тся, извлечет и покажет мне: "Вот ты где у меня,
голубчик. Не съездить ли на стройку, не посмотреть: может, вода спала?" И  я
сделаю все, что мне этот человек скажет.
   Один кандидат - Алеша Хворостов. Как поэт - и  поймет,  и  согласится,  и
даже обрадуется.
   Я поехал к Алеше Хворостову, звонил, стучал...
   Где его черти носят?
   Я не знал, что черти носили уже Алешину душу по ухабам  запоя,  и  в  тот
момент, когда я рвался к нему, он спал беспробудным глубочайшим  сном  после
пьяного трудного дня.
   Что ж, кроме Морошко - никого не остается?
   Я затормозил, остановился среди ночной пустой улицы. И  подумал:  а  ведь
майор меня убьет. То есть обязательно убьет. Слишком долго мне сопутствовала
удача, должна же и расплата прийти. К  тому  же  он,  экстрасенс  проклятый,
обязательно учует своими одаренными пальцами, в каком жребии смерть, а  если
я буду первый тянуть жребий - наведет мою руку на смертный выбор,  для  него
это пара пустяков! Ай да майор, ай да Александр Сергеевич, ай да сукин  сын!
- все предусмотрел. Не дуэль это будет, а убийство, самое простое убийство -
и он ничем не рискует. Почему ж я должен подставлять лоб под пулю?  За  что?
За то, что собираюсь убить Нину? Но, во-первых, будь он сто раз  экстрасенс,
я не поверю, что он смог угадать мое намерение во всей его  конкретности,  а
во-вторых, может, это моя умственная игра, может, я этим самым возбудил себя
для поиска  единственной  женщины:  ЖЕНЩИНЫ,  КОТОРУЮ  Я  ТАК  ПОЛЮБЛЮ,  ЧТО
СПОСОБЕН БУДУ УБИТЬ, ТО ЕСТЬ - ПОЖЕЛАТЬ УБИТЬ, -  но  не  нужно  мне  теперь
никакого убийства, а нужна мне эта женщина во веки веков. Если, конечно,  не
бросит меня, как бросали предыдущие  по  непонятным  для  меня  до  сих  пор
причинам. Но верится - не бросит. И мы будем жить долго и счастливо и  родим
троих детей.
   Рассудим холодно и просто. Некий человек, влюбленный в  мою  невесту,  по
всем признакам маньяк, хочет убить меня - и убить наверняка  -  и  при  этом
хитроумно (как все маньяки - я бы вот  до  такого  не  додумался,  поскольку
нормальный человек), оставаясь полностью чистым и невиноватым.  Нина  ничего
не узнает. Пропал человек - и пропал. Ах, Ниночка, мало ли теперь  пропадает
этого коммерческого люда! Будет около нее, будет терпеливо ждать  -  и  ведь
дождется!
   Вывод: не дать ему меня убить. Не довести до дуэли.
   Но он придумает  еще  что-нибудь.  Или  просто  прихлопнет  меня,  как  и
грозился. А потом - себя? Ну, сказать-то что угодно  можно,  особенно  после
бутылки водки...
   Вывод: убить его. Не будем залезать в дебри и решать, кто  из  нас  более
достоин жить. На меня нападают, я имею право на самооборону.
   Тут я вспомнил, что взял с собой пистолет. У меня  их  два.  Этот  куплен
недавно, случайно и у случайного человека, о нем никто не знает. Есть у меня
в "бардачке" и перчатки - для работы с машиной, если вдруг поломка. Перчатки
потом можно выбросить, пистолет тоже. А хоть бы и  на  ту  химкомбинатовскую
стройку, куда сто лет никто не сунется. Правда, следы от машины... А  завтра
что - не будет следов?
