шим его шепот:

                     Любовь, восторг и красота
                     Под солнцем будут жить всегда.
                     Они сильнее нас - ведь мы
                     Не терпим света, дети тьмы.

     Доктор Пул поворачивается и идет ко входу в  сад.  Прежде  чем  открыть
калитку, он осторожно оглядывается вокруг. Вражеских соглядатаев  не  видно.
Успокоившись, он выскальзывает из калитки и сразу сворачивает  на  тропинку,
вьющуюся меж дюнами. Губы его снова шевелятся.

                          ...Я - мать твоя Земля;
                     В моих холодных венах вплоть до жилки
                     Громаднейшего дерева, чьи листья
                     Дрожали в воздухе морозном, радость
                     Струилась, словно в человеке кровь,
                     Когда с груди моей ты тучей славной
                     Поднялся, радости чистейший дух.

     С тропинки доктор Пул выходит на улочку; по ее сторонам стоят небольшие
дома; рядом с каждым - свой гараж, вокруг  каждого  -  клочок  голой  земли,
бывший когда-то газоном или клумбой.
     - "Радости чистейший дух", - повторяет доктор Пул и,  вздохнув,  качает
головой.

                                 Рассказчик

     Радости?  Но  ведь  радость  давным-давно  убита.  Остался  лишь  хохот
демонов, толпящихся вокруг позорных столбов, да вой одержимых, спаривающихся
во тьме. Радость - она ведь  только  для  тех,  чья  жизнь  не  противоречит
заведенному в мире порядку.  Для  вас  же,  умников,  которые  считают,  что
порядок этот можно улучшить,  для  вас,  сердитых,  мятежных  и  непокорных,
радость очень скоро становится незнакомкой. Те, кто обречен  пожинать  плоды
ваших фантастических затей, не будут даже подозревать  о  ее  существовании.
Любовь, радость и мир -  вот  плоды  духа,  являющегося  вашей  сущностью  и
сущностью  мира.  А  плоды  обезьяньего  склада   ума,   плоды   мартышечьей
самонадеянности и  протеста  -  это  ненависть,  постоянное  беспокойство  и
непрестанные беды, смягчаемые лишь еще более страшным безумием.

     Тем временем доктор Пул продолжает бормотать на ходу:

                     Мир полон лесорубов, что грустящих
                     Дриад любви с дерев сгоняют жизни
                     И соловьев распугивают в чащах.

                                 Рассказчик

     Лесорубов с  топорами,  людей  с  ножами,  убивающих  дриад,  людей  со
скальпелями и хирургическими ножницами, распугивающих соловьев.

     Доктор Пул вздрагивает и ускоряет шаг, словно человек,  почувствовавший
за спиной чье-то недоброжелательное присутствие. Потом вдруг останавливается
и снова оглядывается.

                                 Рассказчик

     В городе, вмещающем два  с  половиной  миллиона  скелетов,  присутствие
нескольких тысяч живых людей  едва  заметно.  Ничто  не  шелохнется.  Полная
тишина среди этих  уютных  буржуазных  развалин  кажется  нарочитой  и  даже
несколько заговорщицкой.

