щиту, а быть может, и сам нуждаясь
в поддержке. Кое-кто обернулся, заслышав их шаги,  и  тут  же  отворотился
снова, склонившись над могилой. Никто не пялил на нее  глаза.  Но  это  не
меняло дела. У них не  было  доверия  к  ней  после  всего,  что  про  нее
рассказывали  в  эти  последние  недели;  она  вызывала  в   них   чувство
настороженной подозрительности. К тому же до них могла уже долететь  весть
о том, как она вчера продала все вещи Бена бродячему торговцу с  тележкой.
Рут шла, высоко подняв голову.
   Но поначалу они пошли не к могиле Бена. Крестная Фрай была похоронена в
передней части церковного двора под скромной тускло-коричневой  надгробной
плитой, и вот сюда-то и принесла Рут голубые, белые и бледно-лиловые цветы
- любимые цветы крестной, в саду у которой под тенью лавандовых кустов уже
в январе всегда было  полным-полно  подснежников,  а  в  апреле  и  мае  -
анютиных глазок.
   Джо разровнял мох, плотно утрамбовывая его в землю, а  Рут  сделала  из
цветов подобие креста, сажая их без особого порядка, как любила  крестная,
- не подбирая по цвету и не выстраивая по ниточке.
   Работа была уже наполовину сделана, когда Рут услышала у себя за спиной
шаги и на могилу легла чья-то тень. Она обернулась.
   - Рут... я не думала, что придешь... в этом году. Я пришла,  чтобы  все
сделать за тебя.
   Мисс Клара - соседка крестной Фрай и ее друг на  протяжении  более  чем
тридцати  лет;  мисс  Клара,   маленькая,   сморщенная,   сгорбленная,   с
распухшими, изуродованными ревматизмом руками и ногами. Но  она  пришла  с
корзиной, полной голубых цветов, и хотела, став на колени, убрать  цветами
могилу, хотя знала, что ей потом  трудно  будет  добраться  до  дома,  так
затекут у нее ноги.
   - Мне было бы приятно сделать это... Ты...
   Джо с тревогой поглядел на Рут. Но она, казалось, не придавала значения
тому, что ей предстояло сказать.
   - Мы пойдем отсюда на могилу Бена, эти желтые цветы - для него.
   Мисс Клара. Рут позабыла  про  нее  и  не  заметила,  была  ли  она  на
похоронах Бена. А мисс Клара не из тех, кто станет навязывать себя, совать
свой нос, разводить сплетни. Рут поняла, что после  смерти  крестной  Фрай
мисс Клара, должно быть, чувствовала себя очень одинокой, и  Рут  пронзило
чувство жалости и печали, да и вины тоже - ведь она могла бы  сделать  для
мисс Клары что-то, могла бы  проведать  ее,  побеседовать  с  ней.  Но  ее
отгородили от всех - сначала  всепоглощающее  счастье  с  Беном,  потом  -
холодная, непроницаемая оболочка горя. И она всех забыла.
   Она сказала:
   - Хотите, мы вам поможем - хотите, мы посадим ваши цветы?
   Она  видела,  что  мисс  Клара  стоит,  смотрит  в  нерешительности  на
украшенную цветами могилу и ей не хочется уходить.
   - Джо...
   Он тотчас подошел и взял у мисс Клары корзину.
   - Земля сырая и очень  холодная,  -  сказала  Рут,  -  вам  не  следует
становиться на колени. Вы объясните Джо,  как  бы  вам  хотелось  посадить
цветы...
   Она прочла благодарность в глазах мисс Клары.
   Джо сказал:
   - Я приду к тебе, Рут, как только закончу здесь. Ты подожди меня.
   - Конечно.
   И она пошла одна с корзиной мха и  золотых  цветов  в  руках,  обогнула
церковь и одна принялась украшать могилу Бена. Солнце зашло за колокольню,
и здесь было темнее. Мох на ощупь был похож на водоросли,  а  дерн  свежей
могилы казался очень холодным. И  Рут  подумалось  о  том,  другом,  теле,
снятом в сумерках со страшного креста, и перед ней возникли  гулкие  сырые
своды пещеры, и завернутое в пелены обескровленное тело, и большой камень,
которым завалили вход, и она ощутила в себе всю скорбь, страх  и  отчаяние
тех - погребавших его - мужчин и женщин.
   - Бен, - произнесла она, и ее рука замерла в неподвижности  на  еще  не
покрытом мхом куске дерна. Но внутри нее был  покой,  и  она  не  пыталась
представить себе, что лежит сейчас там, под землей.
   Теперь она уже почти не различала окраски цветов, они уже  не  казались
такими яркими, как тогда, когда она срывала  их,  и  какими  станут  снова
завтра, под лучами утреннего солнца. Выкладывая крест,  она  сажала  цветы
тесно друг к другу, так что остроконечные лепестки одуванчиков  и  чашечки
лютиков переплетались с посаженными между ними первоцветами.