   О чем, собственно, я? Странно  устроен  человек:  думаю  о  перчатках,  о
следах, а ведь в голове уже совсем иное - и вот уже сворачиваю  в  переулок,
глухой и темный, где старые двухэтажные дома. Тихо, очень тихо  заруливаю  в
подворотню одного из домов, там оставляю машину - со двора не  видно,  а  на
улице прохожих нет, вероятность же того, что кому-то  вздумается  в  третьем
часу ночи проехать через подворотню, слишком невелика.
   Тихо поднимаюсь по черному ходу (в этих домах еще есть черные  ходы),  по
деревянной лестнице, дверь незакрыта, как всегда:  в  этом  доме  не  боятся
воров. "Сами воры!" - аттестуют себя коммунальные обитатели, но это не  так.
Если и украдут что-то, то безгрешно - на выпивку, ибо поголовно все пьяницы.
Но живет здесь и человек, которого я называю Бен Гурион. Этимология прозвища
проста: у него затейливая фамилия Бенгуров. Человек  для  особых  поручений,
как охарактеризовал его Морошко. Я общался с ним раза  три  или  четыре,  но
особых поручений не давал, разве что - сопроводить меня во  время  некоторых
опасных поездок,  поприсутствовать  при  некоторых  встречах  с  ненадежными
людьми. Дверь в комнату Бен Гуриона была незаперта - как и положено человеку
для особых поручений, который может понадобиться в любой момент. Лишь бы  ты
не был пьян, просил я мысленно Бен Гуриона.
   В комнате, к моему удивлению, горел свет. Бен Гурион,  невысокий  и  даже
тщедушный с виду (но я знаю, сколько силы и ловкости в  этой  тщедушности!),
сидел за столом, сложив руки, как примерный  ученик,  сидел  под  настольной
лампой, стеклянный абажур которой был расколот, - и читал.
   - Что это  ты  делаешь,  Бен?  -  спросил  я,  от  удивления  забыв  даже
поздороваться.
   - Читаю, - ответил Бен Гурион. Сам он  вообще  никогда  не  здоровался  -
считал лишним неженством.
   Оба мы говорили шепотом. Я плотно прикрыл дверь и сел напротив Бена.
   - А что читаешь?
   - Книгу.
   - Интересную?
   - Не-а!
   - А чего ж читаешь?
   - Да зачитался как-то.
   - Бессонница?
   - Сроду не было. И днем сплю, и ночью сплю.
   - Зачем же читать, если неинтересно? Какая книжка-то?
   Бен не смог ответить, лишь с недоумением посмотрел на книгу.  Перевернул,
глянул на обложку. "Лев Толстой. Анна Каренина", - прочел я.
   - Ладно, Бен. Раз ты не спишь, то и не спи до утра. Сможешь?
   - Запросто.
   - А утром к половине седьмого,  нет,  лучше  даже  к  шести,  пойдешь  по
адресу, который скажу, это старый дом, там при выходе закуток есть, из  него
все видно, а туда посмотреть - темнота. Выйдет человек, я  тебе  его  опишу.
Вот и все.
   - Ясно, - сказал Бен Гурион. И назвал цену.  Цена  была  большая,  но  не
чрезмерная. Я согласился и дал задаток.
   - Я бы меньше взял, - вежливо объяснил Бен Гурион, - но  жилой  массив  -
это тебе не лес, не пустырь. Вдруг бабка за молоком пойдет. Да мало ли...
   - Давай так. Бабка, наряд милиции  -  меня  не  касается.  Не  сможешь  в
подъезде, уговори в лес по грибы. Понял?
   - Да понял, - добродушно улыбнулся Бен. - Тут только одно  хорошее  место
есть.
   Где?
   - Да в книге. Одно только хорошее место: как  этот,  ну...  Ну,  сено  он
косит.
   - Левин?
   - Может быть. Сено он косит - это  хорошо.  Я  бы  покосил.  А  остальное
выдумки все. Ну, изменила баба. Ее измудохал, его тоже - все дела.
   - Это прошлый век, Бен.
   - В прошлом веке не мудохали?
