тавляется ей чередой экспериментов. И никакие неприятности  не
останавливают: платить так платить.
   А меж тем в ней живет твердая уверенность, что, натешив себя (и без этого
- не обойтись!), она захочет уюта, обычной семейной жизни. Поэтому  невольно
оценивает некоторых уже заранее  с  этой  точки  зрения.  Только  не  своих:
слишком много о ней знают. Только не Печенегина - который среди своих как бы
чужой.
   Но однажды озорства ради - или скуки - не хочешь ли меня домой проводить?
- сказала Печенегину.
   Дело было в субботу.
   Привела его домой, мать с вопросительным лицом захлопотала: обед.
   Сели за стол.
   - Там у нас где-то шампанское было, - сказала Елена. - Все-таки  жених  в
доме, надо отметить.
   Мать пошла за шампанским - и рада была, что надо  пойти,  потому  что  не
знала, что с лицом своим делать, куда глазами глядеть.
   - Все шутишь, - спокойно сказал Печенегин.
   - Шучу. Просто шампанского захотелось.
   Выпили шампанского, стали кушать, мать понемногу пришла в  себя  и  стала
задавать Денису вопросы о его жизни и воззрениях  на  жизнь,  он  отвечал  в
высшей степени удовлетворительно.
   Мать пару раз глянула на дочь с одобрением и некоторым  даже  удивлением:
где ж ты такого степенного и положительного нашла?
   Елена в ответ усмехнулась и пожала плечами: мне да не найти!
   Отпустив Печенегина с  богом,  она  хотела  уже  признаться  матери,  что
пошутила, - очень уж  надоела  своими  восторгами  и  вопросами.  Прямо-таки
очаровал ее Печенегин.
   - Только вы не спешите, - говорила мать, - вы сперва училище кончите.
   - А потом в консерваторию поступим, потом работу найдем, денежек накопим,
- сказала Елена. - Спешить некуда.
   - Нет, откладывать тоже слишком нельзя, - испугалась мать.  -  Помогу  на
первых порах. Главное, заметь, тоже человека одна мать воспитала. А говорят:
неполные семьи! Другие полные в сто раз хуже неполных! Хороший парень,  даже
прямо странно, я думала, уже и нет таких.
   - Слишком хороший, - сказала Елена.
   - Это как же?
   - А вот так же.

