двинут не очень далеко, так что Фрэнни могла дотянуться до
него,  не  вставая. Она сунула руку под кусок особенно замызганного холста и
шарила под ним, пока не наткнулась на то, что искала,- на         фарфоровую
сигаретницу  и  коробку  спичек  в  медном  футляре. Она закурила сигарету и
бросила  на  телефон  еще  один,  долгий  и очень встревоженный взгляд. Надо
сказать,  что  за  исключением  ее  покойного брата Симора, у всех остальных
братьев  голоса  по  телефону  звучали  чересчур  мощно,  чтобы  не  сказать
оглушительно.  И  надо  полагать,  что в данный момент Фрэнни никак не могла
набраться решимости просто услышать голос такого тембра, какой был у всех ее
братьев,  не говоря уж о том, чтобы выслушать словесное содержание. И все же
она нервно затянулась сигаретой и довольно решительно взяла трубку.
     - Алло, Бадди? - сказала она.
     - Привет, радость моя. Как ты там - все в порядке?
     - В  полном.  А  ты  как?  У  тебя  как  будто насморк.- И добавила, не
дожидаясь ответа: - Наверно,    Бесси   тебе   тут   целый   час   на   меня
н_а_г_о_в_а_р_и_в_а_л_а.
     - Ну  -  в  некотором роде. И да и нет. Сама знаешь. У тебя все хорошо,
радость моя?
     - У меня все прекрасно. Все же голос у тебя забавный. Или у тебя жуткий
насморк, или телефон жутко барахлит. Где ты, кстати?
     - Где  я?  Я  в  своей  стихии,  Флопси.  Я  сижу  в маленьком домике с
привидениями, по соседству. Не важно, где. Давай поговорим.
     Фрэнни неспокойно скрестила ноги.
     - Я как-то не представляю, о чем ты хочешь со мной поговорить,- сказала
она.- То есть что тебе Бесси наговорила?
     На  том  конце провода возникла весьма характерная для Бадди пауза. Это
была как раз такая па"уза - совсем  немного  перенасыщенная сознанием своего
старшинства,- какие  не  раз  испытывали  терпение  не  только  Фрэнни, но и
виртуоза на том конце провода, еще в те времена, когда они были малышами.
     - Видишь ли, я не так уж точно помню, что она мне сказала, радость моя.
После  определенного  момента  сйу-шать, что Бесси говорит по телефону, даже
как-то невежливо. Можешь быть уверена, что о сырниках, на которых ты сидишь,
я все слышал. И, само собой, о книжках странника. А потом я, кажется, просто
сидел и держал трубку возле уха, но не прислушивался. Сама понимаешь.
     - А,-  сказала  Фрэнни.-  Она перехватила сигарету той рукой, в которой
была  телефонная  трубка,  а  свободную руку опять сунула под холст, выудила
из-под  него  крохотную керамическую пепельницу и поставила ее рядом с собой
на кровать.- Какой  у тебя смешной голос,- сказала она.- Простудился или еще
что-нибудь?
     - Я  себя прекрасно чувствую, радость моя. Сижу здесь, болтаю с тобой и
чувствую себя прекрасно. Очень радостно слышать твой голос. Просто нет слов.

     Фрэнни опять откинула волосы со лба одной рукой и промолчала.
     - Флопси?  Ты  не  вспомнишь,  что  Бесси  забыла сказать? Ты вообще-то
хочешь поговорить? /
     Фрэнни  подтолкнула  крохотную  пепельницу  пальцами, слегка изменив ее
положение на кровати.
     - Знаешь,  я  немного  устала  от разговоров. Ч_е_с_т_н_о г_о_в_о_р_я,-
сказала она,- Зуи обрабатывал меня все утро.
     - Зуи? А как он там?
     - К_а_к  о_н? П_р_е_к_р_а_с_н_о. У него все т_и_п-т_о_п. Только я убить
его готова, вот что.
     - Убить?  За  что?  За  что, радость моя? За что ты хочешь убить нашего
Зуи?
