джи! Я весь в думах о тебе, Марджи.
   Это было правдой уже три дня и три ночи.
   Я всем расскажу, что люблю тебя.
   Не забудь, что ты мне обещала.
   Я дом купил и кольцо, и все остальное...
   Стоп, повеса, предостерег я себя. Ты отец трехлетнего сына и пятилет-
него сына.
   Хорошо строить воздушные замки, но не жить в них.
   Во время последнего вальса она сказала: "Я кое-что хочу тебе сказать.
Это может тебя удивить".
   Удивить меня! Подожди, пока я выложу новости о моем семейном  положе-
нии. Я знал, что ей не сказать ничего такого, что бы перевесило это.
   Она мне улыбнулась. "Ты интересуешься религией?" Я  чуть  не  выронил
ее. Она все-таки меня удивила.
   "Только не эту минуту", -- сказал я откровенно.
   "Ты заинтересуешься, когда услышишь, в чем дело", -- сказала она  ве-
село.
   Я выразил сомнение.
   "Я знаю, что в тот момент, когда ты смотрел на меня через  окно  сту-
дии, между нами возникло что-то важное. С тех пор я все хотела тебе  это
сказать. Поедем куда-нибудь и поговорим об этом".
   Мы поехали на пляж. Некто подготовил великолепные декорации для  этой
сцены:
   полная луна, мягкий песок и ласковые волны. Мы оставили радио в маши-
не включенным. Это был Хэл Кэмп в отеле Дрейка, и Скинни  Иннис  выводил
тремоло в "Ночи и дне" так, как только он это умеет. Я взял руку  Марга-
рет и как бы невзначай поинтересовался:
   "Что случилось с твоим бриллиантовым кольцом?" "О,  это!  --  сказала
она с легким смехом. И это было все, что она сказала об этом
   -- вплоть до сегодняшнего дня.
   Я часто думал, кто был этот бедняга, и втыкал ли он булавки в тряпич-
ную куклу, похожую на меня. Я решил, что был недостаточно честен, и  что
она может захотеть вернуть кольцо на место, когда  все  узнает,  поэтому
сказал прямо: "У меня двое сыновей".
   Я ожидал, что лава извергнется из Везувия. Но извержения не  было  --
было значительно холоднее.
   "Но жены нет", -- добавил я быстро.
   "Мальчики -- это прекрасно, -- сказала она. -- Я всегда хотела  иметь
пятерых".
   Я подумал, что, вот бы ее пятеро включали двух моих. Это было  прият-
ная мысль.
   Постпенно я успокоился и рассказал ей все о дедушке, Миннесоте и сво-
ем видении.
   Она была очень удивлена.
   "Как странно! -- сказала она. -- Это было примерно в то время,  когда
он был в Миннеаполисе".
   "Кто?" "Абдул-Баха".
   "Кто?" "Сын Бахауллы".
   "О! -- сказал я, совершенно озадаченный, -- это все объясняет.  Ничто
не может внести такую кристальную ясность, как откровенный ответ".
   "Извини, -- сказала она, смеясь. -- Бахаулла был основателем Веры Ба-
хаи".
   "Имя звучит по-восточному".
   Она расмеялась. "Конечно. А как, ты думаешь, звучало имя Иисус  Хрис-
тос для римлян? Как Джон Смит?" Еще пять минут назад я элегантно  подво-
дил разговор к теме любви и брака, а теперь неожиданно оказался в  сере-
дине Нового Завета.
   Я сказал себе: "Осторожнее. Эта Далила может остричь тебя".
   Я прервал разговор, подняв ее с песка.
   "Я, пожалуй, пойду домой, -- резко сказал я. -- У меня  рано  переда-
ча".
   "Конечно". -- Ее глаза глядели еще дружелюбно, но с обидой.
   Мы оба молчали, пока автомобиль скользил вдоль Лэйкшор-Драйв.