   Печенегин после этого случая  остался  возмутительно  невозмутим,  словно
ничего и не было. Смотрит на нее с той же улыбкой, как  и  раньше,  впрочем,
эта улыбка у него, придурковатого, с лица не сходит. Елену это взбесило и ей
захотелось подразнить его побольше.
   Был училищный вечер. Капустник. Звездный  курс  разыгрывал  блистательную
сатиру на  окружающее,  используя  персонажей  Дюма.  Елена  исполняла  роль
Миледи, была коварна, обольстительна, всех с ума сводила. Ну и  Печенегин  в
уголке сидит, в ладошки хлопает, сам не участвуя - не то чтоб по неумелости,
а просто никому в голову не пришло ему роль предложить.Ты у меня похлопаешь,
подумала Елена, ты у меня сегодня... И опять привела его домой. Мать, будучи
начальником  ночной  смены  химического  предприятия,   отсутствовала.   (На
предприятии ей, кстати, платили, учитывая  вредность  производства,  по  тем
временам чрезвычайно неплохо - до пятисот рублей денег в месяц. Вспомните-ка
тогдашние зарплаты - тут одна хороших двух стоит!)
   Привела его домой, стала  издеваться:  целовать  себя  позволила,  чтобы,
когда осмелеет, прекратить и посмеяться. И покончить с этим раз и  навсегда.
Печенегин же не то чтобы осмелел, а как-то... Не  объяснишь  даже...  Всегда
Елена, с кем  бы  ни  была,  чувствовала  себя  уверенней,  старше,  мудрее,
искусней, опытней, - а тут вдруг этот  вахлак  без  признаков  волнения  (от
горячей влюбленности, что ль, робость растерял?) берет ее под  свою  власть,
спокойно и сильно берет - и с огромной нежностью. Таких прикосновений  Елена
никогда не изведывала. Причем, где ни коснется - ее в дрожь,  в  муку,  чуть
было суетиться не начала, как нетерпеливая  и  неумелая  школьница,  -  чтоб
скорей, чтоб быстрей, чтоб началось и кончилось...  Но  Печенегин  этого  не
позволил, угадав каким-то образом в ней то, что она сама за собой  до  этого
не знала: ей хочется не угодничество принимать, а самой  угождать,  не  себе
добывать удовольствие, а другому его доставлять - и вот уже она,  а  не  он,
прикосновениями и шепотом владычествует  -  покоряясь,  желая  лишь  одного:
чтобы безумно счастлив с нею стал этот человек...
   Утром после бессонной ночи Печенегин охрипшим голосом спросил:
   - Опять шутишь?
   - Опять, - сказала Елена.
   И, действительно,  некоторое  время  вела  себя  так,  будто  пошутила  в
очередной раз.
   Потому что - досадно.
   Не он должен быть, не Печенегин.
   Собственно говоря, он не урод, он не дурак,  но  -  другой  должен  быть.
Неизвестно кто, но другой.
   С  досады  помиловала  одного  из   своих   самых   пламенных   ухажеров,
тридцатипятилетнего актера драмтеатра Васеньку, который ради нее давно готов
был и семью бросить, и все  на  свете,  который  любовником  был  неистовым,
ухищренным,  -  но  Васенька  вдруг   показался   неестественным   каким-то,
лицедейным, а ухищрения его - слишком продуманными. А если  продуманность  -
при чем любовь тогда?
   И ведь, в сущности, такой человек,  как  Печенегин,  ей  виделся  будущим
мужем,  но  именно  будущим.  Это  во-первых.  Во-вторых,  она  полагала   и
предполагала, что и  при  замужестве  сохранит  личную  жизнь,  не  в  таком
масштабе, конечно, как теперь, но все же... Если  ж  выйдет  за  Печенегина,
изумленно предугадывала она, то не захочется другой жизни, более  того,  она
ревновать его начнет!
   Короче говоря, сама себе не веря, Елена пришла домой  к  Печенегину  -  в
этот самый домишко на Ульяновской, где он и тогда жил - но  тогда  с  мамой,
пришла - и был повтор того, что уже было, но еще сильней все  чувствовалось,
- а потом, плача, призналась ему в любви, странным  образом  чувствуя  стыд,
неловкость, слабость...
   Он ответил ответным признаньем.
   На другой день она подошла к нему и сказала:
   - Извини, Денис. Уж я так пошутить люблю. Ты поверил?
   - Конечно, поверил, - спокойно ответил  Печенегин.  -  И  не  шутишь  ты.
Просто с тобой что-то странное.
   Ладно, решила Елена. Не миновать замуж выходить,  так  -  за  Печенегина,
чтобы замужеством избыть свою к нему любовь, которой быть не должно,  потому
что не он должен быть на его месте. Семейная  жизнь,  она  быстро  остужает,
особенно ранний первый опыт. В сущности, даже хорошо,  что  такой  козел  ее
первым мужем станет (а она наверняка знала, что одним браком в  своей  жизни
не обойдется).
   Однако через полгода семейной жизни Елена терзалась совсем другим.
   Она хотела ребенка.
   Она хотела ребенка от Печенегина.
   Она ходила к гинекологам.
   Те без особого сострадания спрашивали, как жила  до  замужества,  сколько
абортов было. Она честно отвечала. Что ж вы хотите, не  скрывая  злорадства,
говорили гинекологи. Очень даже  может  быть,  что  детишек  вам  теперь  не
удастся понянчить.
   Печенегин тоже хотел ребенка.
   Он тоже ходил проверяться, но у него никаких патологий не обнаружили.
   Однажды ночью Елена все ему рассказала о себе.
   Печенегин курил и слушал.
   Выслушав, сказал:
   - Ну и что? Какое это ко мне имеет отношение?
   - Ты святого не строй из себя. Это же во мне осталось и никуда не ушло. Я
из-за этого, может, детей не могу иметь.
   - Детей многие не могут иметь - по  самым  разным  причинам.  Прошлое  же
твое... Самое большое прошлое меньше самого маленького настоящего,  -  изрек
Печенегин.
   - Денис, ты мне изменять будешь?
   - Пока не хочу.
   - А потом?
   - Потом будет потом.
   - Ты честный, да? Ты степенный и положительный, да?
   - Да нет...

