не считая бродяг и мошенников"; есть  описания  двух  ассамблей  в
Норидже, во время которых и зала собраний, и галерея,  и  все  более  мелкие
помещения были  до  отказа  забиты  публикой.  Или  вот  прелестная  картина
загородной жизни в Чешире (она принадлежит перу фрейлины королевы  Каролины;
пишущая ждет не дождется, когда можно будет вернуться в Хемптон-Корт  с  его
удовольствиями и развлечениями):
     "Мы собираемся в комнате для рукоделия в исходе  девятого  часа,  едим,
обмениваемся шуткой-другой, и так до двенадцати, когда  мы  разбредаемся  по
своим  комнатам  и  слегка  приводим  себя  в   порядок,   -   назвать   это
переодеванием, во всяком случае, нельзя. В полдень большой  колокол  сзывает
нас в залу, украшение которой составляет  всевозможное  оружие,  отравленные
дротики, старые сапоги и башмаки, некогда служившие  обувью  великим  мужам,
шпоры короля Карла Первого, снятые с его ног при Эджхилле..."
     После этого они обедают, и вечер кончается танцами и ужином.
     Что же до Бата, то вся английская история принимала там  ванны  и  пила
воды. Георг II и его королева, принц Фредерик и его двор, - едва ли найдется
в первой трети прошлого столетия сколько-нибудь известный  человек,  который
бы не бывал там в  прославленной  "Колодезной  зале",  где  за  председателя
сиживал кавалер Нэш и где его портрет висел между бюстами Ньютона и Попа.

                        Веленье рока таково,
                             Предмет сатиры прост:
                        В обрубках Ум и Мастерство,
                             А Глупость - в полный рост.

     Мне бы тоже хотелось взглянуть на эту "Глупость в полный рост". О,  это
была великолепная глупость  в  парче  и  кружевах,  выступающая  на  красных
каблуках и держащая в руке золотую табакерку, нагловатая  глупость,  которая
умела внушать к себе почтение.  Хотелось  бы  увидеть  благородного  безумца
Питерборо в сапогах (подумать только, у него хватило наглости разгуливать по
Бату... в сапогах!),  при  звездах  и  голубой  ленте,  с  двумя  капустными
кочанами под мышками и с  ощипанной  курицей  в  руке  -  приобретением  для
собственного обеда. Нередко наезжал сюда  Честерфилд,  играл  по  крупной  и
стоически улыбался, терзаемый подагрой. Бывала здесь Мэри Уортли, молодая  и
красивая, и Мэри Уортли, старая, безобразная, нюхающая табак. Приезжала мисс
Чадли, избавившись от одного мужа и занятая подыскиванием следующего.  Много
дней провел здесь Уолпол, больной, надменный, нелепо разодетый и церемонный;
всегда остроумный и рассудительный собеседник, а для  близких  -  нежнейший,
щедрый и  преданный  друг.  Живи  мы  с  вами  тогда,  и  мы  бы,  как  все,
прогуливаясь по Милсом-стрит, вдруг - т-с-с! - спешили  снять  шляпы,  когда
мимо медленно проезжал в фаэтоне  большой,  изможденный,  страшный  человек,
весь укутанный фланелью, выставив в окно экипажа  землистое,  худое  лицо  -
огромные  глаза  горят  из-под  пышного  пудреного  парика,   брови   грозно
нахмурены, грозный нос крючком, - и мы бы шепотом говорили друг другу:  "Вот
он, смотрите! Вот он, Великий коммонер мистер Питт!"
     Идем дальше, а церковные колокола начинают мелодичный перезвон,  и  тут
нам встречается наш пылкий приятель Тоби Смоллетт об руку с Джеймсом Квином,
актером, которые объясняют нам, что колокола звонят в честь мистера Окорока,
известного скотопромышленника из Тотенхема,  нынче  утром  удостоившего  Бат
своим прибытием на воды; а друг наш Тоби,  дойдя  до  дома,  грозит  тростью
перед закрытой дверью своего соседа креола капитана Глиста, у которого  двое
чернокожих слуг с утра учатся игре на валторнах.