   -  Случалось,  -  сказал  я,  чтобы  отвязаться,  и  стал  излагать   ему
подробности. Повторять не пришлось - у него была замечательная память.
   Уходя, но не открывая еще дверь, я шепотом сказал:
   - Позвонишь из автомата через полчаса после... Скажешь: майора нет.
   - Понял.
   - Кстати, а как книжка-то твоя называется? Кто автор?
   Бен послушно взглянул на обложку и вслух прочел:
   - Лев Толстой. Анна Каренина. Да я сроду на это внимания не обращаю. Было
бы внутри интересно.
   - Так неинтересно же.
   - Неинтересно! - со вздохом согласился Бен Гурион  и  снова  углубился  в
чтение.
   Подъезжая к своему дому, я увидел одно освещенное окно.
   Плохо, подумал я, могут обратить внимание, что разъезжаю по ночам.
   Быстро загнал машину в гараж, вышел, посмотрел: окно горело.
   Я сделал пару шагов - и встал как вкопанный - и опять задрал  вверх  свое
офонарелое рыло. Светилось мое окно - третье от подъезда на девятом этаже.
   Чего ты пугаешься, уговаривал я себя, поднимаясь. У Нины же  есть  ключи.
Правда, она никогда не появлялась ночью - но захотела вот. Невтерпеж. Любовь
и все такое. И это замечательно: она очень сейчас мне нужна. Очень. Я  люблю
ее. Я никого никогда так не любил. Мы будем жить долго и  заведем  множество
детей.  Целый  детский  сад.  Победим  другие  народы  не   качеством,   так
количеством!
   Я открыл дверь, торопливо прошел в комнату - и, клянусь, не вздрогнул, не
вскрикнул и даже не удивился, когда увидел майора - на  давешнем  месте,  на
стуле у стола.
   - Да вот ушел от тебя, а потом вспомнил, что не предупредил, чтоб ты  без
фокусов. А тебя нет. Ну, думаю, значит, фокусы уже начались.
   - Все не было случая спросить: вы не в уголовке работали?
   - В ней в самой.
   - И двери взламывать там научились?
   - Я запомнил ваш ключ, ваш замок. У меня хорошая зрительная  память.  Без
хвастовства - особенная. А дома у меня станочек, слесарю иногда.
   - Вы прямо на все руки мастер!
   - Не без этого.
   - Плохо думаете обо мне, Александр Сергеевич.
   - Очень плохо.
   - Я с секундантом ездил договариваться, у него телефон испорчен. Так  что
отправляйтесь спокойно домой, ложитесь баиньки, никто  на  вашу  драгоценную
жизнь не покусится.
   - За секундантом можно было и утречком - как и за моим.
   - Ваш-то предупрежден, а моего уговаривать надо!
   - Ну, допустим. Верю. И все-таки, если позволите, останусь у  вас.  Время
очень уж позднее, пока дойду - ложиться смысла  не  будет.  А  поспать  хоть
немного надо -  даже  и  перед  смертью.  Как  вы  думаете?  Мне  ничего  не
требуется, я тут на диванчике прикорну.
   И он, не медля, прикорнул, действительно, на диванчике, сняв ботинки, - и
от его носков тут же пошел распространяться по комнате холостяцкий запах.  И
был это запах реальности, грубой - как неминучая завтрашняя смерть.
   Я делал все как бы машинально. Пошел принял душ,  потом  выпил  чаю  -  и
отправился в спальню, где разделся и  лег  -  но  тут  же  вскочил:  дикость
ситуации сводила меня с ума.
   - Не спится? - послышался голос майора. - Оно понятно, человек не камень,
я тоже не сплю. Ну, давайте поговорим.
   - О чем?
   - Ну, например... Откажитесь от Нины - и я тут же ухожу. И вы уснете сном
младенца.  Ведь  она  вам  не  нужна.  Ведь  тут  тщеславие  одно:  красота,
молодость, ум. Через год вам это надоест.
   - Нет уж, гражданин майор!