   Как я мог объяснить, не оскорбив ее чувств,  что  единственная  тема,
которую мне никак не хотелось обсуждать в эти дни, это религия.
   Я говорил об этом нетерпеливо и с энтузиазмом многие  годы  со  всеми
подряд, но встречал только все более прохладный прием, и, наконец,  счел
весьма разумным компромисс, который позволил нам с дедом  воссоединиться
так много лет назад: "Вы можете говорить о Боге, но не трогайте церкви".
   Я внимательно изучал каждую религию, секту, культ и верование,  какие
только смог обнаружить на Востоке и на Западе. Сначала я надеялся  обна-
ружить где-нибудь нечто, что выведет меня на тот удивительный  образ  из
моего сна, или, по крайней мере, объяснит его значение. Искал я  напрас-
но, со все убывающим интересом, пока, в конце концов, не был сыт религи-
ей по горло. И я бросил это.
   Три года я никому не говорил о  своем  видении.  Сегодня  вечером  --
впервые, и рассказал я об этом Маргарет только потому, что хотел,  чтобы
она знала обо мне все, прежде чем я предложу ей выйти за меня замуж.
   Ночь отражала мое настроение. Луна исчезла,  спрятавшись  за  темными
тучами.
   Вскоре начался дождь. Я включил  "дворники".  Они  монотонно  ширкали
взад и вперед, и в такт им, я мысленно говорил:
   "Проклятье!" Я зажег сигарету. Неожиданно  в  моей  памяти  вспыхнули
слова деда, произнесенные им в день, когда он привел доктора, чтобы  тот
в первый раз взглянул на меня. Я все рвался поиграть с  Джимми  Миддлто-
ном, несмотря на то, что он болел свинкой.
   Дед сказал: "Нет". Я прокрался через заднюю дверь к Миддлтонам, и был
выставлен из дома. Я приставил лестницу к стене и влез в спальню Джимми.
Мы сыграли три партии в шашки. Он  проиграл,  но  наверстал  свое  впос-
ледствии. Вскоре мои щеки надулись, как главный парус галеона. Когда дед
привел в мою комнату доктора, он сказал: "Я хочу, чтобы ты  познакомился
с моим свиноголовым внуком".
   Неужели и теперь я был свиноголовым? Тут я ничего не мог поделать.  Я
оставил машину у подъезда Маргарет.
   "Прости", -- сказал я.
   "Ничего. Ты можешь взять до утра машину".
   "Нет, спасибо, -- сказал я сдержанно. -- Я люблю гулять под дождем".
   "Я дам тебе плащ".
   "Не беспокойся".
   "Подожди здесь, -- настаивала она. -- Пожалуйста". Она быстро взбежа-
ла по ступенькам. Вернулась она без плаща, но в руки мне  сунула  книгу.
"Прочти это, -сказала она мне. -- Мне кажется, ты найдешь здесь кое-что,
что крепко удивит тебя".
   Несмотря на мою холодность, она держалась, как ни в чем не бывало. Ее
глаза были теплы и светились каким-то внутренним счастьем.
   Она выглядела так соблазнительно, что я забыл про свое  настроение  и
наклонился, чтобы поцеловать ее.
   "Не сегодня, -- сказала она. -- Я слишком взволнована из-за того, что
ты прочтешь эту книгу". Потом она наклонилась сама и, неожиданно поцело-
вав меня, побежала назад вверх по лестнице.
   Этот незаслуженный поцелуй согревал меня по дороге домой,  но  он  не
мог сохранить меня сухим. Мое состояние отрешенности лучше всего переда-
ют мои слова, которые я произнес, когда обнаружил, что промок до  нитки.
Я вдруг остановился в дверях и сказал: "О Господи! Что я сделал  с  пла-
щом, который она дала мне?" Я бросил книгу на кровать и переоделся в пи-
жаму. Я сделал сэндвич из маринованного, с укропом, огурчика и французс-
кой булки, и чашку крепкого черного кофе. Когда  я  залезал  в  кровать,
книга упала на пол. Я было о ней совсем забыл.
