дети, - сказала она, ласково улыбаясь нам.  -  Я
буду читать журнал в дороге".
   Элла разразилась слезами. "О, - рыдала она, это не для дороги. -  Это
на тот день, когда вы пойдете в ад за язычество!" Мой острый  интерес  к
Богу особенно возрос, когда я начал понимать, сколь  значительную  часть
времени Он тратит, хлопоча об одном маленьком мальчике - обо мне.  "Богу
не понравится, если ты сделаешь это, Уильям - говорила мать. "Не ешь яб-
локо в постели, Уильям, Бог все видит". Я никак не мог понять, когда Бог
отдыхает от своих забот. Я спрашивал папашу, но он посоветовал мне спро-
сить отца Хогана. "Я за это церкви плачу, - сказал он. - Пусть отрабаты-
вают деньги".
   Отец Хоган же посоветовал спросить у  папаши,  поскольку  он  человек
честный и боится Бога. Чего не знал отец Хоган, так это  того,  что  мой
отец - человек, который боится и вопросов о Боге Однажды  ночью  видение
вновь посетило меня. Только теперь я был достаточно взрослым, чтобы  все
хорошенько запомнить. Отец сказал, что причина этому - четыре сандвича с
пикулями и пинта клубники, которые я съел, и отказался обсуждать эту те-
му. Мать сказала: "Запиши все подробно, дорогой, потом придешь и почита-
ешь мне".
   Прежде чем обсудить какой-то  трудный  или  щекотливый  вопрос,  мать
очень часть велела нам, детям, пойти в свою комнату и записать все очень
тщательно, чтобы мысли прояснились в наших головах. Это позволяло матери
выкроить немного времени для своей работы. Иногда она говорила:  "Попро-
буйте изложить все это стихами, в рифму, чтобы звучало  красивее,  когда
вы будете читать это маме".
   Мать понимала детей лучше, чем отец. Иметь дело с отцом бывало выгод-
но, и ты мог получить, что хотел, если не опасался извержения вулкана  в
тот момент, когда его терпение наконец лопалось, и он  кричал:  "Ох,  да
ладно!" Матушка всегда видела тебя насквозь и говорила "нет" так  нежно,
что ты никогда не мог взбунтоваться, как бы тебе этого ни хотелось.
   Тем не менее, я потерял доверие к матери с тех пор, как она, примерно
двумя годами ранее, обманула меня. Она предостерегала меня от  озорства,
говоря "У меня глаза на затылке!" Я верил ей, потому что, как бы тихо не
крался я к буфету, мать, даже не поворачиваясь от мойки, говорила "Поло-
жи назад печенье, Уильям!" Она могла увлеченно шить, сидя в углу, спиной
к парадной двери, как угодно шуметь, но, если ты пытался прокрасться  по
лестнице на улицу, она окликала тебя:
   "Не выходи, пока не сделаешь домашнее задание, дорогой".
   И я решил, что у нее и впрямь глаза на затылке. А еще я решил их уви-
деть.
   Однажды после обеда, когда она задремала, я тихо подкрался  к  ней  с
ножницами.
   Осторожно я выстриг часть волос на затылке. На затылке  не  оказалось
вообще никаких глаз, но зато какие изумленные глаза  были  на  ее  лице,
когда проснувшись, она увидела меня, стоявшего рядом с ее волосами в ру-
ке.
   Она рассказала об этом отцу. "Ребенок ненормален", - заключила она.
   "Спасибо за сенсацию", - проворчал отец.
   Наконец я закончил описывать подробности моего видения,  спустился  к
ней и все прочитал. Прежде чем я начал, отец встал и вышел из комнаты. У
меня до сих пор хранится этот старинный документ, в котором детскими ка-
ракулями описан прекрасный сияющий образ, явившийся мне и принесший  та-
кой покой и восторг, какие нельзя описать словами.
   "Кто это был?" - спросил я.
