чти не было, и она сияла на фоне черных смокингов как бе-
лая голубка среди старых воронов. Через два месяца, когда она уже и  ду-
мать забыла об этой поездке в Англию, пришло приглашение на  конференцию
молодых юристов. Хозяин конторы долго не мог опомниться от изумления, но
заподозрить Харриса в интересе к своей миниатюрной помощнице не мог. Од-
нако отпустил Ирину на три дня в Европу. И теперь все шло  к  тому,  что
Харрис женится...
   И здесь не какая-нибудь любовь-морковь, а дело серьезное.
   Каждая женщина, которой исполнилось сорок, мечтает о Харрисе. А Ирине
как раз исполнилось.
   В общем, получилось глупо...
   Вечером Ирина приехала к Нинке для разговора. Но в спальне  топталась
опять знахарка, заскочившая на пять минут перед отъездом,  Нинка  вокруг
нее бегала.
   В мастерской, как обычно, сидел народ.
   Ирина была голодная, открыла холодильник. Там было плоховато.  В  бу-
мажном пакете из русского магазина лежал дорогостоящий черный хлеб, под-
сыхал сыр.
   Ирина сделала себе бутерброд. Выпила Нинкиной смеси - в этом доме все
почему-то начинали пить "отвертку" - апельсиновый сок с водкой...  Нако-
нец выползла Нинка.
   - Так зачем тебе понадобился Готлиб?
   - Какой Готлиб? - удивилась Нинка.
   - О Господи, да ты же ночью звонила...
   - А, он Готлиб. Я и не знала, что он  Готлиб...  Алик  сказал,  чтобы
привезли раббая, - невинно сказала Нинка, а  Ирина  вдруг  почувствовала
прилив раздражения: чего она возится с этой идиоткой... Но она професси-
онально сдержала раздражение и мягко спросила:
   - Да зачем ему раббай? Ты ничего не путаешь?
   Нинка просияла:
   - Да ты же ничего не знаешь! Алик согласился креститься.
   Ирина от ярости зашлась:
   - Нин, если креститься, то, наверное, священник нужен, а?
   - Само собой! - кивнула Нинка. - Само собой - священник.  Это  я  уже
договорилась. Но Алик попросил... он хочет еще и с раббаем поговорить.
   - Он хочет креститься? - удивилась Ирина, уловив  наконец  самое  су-
щественное.
   Нина опустила узкое личико в костлявые,  переставшие  быть  красивыми
руки.
   - Фима говорит, что очень плохо. Все говорят, что плохо. А Марья  Иг-
натьевна говорит, что последняя надежда - креститься. Я не  хочу,  чтобы
он уходил в никуда. Я хочу, чтобы его Бог принял.  Ты  не  представляешь
себе, какая это тьма... Это нельзя себе представить...
   Нинка кое-что знала про тьму, у нее были  три  суицидальные  попытки:
одна в ранней юности, вторая после отъезда Алика из России и третья  уже
здесь, после рождения мертвого ребенка...
   - Надо скорее, скорее. - Нинка вылила остатки сока в стакан. - Ириша,
купи мне, пожалуйста, сока. А водки не надо, водку вчера Славик  принес.
Пусть твой Готлиб нам раббая приволочет...
   Ирина взяла сумку, опустила руку в металлический судок,  стоявший  на
холодильнике, - туда складывали счета. Там было пусто: кто-то уже  опла-
тил.
   5 О себе она говорила: я ставила на всех лошадок, в том  числе  и  на
еврейскую.
   Еврейской лошадкой был огромный чернобородый  Лева  Готлиб,  которому
удалось засунуть русскую Ирку в иудаизм, да не как-нибудь, а  по  полной
программе, с субботними свечами, миквой и головным убором,  который  был
ей, кстати, очень к лицу. Маленькая Тишорт была отправлена тогда в рели-
гиозную школу для девочек, которую, между прочим,  до  сего  дня  добром
вспоминала.
   Ирка проеврействовала два полных года. Учила иврит: способностями она
была никак не обижена, все ей давалось легко. Ходила в синагогу  и  нас-
лаждалась семейной жизнью. В одно прекрасное утро она проснулась и поня-
ла, что ей смертельно скучно. Она собрала попавшиеся под руку вещи и не-
медленно съехала, оставив Леве записку ровно в два  слова:  "Я  уезжаю".