   Я поднял ее и начал листать. Это был  текст  публичного  выступления,
которое дал Абдул-Баха во время своего визита в Америку из Святой  Земли
накануне Первой Мировой войны.
   На внутренней стороне форзаца было посвящение Бахаулле от Льва  Толс-
того, который писал: "Весь мир ищет решение своих проблем. Здесь, в  Ак-
ке, есть Узник, Бахаулла, у которого имеется ключ".
   "Ладно, -- сказал я скептически сам себе, -- посмотрим".
   Я начал читать. Примерно в два часа я понял, почему Маргарет так раз-
волновалась, когда я упомянул о своем детском видении. Меня словно прон-
зило током, когда перевернув одну из страниц, я увидел дату: 20  сентяб-
ря, 1912 год.
   Это были те самые день и год моего первого видения!
   Абдул-Баха выступал в Миннеаполисе, штат Миннесота, в тот день.
   Он выступал совсем недалеко от маленького городка, в котором я жил  я
увидел видение. Я читал слова, сказанные им, очень внимательно.  Было  в
них что-то смутно знакомое. Он призывал человечество искать  истину  са-
мостоятельно и не идти по стопам тех, кто принимает все вслепую.
   Я закрыл глаза и увидел нашу старую комнату с  зелеными  вельветовыми
шторами, выцветшими обоями и потертым диваном. Отец отложил свою  утрен-
нюю газету, подхватил меня и усадил верхом себе на ногу. Я играл  в  ло-
шадки, и он мчал меня в Банберри-Кросс.
   "Человек приходил в эту ночь", -- сказал я ему.
   Отец засмеялся. "Кто приходил?" "Человек".
   "Что за человек?" "В моем сне".
   Я был ссажен, не доехав до Банберри-Кросс. Отец был расстроен.
   "Этель! -- позвал он. -- Он опять про это".
   Мать торопливо вошла. "Что тебе не нравится?" Отец уже  надевал  свой
пиджак. "Он снова видел во сне этого сияющего человека".
   Мать бережно подхватила меня и поцеловала. "Конечно, он видел".
   Онав нежно прижала меня к себе.
   "Нас всех посещают скверные сны".
   "Это был хороший сон", -- сказал я ей.
   "Как выглядел человек?" -- спросила она.
   "Я не знаю".
   "Что он говорил?" "Он сказал: "Не следуй по их стопам".
   Мать отпустила меня. Отец обернулся в дверях.
   "Слава Богу, я работаю в шахте и не прихожу, пока совсем  не  стемне-
ет".
   На следующее утро отец брился, когда я вошел в ванную.
   "Как меня зовут?" -- спросил я его.
   Мы раньше часто играли в эту игру. "Тебя  зовут,  --  сказал  он,  --
Уильям Бернард Патрик Майкл Теренс Сирз".
   "Тогда почему он назвал меня Петром?" "Кто?" "Человек".
   "Что за человек?" "Человек, который приходил ко мне во сне".
   Отец порезал бритвой подбородок. "Этель!" Мать возникла словно  ниот-
куда. Она была очень терпелива со мной.
   "Ты уверен, что он назвал тебя Петром, дорогой?" Я кивнул.  "Он  ска-
зал: Рыбачь, как Петр".
   В это утро отец ушел на работу с лицом, выбритым наполовину. Он велел
матери отвести меня к доктору до его возвращения домой.
   Я отложил книгу Маргарет, поднялся и сделал себе  чашку  кофе.  Потом
снова начал читать. Позже в этот же день Абдул-Баха выступал в  Сент-По-
ле, по другую сторону реки. Он призывал  человечество  быть  как  "рыбак
Петр" в их неколебимой вере и энергично вылавливать души людские.
   Будь как Петр!
   Я положил книгу. Сна не было ни в одном глазу.
