долине увидел свет и подошел ближе. И, светя,
маленький мальчик повел людей из долины тьмы вверх по горной тропе. Пер-
вая сотня последовала за ним, потом тысяча, потом десять тысяч.  Огляды-
ваясь, он видел, что все больше людей шло за ним. И чем больше их  было,
тем больше он был доволен собой и своим делом. Он стал оглядываться  все
чаще, чтобы видеть, скольких он вел из темноты - так горд  был  он,  что
так много людей идет за ним. Но он споткнулся и уронил  фонарь,  который
подхватил кто-то рядом. Толпа перешагнула через него, поднимаясь на холм
и оставила в пыли. Ведь все шли вовсе не за ним, так? Они шли за светом,
а он был брошен во тьме".
   "Таков мир, сынок, - сказал дед. - Это долина тьмы. Если ты  обретешь
свет, никогда не спотыкайся и не оставляй его. И всегда помни, что ты не
много значишь сам по себе, если не светишь. Мы - как воздушные  шары,  и
душа, которая светится в каждом из нас, подобна воздуху внутри шара. По-
ка душа не заполняет шар, он просто сморщенная и бесполезная штука".
   Когда мы переехали Рипл-Ривер и повернули на Тэмэрэк-Роуд, две собаки
выбежали со двора Джими Питерсона и залаяли на лошадей. Дед наклонился и
залаял на них в ответ. Собаки были так удивлены, что остановились посре-
ди дороги, повернулись и побежали назад.
   Стайка воробьев вспорхнула  с  дороги,  когда  приблизились  Принц  и
Бьюти, и спряталась на больших дубах возле  лесопилки.  Стадо  Холстейна
лениво пило на берегу реки. Большое желтое солнце шло за нами  прямо  по
середине дороги. Копыта лошадей шлепали по мягкому грунту, и упряжь поз-
вякивала в ритм дедушкиному голосу, пока он развлекал окрестности:
   "Ждет на небе пирог, когда выйдет твой срок.
   Когда выйдет твой срок - ждет на небе пирог..."
   Г Л А В А 5. ХОРОШАЯ КНИГА И ПЛОХОЙ МАЛЬЧИК Я послушался  дедушкиного
совета и начал читать Библию. Я нашел это чересчур трудным и  почти  уже
сдался на милость детектива Ника Картера, когда мне сказали, что  читать
Библию самостоятельно не поощряется. С того момента все  превратилось  в
"должен". Я перескакивал через главы, ища сияющего  белого  человека  из
моих снов. Когда отец услышал, что я читаю оба Завета -и Ветхий,  и  Но-
вый, он совсем растревожился.
   "Я не хочу, чтобы мальчик сделался религиозным фанатиком",  -  сказал
он матери. - "Во всяком случае - прежде, чем он  вырастет.  С  меня  до-
вольно видений".
   Когда отец заставал меня читающим Библию, он забирал ее  у  меня.  Он
спрятал оба наших экземпляра, поэтому я занял один у Сафида Филлипса. Он
с трудом отыскал книгу у себя на чердаке, в нее никто не  заглядывал  со
времени первого причастия его дедушки.
   Я начал читать по ночам в постели. Отец этого не одобрил. Он  сказал,
что по ночам молодые люди должны спать. Я ответил "Да, отец". Я произнес
это губами.
   Про себя я сказал: "Если ты не поймешь меня, отец, я закончу  Фараона
и его колесницы, которые поглотило Красное Море, вечером ...в  постели".
Так началась великая религиозная война между мной и отцом. Я думаю,  что
если бы вокруг Бога не разводили такой таинственности, я  бы  сдался  на
Книге Бытия, но отец так упорно отваживал меня  от  чтения,  что  я  по-
чувствовал - там должно быть что-то особенное. Он  открывал  дверь  моей
спальни, говоря "Пора спать, сын", протягивал руку и выключал свет,  ос-
тавляя меня застрявшим на Аароне и золотом тельце.
   Конечно, мне не нравились такие дела, поэтому на цыпочках  я  вылезал
из кровати, говоря про себя: "Пора читать, отец", и снова включал свет.
   Потом отец высовывал голову из своей спальни и видел свет в моей  за-
мочной скважине. В тишине ночи он взрывался своей сынопугающей  сиреной:
"Уильям!" Я чуть не лез на стену. Я вылетал из кровати, тушил свет и ны-
рял обратно под одеяло: "Ух! Щелк! Вжик!" "Ты  звал  меня,  отец?"  Отец
звал. Он оглашал мне уйму интересных вещей. Затем я начал вешать  одеяло
на дверь, чтобы свет не проникал в замочную скважину и  щели.  Это  дало
мне четыре чудесных ночи "безотцовщины". Я продвинулся до Ноя и ковчега.