Позднее, когда Лева разыскал ее у старых друзей и  пытался  восстановить
семью, она отвечала только одно: надоело, Лева, надоело. Это был послед-
ний ее каприз, а может, эмоциональный бунт - больше она не позволяла се-
бе таких экстравагантных поступков.
   Переехала в Калифорнию. Как она жила эти годы,  нью-йоркским  друзьям
было неизвестно. Некоторые считали, что у нее был какой-то запасец. Дру-
гие подозревали, что ее содержит любовник. Толком никто ничего не  знал:
днем она носила английского стиля костюмы из льна и шелка, а по вечерам,
нацепив перья и блестки, выступала со  своим  акробатическим  номером  в
специальном месте для богатых идиотов. Цирковое  училище  было  не  фунт
изюму - настоящая профессия, не какой-нибудь PhD. Благодаря этой профес-
сии по ночам она крутила ногами, а днем ворочала мозгами  в  юридической
школе. В конце концов она ее окончила, пройдя положенный курс наук и на-
учившись за эти годы вставать в половине седьмого, вместо сорокаминутной
утренней ванны принимать трехминутный  душ  и  не  поднимать  телефонной
трубки прежде, чем автоответчик объявит ей, кто именно звонит; она полу-
чила место помощника юриста в солидной конторе.
   Жила она в Лос-Анджелесе, с эмигрантами почти не общалась, говорила с
легким английским акцентом, которому надо было еще научиться.  Это  было
даже шикарно. Люди понимающие знают, что избавиться от акцента  труднее,
чем его изменить. Свою незамысловатую русскую фамилию она поменяла  пре-
дусмотрительно, еще при получении первых американских документов.
   Со времен ее шоу-карьеры у нее остались кое-какие артистические  свя-
зи, и она привела с собой клиентуру. Не бог весть какую, но  хозяин  это
оценил. Со временем он дал ей возможность вести дела самостоятельно. Она
выиграла для него несколько незначительных дел. Для американского  моло-
дого человека такая карьера могла бы считаться неплохой. Для  сорокалет-
ней циркачки из России она была блестящей.
   Бывшему мужу Леве развод тоже пошел на пользу.  Он  женился  на  пра-
вильной еврейской девушке из Могилева, не имевшей  за  спиной  ни  опыта
цирковой акробатки, ни какого бы то ни было вообще. Большая,  толстая  и
широкозадая, она родила ему за семь лет пятерых детишек, и это полностью
примирило Леву с потерей Ирки.  Рассудительная  жена  уверенно  говорила
подружкам:
   - Вы же понимаете, всем нашим мужчинам по вкусу шиксы, но это до  тех
пор, пока они не имеют настоящую еврейскую жену.
   Эта великая мудрость была последним пределом ее возможностей, но Лева
не стал бы этого оспаривать.
   Ирина довольно быстро разыскала по справочнику Леву, а когда попроси-
ла его о срочной встрече, он был сильно смущен. Два часа, покуда она до-
биралась к нему в Бронкс, он корчился от предчувствия  большой  неприят-
ности или по меньшей мере неловкости, которые она с собой привезет.
   Контора его была довольно замурзанная, но дело, которое  здесь  вари-
лось, было придумано когда-то Иркой. Ее практический ум  в  сочетании  с
небрежной незаинтересованностью принес в свое время Леве  удачу.  Именно
Ирка в самом начале их недолгого брака уговорила его вложить все имеющи-
еся у него деньги, с трудом сбитые пять тысяч, в рискованную и  блестяще
себя оправдавшую затею по производству кошерной косметики.  В  то  время
Ирина еще находилась в состоянии недолгого романа  с  иудаизмом,  правда
весьма смягченным и реформированным, но не забывшим о драматических  от-
ношениях молока и мяса, в особенности того, которое при жизни хрюкало.
   Левушкина косметика еще только-только  находила  своих  потребителей,
когда Ирина, покрытая трефными бликами общеамериканской  косметики,  его
покинула.
   Лева, вступив в новую полосу своей жизни, вскоре поменял  ориентацию,
изменив реформаторам с ортодоксами. Там был свой политический резон. Ему
пришлось отказаться от производства грубых красок,  оскверняющих  благо-
родные лица еврейских женщин, и он продал  эту  часть  дела  двоюродному
брату, оставив за собой производство кошерного шампуня и мыла,  а  также
научился производить кошерный аспирин и другие медикаменты. Вероятно, на
свете существовало довольно много людей, которым эта  идея  не  казалась
сплошным надувательством.