   "Возможно, друг - сказала мать. - Ты действительно видел его или  ду-
маешь, что видел?" "Я видел его".
   "Ты спал или проснулся?" "Спал. Иначе я бы спросил, кто он такой".
   "А как он выглядел?" "Он был весь белоснежный, сияющий и  прекрасный,
и он поманил меня рукой".
   "Что он еще сказал?" - спросила она.
   Он сказал: "Я жду тебя. Ищи меня. Будь как Петр. Рыбачь".
   Я бы сказал, что мать встревожилась, потому что спокойствие  давалось
ей с трудом. В ту же ночь сквозь вентилятор в полу я следил за  отцом  и
матерью, которые сидели за кухонным столом. Они думали, что я сплю.
   Мать сказала: "Я по-настоящему беспокоюсь, Фрэнк.  Возможно,  ты  был
прав.
   Возможно, это видение означает, что он может уйти от нас".
   Это было для меня новостью. И я, к своему ужасу, понял,  что,  говоря
"уйдет", мать имеет в виду "Уйдет совсем", как однажды  в  расцвете  лет
"ушел" Большой Дядя Роберт. Ночью я вообще не спал. Раз кто-то придет за
мной, я должен быть начеку.
   Несколько дней мне было совсем тошно. Я мало разговаривал и не  выхо-
дил играть. Я сидел в своей комнате и боялся. Я чувствовал,  что  обязан
быть дома, когда придет гость. Я распрощался со всеми друзьями. Я  отдал
свою бейсбольную рукавицу Марджи Келли, которая сильно мне нравилась.  Я
отдал ее даром.
   "Это прощальный подарок", - сказал я ей.
   "А куда ты уходишь? - спросила она удивленно.
   Я проглотил комок в горле. "Ужасно далеко". Так всегда говорят ковбои
в фильмах в "Народном театре", а больше я и не знал, куда можно уйти.
   "Куда далеко?" - спросила она.
   "Просто далеко".
   "Далеко-далеко от Дулута?" Я кивнул. "Гораздо дальше.  И  никогда  не
вернусь назад". Марджи обрадовалась.
   "Тогда можно я возьму твои роликовые коньки?" Я отдал их ей.  Я  ждал
две недели, но никто за мной не явился. В конце концов я  забрал  коньки
обратно. Я снял их однажды вечером на улице прямо с ног Марджи.
   "Тебе хватает нахальства, - сказал я ей, - кататься,  хотя  мое  тело
еще не остыло".
   Я решил, что лучше пойду и расскажу деду о моем  видении  и  об  этом
"уйти". Может быть, он все растолкует. Я не думал, что видел Бога. Он не
казался столь величественным, хотя и был прекрасен. Дед отгребал снег от
дверей амбара, когда я пришел. Я не терял времени. Я рассказал ему о ви-
дении.
   "Ты когда-нибудь видел что-то подобное?" - спросил я его.
   "Нет. Но хотел бы".
   Дед двинулся вокруг сарая через глубокий снег. Я шел по  его  следам,
делая гигантские шаги.
   "Что ты делаешь?" - сказал он.
   "Иду по твоим следам".
   Дед будто испугался. "Ладно, выбирайся из них. Они не годятся , чтобы
ходить по ним. Делай свои собственные следы и делай так,  чтобы  по  ним
можно было пройти".
   "А как ты думаешь, Бог оставляет следы?" - спросил я.
   Дед засмеялся. Он сказал, что я напоминаю ему школьника, который взял
карандаш и начал что-то усердно чертить. Учитель спросил, что он там ри-
сует. Бога, ответил тот. Учитель засмеялся и сказал, что никто не знает,
как выглядит Бог. Мальчик ответил: "Когда я закончу - буду  знать".  Де-
душка разразился взрывом смеха. Он любил свои шутки больше чужих и  час-
тенько смеялся над ними больше, чем они того заслуживали.
   Когда я заворачивал за угол амбара, чтобы идти домой, он швырнул  мне
сзади за шиворот снежок.
