ен чтением старинного экземпляра "Вечного  янтаря".
Солнце уже высоко. Крупный план:  маленькая  зеленая  ящерка  забирается  на
откинутую руку доктора Пула. Он лежит неподвижно, как мертвый.

                                 Рассказчик

     Это блаженствующее существо явно не доктор биологии  Алфред  Пул.  Ведь
сон - это одно из непременных  условий  переселения  душ,  первейшее  орудие
божественной имманентности. Когда мы спим, мы перестаем жить  и  вместо  нас
живет  (да  еще  как  счастливо!)  безымянный  Некто,   который   пользуется
возможностью, чтобы восстановить ясность ума, а также исцелить заброшенное и
измученное самим собою тело.
     От завтрака до отхода ко сну вы можете  любым  доступным  вам  способом
насиловать природу и отрицать факт существования вашей безликой сущности. Но
даже самая рассерженная обезьяна устает в конце концов  корчить  рожи  -  ей
нужен сон. И пока она спит, живущее  в  ней  сострадание  хочешь  не  хочешь
защищает ее от самоубийства, которое она с таким неистовым рвением  пыталась
совершить в часы бодрствования. Но солнце встает опять, наша обезьяна  опять
просыпается и возвращается к своей личности и свободе волеизъявления - к еще
одному  дню  ужимок  и  гримас  или,  если  она  того  захочет,   к   началу
самопознания, к первым шагам к освобождению.

     Переливы возбужденного женского  смеха  прерывают  Рассказчика.  Спящий
вздрагивает, а после  второго,  более  громкого  взрыва  смеха  просыпается,
садится и в замешательстве оглядывается вокруг, не соображая, где он.  Опять
звучит смех. Проснувшийся оборачивается.
     Дальний план с точки, где он сидит: две его темнокожие  ночные  подруги
вылетают  из-за  дюны  и  мгновенно  исчезают  в  развалинах  музея.   Храня
сосредоточенное молчание, их по пятам преследует вождь. Все трое  скрываются
из виду.
     Спящий послушник просыпается и поворачивается к своему напарнику.
     - Что там такое? - спрашивает он.
     - Обычное дело, - отзывается тот, не отрываясь от "Вечного янтаря".
     В этот миг в  пустынных  залах  музея  раздаются  пронзительные  вопли.
Послушники смотрят друг на друга, потом сплевывают в унисон.
     В кадре опять доктор Пул.
     - Боже мой! Боже мой! - громко стонет он и закрывает лицо руками.

                                 Рассказчик

     В пресыщенность этого утра, наступившего после того,  что  было  вчера,
впусти терзающую тебя совесть и принципы, впитанные тобою, когда ты сидел  у
матери на коленях, а то и лежал на них (головой вниз и с  задранным  подолом
рубашонки), получая заслуженную порку, производимую печально и  набожно,  но
вспоминавшуюся  тобой  -  ирония  судьбы!  -  как  предлог  и  аккомпанемент
бесчисленных эротических снов наяву,  за  которыми,  естественно,  следовали
угрызения совести, а они, в свою очередь, влекли за собою мысль о  наказании
со всеми сопутствующими ощущениями. И так далее, до бесконечности. Так  вот,
как я уже говорил, впусти одно в другое, и  в  результате  ты  скорее  всего
обратишься в иную веру. Но в какую? Совершенно не понимая, в чем  он  теперь
убежден, наш бедный герой этого не знает. А вот идет человек, от которого он
в последнюю очередь может ждать каких-либо объяснений.