Ковчег обосновался на горе Арарат, скрипя деревянной обшивкой,  когда  я
вдруг осознал, что скрип этот исходит из гостиной. Отец! Он шел по кори-
дору на цыпочках, в одних носках.
   Я все понял, потому что он наступил на доску в  гостиной,  которую  я
расшатал, и она заскрипела. От этого скрипа встали дыбом мои  волосы,  и
меня, чудесным образом, выстрелило, как пулю, из постели -  я  сорвал  с
двери одеяло, выключил свет и влетел назад в кровать:  Ух!  Дерг!  Щелк!
Вжик!
   Отец тихо открыл дверь. Он негромко позвал: "Уильям?" Ответа не было.
Отец закрыл дверь и ушел в свою комнату, производя "отцовский шум".
   На следующий день я выдрал из моей математики внутренности и  вставил
в обложку Библию. После небольшого усилия она вошла прекрасно. Отец  был
весьма удивлен и обрадован, когда этой ночью зайдя в мою спальню, увидел
меня, штудирующим математику. Он разрешил не выключать свет  на  полчаса
дольше. Он решил, что я начал новую жизнь. Я начал главу о Навуходоносо-
ре в земле Вавилонской. Но через несколько дней отец что-то  заподозрил.
Так усердно я никогда раньше не занимался уроками.
   "Ты даже не записываешь арифметических задач, сын?" "Нет", - сказал я
ему. - "Я решаю их в уме".
   Я понял, что лучше бы было взять обложку от  учебника  истории.  Отец
знал, что в математике я не соображаю. Он подошел прямо к кровати.
   "Давай я помогу тебе с какой-нибудь задачкой", - предложил он.
   Я почувствовал, что у меня словно отнялись ноги,  а  сам  я  сделался
пустым. Я мигом сунул книгу под подушку и выпалил: "Нет, отец, я  должен
сам выполнить это задание".
   Взгляд отца гонялся за моим по всей комнате, прежде чем поймал его. Я
был уверен
   - он видит сквозь мою голову, сквозь подушку, сквозь обложку  матема-
тики - видит "Даниила во львином логове". Отец не сказал ничего,  но  во
взгляде его кое-что было. Это был: "ты-заплатишь-за-это-позже"-взгляд Он
смерил меня тем же самым ледяным взглядом еще раз и отправился спать.
   Когда на следующее утро я вышел из ванной, то обнаружил, что моя  ма-
тематическая Библия исчезла из тайника под подушкой. И  я  сказал  себе:
"Не делай вид, будто не знаешь, кто мог ее взять". Когда я  сел  завтра-
кать, то увидел, что отец читает ее. Он опустил книгу, посмотрел  мне  в
глаза и испортил вкус бекона и яиц.
   "Математика, - заметил он холодно, - изменилась с тех пор, как я  был
ребенком".
   "В самом деле?" - с интересом сказал я, в надежде, что  это  действи-
тельно так, и что я просто глупо ошибался, решив, что крыша может  обру-
шиться на меня в любую минуту. Она обрушилась.
   "Возьмем эту интересную задачу на деление  столбиком,  -  сказал  он,
указывая в книгу. - Вот здесь, - Иезекииль, глава 38, стих 21  и  22.  -
Отец громко прочитал:
   "... меч каждого человека будет против брата его... моровою  язвой  и
кровопролитием, и пролью на него и на полки его... всепотопляющий  дождь
и каменный град, огонь и серу". Отец поднял глаза. "Не  слишком  ли  это
кровожадно?"
 
   "Да нет, ничего", - сказал я ему с энтузиазмом. - "Подожди,  что  бу-
дет, когда ты доберешься до следующей главы. Им  придется  семь  месяцев
хоронить мертвых - повсюду трупы!" Я посмотрел отцу в лицо и потерял ин-
терес к жизни. Отец сказал, что ремня для бритвы не будет, но  какого-то
наказания это заслуживает. Он спросил, что предлагаю я. Я предложил  все
забыть и начать сначала. Он сказал, что согласен, но только если  я  за-
помню, что он поручал мне кое-какую работу: наколоть на неделю дров, вы-
чистить подвал и гараж, вымыть все окна и прибрать на чердаке.
   "Насколько я знаю твои темпы, - сказал он, - это займет тебя  на  ме-
сяц".
   Тем не менее, на следующий день я играл в бейсбол, так как сделал все
за полдня.