   Лева встретил Ирину на пороге своего кабинета. Оба сильно изменились,
но изменения эти были обусловлены скорее не течением лет, а новым харак-
тером жизни. Лева располнел и стал как будто меньше ростом за счет шири-
ны спины и раздавшихся щек, да и лицо утратило бело-розовый оттенок, на-
поминавший о молодом царе Давиде, и приобрело какой-то  сумрачный  цвет.
Ирина же, ходившая в годы их брака в трикотажных майках с дыркой на пле-
че и в длинных индийских юбках, метущих пол, поразила его журнальной бе-
зукоризненностью, жестким изяществом бровей и носа, твердостью подбород-
ка и мягкостью губ.
   "Жемчужина, настоящая жемчужина", - подумал Лева и, подумавши, сказал
это вслух.
   Ирина засмеялась прежним легким смехом:
   - Я рада, Левушка, что тебе нравлюсь. Ты очень изменился, но, знаешь,
неплохо, такой солидный капитальный господин.
   - И пятеро детей, Ирочка, пятеро. - И он вытащил из  стола  маленький
альбомчик с фотографиями. - А как Маечка? - вдогонку спросил он.
   - Нормально, взрослая девица.
   Она внимательно рассмотрела альбом, кивнула и положила его на стол.
   - Дело у меня вот какое. Старый приятель, еврей, дружок  мой  еще  по
Москве, тяжело болен. Умирает. Он хочет поговорить с раббаем. Можешь это
устроить?
   - И это вся твоя проблема? - Лева испытал огромное облегчение, потому
что все-таки подозревал, что Ирина хочет предъявить  ему  какие-то  иму-
щественные претензии, связанные с теми пятью тысячами, потому что  тогда
они были в браке... Он был человек порядочный, но обременен семьей и не-
навидел непредвиденные расходы. - Если тебе надо, я приведу хоть десять.
- Он смутился, потому что сказал глупость, но Ирина не поняла или не об-
ратила внимания.
   - Но это надо срочно, очень срочно, он совсем плох, - попросила она.
   Лева обещал позвонить сегодня же вечером.
   Он действительно позвонил вечером и сказал, что может привести  заме-
чательного раббая, израильского, читающего сейчас какой-то мудреный курс
в Нью-Йоркском университете. И  уже  договорился,  что  приведет  его  к
больному сразу после конца субботы.
   Весьма примечательно, но никогда ничего не забывавшая  Ирина  начисто
забыла, что еврейская суббота кончается в субботу  вечером,  и  объявила
Нине, что раббай придет в воскресенье утром.
   Священник, отец Виктор, обещал прийти в субботу после всенощной. Нин-
ка придавала большое значение тому, что священник появится первым.
   6 Фима пришел к Берману очень поздно, без звонка,  такая  бесцеремон-
ность была между ними принята. Их связывали давние отношения, отчасти  и
родственные.
   Родство было дальним, трудновычисляемым, по деду, но  на  самом  деле
это не имело значения. Важным было другое: оба  они  были  врачи  в  том
смысле, в каком люди урождаются блондинами, или певцами, или трусами, то
есть по волеизъявлению природы. Чутье к человеческому телу, слух к  дви-
жению крови, особое устройство мышления.
   - Системное, - определял его Берман.
   Оба они чуяли, какие качества характера в  сочетании  с  определенным
типом обмена тянут за собой гипертонию, где ожидать язвы, астмы, рака...
Прежде чем начинать медицинский осмотр, они примечали,  что  кожа  суха,
белок мутноват, в углах рта - точечные воспаления...
   Впрочем, в последние годы они мало кого осматривали, разве что знако-
мые просили.
   В отличие от Фимы, Берман, переехав в Америку, сдал все  экзамены  за
два месяца, подтвердил свой российский диплом  и  поставил  одновременно
местный рекорд: никому еще не удавалось так быстро справиться  с  полным
курсом медицинской науки. Сразу же он получил работу в одной из  городс-
ких больниц.
   Здесь и познакомился на практике с американской медициной, отдавая ей
по семьдесят часов в неделю, и она показалась ему столь же  малоудовлет-
ворительной, что и российская, но по другим причинам. Тогда он  и  нашел
для себя область, в которой мог держаться подальше от американских  вра-
чей. Он их мало уважал.