     Стараясь представить себе тогдашнее английское светское общество,  надо
помнить, что оно по многу часов в день проводило  за  картами.  Обычай  этот
ныне у нас почти вывелся, но пятьдесят лет назад был распространен, а еще за
пятьдесят лет до того - повсеместен. "Игра в карты так вошла в моду, - пишет
Сеймур, автор книги "Придворный картежник", - что человек, не владеющий этим
искусством, будет сочтен в обществе дурно  воспитанным  и  не  заслуживающим
участия в светской беседе". Карты были повсюду. Читать в  обществе  было  не
принято  и  считалось  дурным  тоном.  "Книги  не  подходящий  предмет   для
гостиных", - утверждали старые  дамы.  Книги  вызывали  как  бы  ревность  и
досаду. У Гарвея вы прочтете, что Георг II всегда впадал в ярость  при  виде
книги; и его королеве, которая любила читать,  приходилось  заниматься  этим
украдкой, закрывшись у себя в гардеробной. А карты годились для всех. Каждый
божий вечер короли и дамы Британии играли королями и дамами четырех  мастей.
При европейских дворах,  настолько  мне  известно,  обычай  играть  в  карты
сохранился  до  сих  пор  не  ради  острых  ощущений,   -   а   просто   для
времяпрепровождения. А у наших предков он был распространен  весьма  широко.
"Книги! Ради бога,  не  говорите  мне  про  книги,  -  сказала  старая  Сара
Мальборо. - Я умею читать  только  людские  мысли  и  игральные  карты".  "К
Рождеству старый добрый сэр Роджер де Коверли рассылал в подарок всем  своим
арендаторам по связке свиных колбас и  по  колоде  игральных  карт",  -  так
описывает "Зритель" идеального помещика. Одна почтенная  дама-романистка,  в
чьи письма я нет-нет да и заглядываю, восклицает: "Помилуйте, ведь благодаря
картам мы, женщины, меньше сплетничаем!" А старый мудрый Джонсон  высказывал
сожаление, что не научился играть. "В жизни это  очень  полезное  умение,  -
говорит он. - Оно порождает доброжелательство  и  объединяет  людей".  Дэвид
Хьюм не ложился в постель, не сыграв партии в вист. Уолпол в одном из  писем
выражает картам горячую признательность. "Я поставлю алтарь  валету  пик,  -
пишет  он  в  своем  галантном  стиле,  -  в   благодарность   за   спасение
очаровательной герцогини Графтон". Герцогиня, будучи в Риме,  засиделась  за
карточным столом, когда должна была присутствовать на концерте у  кардинала,
а в это время там провалился пол, и все монсеньеры попадали в  подвал.  Даже
диссентерские священнослужители смотрели на игру благосклонно. "Не думаю,  -
пишет один из них, - чтобы честный Мартин Лютер совершал грех, когда садился
после  обеда  за  партию  в  трик-трак,  дабы  отвлечься  от  мыслей  и  тем
способствовать пищеварению". Что же до служителей  Высокой  церкви,  то  эти
играли все, вплоть до епископов. В крещенский вечер при  дворе  устраивались
парадные карточные игры.
     "Нынче у нас крещение, и Его Величество, а также Принц Уэльский  и  все
рыцари  орденов  Подвязки,  Шотландского  Чертополоха  и  Бани   явились   в
воротниках своих орденов.  Их  Величества,  Принц  Уэльский  и  три  старшие
принцессы отправились в дворцовую капеллу, предшествуемые герольдами. Герцог
Манчестерский нес державный меч. Король и принц, в соответствии  с  обычаем,
положили к алтарю  приношения  золотом,  ладаном  и  миррой.  А  вечером  Их
Величества играли с придворными в азарт в пользу старшего конюшего; говорят,
Король выиграл 600 гиней; Королева - 360; Принцесса Амелия -  20;  Принцесса
Каролина - 10; а герцог Графтон и граф Портмор - по нескольку тысяч".
     Перелистаем дальше эту хронику за 1731 год и посмотрим, чем  занимались
другие наши предки.
     "Корк, 15 января. - Сегодня некто  Тим  Кронин  приговорен  к  смертной
казни за убийство и ограбление мистера Сэлинджера и его супруги -  он  будет
повешен на две минуты, после чего обезглавлен и четвертован и остатки  будут
выставлены на четырех перекрестках. Преступник состоял в услужении у мистера
Сэлинджера и совершил убийство в сговоре со служанкой, каковая приговорена к
сожжению на костре; а равно и с садовником, которому он потом нанес удар  по
голове, дабы не делиться с ним добычей.
     3 января. - На дороге близ Стоуна,  в  Стаффордшире,  некий  ирландский
джентльмен стрелял в почтальона, каковой почтальон два дня спустя скончался,
а означенный джентльмен взят под стражу.