   Г Л А В А 16. ДОБРОДЕТЕЛЬНЫЕ СКРЯГИ, ЩЕДРЫЕ КЛЕВЕТНИКИ И  ДРУЖЕЛЮБНЫЕ
ВОРЫ.
   Утром первым делом я попытался дозвониться до Маргарет, но она не от-
вечала. Я знал, что она ежедневно слушает мою утреннюю передачу, поэтому
попробовал передать сообщение с помощью музыки.
   Я исполнил:
   1. Марджи 2. Все любят мою Маргарет  3.  Маргарет,  моя  Маргарет  4.
Прости меня 5. Прости меня, я заставил тебя плакать Плакать я ее не зас-
талял, я заставлял ее смеяться, но я знал, что она поймет мои извинения,
если услышит. Около десяти часов я получил телеграмму:
   "Прощаю. Надеюсь, тебе понравилась книга. Люблю. М".
   Я тотчас же позвонил ей. Ответа не было. В полдень я выехал. Я  хотел
взять другую книгу и извиниться лично. Ее соседка  по  комнате  отворила
дверь, когда я постучался в квартиру.
   "Маргарет нет", -- сказала она.
   "Где же она?" "Она уехала в школу Бахаи".
   "А где эта школа?" "Которая именно?" "О, Господи, а сколько  же  их?"
"Одна в штате Мэн, одна в Мичигане, одна в Колорадо и еще одна  в  Кали-
форнии".
   "В какую же отправилась она?" "Я не знаю".
   Я уверен, что она знала, но получила специальное задание держать меня
в неопределенности. Я это заслуживал, потому и не стал  настаивать.  Она
предложила мне чашку чая и сказала, что Маргарет должна возвратиться че-
рез месяц. Наше получасовое общение открыло мне глаза. Месяц назад я был
ведущим на церемонии университетсокго банкета для ученых,  исследовавших
первый подводный взрыв атомной бомбы на атолле Бикини. Один из  них  так
ответил на мой вопрос об относительности:
   "Видите этого весьма лысого доктора на том конце стола?" "Да".
   "Вы согласны, что волос у него совсем немного, не так ли?"  "В  самом
деле, совсем мало".
   "Но если вы найдете пяток волос в этом супе, вы скажете: В этом  супе
чертовски много волос. Верно? Это и есть относительность".
   Двадцать четыре часа назад я и не слышал о бахаи. Теперь я узнал, что
бахаи есть в каждой стране, на каждом острове, и школы их -- повсюду.
   Соседка Маргарет протянула мне книгу. На ее личике было очень  забав-
ное выражение. "Маргарет оставила это для вас. Она сказала,  что  вы  за
ней зайдете".
   Маленькая чертовка!
   "А как вы догадались, что это именно я?" -- поинтересовался я.
   Ее соседка улыбнулась. "О, вы не слишком высокий, не слишком темново-
лосый, не слишком красивый -- но вы в порядке".
   Когда она открыла дверь, чтобы впустить меня, она сказала: "Чем вы на
самом деле интересуетесь -- книгой или  голубыми,  как  яйца  малиновки,
глазами?" Я покраснел. Она засмеялась. "Без глаз тут не обошлось".
   Я ответил честно. "Сначала на сто процентов это были яйца  малиновки,
но теперь и то, и другое поровну".
   Я прочитал книгу в ту ночь. На следующий день за завтраком я стал об-
суждать ее с Маллиганом. Он сказал:
   "Прошу тебя! Не за едой".
   Ни от кого из друзей я не получал ощутимой поддержки.
   "Мне кажется, ты говорил, что сыт религией по горло?"  "Не  религией,
-- ответил я, -- а тем, во что превратили религию".
   "Напиши мне точный отчет, но не торопись. Я собрался на гольф,  а  не
на исповедь.
   Передай мне клюшку номер девять".
   Я передал ему номер семь, и он промахнулся. Так ему и надо.