     - З_а ч_т_о? Просто убила бы, и все тут. Он все разбивает в пух и прах.
В    жизни    не    встречала    такого    ниспровергателя!    И   это   так
б_е_с_с_м_ы_с_л_е_н_н_о!  То он бросается в сокрушительную атаку на Иисусову
молитву - а сейчас это меня как раз интересует,- так что и вправду начинаешь
считать  себя  какой-то истеричной идиоткой только потому, что интересуешься
этой  молитвой.  А  ровно через две минуты он уже набрасывается на тебя, как
ненормальный, доказывая, что Иисус - единственная  в  мире личность, которую
он способен хоть немного у_в_а_ж_а_т_ь - такой   с_в_е_т_л_ы_й   ум,  и  так
далее.  Он  такой  непоследовательный.  Понимаешь,  он все кружит, и кружит,
такими жуткими к_р_у_г_а_м_и.
     - Расскажи-ка. Расскажи-ка про жуткие круги.
     Тут Фрэнни имела неосторожность сердито фыркнуть - а   она  только  что
затянулась сигаретой. Она закашлялась.
     - Расскажи! Да мне на это целого дня не хватит, вот что!
     Она  поднесла  руку к горлу и подождала, пока не прошел кашель от дыма,
попавшего "не в то горло".
     - Он  настоящее  чудовище!  -  сказала  она.- Чудовище! Ну, может, не в
прямом смысле слова - но...   не   знаю.   Его   так   все  злит.  Его  злит
р_е_л_и_г_и_я. Его злит т_е_л_е_в_и_д_е_н_и_е. Он злится на тебя и на Симора
- все  твердит,  что  вы  сделали  из  нас  уродов.  Я  не  знаю.  Он  так и
перескакивает с одного...
     - А  почему  уродов?  Я знаю, что он так думает. Или думает, что он так
думает.  Но он хоть сказал почему? Дал он определение понятия "урод"? Что он
говорил, радость моя?
     Именно  после  этих  его  слов  Фрэнни,  явно  в  отчаянии от наивности
вопроса,  хлопнула  себя  рукой по лбу. Возможно, она уже лет пять-шесть как
позабыла про этот жест - тогда    она,   кажется,   на   полпути   домой   в
автобусе-экспрессе вспомнила, что забыла в кино свой шарф.
     - Какое  определение? - сказала она.- Да у него на любое слово по сорок
определений!  И  если  тебе  кажется,  что я слегка тронулась, то вот тебе и
причина. Сначала он говорит, как вчера вечером, что мы - уроды,  потому  что
нам  вдолбили  одну-единственную  систему принципов. А д_е_с_я_т_ь м_и_н_у_т
с_п_у_с_т_я он говорит, что он - урод,  потому  что  ему  никогда не хочется
пойти и выпить с кем-нибудь. Только один раз...
     - Никогда не хочется чего?
     - Пойти с кем-нибудь в_ы_п_и_т_ь. Видишь ли, ему пришлось вчера вечером
поехать  и выпить со своим сценаристом, в Вилледж и так далее. С этого все и
началось.  Он  говорит,  что  единственные  люди, с которыми ему хотелось бы
пойти выпить, или на том свете, или у черта на куличках. Он говорит, что ему
даже  и  з_а_в_т_р_а_к_а_т_ь ни с кем не хочется, если он не уверен, что это
окажется Иисус - собственной   персоной,-   или   Будда,  или  Хой-нэн,  или
Шанкарачарья,  или  кто-нибудь  в этом роде. Сам знаешь. Фрэнни неожиданно и
довольно неловко сунула свою сигарету в маленькую пепельницу - вторая рука у
нее была занята, и придержать пепельницу было нечем.
     - А  знаешь, что он мне еще рассказал? - сказала она.- Знаешь, в чем он
мне  клялся  и  божился?  Он  мне вчера вечером сказал, что как-то распил по
стаканчику  эля с Иисусом в кухне, и было ему тогда восемь лет. Ты слушаешь?

     - Слушаю, слушаю... радость моя.