     В  Бангэе,  графство  Суффолк,  в  конюшне   джентльмена   был   найден
повесившийся бедняк. Обнаруживший его человек перерезал веревку и побежал за
подмогой, а нож свой оставил. Бедняк, придя в чувство, перерезал этим  ножом
себе горло и прыгнул в протекавшую рядом реку; однако мимо проезжали люди  и
успели  его  вытащить,   и   теперь   он,   по-видимому,   останется   жить.
Достопочтенный Томас Финч, брат  графа  Ноттингемского,  назначен  послом  в
Гаагу на место графа Честерфилда, который в настоящее время возвращается  на
родину.
     Уильям Купер, эсквайр, и  его  преподобие  мистер  Джон  Купер,  личный
капеллан Ее Величества  и  владелец  прихода  Грейт-Беркхемстед  в  графстве
Хартфордшир, назначены в Комиссию по делам о несостоятельности.
     Чарльз Крей, эсквайр, и Макнамара, эсквайр, между которыми существовала
давняя вражда, приведшая к тому, что на протяжении последних  трех  лет  оба
свыше  пятидесяти  раз   привлекались   к   ответственности   за   нарушение
общественной тишины, встретились в присутствии мистера Эйрса из  Галловэя  и
разрядили друг в друга пистолеты, вследствие чего все  трое  были  на  месте
убиты, к великой радости своих миролюбивых соседей, как добавляют ирландские
газеты.
     Цена на пшеницу стоит от 26 до 28 шиллингов квартер; на  трехпроцентные
облигации - 92; на лучший сахар рафинад - около 9  1/4  за  голову;  на  чай
китайский черный - 12-14 ш., индийский -  18  ш.,  китайский  зеленый  -  36
шиллингов за фунт.
     В  Эксоне  сэр  У.  Кортни,   баронет,   с   большой   торжественностью
отпраздновал день рождения сына; присутствовало более тысячи  человек.  Была
зажарена целиком бычья туша, выставлена бочка вина и несколько бочек пива  и
сидра для арендаторов. Одновременно  сэр  Уильям  выделил  сыну,  достигшему
совершеннолетия, замок Паудрэм и большое имение.
     Чарльзворт и Кокс, два стряпчих, осужденные за подлог, были  выставлены
к позорному столбу перед Королевской Биржей.  Первый  жестоко  пострадал  от
жителей, ко второму же публика была благосклонна,  человек  шесть  или  семь
поднялись к позорному столбу, дабы защитить его от оскорблений черни.
     Убился  насмерть  мальчик,  упав  на  железные  пики  с  фонаря,   куда
взобрался, чтобы лучше видеть мамашу Нидем у позорного столба.
     Мэри Линн сожжена на костре за участие в убийстве своей хозяйки.
     Александру Расселу,  пехотному  солдату,  приговоренному  на  январской
судебной сессии к  смертной  казни  за  уличный  грабеж,  заменили  смертный
приговор пожизненной каторгой  в  колониях,  однако,  получив  тем  временем
наследство, он был помилован подчистую.
     Пэр Англии лорд Джон Рассел заключил брак с леди Дианой Спенсер в своей
резиденции Мальборо-Хаус. Он имеет  в  настоящее  время  состояние  в  30000
фунтов и получит еще  100000  после  смерти  бабки,  вдовствующей  герцогини
Мальборо.
     1 марта, в день рождения  Королевы,  когда  Ее  Величеству  исполнилось
сорок восемь лет, в Сент-Джеймском дворце состоялось большое собрание внати.
Ее Величество была в роскошном туалете с кисейным,  шитым  цветами  головным
убором; в подобном же уборе была и Ее Королевское Высочество. Самое  богатое
платье, как находят, было на лорде  Портмуре,  хотя  у  одного  итальянского
графа взамен пуговиц было нашито двадцать четыре бриллианта".

     Новое платье ко дню монаршего рождения считалось непременным  для  всех
верноподданных граждан. Об этом обычае несколько раз упоминается  у  Свифта.
Постоянно пишет  о  нем  и  Уолпол  -  со  смехом,  однако  заказывает  себе
новомодную одежду из Парижа. Если король и королева не  пользуются  любовью,
на утреннем приеме во дворце бывает мало новых туалетов.  Генри  Фильдинг  в
статье, направленной против Претендента, шотландцев, французов  и  папистов,
которая была опубликована в  третьем  номере  "Истинного  патриота",  рисует
воображаемую картину: Лондон захвачен Претендентом, самого Фильдинга  сейчас
должны повесить за верность короне, веревка уже стянула ему шею -  и  дальше
он пишет: "Тут в спальню вбежала моя дочурка и положила  конец  сновидениям,
пальчиками раскрыв мне веки и пролепетав, что пришел портной  и  принес  мне
новое платье ко дню рождения Его Величества". В его "Щеголе из Темпла" герой
наряжается на день рождения короля в серый бархатный костюм за сорок фунтов.