     При последних словах Рассказчика в кадре появляется Лула.
     - Алфи! - радостно восклицает она. - Я тебя искала.
     На несколько секунд  в  кадре  появляются  послушники:  бросив  на  нее
взгляд,  полный  омерзения,   вызванного   вынужденным   воздержанием,   они
сплевывают.
     Тем временем,  взглянув  на  "желанья  утоленного  черты",  доктор  Пул
виновато отводит глаза.
     - Доброе утро, -  в  полном  соответствии  с  этикетом  говорит  он.  -
Надеюсь... ты спала хорошо?
     Лула присаживается рядом с ним, открывает кожаную сумку, которую  носит
на  плече,  и  достает  оттуда  полбуханки  хлеба  и  с  полдюжины   крупных
апельсинов.
     - В эти дни никто ничего не готовит, - объясняет она.  -  Один  большой
пикник, пока не наступят холода.
     - О да, безусловно, - отвечает доктор Пул.
     - Ты, наверно, ужасно голоден, - продолжает Лула. - После прошлой ночи.
     Она улыбается, и ямочки вылезают из укрытия. От смущения  доктора  Пула
бросает в жар, он вспыхивает и пытается сменить тему:
     - Хорошие апельсины. В Новой Зеландии они растут плохо,  разве  что  на
самом...
     - Держи! - прерывает его Лула.
     Она протягивает ему краюху хлеба, отламывает такую же себе и  впивается
в нее крепкими белыми зубами.
     - Вкусно, - с набитым ртом говорит она. - Почему не  ешь?  Доктор  Пул,
который вдруг почувствовал, что голоден как
     волк, но для сохранения приличий не желает признаваться в этом,  изящно
отщипывает кусочек корочки.
     Лула прижимается к ботанику и кладет голову ему на плечо.
     - Здорово было, правда, Алфи?  -  Она  откусывает  кусок  хлеба  и,  не
дожидаясь ответа, продолжает: - С тобой гораздо лучше, чем с  другими.  Тебе
тоже так показалось?
     Она бросает на него нежный взгляд.
     Крупный план с места, где сидит Лула:  лицо  доктора  Пула,  выражающее
мучительную неловкость.
     - Алфи! - восклицает она. - Что случилось?
     - Поговорим лучше о чем-нибудь другом, - в конце концов выдавливает он.
     Лула выпрямляется и несколько секунд  молча,  внимательно  разглядывает
его.
     - Ты слишком много думаешь, - изрекает она наконец. - Думать  не  надо.
Если думаешь, то здорово уже не получится. - Внезапно лицо ее темнеет и  она
тихо продолжает: - Если думаешь, это ужасно, ужасно. Ужасно попасть  в  руки
Живого Зла. Когда я вспомню, что они сделали с Полли и ее малышом...
     Лула вздрагивает, глаза ее наполняются слезами, и она отворачивается.

                                 Рассказчик

     И опять эти слезы, этот признак  личности  -  при  виде  их  появляется
сочувствие, которое сильнее, чем чувство вины.
     Позабыв про послушников, доктор Пул притягивает Лулу к себе и,  пытаясь
ее утешить, что-то шепчет, гладит ее, словно успокаивая  плачущего  ребенка.
Ему это удается: через несколько минут  Лула  уже  лежит  у  него  на  руке.
Умиротворенно вздохнув, она открывает глаза, смотрит на него и  улыбается  с
нежностью, к которой ямочки добавляют капельку восхитительного озорства.
     - Об этом я мечтала всегда.
     - Правда?
     - Но такого со мной никогда не было - не могло  быть.  Пока  не  пришел
ты... - Она проводит рукой по его щеке и продолжает: - Вот было  бы  хорошо,
если бы у тебя не росла борода. А то ты будешь похож на  других.  Но  ты  не
такой, как они, ты совсем на них не похож.
     - Не так уж и не похож, - говорит доктор  Пул.  Нагнувшись,  он  целует
глаза девушки,  ее  шею,  губы,  затем  выпрямляется  и  смотрит  на  нее  с
выражением торжествующей мужественности.
     - Не тем не похож, а этим, - поясняет она, снова похлопав его по  щеке.
- Мы с тобой сидим, разговариваем, и мы счастливы, потому что ты - это ты, а
я - это я. Такого тут не бывает. Разве что... - Она  замолкает,  и  лицо  ее
темнеет. - Ты знаешь, что бывает с людьми, которых  называют  "бешеными"?  -
спрашивает она шепотом.
     На этот раз приходит очередь доктора Пула сказать, что,  мол,  не  надо
слишком много думать. Свои слова он подкрепляет действиями.
     Объятия крупным  планом.  Затем  камера  переходит  на  послушников,  с
отвращением наблюдающих за сценой. Когда они сплевывают, в кадр  входит  еще
один послушник.
     - Приказ его высокопреосвященства, - объявляет  он  и  делает  пальцами
рожки. - Это задание отменяется. Вам велено возвращаться в центр.