   После окончания училища Печенегин, не желая сидеть  на  шее  тещи,  пошел
работать  -  как  уже  говорилось,  в  филармонию,   в   ансамбль   народных
инструментов. По вечерам еще и в ресторане играл. А Елена училась дальше - в
консерватории  на  хоровом  отделении,  с  перспективой,  то  есть,   стать,
допустим, руководителем хора  при  каком-нибудь  клубе  (а  повезет  -  и  в
профессиональном коллективе работать), педагогом по сольфеджио в музыкальной
школе - ну и т.д. Они встречались лишь вечерами и по воскресеньям.
   И она начала его ревновать - как и предполагала.
   Расспрашивала.
   Даже следила - и выследила, как одна официантка в ресторане слишком часто
с ее мужем  заговаривает,  останавливается  возле  него,  сволочь  крашеная,
блондинка двухметровая.
   Она устроила мужу скандал. Она требовала сказать, что  у  Дениса  с  этой
фальшивой блондинкой было. Ничего не было,  сказал  Печенегин.  Она  ко  мне
просто хорошо относится. Да и я к ней.
   - Просто? - кричала Елена. - Хорошо относится? Это теперь так называется?
- кричала она в полный голос.  Стесняться  некого  -  они  живут  в  родовом
домишке Печенегина, схоронившего не так давно болезненную свою маму.
   - Хорошо относится! - не могла успокоиться Елена. - Ладно! К  кому  бы  и
мне теперь хорошо отнестись?
   - Перестань, - тихо просил Печенегин.
   Но  она  не  могла  перестать  -  и  долго  еще  кричала  что-то  глупое,
несправедливое, с ужасом понимая, что - глупа и  несправедлива  и  что  этим
мужа от себя только оттолкнет.  Но  нет,  она  себя  глупой  чувствовать  не
привыкла, жертвой себя чувствовать не привыкла, смешной себя чувствовать  не
привыкла - и, чтобы доказать себе и  Печенегину,  что  она  не  глупа  и  не
смешна, она кликнула, как и раньше делала, верного Васеньку,  Васенька  свое
дело сделал, но на этот раз уже речи об  уходе  из  семьи  не  заводил.  Она
завела сама.
   - Извини, - сказал Васенька, - ты просто не знаешь. Я развелся уже.
   - А.... как же?
   - Очень просто. Свадьба у  меня  через  две  недели.  Одна...  Ты  ее  не
знаешь... Приходи с мужем. А с тобой у нас особые отношения.  Романтические.
Ты моя муза, честное слово. Стоит представить, что ты в зале - и играю,  как
Бог!
   - Кушать подано, - сказала Елена. - Эту роль действительно трудно играть.
   - Такой роли вообще нет, - обиделся Васенька. - Мне главную  дают  скоро,
между прочим.
   - Давно пора. Тебе сколько, тридцать  девять?  Пора  и  за  главные  роли
браться, в самом деле.
   - Вонючка, - сказал ей Васенька, умея, как и всякий  актер,  пользоваться
лексикой  самых  разных  социальных  слоев,  зная  ее  и   из   пьес   и   -
профессионально-наблюдательной своей памятью - из жизни.

   Не так это себе представляла Елена - но тем не менее рассказала  о  своей
измене Печенегину, приукрасив ее.
   Печенегин, помолчав, сказал:
   - Ну что ты себя мучаешь? Никто мне, кроме тебя, не нужен.
   - А ты - тоже никому не нужен?
   - Не знаю.
   - Это болезнь, - с плачем сказала Елена. - Я знаю, я даже читала об этом,
ревность - это болезнь. Ты меня прости. Ты меня брось лучше.
   - Зачем? Болезни проходят.
   - Моя - не пройдет...