   Область эта была новая, только обозначившаяся.
   "В России такого лет двадцать не будет, а может, никогда", - с  огор-
чением думал он.
   Называлась эта область радиомедицина. Это было  диагностическое  нап-
равление, сочетающее введение в  организм  радиоизотопов  и  последующее
компьютерное обследование.
   Как говорил сам Берман, последние остатки мозгов ушли у него на осво-
ение этого современнейшего компьютера, последние остатки  энергии  -  на
добывание денег для его покупки и открытие  собственной  диагностической
лаборатории, и последние остатки жизни он собирался потратить на выплату
гигантских долгов, которые образовались в результате всех его усилий...
   Дело его тем не менее шло хорошо, раскручивалось и набирало  обороты,
а все доходы шли пока на покрытие кредитов и выплату процентов,  которые
росли в этой стране быстро и незаметно, как плесень на сырой стене.
   Долгов у Бермана было больше четырехсот тысяч, а у Фимы  -  четыреста
долларов, то есть, по американской логике, один процветал, второй же на-
ходился в самом жалком положении. Жили они в одинаково паршивых  кварти-
рах, ели одну и ту же дешевую еду. Разница только в том  и  заключалась,
что Берман купил себе три приличных "докторских" костюма, а  Фима  обхо-
дился бедняцкой одеждой.
   - Как живет вся Америка, так живем и мы, -  усмехался  Берман  и  фа-
мильярно шлепал Фиму по плечу.
   Оба прекрасно понимали, что если уж Берману под его голову, образова-
ние или авантюрный проект дают такие кредиты,  значит,  всего  этого  он
стоит. И потому он мог бы уже сегодня переехать в хороший Ист-Сайд, если
б не был скуповат и не осторожничал.
   Фима ежился. Зависть не зависть, но нечто  болезненное  шевелилось  в
душе.
   Надо отдать Берману должное: открывая лабораторию, он предложил  Фиме
пойти к нему техником, однако для этого  надо  было  закончить  какие-то
специальные курсы, а Фима все еще мусолил английские учебники, делал вид
перед самим собой, что в будущем году уж точно он мобилизуется  и  сдаст
наконец проклятые экзамены... словом, от Фиминого предложения  он  отка-
зался. Принять - означало бы полную и окончательную капитуляцию.
   Когда-то в России они были на равных, два молодых талантливых  врача,
знающих себе цену. Здесь, благодаря к делу не идущей способности к лопо-
танию на этом собачьем языке, Берман так далеко ушел, что  Фиме  никогда
уже не дотянуться.
   Но в данном случае, с Аликом, они по-прежнему были на  равных  -  два
врача возле одного больного.
   Теперешняя встреча представляла, собственно говоря,  консилиум.  Фима
был первым врачом, к которому обратился Алик, когда  правая  рука  стала
ему изменять. Полтора года тому назад.
   "Ерунда, профессиональное переутомление, может, тендовагинит", - пос-
тавил Фима первый диагноз, но быстро спохватился. Левая рука тоже начала
сдавать.
   Если бы процесс не шел так стремительно, можно  было  бы  говорить  о
рассеянном склерозе. Нужно было большое хорошее обследование.
   Провел первое обследование Берман. Бесплатно, конечно, еще и сам изо-
топы оплатил. Компьютер ничего не показал.
   - Американская штучка, - ухмыльнулся Берман, - не хочет бесплатно ра-
ботать.
   - Пока ты с виду здоров,  покупай  страховку,  старик.  Она  начинает
действовать через полгода, но я тебе гарантирую, что такие вещи сами со-
бой не проходят,
   - вынес свое заключение Берман.
   Но денег на страховку не было, к тому же Алик никогда не думал о том,
что будет через полгода. По этой же причине, а  также  из  отвращения  к
очередям, чиновникам и казенным бумажкам, оставшегося у него с советских
времен, у него никогда не было американских пособий.  Среди  иммигрантов
было немало людей, которые чуть ли не соревновались в ловкости по выдав-
ливанию разного рода подачек и льгот - от продовольственных карточек  до
бесплатных квартир, Алик же ухитрился прожить почти два десятилетия без-
заботной птичкой, работая легко и потаенно: у многих создавалось впечат-
ление, что живет он на шармачка, на авось. Особое раздражение он вызывал
как раз не у честных работяг, а именно у принципиальных  бездельников  и
отъявленных ловчил.