     Наплыв: корабль "Кентербери". Раненого матроса, из плеча у которого все
еще торчит стрела, обвязали тросом и поднимают из вельбота на палубу  шхуны.
Там уже лежат две другие жертвы калифорнийских лучников  -  доктор  Кадворт,
раненный в левую ногу, и мисс Хук. У девушки в правом  боку  глубоко  засела
стрела. Врач с мрачным видом наклоняется над ней.
     - Морфий, - приказывает он санитару. - И поскорее в операционную.
     Тем временем звучат громкие слова команды, и мы  внезапно  слышим  стук
вспомогательного двигателя и лязг якорной цепи, наматывающейся на шпиль.
     Этель  Хук  открывает  глаза  и  осматривается.  На  ее  бледном   лице
появляется выражение отчаяния.
     - Неужели вы собираетесь уйти и оставить его здесь? - спрашивает она. -
Это невозможно! - Девушка пытается приподняться  на  носилках,  но  движение
причиняет ей такую боль, что она со стоном падает назад.
     - Тише, тише, - успокаивает врач, протирая ей руку спиртом.
     - Но ведь он, может быть, еще жив, - слабо протестует Этель.  -  Мы  не
должны бросать его, не должны умывать руки.
     - Лежите тихо, - говорит врач и, взяв у санитара шприц, вводит иглу  ей
в руку.

     Под все усиливающийся грохот якорной цепи наплыв: Лула и доктор Пул.
     - Есть хочется, - садясь, говорит Лула.
     Взяв сумку, она вынимает остатки хлеба, разламывает его на  две  части,
большую отдает  доктору  Пулу,  а  сама  откусывает  от  меньшей.  Прожевав,
собирается откусить еще, но передумывает. Повернувшись к своему  другу,  она
берет его за руку и целует ее.
     - Это еще зачем? - спрашивает доктор Пул.
     Лула пожимает плечами:
     - Не знаю. Просто вдруг захотелось. - Она съедает  еще  немного  хлеба,
затем, задумчиво помолчав, поворачивается к Пулу с видом  человека,  который
внезапно совершил важное и неожиданное открытие:  -  Алфи,  мне  кажется,  я
никогда больше не скажу "да" никому, кроме тебя.
     Доктор Пул глубоко тронут, он наклоняется и прижимает  руку  девушки  к
своему сердцу.
     - По-моему, я только сейчас понял, что такое жизнь, - говорит он.
     - Я тоже.
     Лула прижимается к нему, и, словно скупец,  которого  все  время  тянет
пересчитывать свои сокровища, доктор  Пул  запускает  пальцы  в  ее  волосы,
отделяет прядь за прядью, поочередно поднимает  локоны,  беззвучно  падающие
назад.

                                 Рассказчик

     Вот так, согласно диалектике чувства, эти двое вновь открыли  для  себя
тот синтез  химического  и  личного,  который  мы  называем  моногамией  или
романтической любовью. Раньше у Лулы гормоны исключали личность, а у доктора
Пула личность никак не могла прийти в согласие с гормонами. Теперь  начинает
появляться великое единство.

     Доктор Пул засовывает руку в карман и вытаскивает томик,  спасенный  им
вчера от сожжения. Он открывает его, листает и принимается читать вслух:

                     Стекает аромат с ее волос,
                     С ее одежд, и если развилось
                     Кольцо на лбу у ней - благоуханье
                     Пронзает ветра встречного дыханье,
                     Душа же источает дух лесной
                     И дикий, как у соков, что весной
                     Кипят, в застывших почках созревая.

     - Что это? - спрашивает Лула.
     - Это ты! - Доктор Пул наклоняется и  целует  ее  волосы.  -  "Душа  же
источает дух лесной и дикий..." Душа, - шепотом повторяет он.
     - Что такое душа? - спрашивает Лула.
     - Это...  -  Он  замолкает,  потом,  решив  предоставить  ответ  Шелли,
продолжает читать:

                     Так, смертная, стоит она, являя
                     Собой любовь, свет, жизнь и божество.
                     Всегда сиять в ней будет волшебство,
                     Свет вечности, благое торжество,
                     Что третьей сфере не дает покоя,
                     Мечты в ней отраженье золотое
                     И отсветы немеркнущей любви...

     - Но я ни слова не поняла, - жалуется Лула.
     - До сегодняшнего дня я тоже не понимал, - с улыбкой отзывается  доктор
Пул.