     Доктор  Пул,  пульс  которого  участился  от  надежды  и  страха  перед
разочарованием, сворачивает с улицы и идет по дорожке, ведущей  к  гаражу  Э
1993. Двери его открыты и болтаются на ржавых петлях. Доктор  Пул  входит  в
затхлый полумрак. Пробивающийся через дырочку в западной стене гаража тонкий
карандашный  луч  закатного  солнца  падает   на   левое   переднее   колесо
четырехдверного седана "шевроле супер де люкс" и лежащие рядом на земле  два
черепа  -  один  взрослый,  другой,  очевидно,  детский.  Ботаник  открывает
единственную незаклиненную дверцу машины и  вглядывается  в  царящую  внутри
тьму.
     - Лула!
     Он залезает в машину, садится рядом с  девушкой  на  заднее  сиденье  с
разодранной обивкой и берет ее руку в свои ладони.
     - Милая!
     Лула молча смотрит на него. В глазах  у  нее  выражение,  граничащее  с
ужасом.
     - Значит, тебе все же удалось улизнуть?
     - Флосси что-то подозревает.
     - Да черт с ней, с этой Флосси! - отвечает доктор Пул  тоном,  который,
по его мнению, должен звучать беззаботно и успокоительно.
     - Она задает всякие вопросы, - продолжает Лула. - Я сказала ей, что иду
поискать иголки и ножи.
     - А нашла только меня.
     Он нежно улыбается и подносит ее руку к губам, но Лула качает головой:
     - Алфи, прошу тебя!
     В ее голосе звучит мольба. Так и не поцеловав, доктор Пул отпускает  ее
руку.
     - И все же ты меня любишь, правда?
     Глазами, широко открытыми от испуга и замешательства,  она  смотрит  на
него, потом отворачивается.
     - Не знаю, Алфи, не знаю.
     - А вот я знаю, - решительно говорит доктор  Пул.  -  Знаю,  что  люблю
тебя. Знаю, что хочу быть с тобой. Всегда. Пока смерть нас  не  разлучит,  -
добавляет он со всем пылом  застенчивого  сексуалиста,  внезапно  принявшего
сторону реальности и моногамии.
     Лула снова качает головой:
     - Я знаю только, что не должна быть здесь.
     - Что за чушь!
     - Нет, не чушь. Я сейчас не должна быть  здесь.  И  в  другие  разы  не
должна была приходить. Это против закона. Это в разлад со всем,  что  думают
люди. Он этого не позволяет, - после секундной паузы добавляет она. На  лице
у нее появляется выражение крайнего отчаяния. - Но почему ж тогда Он  создал
меня такой, что я так отношусь к  тебе?  Почему  Он  создал  меня  наподобие
этих... этих... - Она не в силах произнести мерзкое слово. - Я знала  одного
из них, - тихо продолжает она. - Он был милый, почти как  ты.  А  потом  они
убили его.
     - Что толку думать о других? - говорит доктор Пул. - Лучше  подумаем  о
нас. Подумаем, как счастливы мы могли бы быть - и были - два  месяца  назад.
Помнишь? Лунный свет... А каким темным  был  мрак!  "Душа  же  источает  дух
лесной и дикий..."
     - Но тогда мы не поступали дурно.
     - И сейчас не поступаем.
     - Нет, сейчас совсем не то.
     - То же самое, -  настаивает  доктор  Пул.  -  Я  не  чувствую  никакой
разницы. И ты тоже.
     - Я  чувствую,  -  возражает  Лула  не  слишком  громко  и  потому  без
убежденности.
     - Нет, не чувствуешь.
     - Чувствую.
     - Нет. Ты только что сама сказала. Ты не такая,  как  остальные,  слава
Богу!
     - Алфи!
     Чтобы загладить вину, она делает рожки.
     - Их превратили  в  животных,  -  продолжает  он.  -  А  тебя  нет.  Ты
нормальный человек с нормальными человеческими чувствами.
     - Нет.
     - Да, не спорь.
     - Это неправда, - стонет Лула, - неправда. Она закрывает лицо руками  и
начинает плакать.
     - Он убьет меня, - рыдает она.
     - Кто убьет?
     Лула поднимает голову и с опаской смотрит через плечо, в заднее  стекло
машины.
     - Он. Он знает все, что мы делаем, все, даже то, что мы  только  думаем
или чувствуем.
     - Может, и знает, - говорит доктор Пул,  чьи  либерально-протестантские
воззрения на Дьявола за последние недели существенно изменились. -  Но  если
мы чувствуем, и думаем, и делаем правильно, Он нас не тронет.
     - Но как это - правильно? - спрашивает Лула. Несколько секунд он  молча
улыбается.
     - Здесь и сейчас правильно вот что, - говорит  наконец  доктор  Пул  и,
обняв Лулу за плечи, притягивает ее к себе.
     - Нет, Алфи, нет!
     Охваченная паникой, она пытается высвободиться, но он крепко держит ее.
     - Вот это - правильно, - повторяет он. - Быть может, это  правильно  не
всегда и не везде. Но здесь и сейчас - наверняка.
     Он говорит сильно и очень убежденно. Еще никогда за всю его  изменчивую
и противоречивую жизнь ему не доводилось мыслить столь  ясно  и  действовать
столь решительно.
     Лула внезапно уступает:
     - Алфи, ты уверен, что это правильно? Совершенно уверен?
     -  Совершенно,  -  отвечает  он  с  высоты  нового  для  него   чувства
самоутверждения и с нежностью гладит ее волосы.
     - "Так, смертная, - шепчет он, - она стоит, являя собой  любовь,  свет,
жизнь и божество. Она - весны и утра воплощенье, она - младой апрель".
     - Еще, - шепчет Лула.
     Глаза ее закрыты, на лице выражение  сверхъестественной  безмятежности,
какая бывает порой на лицах у мертвых. Доктор Пул начинает опять:

                     Мы станем говорить, и дум напев,
                     В словах ненужных робко замерев,
                     Вновь оживет в проникновенных взорах,
                     Гармония беззвучная которых
                     Пронзает сердце. Мы с тобой сольем
                     Дыханье наше, грудь к груди прижмем,
                     Чтоб кровь забилась в унисон, а губы,
                     Не прибегая к звукам речи грубой,
                     Затмят слова, что жгли их так доныне;
                     Как с гор ручьи встречаются в долине,
                     Так, тихие покинув тайники,
                     Сольются наших жизней родники,
                     И станут страсти золотой струею,
                     И станем мы с тобой душой одною,
                     Живущей в двух телах... Зачем же в двух?

     Долгое молчание. Внезапно Лула  открывает  глаза,  несколько  мгновений
пристально смотрит на доктора Пула, потом обнимает  его  и  жарко  целует  в
губы. Но стоит ему прижать ее к себе чуть покрепче,  как  она  вырывается  и
отодвигается на свой конец сиденья. Он  пытается  придвинуться,  но  она  не
пускает.
     - Это не может быть правильно, - говорит она.
     - Но это правильно. Лула качает головой:
     - Это слишком прекрасно, я была бы слишком счастлива, если бы так оно и
было. А Он не хочет, чтобы мы были счастливы. - Пауза. - Почему  ты  сказал,
что Он нас не тронет?
     - Потому что есть кое-что посильнее Его.
     - Посильнее? - Она качает головой. - Он все время боролся с  этим  -  и
победил.
     - Только потому, что люди помогли  ему  победить.  И  не  забывай,  что
победить раз и навсегда Он не может.
     - Почему же?
     - Потому что Он не может не поддаться искушению и  не  довести  зло  до
предела. А когда зло доходит до предела, оно всегда уничтожает само себя.  И
после этого снова появляется обычный порядок вещей.
     - Когда еще это будет...
     - В масштабах всего мира и в самом деле не скоро. Однако для  отдельных
людей - тебя и меня, например, - хоть сейчас. Что  бы  Велиал  ни  сделал  с
остальным миром, мы с тобой всегда можем действовать  во  имя  естественного
порядка вещей, а не против него.
     Снова наступает молчание.
     - Мне кажется, я все же тебя не понимаю, - наконец говорит Лула,  -  но
это не важно. - Она опять пододвигается ближе, кладет голову ему на плечо  и
продолжает: - Теперь для меня ничто не важно. Пускай  Он  убьет  меня,  если
захочет. Это не имеет значения. Во всяком случае, сейчас.
     Он берет ее  лицо  в  ладони,  приближает  к  своему,  наклоняется  для
поцелуя, и в этот миг экран темнеет и превращается в безлунную ночь.