   Только еще одному человеку, Элле, я рассказал о видении.
   Это было ошибкой. Наверное, она была завистлива, и поэтому с того мо-
мента у нее появились все виды снов и видений.
   "Твой человек приходил ко МНЕ в МОЙ сон этой ночью", - гордо  хваста-
лась она.
   Это казалось сомнительным. "Как он выглядел?" "Он  был  высокий,  как
сосна, и глаза, как две больших миски".
   Я знал, что она выдумывает. За завтраком она всем рассказывала:
   "Сияющий человек Уильяма являлся этой ночью ко мне".
   Отец промахнулся мимо тоста и намазал маслом свою ладонь.
   "Это замечательно, дорогая, - сказала мать. - Запиши все это как сле-
дует для нас и прочти за обедом".
   Элла была полна энтузиазма. "Он был длинный  и  тощий,  на  нем  было
длинное черное пальто и высокая черная шляпа, у  него  черная  борода  и
очень печальные глаза".
   Моя сестра Фрэнсис кивнула. "И он повторял снова и  снова:  "...  во-
семьдесят семь лет назад наши предки...".
   Все понимали, что Элла говорит неправду. Я слышал, как  отец  говорил
матери, что хотел бы знать, не сочинял ли и я.
   "Это единственный раз, - говорил он, когда большая жирная  ложь  была
бы желанной и осталась бы безнаказанной".
   Однажды в воскресенье я не пошел в церковь, рискуя  навлечь  на  себя
смертный грех. Вместе с дедом мы поехали в его кабриолете на берег  Мис-
сисипи. Там был ужасный шторм, и все дома людей, живущих по берегам, за-
топило. Дедушка помогал им спасать вещи. Мы работали до позднего вечера.
Когда мы вернулись, дедушка получил взбучку от бабушки, а я был  отправ-
лен наверх, в постель, прежде, чем пришел домой отец и смог со мной раз-
делаться. Я понимал, что на этот раз будет не разговор "мужчины с мужчи-
ной", не легкий ивовый прут - это будет ремень для правки  бритвы.  Отец
махал этим ремнем так, словно колол дрова, иногда теряя в  своей  работе
чувство меры, и, казалось, не мог определить, достаточно ли уже  получил
мальчик, чтобы исправиться. Но что было даже хуже - так это  его  манера
подниматься по ступенькам. Его ноги играли на этих ступеньках с  большим
чувством, чем даже мистер Тилли на церковном органе по воскресеньям. Ша-
ги отца по ступенькам всегда были ужаснее самой порки. Иногда по  утрам,
когда он по два раза окликал нас, а мы все не вставали,  он  взбегал  на
несколько ступенек самым устрашающим образом. "Я поднимаюсь за  вами,  -
говорил он. - И если я поднимусь, вы пожалеете". И  он  скакал  на  одну
ступеньку вверх и вниз, поднимая шум на весь свет, делая вид, что  взби-
рается наверх. Я вылетал из постели, как метеор, и попадал прямо в  брю-
ки. Как то поутру отец был в особенно хорошей форме. "Если вы не  подни-
метесь в пять минут, - сказал он, я приду и вытащу вас за шиворот!"  Че-
рез десять минут он сказал: "Я иду!" Звучание ступеней было столь внуши-
тельным, что я почувствовал гордость за отца.
   Я засмеялся и окликнул Эллу: "Это неплохо. Это звучит, как будто отец
подходит прямо к комнате". Я поднял глаза. "Доброе утро, папа!"  Теперь,
когда я пропустил воскресную службу, я ждал в своей  комнате  "отеческих
шагов судьбы" снова. И они прозвучали.
   "Давай-ка покончим с этим", - сказал он.
   "Да, сэр".
   "Это причинит мне большую боль, чем тебе".
   "Но в другом месте".
   За это я заработал несколько добавочных ударов, но  как  только  отец
закончил "бить в литавры", как называла это Элла, я спустился и  присое-
динился в амбаре к дедушке. Он сидел на ящике с овсом.