     Наплыв:  "Греховная  Греховных"  две  недели  спустя.   Несколько   сот
бородатых мужчин и неряшливых женщин стоят в двух параллельных  очередях  ко
входу в святилище. Камера  проходит  по  веренице  угрюмых,  грязных  лиц  и
останавливается  на  Луле  и  докторе  Пуле,  которые  как  раз  проходят  в
раздвижную дверь.
     Внутри мрачно и тихо.  Те,  кто  еще  два  дня  назад  были  нимфами  и
скачущими сатирами, пара  за  парой,  шаркая  ногами,  уныло  движутся  мимо
алтаря, мощная свеча на котором уже погашена с помощью жестяного колпачка. У
подножия пустующего трона  архинаместника  лежит  груда  сброшенных  седьмых
заповедей. По мере того как процессия проходит мимо, архимандрит, отвечающий
за  общественную  нравственность,  протягивает  каждому  мужчине  фартук,  а
женщине - фартук и четыре круглые заплатки.
     - Выход через боковую дверь, - всякий раз повторяет он.
     В эту дверь покорно выходят и Лула с доктором Пулом, когда подходит  их
очередь. Снаружи, на солнышке,  десятка  два  послушников  не  покладая  рук
действуют иголками и нитками, пришивая фартуки к поясам, а заплатки -  сзади
к штанам и спереди к рубахам.
     Камера задерживается на Луле. К ней подходят три молодых семинариста  в
тогенбургских сутанах. Одному она подает фартук, двум другим - заплаты.  Все
трое принимаются за дело - одновременно и невероятно проворно. "Нет",  "нет"
и "нет".
     - Повернитесь, пожалуйста.
     Передав остальные заплатки, девушка повинуется, и  пока  специалист  по
фартукам отходит, чтобы обслужить доктора Пула, другие два  работают  иглами
до  того  усердно,  что  уже  через  полминуты  Лула  становится  столь   же
недоступной сзади, сколь и спереди.
     - Есть!
     - Готово!
     Портняжки из духовных расступаются;  крупным  планом  -  дело  их  рук:
"нет", "нет". В кадре снова послушники: сплюнув в унисон, они дают тем самым
выход своим чувствам и поворачиваются к дверям святилища:
     - Следующая леди, пожалуйста.
     С выражением крайнего уныния на лицах вперед  выходят  две  неразлучные
мулатки.
     В кадре снова доктор Пул. В  фартуке  и  с  двухнедельной  бородкой  он
подходит к ожидающей его Луле.
     - Сюда, пожалуйста, - раздается пронзительный голос.
     Они молча становятся в другую очередь.  В  ней  несколько  сотен  людей
покорно  ожидают,  когда  им  даст  назначение  старший  помощник   великого
инквизитора, отвечающий за общественные работы. С тремя  рогами,  облаченный
во внушительную занскую сутану, великий человек  вместе  с  двумя  двурогими
служками сидит за большим столом, на  котором  стоят  несколько  картотечных
шкафчиков, спасенных из конторы страховой компании "Провидение".
     Двадцатисекундная монтажная композиция: Лула и  доктор  Пул  в  течение
часа медленно приближаются к источнику власти. И  вот  наконец  их  очередь.
Крупный план: специальный помощник великого инквизитора приказывает  доктору
Пулу  явиться  в  развалины  административного  корпуса  Университета  Южной
Калифорнии к директору по производству продуктов  питания.  Этот  джентльмен
позаботится о том, чтобы ботаник  получил  лабораторию,  участок  земли  для
опытов и до четырех человек для неквалифицированной работы.
     - До четырех человек, - повторяет священнослужитель, - хотя обычно...
     - Ох, разрешите, я пойду туда работать, - без спроса вмешивается  Лула.
- Прошу вас.
     Специальный помощник великого инквизитора бросает на  нее  испепеляющий
взгляд и поворачивается к служкам:
     - А это еще что за юный сосуд Нечистого духа, скажите на милость?
     Один  из  служек  достает  из  картотеки  карточку  Лулы   и   сообщает
необходимую информацию. Сосуд восемнадцати лет от роду, пока стерилен,  есть
сведения, что был замечен в связи в неположенное время с одним  из  печально
известных  "бешеных",   который   позже   был   ликвидирован   при   попытке
сопротивления аресту. Однако вина указанного сосуда доказана  не  была,  его
поведение, в общем,  удовлетворительно.  В  прошлом  году  упомянутый  сосуд
использовался на раскопке кладбищ, в следующий сезон должен быть использован
так же.
     - Но я хочу работать с Алфи, - возражает Лула.
     - Ты, кажется, забываешь, что у нас демократия,  -  вмешивается  первый
служка.
     - Демократия, - добавляет его коллега, - при которой каждый  пролетарий
пользуется неограниченной свободой.
     - Подлинной свободой.
     - Свободно исполняя волю пролетариата.
     - A vox proletariatus, vox Diaboli {Глас пролетариата  -  глас  дьявола
(лат.).}.
     - Тогда как, разумеется, vox Diaboli, vox  Ecclesiae  {Глас  дьявола  -
глас церкви (лат.).}.
     - А мы здесь как раз и представляем церковь.
     - Так что сама понимаешь.
     - Но  я  устала  от  кладбищ,  -  настаивает  девушка.  -  Мне  бы  для
разнообразия выкапывать что-нибудь живое.
     Следует  короткое  молчание.  Затем   специальный   помощник   великого
инквизитора  наклоняется  и,  достав  из-под   стула   весьма   внушительную
освященную воловью жилу, кладет ее перед собою на стол. Повернувшись к своим
подчиненным, он произносит:
     - Поправьте меня, если я ошибусь, но, насколько мне  известно,  всякому
сосуду, отвергающему пролетарскую свободу, полагается двадцать  пять  ударов
за каждый проступок такого рода.
     Снова наступает молчание. Бедная Лула широко раскрытыми глазами смотрит
на орудие наказания, затем отводит взгляд, пытается что-то сказать, с трудом
сглатывает слюну и снова пробует раскрыть рот.
     - Я не возражаю, - наконец выдавливает  она.  -  Я  действительно  хочу
свободы.
     - Свободы отправляться раскапывать кладбища?
     Девушка кивает.
     - Достойный сосуд! - хвалит специальный помощник.
     Лула поворачивается к доктору Пулу; несколько секунд они молча  смотрят
друг другу в глаза.
     - До свидания, Алфи, - наконец шепчет она.
     - До свидания, Лула.
     Проходит еще несколько секунд, после  чего  девушка  опускает  глаза  и
уходит.
     - А теперь, - обращается к доктору Пулу специальный помощник,  -  можно
вернуться к делу. Как я уже говорил, в обычное время больше двух рабочих вам
не дали бы. Я выражаюсь ясно?
     Доктор Пул наклоняет голову.