   Поскольку я сплю голым, то и явился перед ним в чем мать родила - стоя во
весь рост и ничуть не стесняясь. Впрочем, не смутился и он.
   - Нет, гражданин майор, тут не  так,  как  вам  хочется.  Тут,  извините,
все-таки любовь! И какого черта вы в наши отношения  лезете  -  не  понимаю.
Хотя понимаю: патологическая ревность!
   - Сто раз вам объяснял. Вы - черный человек. Пойдите к любому, кто  имеет
дар чувствовать, - от вас каждый убежит и нос зажмет.
   - Охренела мне ваша метафизика! Факт, хоть один?! Факт! Вы даже намека на
криминал какой-нибудь в  моих  делах  не  нашли,  а  кой-какой  криминал  по
финансовой части, признаюсь, есть - ради дела пришлось на него пойти, потому
что прекрасно знаете - невозможно у нас  совершенно  честно  работать  пока!
Невозможно!  Первоначальное  накопление  капитала-с!  Товарищ  Маркс,   если
помните, если хорошо учились, а может, и Энгельс, неважно, в общем, товарищи
Маркс-Энгельс заявили не без основания: когда капиталист чует сто  процентов
прибыли, нет преступления, на которое он не  мог  бы  пойти.  А  тут  тысячи
процентов мелькают, десятки тысяч! Но ладно, я  вам  курс  политэкономии  не
буду читать,  я  еще  раз  спрашиваю:  что  вы  против  меня  имеете,  кроме
метафизики?
   - Вам все равно не объяснишь. Вглядитесь в себя, вот и  все.  Нельзя  вам
жить на этом свете. Сами же пожалеете. И  сами  же,  кстати,  говорили,  что
частенько жить неохота. Чего ж теперь нервничаете?
   - Вы первый, - сел я в кресло, - кому довелось увидеть, как я  нервничаю.
Потому что я Нину - люблю. Понимаете вы это?
   Он помолчал. И вдруг начал размышлять вслух.
   - В конце концов, есть судьба. Ведь сложилась она у меня так, а не иначе,
хотя сложилась дико, нелепо... Может, и тут пусть все идет так, как идет.  С
чего я решил, что могу что-то изменить? На небесах-то ничего  не  изменится.
Ну, искалечите вы ее,  изуродуете,  даже  убьете  -  потому  что  шизоид  со
склонностью к навязчивой ревности, - что мне с того? Что я о себе  возомнил?
Вас вон чуть до греха не довел. Убить меня хотели?
   - Хотел.
   - Человека наняли?
   - Нанял.
   - Это сейчас просто... А из-за чего, из-за страха за  свою  жизнь?  Из-за
любви к Нине?
   - Из-за страха за свою жизнь. Из-за любви  к  Нине.  И  из-за  того,  что
понял: вы готовите убийство. Я решил защищаться.
   - Почему  же  убийство?  -  удивился  майор  и  сел  на  кушетке;  воздух
всколыхнулся, и запах его  носков  волной  ударил  мне  в  нос.  -  Сами  же
согласились на условия. Рулетка настоящая, а не убийство.
   - А чутье ваше? Вы уверены, что шестым чувством не поймете, какой  жребий
надо тянуть?
   О, тут я умно сказал, я правильно сделал, выложив ему свои опасения.  Тут
и расчет на его честность, и лесть  его  экстрасенсорскому  самолюбию,  -  и
сработало!
   Он ошарашенно уставился на меня.
   - А я ведь не подумал об этом... - пробормотал  он.  -  Действительно,  я
могу этого не хотеть, а  оно  само  получится...  Я  ведь  карты  с  изнанки
угадываю. Не всегда, но часто. Тогда... Тогда пусть наши секунданты...  Хотя
я и на них повлиять могу... Вы не представляете, как это иногда тяжело!
   - Что?