     - Он сказал - это его собственные слова,- что сидит он как-то на кухне,
за  столом,  один-одинешенек,  попивает  эль, грызет сырные палочки и читает
"Домби и сын", как вдруг, откуда ни возьмись, на соседний стул садится Иисус
и    спрашивает,   нельзя   ли   ему   выпить   маленький   стаканчик   эля.
М_а_л_е_н_ь_к_и_й стаканчик, заметь - так  он  и сказал. Понимаешь, он несет
такую  чепуху и при этом уверен, что имеет право давать м_н_е кучу советов и
указаний!  Вот  что  меня  бесит!  Можно лопнуть от злости! Да, лопнуть! Как
будто  сидишь  в  сумасшедшем доме, и к тебе подходит другой больной, одетый
точь-в-точь  как  доктор,  и  начинает  считать  твой  пульс  или как-то еще
придуриваться.  Просто  ужас.  Он  говорит,  говорит, говорит. А когда он на
минутку  умолкает,  то дымит своими вонючими сигарами по всему дому. Мне так
тошно от сигарного дыма, что просто хоть ложись и у_м_и_р_а_й.
     - Сигары  -  это  балласт,  радость  моя. Просто балласт. Если бы он не
держался  за  сигару,  он  бы  оторвался от земли. И не видать бы нам больше
нашего братца Зуи.
     В  семействе  Гласс  был  не  один  опытный  мастер  высшего словесного
пилотажа,  но,  может  быть,  только Зуи был настолько хорошо ориентирован в
пространстве,  чтобы  без  риска  доверить эту фразу телефонным проводам. Во
всяком   случае,   так  считает  рассказчик.  И  Фрэнни,  видимо,  тоже  это
почувствовала.  Как  бы то ни было она вдруг поняла, что с ней разговаривает
не кто иной, как Зуи. Она медленно поднялась с краешка кровати.
     - Ну, ладно, Зуи,- сказала она.- Кончай.
     - Простите: не понял? - не сразу ответили ей.
     - Я говорю: кончай, Зуи.
     - 3_у_и? Что это значит, Фрэнни? Слышишь?
     - Слышу. Прекрати, пожалуйста. Я знаю, что это ты.
     - Что это ты там говоришь, радость моя? А? Какой еще Зуи?
     - Зуи Г_л_а_с_с,- сказала Фрэнни.- Ну, перестань, пожалуйста. Это вовсе
не смешно. Между прочим, я только стала приходить...
     - Грасс,  вы  сказали?  Зуи  Грасс?  Норвежец? Такой белокурый увалень,
спортсмен...
     - Ну,  х_в_а_т_и_т, Зуи. Пожалуйста, перестань. Пора и честь знать. Это
вовсе не смешно. Если хочешь знать, я чувствую себя препаршиво. Так что если
тебе  нужно  сказать мне что-нибудь особенное, пожалуйста, говори поскорее и
оставь меня в п_о_к_о_е.
     Это  последнее,  выразительно  подчеркнутое слово было странным образом
как бы брошено на полдороге, словно его раздумали подчеркивать.
     На   другом  конце  провода  воцарилась  непонятная  тишина.  И  Фрэнни
реагировала  на  нее  тоже  непонятным образом. Она встревожилась. Она опять
присела на край отцовской кровати.
     - Я  не  собираюсь бросать трубку или еще что-нибудь,- сказала она.- Но
я... не знаю... я у_с_т_а_л_а, Зуи. Я вымоталась, честное слово.
     Она прислушалась. Ответа не было. Она скрестила ноги.
     - Ты-то можешь продолжать это целыми днями, а я не могу,- сказала она.-
Я  только  и  делаю,  что  слушаю. И это не такое уж громадное удовольствие,
знаешь ли. По-твоему, все мы железные, что ли?
     Она  прислушалась.  Потом  начала было говорить, но замолчала, услышав,
как Зуи откашливается.
     - Я не считаю, что все вы железные, дружище.
     Эти  простые  в  своем  смирении  слова,  казалось,  взволновали Фрэнни
гораздо больше, чем взволновало бы дальнейшее молчание. Она быстро протянула
руку и достала сигарету из фарфоровой сигаретницы, но закуривать не стала.