   "Присядь, сынок", - сказал он.
   Я покачал головой. "Пока не буду".
   Дедушка сочувственно кивнул. "Ты думаешь, что если бы  соврал  насчет
того, где мы были сегодня, то имел бы теперь у себя в штанах более удоб-
ное седалище, верно?"
   - Я кивнул. Дед засмеялся. - "Лучше быть  потрепанным,  но  гордым  -
сказал он мне.
   - "Вот в чем характер. Забудь свой огузок. Ты сделал доброе дело, по-
могая этим людям на реке".
   Дедушка быстро взглянул на дверь амбара, будто увидел там тень бабуш-
ки, а потом сказал: "Конечно, молиться тоже хорошо.  Но  так  же  хорошо
можно молиться и за работой. Не хочу, чтобы ты думал, будто твой  старый
дед не верит в молитву, потому что я верю. Но есть разные пути.  Сейчас,
если я опущусь на колени, чтобы сделать это, Бог скажет мне:  "Мэл  Ваг-
нер, ты - старый лицемер. Встань с колен и отправляйся-ка резать свиней.
Пусть молиться тот, кто умеет. А ты ступай, помоги тем  людям  на  реке,
слышишь?" "Бог действительно говорил тебе это?" - спросил я его.
   "Именно это бы Он и сказал".
   Дед дал мне мягкую подушку из повозки. Я очень  осторожно  присел  на
нее. Я любил запах его одежды, его морщинистые щеки с  редкими  колючими
бакенбардами, которые царапались, когда он обнимал меня.  В  амбаре  был
мир, который принадлежал только деду и мне. Я любил каждую минуту,  про-
веденную здесь, аромат сухого клевера и люцерны,  когда  дедушка  бросал
вилами сено в кормушки; пыль, которая щекотала горло; сладко-кислый  за-
пах упряжи; мне нравилось, как прядали ушами лошади, издавая тихое  ржа-
ние, и беспокоились, когда мы гремели крышкой ларя с овсом; нравились  и
дружеские тычки, которыми награждал меня старый упитанный Принц, когда я
прикасался щекой к его бархатным теплым ноздрям; иногда я похлопывал его
по шее и следил за лучами солнечного света, проникающими сквозь  щели  в
стенах амбара, словно маленькие прожектора, нити которых играли с части-
цами танцующей пыли.
   Перед тем, как  я  отправился  этой  ночью  домой,  дед  одарил  меня
объятьем медведя-гризли и оцарапал бакенбардами. "Никогда  не  прекращай
задавать вопросы",
   - сказал он мне. Затем он взял с меня клятву, что провалиться мне  на
этом месте, если я прекращу. "Это все равно, что учиться", - сказал  он.
- "Когда ты станешь старше, ты бросишь задавать вопросы и будешь  прини-
мать все как есть, а это, что ты принимаешь так, как есть, обычно не так
уж и хорошо, в конце концов. Вот что важно, сынок. Спрашивай.
   Где-то должно быть нечто лучшее, чем то, что  мы  имеем.  Однажды  ты
поймешь смысл твоих снов. Надеюсь, что буду рядом, когда это случится. Я
ведь и сам что-то искал больше семидесяти лет".
   В этот момент в дверь амбара постучался отец, давая мне  понять,  что
наше совещание закончено.
   Г Л А В А 4. ЖДЕТ НА НЕБЕ ПИРОГ, КОГДА ВЫЙДЕТ ТВОЙ СРОК На  следующее
утро, когда, позавтракав, я встал из-за стола, отец велел мне вернуться.
   "Куда ты думаешь идти?" "К дедушке".
   Голос отца был суров. "Сними шапку. Ты остаешься дома".
   "Но дедушка берет домой несколько овец, и он сказал, что мог бы  дер-
жать ягнят".
   "Ты остаешься дома, и кончено".
