплатить казне.
   Договорились, что завтра мы идем к нотариусу. Поскольку отец  не  оставил
завещания,  его  имущество  должно  быть  разделено  поровну  между  мной  и
Арлеттой.
   Все это и само  по  себе  было  довольно  неприятно,  но  окончательно  я
накалился, когда Ваше, держа в руке стакан с виски, начал небрежным тоном:
   - Да, нам  нужно  еще  договориться  о  книгах,  ведь  прочее  имущество,
очевидно, пойдет с торгов?
   "Прочее имущество", которое собирался продавать с торгов твой дядя, - это
те немногие вещи, среди которых отец и мать провели последние свои годы.
   -  За  исключением  маминого  ночного  столика  с  инкрустациями,  -   не
постыдилась вмешаться сестра, - мама мне его давно обещала. Я не  взяла  его
тогда, после ее смерти, но теперь...
   - Тебе известно, Ален, что этот столик был  обещан  Арлетте?  -  спросила
меня твоя мать. Я ответил сухо и решительно:
   - Нет!
   - Но послушай, Ален! Ты вспомни, когда мы еще жили в Ла-Рошели...
   - Нет!
   - У