     - Ну а можно подумать, что ты так считаешь,- сказала она.
     Она прислушалась. Подождала.
     - Я хотела спросить, ты позвонил по какой-то особой п_р_и_ч_и_н_е?
     - Никаких особых причин, брат, никаких особых причин.
     Фрэнни ждала. Затем на другом конце снова заговорили.
     - Кажется,  я  позвонил  тебе более или менее ради того, чтобы сказать:
твори  себе  свою  Иисусову  молитву,  если  хочешь. В общем, это твое дело.
Молитва чертовски хорошая, и не слушай никого, кто станет возражать.
     - Я знаю,- сказала Фрэнни. Сильно волнуясь, она потянулась за спичками.

     - Не  думаю, чтобы я когда-нибудь всерьез собирался о_с_т_а_н_о_в_и_т_ь
тебя.  Во всяком случае, я так не думаю. Не знаю. Не знаю, что за чертовщина
взбрела  мне  на  ум. Но одно я знаю точно. Я не имею никакого права вещать,
как  какой-то чертов я_с_н_о_в_и_д_е_ц, а я именно так и делал. Хватит с нас
ясновидящих  в нашей семье, черт побери. Вот что меня тревожит. Вот что меня
даже малость пугает.
     Фрэнни воспользовалась наступившей паузой и слегка выпрямила спину, как
будто  по  неизвестной  причине  хорошая,  более  правильная  осанка могла в
ближайший момент пригодиться.
     - Это  меня  малость  пугает,  но не ужасает. Давай говорить начистоту.
Меня  это  не  ужасает.  Потому что ты об одном забываешь, дружище. Когда ты
впервые  почувствовала  желание,  точнее,  призвание  творить молитву, ты не
бросилась  шарить  по  всему  миру  в  поисках  учителя.  Т_ы  я_в_и_л_а_с_ь
д_о_м_о_й.  И не только явилась домой, но и устроила этот нервный срыв, черт
побери.  Так что если ты посмотришь на это определенным образом, то поймешь,
что ты вправе претендовать только на духовные советы самого низшего порядка,
которые  мы  в  силах тебе дать, и больше ни на что. Но ты, по крайней мере,
знаешь,  что  в этом сумасшедшем доме ни у кого нет корыстных мотивов. Какие
бы мы ни были, нам можно доверять, брат.
     Фрэнни  неожиданно  сделала  попытку закурить, хотя у нее была свободна
только  одна  рука.  Она  сумела  открыть  спичечный коробок, но так неловко
чиркнула спичкой, что коробок полетел на пол. Она быстро нагнулась и подняла
коробок, не трогая рассыпавшиеся спички.
     - Скажу  тебе  одно,  Фрэнни.  Одну  вещь,  которую  я  з_н_а_ю.  И  не
расстраивайся.   Ничего  плохого  я  не  скажу.  Но  если  ты  стремишься  к
религиозной  жизни,  то  да  будет  тебе известно: ты же в упор не видишь ни
одного  из тех религиозных обрядов, черт побери, которые совершаются прямо у
тебя под носом. У тебя не хватает соображения даже на то, чтобы в_ы_п_и_т_ь,
когда тебе подносят чашу освященного куриного бульона - а  ведь только таким
бульоном Бесси угощает всех в этом сумасшедшем доме. Так что ответь, ответь,
брат,  честно.  Даже если ты пойдешь и обшаришь весь мир в поисках учителя -
какого-нибудь там гуру или святого,- чтобы  он  научил тебя творить Иисусову
молитву  по  всем  правилам, чего ты этим добьешься? Как же ты, черт побери,
узнаешь   подлинного   святого,  если  ты  неспособна  даже  опознать  чашку
освященного  куриного  бульона,  когда тебе суют ее под самый нос? Можешь ты
мне ответить?
     Фрэнни сидела, почти неестественно выпрямившись.
     - Я  просто  тебя  спрашиваю.  Я  не  хочу  тебя  расстраивать.  Я тебя
расстраиваю?