   Один из самых близких мне друзей ("для твоего же блага, Билл") сказал
мне доверительно: "Забудь это. У тебя хорошая работа и пара чудесных ре-
бятишек. Чего ты еще хочещь? Зачем ты впутываешься в это?" "Что  ты  там
нашел, Билл? Это бессмысленно".
   Я решил взять быка за рога. Я пригласил к обеду лицо, хорошо  извест-
ное в церковных кругах. Когда мы закурили сигары, я попросил его  откро-
венно сказать мне, что он знает о Вере Бахаи. Мне было совершенно  ясно,
что все его сведения об этом можно уложить в  конверт  и  за  два  цента
отослать в Сингапур, но атмосфера сделалась такой же прохладной, как ви-
но. Он не только пренебрежительно отозвался о ней, но еще и посмотрел на
меня с таким сожалением, будто подозревал, что у меня съехал чердак.
   Вдруг я опять сделался  маленьким  мальчиком,  прыгающим  босиком  по
пыльной дороге, печатающим следы "динозавра", ведущие к дедушкиному  ам-
бару. Я решил, получив жалованье, слетать к старику и потолковать с ним.
   Я вошел в амбар и уселся на ящик с овсом. Дед как раз кормил  старого
толстого Принца. Он отлично меня видел, но не промолвил ни слова.  Будто
я никогда не покидал этого дома. Наконец, он оглянулся.
   "Не сиди, как индеец в сигарной лавке, -- сказал он, -- лошади должны
быть накормлены".
   Я зачерпнул меру зерна и отнес в стойло Бьюти. Она узнала меня и поз-
волила погладить по носу. После того, как мы накормили, напоили и устро-
или на ночлег лошадей, мы снова уселись на ящик с овсом. Мы молча сидели
некоторое время, покуда дед проделывал  новое  отверстие  в  поводе  для
Бьюти.
   "Ну, выкладывай", -- сказал он.
   Я рассказал ему всю историю. Когда я закончил на том, какой  холодный
прием ждал меня от моего собрата по церкви, он начал посмеиваться.
   "Никогда не справишвай у Нимрода об Аврааме, -- сказал он, -- у фара-
она о Моисее, у фарисеев о Христе,  и  у  щенков  молокососов  о  старых
друзьях".
   Дед очень заинтересовался Бахауллой. Он хотел узнать о Нем  поподроб-
нее. Я рассказал ему то немногое, что знал: что Вера  Бахаи  возникла  в
Персии в 1844 году, и что Бахаулла, видимо, азиат.
   Дед опустил на нос свои очки и холодно взглянул на меня.
   "Я, кажется, замечаю, что ты с пренебрежением задираешь свой западный
нос?
   --спросил он. -- А кем же, по-твоему, был Христос,  американским  ин-
дейцем?" Между дедушкой и Маргарет было много общего.
   "Персия -- мусульманская страна, -- сказал я. -- Мне кажется,  именно
поэтому все шарахаются от меня, стоит мне заговорить. Они полагают,  что
это какая-то мусульманская секта".
   "Я весь дрожу от страха, -- ответил дед, пробуя пряжку на  новом  от-
верстии повода. Пока он подгонял недоуздок на Бьюти, он все мне  растол-
ковал.
   "Будда был индийским принцем, но столетиями Его вера называлась  сек-
той индуизма, потому что он вырос в Индустане. Христос был евреем,  и  в
течение столетий люди думали о Его учении, как о секте иудаизма.  --  Он
вернулся на ларь с овсом. -- А известно ли тебе, что  первые  пятнадцать
епископов христианской церкви были обрезанными евреями?" "Ты очень много
читаешь", -- сказал я ему.
   "Это помогает мне не считать чудным чье-то имя только потому, что оно
ново для меня", -- сказал он.
   По временам он делался весьма разъяренным старым джентельменом, но  у
него всегда была благая цель. Он любил наносить уколы в то, что он назы-
вал людскими "пузырями самодовольства".