   "Почему?" "Потому что я так сказал, вот почему".
   Я не видел деда целую неделю. Виноват в этом был я сам. Не нужно было
говорить матери с отцом, о чем мы беседовали с дедом воскресным вечером,
вернувшись с разлившейся реки. По пути я насчитал семь церквей и поинте-
ресовался у деда, как может Бог каждое воскресное утро посещать  их  все
сразу.
   "Очень просто", - сказал он. - Бог как воздух. Он  повсюду.  Ты  ведь
дышишь воздухом здесь, в повозке, а лошади дышат им снаружи".
   "А Бог бывает в какой-нибудь церкви дольше, дед, и любит ли он их все
одинаково?" Дед задумался. "Не знаю, - сказал он. - Не  думаю,  чтобы  у
Бога был резон заводить любимчиков. Для тебя и  меня  эти  маргаритки  -
желтые и белые, а васильки
   - синие, и этим они отличаются. Но для Бога они просто цветы, и  пока
они растут и цветут, он никуда не сует свой нос, и  не  принимает  ничью
сторону.
   Бог велик. Вот только его создания уничижают Его".
   Когда я рассказал отцу за обеденным  столом,  как  дед  называл  одни
церкви одуванчиками, а другие алтеем, он решил, что это  очень  забавно.
Потом я сказал, что дед считает - Бог очень добр и щедр, и ему все  рав-
но, в какую церковь ходит человек, если тот любит Бога и своих братьев.
   Глаза отца сделались ледяными: "Что это за Бог такой, о котором  тебе
толкует дед?" "Он не такой далекий и страшный, как в церкви",  -  сказал
я.
   "Я слышал, как дед разговаривает с Ним. Когда он приходит утром в ам-
бар, он говорит Богу: "Доброе утро! Я вижу, вы ночью приглядывали за ло-
шадьми. Весьма обязан, сэр. Теперь вы можете  немного  вздремнуть,  а  я
погляжу за ними остаток дня".
   Я был отправлен в постель без обеда. Отец считал, что  дед  оказывает
на меня плохое влияние, поэтому нам было запрещено видеться целую  неде-
лю. На закате надо было выскользнуть из окна спальни, проползти по крыше
дровяного сарая и спуститься по клену. Мать взяла  с  меня  обещание  не
встречаться с дедом и не разговаривать с ним, но она не говорила, что  я
не могу пойти к амбару и поглядеть на него. Я  стоял  возле  изгороди  и
смотрел сквозь доски кормушки, как дед ведет лошадей на  водопой.  Когда
старый упитанный Принц проходил мимо, я почти коснулся его.  Принц  тихо
заржал и высунул ко мне свой нос. Глаза деда глядели прямо на  меня,  но
он дернул Принца за узду.
   "Трогай, - скомандовал он. - Давай к поилке. Нет там ничего в кормуш-
ке".
   И тогда я понял, что дед, должно быть, тоже получил инструкцию не об-
щаться со мной. Когда лошади были напоены и вернулись к амбару, я  спус-
тился к мосту через Миссисипи. Я сидел там и смотрел на  воду,  пока  не
село солнце. Я наблюдал за бревнами с лесопилки Свансона,  плывущими  по
реке. Я воображал, что это огромные корабли, и что дед - капитан на  са-
мом большом из них, а я - его первый помощник, и мы плывем в Новый Орле-
ан искать спрятанные сокровища. Солнце обернулось большей тыквой и прев-
ратило воду реки в апельсиновый сок.
   Я услышал, как лошадь и повозка въезжают на  мост.  Это  были  дед  и
Принц. Я сдержал обещание, данное матери, соскользнув  с  края  моста  и
спрятавшись под ним.
   Дед остановил повозку прямо надо мной.
   "Кто здесь?" - крикнул он. Я не ответил. Довольно  скоро  я  услышал,
как он говорит: "Н-но! Н-но! Трогай  Принц!"  -  и  повозка  загрохотала
прочь.