   Отец был поражен. Он сказал матери, что похоже, я наконец чему-то на-
учился. Так и было. Я научился этому, пока чистил чердак.  Я  догадался,
что могу спустить с чердака длинный электрический шнур с патроном  прямо
к себе в комнату. Это значило, что я теперь мог читать в постели  с  за-
пасным огнем, когда отец даст мне сигнал к "затемнению".
   Я считал, что нет никаких шансов обнаружить этот  огонь,  потому  что
пустил шнур вдоль труб, по стене, и провел прямо в кровать. Мать решила,
что я, наконец, исправился - я слышал, как она говорила отцу: "Случилось
что-то удивительное.
   Уильям каждый день готовит себе постель".
   Ночью я делал чудесный маленький тент из одеяла, а потом под  просты-
нями и покрывалами зажигал электричество. В своем вигваме я мог  читать,
сколько душе угодно. Отец не мог увидеть, даже если входил прямо в  ком-
нату, что он часто проделывал по ночам. Я прочел все, вплоть до Наума  и
пророчеств насчет "последних дней", когда повозки  побегут  быстро,  как
автомобили, и будут с фарами, и движение станет  таким  затруднительным,
что машины будут толкать  друг  друга  на  улицах,  точь-в-точь  как  на
Майн-стрит, когда там играет оркестр. Это волновало и пугало.
   Однажды ночью я погрузился в Новый Завет, и первыми словами, попавши-
мися мне на глаза, были: " ... и его лицо сияло как солнце, и одежды его
были белы, как свет".
   Это был мой сияющий человек! Я издал вопль,  подскочил  в  постели  и
дернул свой добавочный провод так сильно, что произошло короткое замыка-
ние, и во всем доме погас свет. Я спрятал шнур и вышел в гостиную помочь
отцу, пытающемуся понять, что же такое стряслось. Я  с  трудом  дождался
следующей ночи, чтобы вернуться к своему чтению. Я сосредоточенно изучал
текст. Чем дольше я читал, тем больше уверялся, что видел во сне Мессию.
Это был Христос. Он вернулся и ждал меня где-то. Я не сомневался в этом,
читая слова:
   "Я ухожу, но вернусь снова".
   "Вы увидите Сына Человеческого, грядущего во славе Отца".
   "Когда ОН, Дух Истины, придет, он поведет вас к Истине".
   Это было то, что надо!
   Я понимал, что если соприкоснусь с Духом Истины, он приведет  меня  к
разгадке моего видения. На следующее же утро я спросил отца,  где  может
быть Дух Истины.
   Отец опустил утреннюю газету. "Ну, - сказал он. - Одно время я думал,
что Теодор Рузвельт может быть, обладает им, или даже Тафт, но теперь  я
убежден, что все политики виляют, как берега Миссиссипи. Если кто-то  из
них и близок к истине, так это только Вудро Вильсон".
   "Я имею в виду Дух Истины в Библии", - объяснил я.
   "Ты звала меня, Этель?" - закричал отец, оставляя  на  своей  тарелке
два весьма неплохих яйца, которые я и съел.
   Я читал под своим тентом в необыкновенном покое и безопасности  целую
неделю. Я старался найти в Библии побольше о сияющем белом образе. А по-
том пришла ночь большого взрыва. Это был понедельник.  Я  это  запомнил,
потому что моя учительница, мисс Поппенбург, задержала меня после  школы
и заставила написать на доске двести раз: "Я не должен приходить в школу
с живыми лягушатами в кармане".
 
   Я только что вернулся к Давиду и Голиафу. Это была великая битва, и я
был так заинтересован, кто же окажется побежденным, что не услышал,  как
в комнату тихо проскользнул отец и подошел к самой кровати. Обычно  вся-
кий раз, когда отец наступал на расшатанную доску в коридоре, я выключал
свет. Но отец поступил очень нечестно. Он  приколотил  скрипящую  доску,
так что я ничего не услышал, когда он проник в мою комнату.
   Я был так огорчен тем, что Давид не попал в Голиафа из пращи, что  не
слышал, как отец приблизился к краю кровати. Отец  же,  заглянув  в  мою
комнату, удивился, что за странное зарево исходит из-под одеяла. А я был
беспечен. Потом отец медленно приподнял край одеяла и уставился на меня.
Давид как раз готовился напасть на гиганта Голиафа. Разумеется, я не по-
нял, что это лицо отца. Я не рассчитывал увидеть его здесь.  Я  даже  не
смотрел на него, когда он сказал: "Ну?" Его глаза глядели  так  яростно,
что я решил, будто это и есть Голиаф. Я швырнул книгу, завизжал  и,  как
Давид, выстрелил из своей пращи. Я махнул проводом и стукнул отца  прямо
между глаз шестидесятиваттной лампочкой.