                                 Рассказчик

     L'ombre  etait  nuptiale,  auguste  et  solennelle.  Но  на  этот   раз
торжественность свадебной ночи не нарушается ни бешено-похотливыми  воплями,
ни Liebestod, ни саксофонными мольбами о детумесценции. Пропитавшая эту ночь
музыка чиста, но не наглядна, точна  и  определенна,  но  лишь  в  отношении
реальности, которой нет  названия,  всеобъемлюща  и  плавна,  но  не  вязка,
свободна от малейшей тенденции властно прилипать ко всему, до чего бы она ни
дотронулась и что бы ни охватила. Это  музыка,  пронизанная  духом  Моцарта,
хрупкая и радостная, несмотря на свою причастность к трагедии, музыка сродни
веберовской, аристократичная и  утонченная  и  тем  не  менее  способная  на
безрассудное веселье, равно как и самое точное понимание мировых  страданий.
Нет ли в ней намека на то, что в "Ave Verum, Corpus" {"Слава тебе, пресвятое
тело" (лат.).} и в соль-минорном  квинтете  лежит  вне  пределов  мира  "Don
Giovanni" {"Дон Жуан" (ит.).}? Нет ли тут намека на то, что  уже  (иногда  у
Баха и у Бетховена - в той  конечной  цельности  искусства,  которая  сродни
святости) выходит за пределы романтического сплава трагического и  смешного,
человеческого и демонического? И когда в  темноте  голос  влюбленного  снова
шепчет слова: "...она стоит, являя собой любовь, свет, жизнь и божество", то
не начинается ли уже здесь понимание того, что, кроме "Эпипсихидиона",  есть
еще и "Адонаис" и, кроме "Адонаиса", - беззвучная доктрина чистого сердца?
     Наплыв: лаборатория доктора Пула. Солнечный свет льется сквозь  высокие
окна  и  ослепительно  сияет  на  сделанном  из  нержавеющей  стали   тубусе
микроскопа, стоящего на рабочем столе. Комната пуста.
     Внезапно молчание нарушается  звуком  шагов,  дверь  открывается,  и  в
лабораторию заглядывает директор по производству продуктов питания - все тот
же дворецкий в мокасинах.
     - Пул, - начинает он, - его высокопреосвященство пожаловали, чтобы...
     Он останавливается, и на лице у него появляется удивление.
     - Его тут нет, - говорит он архинаместнику, который вслед за ним входит
в комнату.
     Великий человек поворачивается к  сопровождающим  его  двум  служкам  и
приказывает:
     - Посмотрите,  может  быть,  доктор  Пул  на  опытном  участке.  Служки
кланяются, скрипят в  унисон:  "Слушаюсь,  ваше  высокопреосвященство"  -  и
уходят.
     Архинаместник садится и изящным жестом приглашает директора последовать
его примеру.
     - Кажется, я вам еще не  говорил,  что  пытаюсь  убедить  нашего  друга
принять постриг, - сообщает он.
     - Я надеюсь, ваше высокопреосвященство не имеет в виду лишить  нас  его
неоценимой помощи в деле  производства  продуктов  питания,  -  взволнованно
отзывается директор.
     Архинаместник успокаивает собеседника:
     - Я прослежу, чтобы  у  него  всегда  было  время  помочь  вам  дельным
советом. Однако я хочу быть уверен, что его  способности  пойдут  на  пользу
церкви.
     Служки снова входят и кланяются.
     - Ну?
     - На участке его нет, ваше высокопреосвященство.
     Архинаместник сердито хмурится, директор корчится под его взглядом.
     - Вы как  будто  говорили,  что  в  этот  день  он  обычно  работает  в
лаборатории?
     - Так точно, ваше высокопреосвященство.
     - Почему же его нет?
     - Не  представляю,  ваше  высокопреосвященство.  Он  никогда  не  менял
расписания без моего ведома.
     Молчание.
     - Мне это не нравится, - сообщает наконец  архинаместник.  -  Очень  не
нравится. -  Он  поворачивается  к  служкам:  -  Бегом  в  центр,  отправьте
полдюжины верховых на его поиски.
     Служки кланяются, издают синхронный писк и исчезают.
     -  Что  же  касается  вас,  -  повернувшись  к  перепуганному  бледному
директору, говорит архинаместник, - то, если что-нибудь случится, вы за  это
ответите.
     Величественный и гневный, он поднимается и шествует к выходу.

     Наплыв: монтажная композиция.
     Лула со своей кожаной сумкой на плече и доктор Пул с ранцем, состоявшим
на вооружении в армии еще до Этого, карабкаются через обвал,  перегородивший
одну из великолепно спроектированных автотрасс, которые еще бороздят  отроги
гор Сан-Габриэль.
     Открытый всем ветрам гребень  горы.  Двое  беглецов  смотрят  вниз,  на
необозримый простор пустыни Мохаве.
     Следущий кадр: сосновый лес на северном склоне. Ночь.  В  пробивающейся
сквозь кроны  полосе  лунного  света  доктор  Пул  и  Лула  спят,  укрывшись
домотканым одеялом.
     Скалистое ущелье, по дну которого течет ручей. Любовники  остановились:
они пьют и наполняют водой бутылки.
     А теперь мы в предгорьях,  лежащих  выше  уровня  пустыни.  Идти  среди
кустиков полыни, зарослей юкки  и  можжевельника  несложно.  В  кадр  входят
доктор Пул и Лула; камера следит, как они шагают по склону.
     - Натерла ноги? - озабоченно спрашивает доктор Пул.
     - Нет, ничего, - бодро улыбается Лула и качает головой.
     - Думаю, нам нужно скоро делать привал и перекусить.
     - Как скажешь, Алфи.
     Он извлекает из кармана старинную карту и изучает ее на ходу.
     - До Ланкастера еще миль тридцать, - говорит он. - Восемь  часов  ходу.
Нужно подкрепиться.
     - А как далеко мы будем завтра? - спрашивает Лула.
     - Немного дальше Мохаве. А потом, по моим расчетам, нам потребуется  не
меньше двух дней, чтобы пересечь Техачапи и добраться до Бейкерсфилда. -  Он
засовывает карту в карман и продолжает: - Мне удалось выудить  из  директора
довольно много всяких сведений. По его  словам,  на  севере  люди  относятся
весьма дружелюбно к беглецам из Южной Калифорнии. Не выдают  их  даже  после
официального запроса правительства.
     - Слава Вел... то есть слава Богу! - восклицает Лула.
     Снова наступает молчание. Вдруг Лула останавливается:
     - Смотри! Что это?
     Она протягивает руку, и с точки, где  она  стоит,  мы  видим  невысокую
юкку, а под ней - изъеденную ветрами бетонную  плиту,  которая  нависла  над
старой могилой, заросшей сорной травой и гречихой.
     - Здесь кто-то похоронен, - говорит доктор Пул.
     Они подходят ближе; на плите, снятой крупным планом, мы видим  надпись,
которую читает за кадром доктор Пул:

                               Уильям Тэллис

1882-1948

                     Не сомневайся, сердце, не грусти!
                     Уж нет твоих надежд; они отсюда
                     Ушли, теперь тебе пора идти!

     В кадре снова двое влюбленных.
     - Должно быть, он был очень печальным человеком, - говорит Лула.
     - Может, не таким уж печальным, как ты думаешь, - отвечает доктор  Пул,
снимая тяжелую укладку и садясь на землю рядом с могилой.
     Пока Лула достает из сумки хлеб, овощи, яйца и полоски  вяленого  мяса,
доктор Пул листает томик Шелли.
     - Вот, нашел, - наконец говорит он. - Эта строфа идет  после  той,  что
выбита здесь.

                     Краса, все приводящая в движенье,
                     Свет, чья улыбка вечно молода,
                     И милость, что проклятию рожденья
                     Не уничтожить, - ты, любовь, тверда,
                     Сквозь жизни ткань, что долгие года
                     Ткут человек и зверь, земля и море,
                     Горишь светло иль тускло, но всегда
                     Желанно - ты, со смертной тучей споря,
                     Ее развеешь надо мной в просторе.

     Наступает молчание. Лула  протягивает  доктору  Пулу  крутое  яйцо.  Он
разбивает его о надгробие,  принимается  чистить  и  бросает  белые  кусочки
скорлупы на могилу.


ПРИМЕЧАНИЯ


ОБЕЗЬЯНА И СУЩНОСТЬ
     ("Аре and Essence")

     Роман написан в 1948 г. Впервые опубликован  в  Англии  в  издательстве
"Чатто энд Уиндус" в 1949 г.  Названием  романа  послужили  слова  Изабеллы,
героини комедии У. Шекспира "Мера за меру"  (акт  II,  сц.  2)  (перевод  Т.
Щепкиной-Куперник).
     Текст романа воспроизводится по изданию: Утопия и антиутопия XX века. -
М.: Прогресс, 1990.

     С. 713.  Ганди,  Мохандас  Карамчанд  (1869-1948)  -  идеолог  и  лидер
национально-освободительного  движения   в   Индии;   сторонник   учения   о
непротивлении   злу   насилием;   выступал   за   независимость   Индии   от
Великобритании; после получения  Индией  независимости  в  1947  г.  боролся
против  индо-мусульманских  погромов,  призывая  к  терпимости  в  отношении
мусульман; в 1948 г. убит членом индусской шовинистической организации.
     Беддоуз, Томас Лоуэлл (1788-1824) - английский поэт-романтик.
     ...состоявшим во внебрачной связи Байроном...  -  Возможно,  имеется  в
виду любовная  связь  Джорджа  Гордона  Байрона  (1788-1824)  с  итальянской
графиней  Терезой  Гвиччиоли,  которая  началась  в  Италии  в  1819  г.   и
продолжалась до его отъезда в Грецию в 1823 г.
     ...Китсом, зачахшим из-за Фанни Брон... - Речь идет  о  невесте  Китса,
которую он покинул перед смертью, не желая омрачать ей жизнь своей болезнью.
     Гарриет, погибшей из-за Шелли.  -  Имеется  в  виду  Гарриет  Уэстбрук,
первая жена Перси Биши Шелли (1792-1822), которая после его