Можно не сомневаться, что сам мистер Гарри Фильдинг  тоже  имел  во  что  по
такому случаю нарядиться.
     Дни торжеств были, бесспорно,  грандиозны,  зато  будничная  жизнь  при
дворе была невыносимо скучной.

     "Не стану досаждать Вам, - пишет Гарвей  в  письма  к  леди  Сандон,  -
описанием наших занятий в Хемптон-Корте. Никакая рабочая лошадь не ходит так
строго все по  одному  неизменному  кругу;  так  что,  определив  с  помощью
календаря день недели и с помощью часов - время суток, Вы  можете  с  полной
достоверностью сказать, не  прибегая  к  иным  источникам  сведений,  помимо
собственной памяти, что именно сейчас происходит в стенах  дворца.  Прогулки
пешком и в портшезах, приемы и аудиенции заполняют утро.  А  вечером  Король
играет в коммерс или трик-трак, а Королева  -  в  кадриль,  и  каждый  вечер
бедная леди Шарлотта принимает ее вызов, и Королева дергает ее за капюшон  а
Наследная Принцесса щелкает ее по пальцам. Герцог Графтон  еженощно  на  сон
грядущий принимает снотворную дозу успокоительной  лотереи,  сладко  засыпая
между принцессами Амелией и Каролиной. Лорд  Грэнтем  бродит  из  комнаты  в
комнату, точно безутешный призрак, а на устах его печать, как пишет Драйден;
по временам он ни с того ни с  сего  вдруг  взбадривается,  словно  огонь  в
очаге, который помешали кочергой, чтобы ярче горел. Но вот, наконец,  Король
встает;  игра  окончена;  можно  расходиться.  Их   Королевские   Величества
удаляются, он - об руку с леди Шарлоттой, она -  с  лордом  Лиффордом;  лорд
Грэнтем уходит с леди Фрэнсис и мистером Кларком; кто идет  ужинать,  кто  -
прямо спать; и так день да ночь - сутки прочь".

     Любовь короля к родному Ганноверу  служила  предметом  довольно  грубых
шуток для его английских подданных; при упоминании о сосисках с капустой все
неизменно покатывались со смеху. Еще когда  к  нам  приехал  наш  теперешний
принц-консорт, на улицах Лондона распевали песенки, в  которых  высмеивалось
все немецкое. В витринах колбасных лавок  выставлялись  гигантские  сосиски,
служившие, как надо было понимать,  ежедневной  излюбленной  пищей  немецких
господ. Я сам помню карикатуры по случаю бракосочетания принца  Леопольда  с
принцессой Шарлоттой; высокородный принц изображался  в  лохмотьях.  Супругу
Георга  III  называли  нищей  германской  герцогиней,  поскольку  в   Англии
считалось, что все герцоги, кроме английских, нищие. Король Георг платил нам
той же монетой. Он считал, что нигде, кроме  Германии,  нет  хороших  манер.
Однажды Сара Мальборо прибыла с визитом к принцессе как раз  в  тот  момент,
когда ее королевское высочество секла одного из своих монарших отпрысков. По
этому поводу находившийся тут же Георг заметил ей: "Да, в Англии ни  у  кого
нет хороших манер, потому что смолоду вас плохо воспитывают". Он  утверждал,
что в Англии ни один повар не умеет жарить мясо,  ни  один  кучер  не  умеет
править лошадьми; он счел возможным усомниться в превосходстве нашей  знати,
наших лошадей и нашего ростбифа!
     Пока он находился вдали от  своего  возлюбленного  Ганновера,  там  все
оставалось так же, как и при нем. В конюшнях содержалось восемьсот  лошадей,
при дворе сохраняли полный штат камергеров,  гофмейстеров  и  пажей;  каждую
субботу при  дворе  устраивались  ассамблеи  -  церемонии,  на  мой  взгляд,
благородные и трогательные, на которых собиралась вся ганноверская знать.  В
зале ассамблей устанавливалось большое кресло, на сиденье помещался  портрет
короля. Вельможи, поочередно выступая  вперед,  кланялись  креслу  и  образу
Навуходоносорову и говорили вполголоса те речи, которые они произносили  бы,
восседай перед ними в кресле сам владетельный курфюрст.