   "Был парень по имени Тацит, -- сказал дед, -- историк, мне  рассказы-
вали. Он в высшей степени одобрял императора Нерона за подавление  секты
иудеев, сторонников культа Назарянина. Несомненно, Рим приветствовал  бы
религию, лидер которой носил бы имя Маркус, Люциус или Кайюс -- но Иисус
из Назарета? Азиатский вздор!" "Ты считаешь,  что  Бахаулла  может  быть
прав?" "Откуда мне знать? -- фыркнул дед. -- Хотелось бы побольше разуз-
нать об этом. Но я скажу тебе одну вещь, -- я бы не отказывался от этого
только потому, что мои друзья не сочли это истиной. --  Он  снова  начал
посмеиваться, и я приготовился слушать еще одну историю. -- У меня  ког-
да-то был друг", начал он, в Айове. Он хотел основать новую газету. Беда
была в том, что все читали "Трибуну". Уже много лет. Он  решил  действо-
вать, несмотря ни на что. Он назвал свою газету "Истина". Ко дню,  когда
выходила его газета, он тщательно инструктировал всех  своих  продавцов.
Когда кто-нибудь спрашивал вечернюю газету, продавец  интересовался:"Что
вы хотите? "Истину" или "Трибуну"? Единственным способом  узнать  истину
было -- взять и прочитать. И я предлагаю тебе сделать  что-нибудь  вроде
этого".
   "Неважно, сколь популярную?" "Чего ты хочешь?  "Истину"  или  "Трибу-
ну"?" "Я работаю в шоу-бизнесе".
   "Свет, который мы видим ночью от Северной Звезды, покинул ее двадцать
шесть миллионов световых лет назад. Сколько лет ты  в  шоу-бизнесе?"  --
проворчал дед.
   "Ну хорошо, -- сказал я ему. -- Оставь меня в покое".
   Он по-настоящему вскипел. "Мир создавался не теми, кто был популярен.
Шуберт получил около шести сотен долларов за все, что он сделал в жизни,
потому что считалось, что он писал "звонкие мотивчики".
   Гарвей был изгнан из медицины теми, кто возражал против его утвержде-
ния, что в нашем теле есть насос, гоняющий кровь по сосудам. Пастер поч-
ти бежал из Франции, когда имел смелость заявить, что обнаружил под сво-
им микроскопом маленьких "животных", которые делают людей больными. Эди-
сона называли тупогловым за то, что он собирался заключить свет в бутыл-
ку. Линкольн был застрелен в Фордовском театре, когда он сказал, что на-
род не может быть наполовину в рабстве, а наполовину свободен.  Джордано
Бруно был сожжен..." "Ладно! -- воскликнул я. -- Я понял твою мысль".
   Лошади забеспокоились, Бьюти ударила в пол копытом и громко  заржала.
Дед поднялся и пошел в дом.
   "Я оставлю тебя обсудить это с Бьюти, -- сказал он.  --  Может  быть,
она научит тебя немного лошадиному разуму".
   После того, как он ушел, я встал и похлопал Бьюти по крупу.
   "Дед-самоучка -- это ужасная штука, Бьюти, -- сказал  я  ей.  --  Она
снова ударила копытом в пол. -- Если его очки не направлены внутрь ящика
с овсом, они погружены в Плутарха на глубину многих веков".
   Бьюти была согласна. Или, может быть, это просто я напомнил ей о ящи-
ке с овсом.
   Во всяком случае, она снова заржала, и я нарушил правила и сыпанул ей
лишнюю меру зерна.
   После обеда дед принес карты и доску для игры в крибедж.  Я  чувство-
вал, что у него есть что-то на уме, что он хочет высказать,  прежде  чем
мы начнем играть.
   "Выкладывай", -- сказал я ему.
   "Не хотел бы, чтобы это звучало чересчур напыщенно -- то, что я  ска-
зал в амбаре,
   -- сказал он. -- Но правда такова сынок, что я и сам как будто прирос
к этим твоим мечтам. Как будто они отчасти мои. Вид