   Когда Джо присоединился к ней, уже порядком стемнело, да и могила  была
украшена почти вся. У Рут ломило ноги и спину. Она протянула Джо корзину.
   - Закончи ты - здесь должна быть и твоя доля труда.
   Она выпрямилась и стала растирать руками шею и плечи. Воздух был напоен
запахом влажных цветов.
   - Мисс  Клара  ушла  домой.  Она  велела  передать  тебе...  -  Джо  не
договорил.
   - Что велела она передать?
   - Велела сказать тебе: "Я все время помнила о ней. Думала о ней  каждый
день".
   Кто-то принес с  собой  фонари,  и  дрожащие  серебристые  пятна  света
прорезали тут и там мрак кладбища, и казалось,  что  в  траве  на  могилах
прячутся светляки. На мгновение перед глазами Рут возникло чье-то лицо, на
которое упал свет фонаря. Но  все  тонуло  в  безмолвии.  Джо  выпрямился,
помолчал с минуту, отдыхая, и сказал:
   - Завтра... - В голосе его слышалось волнение. - Подумай, как это будет
выглядеть завтра!
   Да, подумала Рут, верно, завтра будет сиять солнце, и цветы на  могилах
будут подобны одеждам восставшего из мертвых. Но если он восстанет, где  я
обрету его, где увижу? Как могу я знать?
   Она так устала и телом и душой, что готова была лечь  прямо  здесь,  на
землю, и уснуть среди всех этих уснувших навеки  мужчин  и  женщин  и  так
дождаться утра и новой жизни.
   - Джо...
   - Да, может, мы пойдем теперь, все ведь уже сделано?
   - Да, все сделано.
   Корзины опустели и стали почти невесомы, и Джо подхватил  их  с  земли.
Все, кто еще оставался на кладбище, сбились в  одну  кучку,  невдалеке  от
тропинки, и переговаривались о чем-то, фонари покачивались у них в  руках.
Но когда Рут и Джо проходили мимо, все  умолкли  и  словно  замерли.  Быть
может, никто из них уже не захочет посмотреть в ее сторону,  перемолвиться
с ней словом? Ну что ж, она это переживет, и не ей их судить.
   Кто-то стоял на тропинке за воротами. Джо застыл на месте. Но Рут пошла
вперед, и, когда поравнялась с этим человеком и взглянула ему в  лицо,  ее
охватило  то  же  чувство,  какое  она  испытала,  увидав  мисс  Клару,  -
сострадание и стыд за то, что она отгородилась от чужого горя.
   Артур Брайс выглядел старым: его искалеченное плечо  и  рука  бессильно
обвисли, и Рут видела, что он не знает, как заговорить с ней, не  решается
начать.
   Тут Джо поравнялся с ней.
   - Я приду, - запальчиво сказал он отцу. - Я скоро буду дома.
   - Да нет... - Отец покачал головой, переступил с ноги на ногу. - Я ведь
знал, что ты здесь, я не беспокоился.
   Ну да, никто из них никогда не беспокоится о нем,  Джо  всегда  говорил
ей: "Они меня не замечают. Их не интересует, чем я занимаюсь".
   Но так ли это? Откуда ей знать, какие чувства  испытывает  Артур  Брайс
после смерти своего старшего сына и  как  на  самом-то  деле  относится  к
своему младшему сыну, который отгородил себя от семьи? Артур Брайс ведь не
из тех людей, у которых мысли и чувства  как  на  ладони.  Потому  что  он
неловок и еще потому, что он сам не вполне понимает себя. Рут подумала:  я
никогда не была близка к нему, никогда не старалась проникнуть в его душу,
а он - отец Бена, не будь его, не было бы и Бена, и все же он  чужой.  Они
словно бы впервые в жизни встретились лицом к лицу.
   Она сказала:
   - Хотите пойти посмотреть на могилу?
   - Я думал... Я как раз хотел пойти. - Но он не двигался с места.
   - Мы украсили ее, получилось красиво... - сказал Джо. - Все  цветы  как
из золота - золотой крест! Но сейчас ты ничего не увидишь. Погоди до утра.
   Кто-то прошел мимо с фонарем.
   - Это хорошо, кому-нибудь надо было пойти.
   - Элис...
   - Нет. Она куда-то ушла. Она теперь всегда куда-то уходит вечерами.
   И, ни о чем больше не спрашивая, Рут знала,  что  Дора  Брайс  сидит  у
очага и причитает и, стоит только кому-нибудь из домашних  войти,  заводит
свою жалобную песню: "Ну да,  вы  ждете,  чтобы  я  пошла  туда!  С  моими
больными руками и коленями - в этакую тьму? Вы думаете, сердце у меня  это
выдержит, когда моего сыночка только-только опустили в могилу?  И  на  что
мне теперь все это? Ваша пасха - не пасха, когда его отняли у меня".