   На следующее утро я услышал шум дедушкиной повозки возле дома и  под-
бежал к окну.
   Я увидел, что он машет мне, и махнул в ответ. Он выехал на новой  уп-
ряжке серых в яблоках, и я понял, что он хочет показать мне, как здорово
они выглядят. Ночью я взял у матери лист бумаги и карандаш, и начал  пи-
сать деду письмо. Было нелегко придумывать, что сказать.  Я  начал  так:
"Дорогой дед, я, конечно, хотел бы придти к тебе домой поиграть...".
   Тут сморил меня сон. Мать пришла поправить мне одеяло. Я проснулся  и
увидел, что она читает письмо. В ее глазах были  слезы.  Я  притворился,
будто сплю. Мать опять подоткнула мне одеяло и крепко обняла  меня.  Она
поцеловала меня ночью и взяла письмо с собой. Я выкарабкался из  постели
и нацелил свои глаза в вентилятор.
   Мать показывала письмо отцу. Отец подошел к  телефону  и  сделал  два
длинных и два коротких звонка. Он звонил дедушке. Я вернулся в  кровать.
Я больше не мог держать раскрытыми уши, чтобы подслушивать. Они тоже ус-
тали и закрывались вместе с глазами. На следующее утро мать сказала, что
все в порядке, и я опять могу идти к деду. Кто-то, наверное,  сообщил  и
деду, что он тоже может приходить ко мне, потому что, как только я выбе-
жал за дверь, то увидел, что по дороге катит дедушкина  повозка,  запря-
женная Принцем и Бьюти. Они поднимали симпатичные облачка пыли.
   "Тпр-р-р-у!" - крикнул дед, громче, чем обычно. Он протянул мне  свою
руку. - "Я еду посмотреть больную кобылу Тэмэрек-Свамп. Как  у  тебя  со
временем?" "Полагаю, что смогу помочь ей", - сказал я ему.
   Я уселся рядом с ним. Дед передал мне вожжи.
   "Трогай, Принц! Бьюти!" - завопил я.
   Дед похлопал меня по колену, царапнул мою щеку бакенбардом  и  громко
засмеялся.
   "Вот какая штука, сынок, - сказал он мне. - Я могу говорить с тобой о
Боге сколько угодно, но церкви мы с тобой оставим в покое".
   Мы миновали старую заброшенную железнодорожную станцию Су-Лайн  преж-
де, чем дед снова заговорил. Закончил он так:
   "Я думаю, тебе нужно сделать только одно, сынок, -  прочесть  Хорошую
Книгу самому. Увидишь, что из этого выйдет". Он привлек меня к себе. "Но
не переставай задавать вопросы и следуй своему сердцу, слышишь? Иначе не
сбудутся твои мечты".
 
   Дед велел мне остановить повозку. Он спрыгнул вниз,  хромая,  пересек
дорогу, перебрался через редкую изгородь, и исчез с моих глаз. Я уже по-
думал идти за ним, как он снова появился, торопясь назад  к  повозке.  В
руке он держал шляпу, и она была полна замечательной,  крупной,  красной
клубники. Мы ели ее с огромным удовольствием, проезжая по  старой  приб-
режной дороге. Дед сплевывал хвостики на круп  Бьюти,  и  та  потешно  и
быстро дергала складками шкуры, будто отгоняла садящихся на нее мух. Она
махала хвостом, почти задевая дедово лицо. Он хохотал  вовсю.  Он  снова
передал мне шляпу с ягодами. "Сыновья Сэма Кригера годами воровали арбу-
зы с моего участка, и будет справедливо, если я расквитаюсь с ним  этими
ягодами".
   А потом дед рассказал мне одну историю. Жил да был,  -  начал  он,  -
один маленький мальчик. Вместе со своей семьей и друзьями он  заблудился
в долине тьмы. А потом совершенно случайно он нашел фонарь. И  когда  он
зажег его, каждый в темной