   - Ну, как вам объяснить... Вот я  в  детстве  мечтал:  хорошо  бы  видеть
сквозь стены! А вырос и понял, какой бы это был ужас... Я все понимаю. И что
вы меня облапошили сейчас - понимаю. Или - сам я себя облапошил. Но  знаете,
мне соврать нельзя. Почти невозможно. Посмотрите мне в глаза.
   Я посмотрел.
   - Значит, вы Нину любите?
   - Мы что, в детектор лжи играем?
   - Любите? - почти жалобно переспросил он.
   - Люблю, - ответил я без  всякого  напряжения,  не  делая  магнетического
взгляда, не округляя честно глаза, как врущий школьник, сказал даже почти  с
усмешкой.
   - Самое удивительное - не врет, - обратился к письменному столу Александр
Сергеевич - и стал обуваться.
   - До пяти домой успеете? - спросил я.
   - Должен.
   - Ложитесь спать и не выходите из дома. А я пока предупрежу.
   - Понял.
   - И с собою не кончайте. Нине будет неприятно.
   - Вы считаете?
   - Уверен.
   Майор подумал и согласился:
   - Хорошо. И будь что будет. А ничего хорошего не будет, я-то знаю.
   - И пророки ошибались.
   - Да, да... - рассеянно ответил  майор.  -  И  вдруг:  -  А  как  вас  по
отчеству, Сергей?
   - Сергей Валентинович.
   - До свиданья, Сергей Валентинович. Дай Бог, я ошибаюсь.
   - Несомненно, ошибаетесь.
   Он ушел, а я помчался к Бен Гуриону. И - застал его на выходе.
   - Куда так рано, идиот?
   - Осмотреться. И вообще.
   - Все отменяется. Прошу вернуть задаток.
   - Увы.
   - Это как - увы?
   - Задаток -  плата  за  готовность.  За  молчание.  И  -  в  счет  аванса
последующих услуг, - высказался начитавшийся "Анны Карениной" Бен Гурион.
   - Черт с тобой!
   Уладив это, я вернулся домой и завалился спать.

   Свадьба наша, как  и  предполагалось,  была  тихой,  лиричной.  То  есть,
получив свидетельства о браке, мы приняли поздравления от мамы Нины, которая
говорила, что никогда, в сущности, не любила шумных торжеств (глядя на  дочь
с радостью и тревогой - на меня глядеть  почему-то  вообще  опасаясь),  -  и
скрылись в моей квартире, которую я мог теперь называть НАШИМ домом.
   - Странно, - сказала Нина. - Ведь ничего не произошло - и все-таки что-то
произошло. Ну, стали называться муж и жена. Ну  и  что?  Остальное  осталось
по-прежнему. Ну, теперь я буду жить с тобой. Ну и что? Остальное-то осталось
по-прежнему.
   И заплакала.
   - Ба! - умилился я, утирая ей слезы. - Тогда чего ж ты ревешь, дурочка?
   - А это сырая вечная бабья натура. Потому что все-таки  произошло  что-то
очень важное.
   - Ладно, - сказал я. - Теперь - свадебное путешествие. Вот  тебе  глобус,
ткни пальчиком - и мы туда поедем.
   - Нет, - сказала она. - Никаких свадебных  путешествий.  Во-первых,  меня
мама много по стране повозила...
   - Я тебе глобус показываю, а не карту бывшего СССР.
   - Дело не в этом. Свадебное путешествие, когда на средства жениха, это...
Ну, плохо я себя буду чувствовать. То есть - ты только не сердись,  пойми  -
будто платишь сама собой за предоставленные  удовольствия,  за  поездку,  за
гостиницы-люкс, за берег моря, я ведь знаю, ты именно это представляешь.
   - Чего ж ты хочешь?
   - Ничего. Пока лето - буду читать,  по  хозяйству  возиться  -  свадебные
путешествия по магазинам совершать.
   - Я буду все привозить на неделю, зачем?
   - Я хочу сама. Я люблю ходить по магазинам. А если  в  выходные  отвезешь
меня куда-нибудь на берег реки или в лес - спасибо. Вот чего я хочу.