   Словом, не было у него никогда никакой страховки,  как  и  постоянной
работы, и рассчитывать на это не приходилось:  меньше,  чем  когда-либо,
был он теперь способен высидеть многодневные очереди в бесконечных кори-
дорах и получить необходимые бумаги.
   К счастью, американская система медицинского обслуживания,  компьюте-
ризованная и продуманная, оставляла некоторые щелки, в которые можно бы-
ло всунуться.
   Первые анализы были сделаны по чужим документам. Кровь молчала.
   Первую госпитализацию организовали на улице: вызвали "скорую  помощь"
и разыграли небольшой спектакль. Хозяин кафе напротив дома вызвал  маши-
ну, сказавши, что человек упал без сознания  возле  его  двери.  Человек
этот лег на три сдвинутых стула, свесил рыжий хвост и, подмигивая  прия-
телю-хозяину, минут пять ждал машины. Его забрали, провели обследование,
дали medicaid на время пребывания в больнице.
   Лечили его невропатологи, ставили капельницы, вводили положенные  ле-
карства.
   Все было довольно уныло, и Алик из больницы сбежал. Фима устроил  ему
скандал: что бы там ни было, назначения были хорошие, лечение  симптома-
тическое, но другого и быть не может, когда диагноз не поставлен.
   Фима настаивал, чтобы он лег снова, и единственный способ снова  туда
попасть
   - сделать "мастырку". Фима быстренько организовал ему небольшой  свищ
на ключице, и Алик предъявил его как осложнение после  неудачного  лече-
ния.
   Городская больница хоть и не частное учреждение, но тоже исков не лю-
била, и его опять госпитализировали...
   Так все тянулось. Алик ложился, снова выходил. Не ясно было, помогает
ли лечение, - кто ж знал, что было бы без него.  Но  правая  уже  висела
плетью, левой он с трудом подносил ложку ко рту. Изменилась походка. Ус-
тавал.
   Спотыкался. Потом упал первый раз. И все это происходило с  ужасающей
скоростью. К весне следующего года он еле передвигался.
   Вторая госпитализация была гораздо более сложным делом. Алика привез-
ли к Берману в лабораторию, Берман сам вызвал "скорую",  сказал,  что  у
него тяжелый больной на приеме. "Скорая" потребовала письменного  свиде-
тельства, что больной не умрет в дороге. Берман, который знал все  здеш-
ние бюрократические уловки, письмо это уже заготовил. Он поехал с Аликом
вместе, и, на счастье, главный человек,  медсестра,  оказалась  знакомая
Берману старая ирландка, хмурая, резкая и совершенный ангел, - она  дала
направление в китайскую больницу, которая считалась лучшей из всех госу-
дарственных. Это была удача, и первую неделю Алик  оживился,  ему  кроме
обычного лечения делали иглоукалывания, прижигания, и даже казалось, что
чувствительность рук восстанавливается...
   Теперь Фима и Берман сидели на убогой кухне, среди  грязных  чашек  и
жизнерадостных тараканов. Они уже перестали строить предположения: боко-
вой амниотрофический склероз, вирусное стволовое поражение, таинственная
онкология...
   Берман был  довольно  красив,  хотя  было  в  нем  нечто  от  большой
обезьяны:
   вислые сильные плечи, короткая неповоротливая шея, длинные руки, даже
рот был туговато натянут на крупные зубы. Фима был весь корявый, из  ры-
того лица смотрели на Бермана с ожиданием ясные светлые глаза...
   - Ничего, Фима. Ничего в таких случаях не делают. Кислородная  подуш-
ка.
   - Удушье может очень медленно развиваться. Очень мучительно, - помор-
щился Фима.
   - Сделай морфин или что там есть...
   - Ладно, все ясно, - пробурчал Фима.
   Он все-таки надеялся, что умный Берман знает что-то, чего  он  забыл.
Но такого знания вообще не было.
 
   7 Отец Виктор пришел около девяти. В сандалиях на босу ногу, в мешко-
ватой рубахе, заправленной в короткие светлые брюки. В руках у него  был
чемоданчик-дипломат и целлофановый пакет, чем-то плотно  набитый.  Бейс-
больную кепочку с невинными з