   Но ведь и я была такая же, подумала Рут, затворилась от  всех  в  своем
эгоизме, и ожесточении, и в своих сомнениях, и в жалости к самой себе, и в
чем же разница между нами, если уж правду сказать?
   - Я сейчас вернусь.  Я  хотел  только  пойти  посмотреть,  все  ли  там
сделано.
   Джо сердито огрызнулся:
   - Ты что ж, думаешь, может, и не все сделано? Думаешь, мы могли забыть?
Как ты мог подумать, что Рут не придет сюда или я не приду? Мы...
   Рут положила руку ему на плечо.
   - Пойдемте с нами домой, - сказала она Артуру Брайсу.
   И тут она почувствовала, что  между  ними  наконец  начинает  возникать
что-то - она уловила это, взглянув ему в лицо: что-то вроде расположения к
ней, и сочувствия к ее горю, и желания сказать или сделать что-то  нужное,
что-то приятное ей. Он готов был пойти с ними,  он  не  хотел  быть  один,
остаться одиноким. Он нуждался в ее любви. И когда они зашагали дальше  по
направлению к деревне - она посередине, между ним и Джо, - он  понял,  что
она готова дать ему эту любовь. Никто из них  не  произнес  ни  слова,  но
незримые узы возникли между ними, искупая прошлое.
   Когда они вышли на дорогу, Артур Брайс сказал:
   - Не надо тебе идти туда - одной через выгон.
   - Еще не поздно.
   - Темно уже.
   - Я привыкла, не боюсь темноты.
   Джо поспешно сказал:
   - Но я пойду с тобой, как всегда. Я тебя провожу.
   - Не надо. Ступай домой. Иди с отцом.
   Потому что кто-то другой тоже нуждался в этом  мальчике,  в  общении  с
ним, в его опоре; она была слишком большой эгоисткой,  цеплялась  за  него
все эти недели, да и не потеряет она его, отослав с отцом домой, к матери:
делить - не значит терять.
   И,  взяв  корзины,  она  стала  спускаться  по  склону;  тихая  радость
переполняла ее.


   Рут теперь сама не понимала,  как  могло  ей  прийти  в  голову  менять
кровать. Эта кровать была такой привычной, и в мягком  углублении  перины,
податливо принявшей форму ее тела, она чувствовала  себя  надежно,  как  в
люльке. А завтра будет пасха.
   Лежа в кровати, она вдруг отчетливо вспомнила, какой разговор был у нее
с Беном в прошлом году в страстную пятницу. Они гуляли в  березовом  лесу,
но стало очень холодно, лицо и руки у нее ломило так, словно с них содрали
кожу, голова раскалывалась от встречного восточного ветра, и они вернулись
домой. Сама погода, казалось, говорила о том, какой это день. Где-то между
двенадцатью и  тремя  часами  пополудни  небо  совсем  потемнело,  в  саду
внезапно засверкали молнии и ураганный ветер заколотил в окна дома.
   - Ты послушай только, что делается!
   Бен поднял голову от книги:
   - Говорят, на эти три часа птицы умолкают. Все смолкает, кроме ветра.
   - А еще говорят, что в пасхальную полночь скот в  хлеву  опускается  на
колени.
   - Да, есть еще такие, что верят в это.
   - А ты?
   - Ну, знаешь, как к этому подойти.  -  Он  встал  и  шагнул  к  окну  -
поглядеть на бурю.
   - А в три часа солнце снова должно проглянуть?
   - По-моему, сегодня даже раньше. Видишь?
   Он  показал  на  клочья  облаков,  разметанные  ветром,  словно  ткань,
разодранная безжалостной рукой, и на голубые просветы между  облаками.  На
траве еще лежали градины, но они уже начинали таять.
   Рут стала возле него. Он сказал:
   - Когда-нибудь...
   - Что - когда-нибудь?
   Он ответил не сразу.
   - Я часто думаю об этом. О смерти. В такие дни, как эти. Сегодня.
   - Не надо!
   Он поглядел на нее с удивлением.
   - А ты разве не думаешь?
   - Я... Не знаю. Но я не люблю страстную  пятницу,  хочется,  чтобы  она
скорее прошла.
   - Почему?
   - Чтобы настала пасха.
   - Но сначала должна же пройти пятница.
   - Я пойду приготовлю обед.
   - Рут! Ты думаешь когда-нибудь о смерти?
   - Нет. Не знаю.
   Хотя не так уж много времени прошло со дня мирной кончины крестной Фрай
- а Рут тогда ведь думала о смерти, и ей казалось, что так и должно  быть,
все мудро и правильно. Крестная Фрай  была  очень  старенькая  и  спокойно
ждала смерти, принимала ее светло.