     Фрэнни ответила, но ее ответ явно не дошел до собеседника.
     - Что? Я тебя не слышу.
     - Я сказала - нет. Откуда ты звонишь? Где ты?
     - А,  какая,  к черту, разница! Ну, хотя бы в Пьере, Южная Дакота. Боже
ты  мой.  Послушай  меня,  Фрэнни, прости и не сердись. Только послушай. Еще
одна-две  мелочи,  и  я оставлю тебя в покое, честное слово. А знаешь ли ты,
что  мы  с  Бадди приезжали посмотреть тебя на сцене этим летом? Известно ли
тебе, что мы видели одно из представлений "Повесы с Запада"? Вечер был адски
жаркий, должен тебе сказать. А ты знала, что мы приезжали?
     Видимо,  он  ждал  ответа.  Фрэнни  встала,  но  тут же снова села. Она
отодвинула пепельницу чуть подальше, словно та очень ей мешала.
     - Нет, не знала,- сказала она.- Никто ни одним словом... Нет, не знала.

     - Так  вот,  мы там были, мы там были. И я вот что скажу тебе, брат. Ты
играла  хорошо.  Когда  я говорю "хорошо", это значит х_о_р_о_ш_о. Весь этот
чертов хаос держался на тебе. Даже вся эта валявшаяся до обалдения на солнце
курортная  публика  это  понимала.  А  теперь  мне  говорят, что ты навсегда
порвала с театром - да,  слухи  до  меня  доходят, слухи доходят. И я помню,
какой концерт ты тут устроила, когда кончился сезон. Ох, и зол же я на тебя,
Фрэнни!   Извини,   но   я   на   тебя   так   зол!   Ты   сделала  великое,
п_о_т_р_я_с_а_ю_щ_е_е  открытие,  черт  побери,  что  среди актерской братии
полно  торгашей  и  мясников.  Я  помню,  у  тебя был такой вид, словно тебя
огорошило  то, что не все билетерши гениальны. Ч_т_о с тобой, брат? Где твой
ум?  Раз  уж  ты получила уродское воспитание, то хоть п_о_л_ь_з_у_й_с_я им,
п_о_л_ь_з_у_й_с_я.  Можешь  долбить Иисусову молитву хоть до Судного дня, но
если   ты   не   понимаешь,  что  единственный  смысл  религиозной  жизни  в
о_т_р_е_ч_е_н_и_и,  не знаю, как ты продвинешься хоть на д_ю_й_м. Отречение,
брат,   и  только  отречение.  Отрешенность  от  желаний.  "Устранение  всех
вожделений".  А  ведь  именно  умение  ж_е_л_а_т_ь,  если хочешь знать, черт
побери, всю правду,- это   самое   главное  в  настоящем  актере.  Зачем  ты
заставляешь  меня  говорить  тебе  то,  что  ты  сама знаешь? В том или ином
воплощении,  где-то на протяжении этой цепочки, ты желала, черт возьми, быть
актрисой,  да  еще и х_о_р_о_ш_е_й актрисой. И теперь тебе не увернуться. Ты
не  можешь  взять  да  и  бросить  то,  чего  так  горячо  желала. Причина и
следствие,  брат,  причина  и  следствие.  И  тебе  остается  только  одно -
единственный религиозный путь - это  и_г_р_а_т_ь.  Играй  ради Господа Бога,
если хочешь - будь  актрисой  Господа  Бога,  если  хочешь.  Что  может быть
прекрасней? Если тебе хочется, ты можешь хотя бы попробовать - попытка    не
пытка.- Он  на минуту примолк.- И лучше бы тебе, не мешкая, взяться за дело.