   Что ж. Поразмыслив, я это понял. Я это принял.  Я  это  оценил.  К  чему,
действительно, заморские пляжи и ананасы в шампанском, если главная  радость
- рядом. И - в душе.
   Касательно же потомства - с обоюдного согласия решили подождать.
   Университет заканчивать нужно,  сказала  она.  А  потом  стать  свободным
специалистом. Психоаналитиком. Ведь до чего мы дикие, у нас только  талдычат
на всех углах о психоанализе, а уже каждому нужен  свой  психоаналитик,  как
свой зубной врач! - горячо говорила она. У меня есть способности и  понимать
людей, и даже на них действовать, я чувствую. Хочешь, попробую на тебе?
   Я охотно соглашался. Действовало.

   Однажды, мотаясь по городу, я остановился перед перекрестком и  рассеянно
поглядывал на аллею широкой  улицы,  разделяющую  две  полосы  движения.  На
лавочках сидели разные люди: погода погожая.
   Вон юная парочка сидит, девушка очень похожа на мою  жену.  Уже  загудели
сзади, требуя, чтобы я поехал - зеленый свет давно, - а я все смотрел и  все
никак не мог решиться понять, что это моя жена и есть. Наконец я  опомнился,
переехал перекресток, нашел  свободное  место  у  тротуара,  вышел  -  и  за
деревьями,  за  коммерческим  киоском,  за   остановкой   троллейбуса   стал
пробираться так, чтобы оказаться у них сзади.
   Они были довольно далеко, но по каким-то признакам я видел,  что  говорят
они тихо и задушевно. То он что-то  скажет,  то  она.  То  -  помолчат.  Это
молчание меня больше всего и взбесило. Понимаете, когда  встречаются  просто
знакомые и присаживаются поболтать - ну как, мол, дела,  -  в  их  разговоре
пауз не бывает. Паузы, а  иногда  и  просто  молчание,  -  бывают  только  у
близких. Так, недавно мы с ней лениво лежали на берегу реки, просто смотрели
на воду, на небо, держались за руки - и молчали. Кажется, молчали  полдня  -
не было необходимости говорить, потому что я думал о ней, а она обо мне,  и,
значит, мы  мысленно  разговаривали.  Она  потом  сказала  мне,  что  иногда
явственно слышала мой голос. "Так и мысли читать научишься", - сказал я. Она
рассмеялась.
   Вечером я ничего не стал у нее спрашивать. Я знаю еще одну тонкость: есть
привычные места встреч. Сперва они выбираются случайно:  шли  -  и  сели  на
свободную лавку. А потом это уже становится  ритуалом,  в  этом  уже  что-то
такое... "На том же месте, в тот же час", вот именно! И, колеся  изо  дня  в
день по городу, я не менее  пяти-шести  раз  проезжал  мимо  этой  аллеи.  И
ровнехонько через неделю увидел их - на том же месте,  в  тот  же  час.  Ну,
разве что лавка была другая, потому  что  "их"  лавка  была  занята  группой
пьющих пиво и харкающих плевками и словами подростков. На этот раз я не стал
выслеживать и присматриваться, с первого взгляда было видно, что говорят они
тихо, задушевно. Можно сказать, лирично. Можно сказать, с печалью.
   Ревнивцы бывают прямолинейно вспыльчивые - и изощренные, притом, что  оба
типа имеют несомненную манию. Прямолинейно вспыльчивый,  едва  почуяв  повод
для ревности, тут же берет супругу за грудки (часто - буквально)  и  требует
объяснений, объяснениям не верит, но тем  не  менее  после  продолжительного
скандала на время успокаивается. Ревнивец изощренный любит  намекнуть  жене,
что он нечто знает, изводит ее этими намеками и доводит  до  того,  что  она
сама спрашивает: да в чем ее подозревают, наконец!  После  этого  подозрения
помаленьку, в час по чайной ложке,  выкладываютс