   Получился громкий взрыв. Отец закричал, пытаясь схватить  меня,  вце-
пился в постельное белье, и, накрывшись им с головой, упал на пол.
   Элла появилась на сцене первой. Она услышала взрыв и примчалась.  Она
начала истерично плясать около дверей.
   "Он застрелил его! Он застрелил  его!  Отец  застрелил  Уильяма  нас-
мерть!" Мать бегом спустилась в гостиную. Она зажгла свет  в  спальне  и
увидела меня, съежившегося от страха, у стены, на дальнем краю  кровати.
Отец все еще пытался пробить себе путь из одеял. Следующие  минуты  были
очень мучительны. В особенности, когда мать распутала отца, и он  пополз
по полу ко мне. Отец обвинил меня в намеренной попытке ослепить его.
   "Я думал, что ты Голиаф", - сказал я.
   Глазами он стал похож на циклопа. Мать охладила его пыл, и  вместе  с
Эллой они помогли ему вытащить стеклянные осколки из волос и бровей.
   "Я только хотел изучить, что написано в Библии", - сказал  я  матери,
пытаясь привлечь ее на свою сторону.
   "Тогда ступай и спроси отца Хогана", - заорал отец. "Я за  это  плачу
церкви.
   Пусть отрабатывает деньги".
   "Однажды я отправлюсь бродить по свету и расскажу людям о Боге. Как я
смогу это сделать, если не буду учиться?" "Учись днем, дорогой", - посо-
ветовала мать. - "Это сохранит тебе здоровье и уменьшит счет на свет".
   Отец сказал матери, что готов немедленно  оплатить  мое  кругосветное
путешествие, если я отправлюсь уже утром.
   Потом он взял с меня торжественное обещание под мое слово чести,  под
страшную клятву, под риск лишиться нового футбольного мяча, что я никог-
да - если хочу остаться его сыном, есть его хлеб, жить под его крышей  -
не буду включать электричество, чтобы читать в постели, никогда,  никог-
да; я принял его условия.
   Элла была разочарована. "Я думала, он его застрелил", - сказала она.
   Отец взял с меня обещание еще дважды, прежде чем ушел. Потом он  про-
демонстрировал свое доверие ко мне, сняв мой добавочный шнур с  чердака;
сошел вниз и вынул предохранитель из распределительного щитка. И еще по-
весил на него замок.
   Освещение в моей комнате было на одном предохранителе вместе с кухон-
ным, так что, когда вся компания собралась на следующий вечер  играть  в
карты и есть сандвичи, отцу пришлось спуститься вниз, чтобы открыть  щи-
ток. Только он потерял ключ. Поэтому он взял ножовку у отца Сафида  Фил-
липса, пошел и распилил замок.
   Шум был пронзительный и неприятный. Так об этом  рассказывали.  Я  не
знаю. Я был занят тем, что держал обещание, данное отцу - ни в коем слу-
чае не включать электричества, чтобы читать в постели. Я не слышал пиле-
ния, потому что отправился в постель читать о своем "сияющем  человеке".
Я читал под одеялом при свете отцовского карманного фонарика.
   Г Л А В А 6. ПРИДИТЕ ВСЕ БАНДИТЫ!
   Через несколько лет мы переехали в Кросби, штат  Миннесота.  Дед  был
против того, чтобы мы уезжали. Он сказал, что  Кросби  такой  маленький,
что даже сельдерей там должен стоять дыбом, чтобы не вылезать за городс-
кую черту.
   К Рождеству мы все впали в уныние. Отец заявил, что для семьи из шес-
ти человек слишком накладно ехать назад к деду. Мать с ним  согласилась,
но все же продолжала укладывать чемоданы. Отец было пытался настоять  на
своем, но в конце концов обнаружил, что  уже  стоит  на  платформе  Нор-
тен-Пасифик, направляясь к деду.
 
   Дед взял меня за покупками в тот же самый день, как мы приехали.  Два
дня шел снег, и я понял, что будет замечательное белое Рождество. Мы по-
ехали в центр города в санях, запряженных Бьюти, из ноздрей которой, как
два гейзера, валил пар. Дед был круглым, как яблоко, и  весьма  румяным.
Все лицо его было в веселых морщинках, каждая из которых  изгибалась  на
свой лад, когда он смеялся. Дядя Клифф говорил, что дед - это самолетный
мотор, приделанный к велосипеду. Мне всегда казалось, что дед встает еще
затемно, и, поддев на виллы, поднимает солнце. Он любил распевать во все
горло, подъезжая на повозке или в санях прямо к кухонной двери, чтобы  я
мог разгружать бакалею, не выходя наружу, через окно.