Этот  чертов  песок так и сыплется вниз, стоит только отвернуться. Я знаю, о
чем  говорю.  Если  ты успеешь хотя бы чихнуть в этом проклятом материальном
мире, то считай, что тебе крупно повезло.- Он  снова помолчал.- Меня это всю
жизнь  тревожило. А теперь как-то перестало тревожить. По крайней мере, я до
сих пор люблю череп Йорика. Я хочу оставить после себя достопочтенный череп,
брат.  Я  ж  е-л  а  ю,  чтобы  после моей смерти остался такой же достойный
уважения череп, черт побери, как череп Йорика. И т ы желаешь того же, Фрэнни
Гласс. Да, и ты, и ты тоже... О господи, что толку в разговорах? Ты получила
точно  такое же треклятое уродское воспитание, как и я, и если ты до сих пор
не  знаешь,  какой именно ч_е_р_е_п ты хочешь оставить, когда помрешь, и что
надо  делать,  чтобы  д_о_б_и_т_ь_с_я  этого,  то есть если ты до сих пор не
поняла  хотя  бы  того,  что актриса должна и_г_р_а_т_ь, тогда какой смысл в
разговорах?
     Фрэнни  сидела,  прижав  ладонь  свободной  руки к щеке, как человек, у
которого невыносимо разболелся зуб.
     - И  еще  одно. Последнее. Клянусь. Дело в том, что ты приехала домой и
принялась  возмущаться  и издеваться над тупостью зрителей. "Животный смех",
черт побери, раздающийся в пятом ряду. Все верно, верно - видит    бог,   от
этого  тошно становится. Я не отрицаю этого. Но ведь тебе до этого нет дела.
Это не твое дело, Фрэнни. Единственная цель артиста - достижение
совершенства  в  чем-то  и  т_а_к,  к_а_к о_н э_т_о п_о_н_и_м_а_е_т, а не по
чьей-то  указке.  Ты  не  имеешь  права  обращать внимание на подобные вещи,
клянусь тебе. Во всяком случае, всерьез, понимаешь, что я хочу сказать?
     Наступило  молчание.  Оба  выдержали паузу без малейшего нетерпения или
чувства  неловкости.  Можно  было  подумать,  что  у Фрэнни, которая все еще
держала  руку  у  щеки,  по-прежнему  сильно болит зуб, но выражение ее лица
никак нельзя было назвать страдальческим.
     Снова на том конце провода послышался голос.
     - Помню,  как я примерно в пятый раз шел выступать в "Умном ребенке". Я
несколько раз дублировал Уолта, когда он там выступал - помнишь,   когда  он
был  в  этом  составе?  В  общем,  как-то вечером, накануне передачи, я стал
капризничать.  Симор  напомнил  мне,  чтобы  я почистил ботинки, когда я уже
выходил  из  дому  с  Уэйкером. Я взбеленился. Зрители в студии были идиоты,
ведущий был идиот, заказчики были идиоты, и я сказал Симору, что черта с два
я  буду  ради  них наводить блеск на свои ботинки. Я сказал, что оттуда, где
они  сидят,  моих ботинок в_с_е р_а_в_н_о не видать. А он сказал, что их все
равно  надо  почистить.  Он сказал, чтобы я их почистил ради Толстой Тети. Я
так  и  не  понял,  о  чем  он  говорит,  но у него было очень "симоровское"
выражение  на  лице,  так что я пошел и почистил ботинки. Он так и не сказал
мне,  кто такая эта Толстая Тетя, но с тех пор я чистил ботинки ради Толстой
Тети  каждый  раз,  перед  каждой  передачей, все годы, пока мы с тобой были
дикторами,- помнишь?  Думаю, что я поленился раза два, не больше. Потому что
в  моем воображении возник отчетливый, ужасно отчетливый образ Толстой Тети.
Она  у  меня сидела целый день на крыльце, отмахиваясь от мух, и радио у нее
орало с утра до ночи. Мне представлялось, что стоит адская жара, и, может, у
нее рак, и ну, не знаю, что еще. Во всяком случае, мне было совершенно ясно,
почему Симор хотел, чтобы я чистил свои ботинки перед выходом в эфир. В этом
был с_м_ы_с_л.
     Фрэнни  стояла  возле кровати. Она перестала держаться за щеку и обеими
руками держала трубку.
     - Он  и  мне  тоже это говорил,- сказала она в трубку