   Елена знала: Денис, хоть и честный человек,  слукавил,  сказав,  что  ему
никто, кроме нее, не нужен. Ему многие нужны. Не так, как она, но все  же...
И еще она знала: он без нее сможет прожить. Он -  сам  собой  жив  в  первую
очередь. А она без него - с трудом.
   Но вместе существовать, рассуждала она дальше, значит - все больше и  его
терзать, и себя терзать.
   И ушла от него к маме.
   Он приходил, упрашивал вернуться.
   Мать тоже уговаривала. Прикрикнула даже - чего раньше не было никогда.
   ...Она нашла вкус в одинокой жизни.
   Время от времени заводила друга - на год, на два.
   Знала, что у Печенегина тоже кто-то появляется.
   О Светлане - не знала.
   ...Однажды, после какой-то вечеринки, зашла в  дом  на  Ульяновской  и  с
порога закричала:
   - Ты сволочь! Я тебя ненавижу! Хоть бы ты умер! Ты только людей дразнишь!
Гад!
   Потом ее стало тошнить.
   Он ухаживал за ней, уложил спать.
   Она осталась у него - на месяц, на два... И третий  пошел  -  и  тут  она
увидела Печенегина на улице с молоденькой девушкой,  совсем  девчонкой.  Она
все понимала: вместе с работы идут или еще что-нибудь, - но стало так плохо,
что показалось: сейчас в обморок упадет.
   Быстро пошла в дом на Ульяновскую, собрала наскоро вещи и ушла  -  теперь
уж насовсем.
   ...Потом была длинная история: знакомство с довольно  знаменитым  певцом.
Семь лет  она  моталась  по  городам  и  весям  с  этим  певцом  в  качестве
администратора и девушки за все. С певцом - и  с  его  группой  музыкального
сопровождения.  Сначала   все   это   называлось   вокально-инструментальным
ансамблем, потом рок-группой, по сути оставаясь, как это называют, попсой  -
поскольку и певец-то был попсовый, и слава его скоро  сошла  на  нет.  Елена
вернулась в Саратов, но  поначалу  мало  кто  знал  об  этом:  она  лечилась
несколько месяцев в психоневрологическом диспансере. От нервного  истощения.
И заодно от алкоголизма, который, как ей сказали, еще немного -  и  стал  бы
хроническим.
   Потом вышла замуж - успокоившаяся, захотевшая  простого:  обеспеченности,
скромного комфорта. Муж ей все это предоставил  -  плюс  некоторую  свободу,
благодаря которой она и могла иногда завернуть на вечерок к Печенегину.
   Не сразу, несколько лет спустя.
   Она и там была спокойна. Слегка грустила - о молодости.
   Она видела, что вокруг старенького ее Печенегина  вьются  девушки  совсем
молодые - и не удивлялась этому, и  не  ревновала,  видя,  что  он  ко  всем
относится ровно, одинаково.
   Но появилась Эльвира Нагель.
   И Елена не поверила сама себе.
   Этого просто быть не может: двадцать с  лишним  лет  прошло,  двадцать  с
лишним лет! - а она вдруг, будто не было  этого  времени,  с  юной  яростью,
молодой сильной злобой тут же Эльвиру возненавидела, тут же ее приревновала.
   Эта гадина действовала нахраписто, сама  оказавшись  ревнивой,  она  даже
заявилась к ней с глупыми разговорами, Елена обвела ее вокруг пальца, а сама
знала: этого не перенесет. Когда Печенегин всем принадлежит - он  никому  не
принадлежит, если ж он будет принадлежать одной только  этой  гадине  -  она
этого не перенесет. Она сойдет с ума. Она с собой покончит.
   Но жить еще хочется.
   Хорошо бы - Печенегин умер.
   Мертвых ведь любить не перестаешь.
   Она свою маму любит никак не меньше, чем живую.
   Что же делать, в таком случае?

   Елена улыбнулась сама себе в зеркало. Не так уж плохо она выглядит.
   Она чувствовала себя спокойной, уверенной - только вот руки были  холодны
и влажны...
   9
   Был там и я в ту ночь - и больше никого не было.
   Что знаю, о чем догадываюсь в силу проницательности - рассказал честно  и
подробно.
   Единственное,  чего  не  могу  сообщить  -  обстоятельств  гибели  Дениса
Ивановича Печенегина, поскольку они мне неизвестны, а были б  известны...  В
общем, меня на слове не поймаешь.
   Скажу только прямо, что всегда считал его, Царство ему, пускай, небесное,
человеком достаточно бездельным и пустым, в собственной жизни  запутавшимся,
слабовольным, гитаристом посредственным, - так  сказать,  местного  разлива.
Раздражал  он  меня  скудостью  своих  запросов   и   интересов,   убогостью
рассуждений - и я не понимал, почему стекаются люди к нему. Если б  он  кому
помогал - так нет. Игра же его... впрочем, об этом я говорил.
   То есть я не мог понять: что в нем особенного? За что его любят все  -  и
почему он самодовольно позволяет себя любить?
   Ходил же я к нему не ради  его  музыки,  не  ради  довольно  однообразной
компании, не ради питья вина и веселья, а по причине личной, о которой  имею
полное юридическое право умолчать - и умолчу.