   Когда собиралось общество "Женская Помощь", он пел  особенно  громко.
Он любил шокировать их.
   Деду было около семидесяти, но если  ты  спрашивал,  в  каком  смысле
"около", он отвечал, что это не твое дело. "Кроме того, говорил он дове-
рительно, вставая раньше солнца, используя каждую  минуту  дня,  усердно
работая до ночи и ложась в постель, когда все только идут с полей, я  на
самом деле прожил не семьдесят, а сто сорок лет. Это  и  есть  мой  воз-
раст".
   У деда было больное сердце - еще с  той  поры,  как  ему  исполнилось
двадцать лет.
   Когда он черпал лишнюю добрую порцию жирной подливы, бабушка  говори-
ла: "Вспомни, что доктор говорил тебе о твоем сердце, Мэл".
   Дед уплетал и демонстративно захватывал еще одну полную ложку.  "Док-
тора! Я пережил их уже троих, и с этой молодой клистирной трубкой  будет
то же самое".
   Если кто-нибудь неодобрительно смотрел на него, пока он угощался оче-
редной свиной отбивной, он смеялся и говорил: "Не стоит хмуриться. Я ем,
что мне нравится. Если я умру, так умру, но я не умру голодным".
   Дед повернул ко мне и сказал: "Сынок, не связывайся с докторами, пока
ты в трезвой памяти. Все они думают об одном - резать, резать, резать".
   "Да, дедушка".
   "У меня пока все на месте, чем наградил меня добрый  Господь,  но  не
было ни одного из них, кто бы не пытался отхватить от меня что-нибудь  с
помощью ножа".
   "Ешь свой обед, Мэл", - посоветовала бабушка. Она была прооперирована
четырежды и гордилась этим.
   "Не отклоняйся от темы, Бесс, - сказал дед. - В тебе уже  больше  но-
жей, чем в ящике со столовым серебром, а каждая испорченная штука, кото-
рую они вынули, были лучше новой".
   "Перестань!" "Доктора! - шепотом проворчал дед. - Тебе еще нет и  не-
дели от роду, как они вынимают свои ножи, чтобы отхватить  конец  твоего
."..
   "Мэл!" "Это факт. И если бы я тогда был способен говорить, они никог-
да не заполучили бы этого".
   Иногда дед играл со мной в крибэдж. Он жульничал. Он говорил, что де-
лает это потому, что я слишком хороший игрок, и он просто уравнивает си-
лы. Временами он вынимал свой альбом с фотографиями и  показывал  мне  в
нем скаковых лошадей. Это я любил больше всего. Он только  что  приобрел
двух новых рысаков - лощеного вороного  иноходца  по  имени  Тропикал  и
крупного гнедого рысака Дакара.
   "Этот Дакар сможет обойти Дэна Пэтча", - сказал он мне.
   Дед каждый год участвовал на своих лошадях в гонках  на  Миннесотских
ярмарках. Я всегда сопровождал его. Самым замечательным был  год,  когда
он выиграл на Дакаре золотую медаль. Не упоминая уже о деньгах,  говорил
он мне. Служащие ипподрома ежегодно уверяли деда, что он  слишком  стар,
чтобы участвовать в гонках на двуколках. Они предлагали, чтобы он позво-
лил своему сыну Клиффорду участвовать в гонках новичков. Дяде Клиффу бы-
ло тридцать пять. Дед сказал: "Нечего молокососам участвовать  в  гонках
на моих лошадях. Они нуждаются в опытной руке".
   Распорядители неохотно  записывали  его,  но  предупреждали,  что  он
участвует в скачках последний год, ради его же блага, слишком  он  стар.
Когда дед проезжал на Дакаре мимо трибун по направлению к месту  старта,
толпа издавала необыкновенный рев.
   "Как вам это нравится? - говорили все. - Рип-Ван-Винкль вернулся и на
этот год!"
 
   Дед выглядел замечательно в своем зелено-белом шелковом  одеянии.  Ты
никогда бы не догадался, что у забора он оставил свои костыли, и ему по-
могли сесть в коляску. Дакара он содержал в удивительной  форме,  но  за
несколько дней до гонок он переставал Дакара чистить и скрести и  совсем
не заботился о его внешнем виде.
   Дакар выглядел неважно. Чем хуже он выглядел, тем громче смеялся дед.
   "Бедный старина Сэм Кларк, - говорил он. - Этот жалкий  гнедой  бу