     А он постоянно ездил в Ганновер. В 1729 году он уехал туда на целых два
года, в течение которых Англией правила за него Каролина, и  его  британские
подданные нисколько по нем не скучали. Потом он уезжал в 1735 и в 1736 году,
а между 1740 и 1755 годами побывал на континенте  не  менее  восьми  раз,  и
только разразившаяся  Семилетняя  война  вынудила  его  отказаться  от  этих
увеселительных вояжей.
     На родине королевский образ жизни не изменялся. "Наше существование при
дворе однообразно, как в монашьей  обители,  -  пишет  придворный,  которого
цитирует Фэзе. - Каждое утро в одиннадцать часов и каждый вечер в шесть мы в
самый зной скачем в карете в Херрен-хаузен  по  несусветно  длинной  липовой
аллее, дважды в день с ног до головы покрывая пылью и  себя  и  лошадей.  Ни
малейшие отступления от заведенного порядка при короле  не  допускаются.  За
трапезой и за картами он видит перед собой одни и те же лица и по  окончании
игры  неизменно  удаляется  в  свою  опочивальню.  Дважды  в  неделю  бывают
представления французского театра; в остальные дни - карты. И  так,  вздумай
Его Величество навсегда остаться в Ганновере, можно было бы  на  десять  лет
вперед составить календарь его жизни, с точностью определить, в  какие  часы
он будет заниматься делами, есть и развлекаться".
     Старый язычник  сдержал  обещание,  данное  умирающей  жене.  Теперь  в
милости была леди Ярмут,  и  ганноверский  свет  обходился  с  ней  со  всем
возможным  почтением,  хотя,  когда  она  приезжала  в  Англию,  у  нас  ее,
по-видимому, не жаловали. В 1740 году короля в Ганновере  посетили  две  его
дочери: Анна, принцесса Оранская (которую,  а  равно  и  ее  супруга,  и  их
свадьбу нам презабавно описали Уолпол и Гарвей), и Мария  Гессен-Кассельская
с мужьями. Это придало  ганноверскому  двору  невиданного  блеску.  В  честь
высоких гостей король устроил несколько празднеств, был,  в  частности,  дан
роскошный бал-маскарад в зеленом  театре  в  Херренхаузене  -  в  том  самом
зеленом театре, где кулисами служили липы и  буксовые  изгороди,  а  зеленая
трава - ковром, где некогда взор  Георга  и  его  папаши,  старого  султана,
услаждали танцами дамы фон Платен. Подмостки и почти весь парк были освещены
цветными фонарями. Чуть ли не  все  придворные  явились  в  белых  домино  и
походили, как пишет очевидец, "на души блаженных в Елисейских полях. Позднее
в галерее на трех огромных столах был сервирован ужин, и король веселился от
души. А после ужина снова начались танцы, и я  воротился  домой  в  Ганновер
только  в  шестом  часу,  уже  при  свете  дня.  Несколько  дней  спустя   в
Ганноверском оперном театре была устроена большая ассамблея. Король  приехал
в костюме турка; тюрбан его  украшал  роскошный  бриллиантовый  аграф;  леди
Ярмут была наряжена султаншей; но всех затмила принцесса Гессенская".
     Так, стало быть, бедная Каролина  спит  в  гробу,  а  пылкий  коротышка
Георг, краснолицый, пучеглазый, белобровый, в возрасте шестидесяти лет  лихо
отплясывает с мадам Вальмоден и резвится в обличий турка! Еще целых двадцать
лет развлекался так на турецкий  манер  наш  престарелый  маленький  Баязет,
покуда не случился с ним удар, от которого он и  задохнулся,  перед  смертью
распорядившись, чтобы одну стенку его гроба  сняли  и  стенку  гроба  бедной
опередившей его Каролины тоже, дабы его грешный прах мог смешаться с  прахом
верной подруги. Где-то ты пыхтишь и пыжишься теперь, бедный турецкий паша, в
каком нежишься мусульманском раю, проказливый пузатый  Магомет?  Где  теперь
все твои раскрашенные гурии? Так, значит, леди Ярмут рядилась  султаншей,  а
его величество в турецком костюме  носил  на  чалме  бриллиантовый  аграф  и
веселился от души? Братья! Он был королем ваших и наших отцов, - прольем  же
слезу почтения над его могилой.
     Он говорил о  своей  жене,  что  не  знает  женщины,  котора