   16 июля 1994 - 14 мая 1995

   ВИСЕЛЬНИК
   Повесть

   Самое удивительное,
   что история, рассказанная им, оказалась правдивой.
   Вальтер Скотт. "Айвенго"

   То, что я убью ее, - дело решенное.
   Способов убийства при всем их кажущемся разнообразии - два.
   Первый - когда убиваешь сам, второй -  когда  кто-то  убивает  по  твоему
заказу.
   Я знаю тех, кому можно заказать убийство -  и  недорого.  Да  хоть  бы  и
дорого, средствами я располагаю  вполне.  Но  связываться  с  подрядчиком  -
значит, стать зависимым от него. Можно, конечно, заказать через  посредника,
если доверяешь ему. Но и тут будешь зависеть - уже от посредника, к тому  же
нет человека, которому я доверял бы хотя бы  наполовину  от  требуемой,  так
сказать, критической массы доверия. Любой продаст.
   Поэтому лучше всего убить самому - при том, что я нормальный  человек,  у
меня нет сладострастной необходимости  слышать  крики  жертвы  и  видеть  ее
кровь. Мне нужно убийство как таковое, мне нужно, чтобы она умерла, -  чтобы
вспоминать о ней с нежностью и любовью, чтобы печалью,  тоской  своей  опять
попробовать соприкоснуться с этой жизнью.
   Итак, способов убийства два, подвидов тоже: а) инсценировка самоубийства;
б) несчастный случай.
   Это будет несчастный случай.
   Это произойдет в ее день рождения.
   Падение  с  девятого  этажа.  Внизу  -  асфальт.  Шансов   на   выживание
практически нет.
   Я созову гостей. Я глаз с нее сводить  не  буду  -  муж,  упоенный  своей
молодой красавицей женой, гордящийся  ею.  Всем  станет  завидно,  хорошо  и
грустно. Потом она захочет выйти на балкон. Я знаю, как сделать,  чтобы  она
захотела выйти на балкон.
   Потом она - кураж после шампанского - захочет  вскочить  на  перила,  она
ведь любит чувство опасности. Я не успею ее остановить, не успею  поддержать
И она упадет. Я ворвусь в комнату - онемевший. Дикие глаза, трясущиеся руки.
Все замолчат. Посмотрят на открытую балконную дверь. И всё  поймут.  Побегут
вниз. Я - последним. Они столпятся вокруг нее. Я буду стоять  в  стороне.  И
вот кто-то, скорее всего Чикулаев, врач, решится, скажет. Отворачивая  глаза
в сторону, тихо скажет. Ее нет.
   Я не смогу подойти. Я не смогу смотреть на нее такую. Я  сяду  на  землю,
закрыв лицо руками, и буду сидеть так долго.  Приедет  "скорая",  приедет  и
милиция, меня будут расспрашивать, а я буду молчать. Чикулаев  поднесет  мне
стакан  коньяку.  Я  выпью  не  поморщившись,  как  воду.  И  только  тогда,
запинаясь, по слову в полчаса, сумею рассказать  досужему  милиционеру,  как
это все случилось. И опять уйду в молчание.
   Это не будет молчание ради спасения, это не будет нарочитое  молчание.  Я
знаю, что замолчу, чтобы сохранить  в  себе  -  ее.  Чтобы  не  касаться  ее
словами, не говорить о ней. Сколько продлится мое молчание - не знаю.  Общая
молва: психический шок. Он ее так любил. Страшная история,  нелепая  смерть.
Он ее так любил!.. Но рано или поздно придется вернуться к делам. Что  ж,  я
вернусь - а может, и сразу после похорон займусь делами, но молча, молча.  А
потом постепенно начну говорить. Я буду говорить о ней  сквозь  зубы  (скулы
сводит судорогой), с сухими глухими глазами, буду говорить о ней с приятелем
врачом Сашей Чикулаевым, буду говорить  с  подлецом-компаньоном  Станиславом
Морошко, буду говорить со школьным другом Лешей Хворостовым, буду говорить с
теми случайными женщинами, что окажутся возле меня  ночной  порой,  -  пусть
понимают, что такое есть они и что такое была она,  пусть  пытаются  утешить
горячей любовью, - но лишь кожа будет горяча, остальное - хлад.
   Лучшему художнику я закажу ее портрет - и он будет перенесен на гранитное
надгробие. Она будет похоронена не на загородном новом кладбище (его все еще
называют так, хотя ему уже лет пятнадцать), где необозримые  кварталы  могил
соседствуют с воняющей птицефермой, а на  старом,  которое  почти  в  центре
города, проезжающим мимо и не знающим покажется, что это роща или парк -  за
деревьями и кустами не видно оград, крестов и памятников. Ходили слухи,  что
его снесут, поскольку многие родственники упокоившихся здесь сами померли  и
некому  ухаживать  за  могилами.  Не  снесут,  я  это  знаю  из  достоверных
административных    источников.    А    на    месте    заброшенных     могил
потихоньку-помаленьку  появляются  новые.  Хоронит  своих   близких   высшее
городское начальство - несмотря на демократические времена, хоронят люди  со
связями, хоронит, конечно, мафия. Я - из тех,  кто  со  связями,