     Наплыв:  лаборатория,  в  которой  второкурсники   Университета   Южной
Калифорнии изучали когда-то основы  биологии.  Оборудована  лаборатория  как
обычно: раковины, столы, бунзеновские горелки,  весы,  клетки  для  мышей  и
морских свинок, аквариумы для головастиков. Однако все здесь покрыто толстым
слоем пыли, на полу валяется с полдюжины скелетов с полуистлевшими остатками
штанов, свитеров, нейлоновых чулок, бюстгальтеров и дешевых побрякушек.
     Дверь отворяется;  входит  доктор  Пул  в  сопровождении  директора  по
производству продуктов питания - пожилого седобородого человека в домотканых
штанах, стандартном фартуке и визитке, принадлежавшей когда-то какому-нибудь
англичанину-дворецкому, служившему у администратора киностудии.
     - Боюсь, тут немного грязно, - извиняющимся тоном говорит  директор.  -
Но я сегодня же днем велю убрать эти кости, а завтра сосуды-поденщицы вытрут
столы и вымоют пол.
     - Конечно, конечно, - отвечает доктор Пул.
     Наплыв: это же помещение неделю спустя. Скелеты  убраны,  и  попечением
сосудов-поденщиц пол, стены и  мебель  почти  чисты.  У  доктора  Пула  трое
высокопоставленных  посетителей.  Архинаместник,  с  четырьмя  рогами  и   в
коричневом англо-нубийском одеянии Общества Молоха, сидит  рядом  с  вождем,
который облачен в сверкающий медалями мундир контр-адмирала  военно-морского
флота Соединенных Штатов, недавно извлеченный из  могилы  в  Форест-Лоун.  В
почтительном отдалении и несколько сбоку от глав церкви и государства  сидит
директор по производству пищевых продуктов, все  еще  выряженный  дворецким.
Лицом к ним, в  позе  французского  академика,  готовящегося  прочесть  свое
последнее творение кружку избранных и  привилегированных  слушателей,  сидит
доктор Пул.
     - Можно начинать? - осведомляется он.
     Главы церкви и государства смотрят друг на друга, затем  поворачиваются
к доктору Пулу и одновременно кивают.
     - "Заметки об эрозии почв и патологии растений в  Южной  Калифорнии,  -