   Рут покачала головой:
   - Пока еще нет. О своей смерти или о твоей?
   - Вот именно. О моей и о своей.
   - Нет... Это когда мы станем очень старыми или очень  больными.  Тогда.
Впрочем, я еще думаю о смерти, когда умирает какое-нибудь животное. Но это
совсем другое дело.
   - Почему другое? И почему мы не должны думать об  этом?  Ведь  если  ты
подумаешь о смерти, ты же знаешь, что...
   - Я не хочу о ней думать.
   - Но ведь дело же не в ней. В конечном счете дело же не в ней. Разве ты
не понимаешь?
   - Это еще не значит, что мы должны думать о ней и  говорить.  Сейчас  -
нет. Пока еще нет.
   - Должны.
   Она слышала все, что он  говорил  в  тот  день,  и  все  запомнила,  но
по-настоящему так и не поняла.
   - Как раз должны. Она вокруг нас, и внутри нас,  и  рядом.  Это  мы.  И
стоит тебе это понять, как она потеряет свое значение.
   Рут с внезапным испугом схватила тогда Бена за руку,  стараясь  вернуть
его себе, вернуть к действительности; когда он говорил  так,  ее  страшила
возникающая между ними пропасть, страшило то,  что  он,  казалось,  что-то
знает и что-то может произойти.
   - Не надо... Не надо говорить об этом, ты не должен говорить о  смерти.
Ты не можешь умереть, никогда, никогда. Я не позволю тебе умереть.
   - Ах, Рут. - Он поглядел на нее как-то понимающе и печально. - Ах, Рут.
   Ей казалось, что он только что сейчас, здесь,  в  тишине  этой  комнаты
громко произнес эти слова, и она  видела  перед  собой  его  лицо,  каждую
черточку. И ему была уготована смерть.
   Она села в постели, потрясенная. Откуда возникло это? Откуда  пришла  к
ней эта мысль? Ведь это была не припомнившаяся фраза и не игра воображения
- это было познание  истины,  самой  главной  для  нее  истины.  Ему  была
уготована смерть.
   Она снова откинулась на подушки,  не  в  состоянии  этого  осмыслить  и
вместе с тем зная, что  это  так.  Она  уснула,  спала  без  сновидений  и
проснулась на жемчужно-розовой пасхальной заре от первого щебета птиц.


   Вчера, куда ни глянь, повсюду были деревья и цветы; сегодня, когда  она
поутру шла в церковь, везде были птицы. Снова ярко светило солнце,  как  и
предсказывал Джо, но трава была вся в тяжелых каплях росы, и  башмаки  Рут
промокли, прежде чем она прошла через сад. Под горой,  в  кустах,  пеночки
неумолчно  выводили  свои  звонкие  трели,  а  высоко  над  головой   едва
различимые в сиянии жаворонки чертили в небе свои  спирали,  и  лилась  на
землю  песня.  Она  увидела  в   поле   фазанов,   умных   птиц,   которым
посчастливилось избежать ружья, и теперь  они  гуляли  на  свободе,  благо
сезон охоты пришел  к  концу,  и  самцы  волочили  шлейфы  своих  хвостов,
отливавших ржаво-красным золотом и медью. Все вокруг пело, и Рут казалось,
что весь земной шар с мелодичным жужжанием вращается в  пространстве.  Она
думала: мне еще дано быть счастливой, дано сохранить  рассудок.  И  в  ней
крепла уверенность, что  это  состояние  должно  продлиться,  хотя  бы  на
сегодняшний день, а быть может, и дольше - пока  стоят  солнечные  дни.  И
было ощущение, что она словно бы плывет над землей,  покинув  свою  земную
оболочку.
   Джо ждал ее на дороге: он был серьезен  и  казался  -  в  своем  темном
воскресном костюме - старше и выше ростом. Сегодня она уже  не  уловила  в
нем никакого сходства с Беном.
   Последний раз она была в церкви на похоронах Бена. Нет, она  не  станет
вспоминать тот день, это было позади, сейчас она должна  думать  только  о
сегодняшнем дне и стараться понять. Она должна найти свое место среди всех
этих людей и не обращать внимания, если они будут глазеть на нее и  судить
и рядить о ней. Но, увидев, как они поднимаются  на  холм  впереди  нее  и
стоят кучками на паперти, она крепко сжала кулаки и ощутила удары сердца в
горле.
   - О, Рут, погляди, погляди!
   Они подходили к воротам кладбища. Она посмотрела, куда указывал ей Джо.
   Неужто она была слепа год назад? Неужто и  тогда  все  было  таким  же?
Церковный двор сиял, словно цветущий сад, почти все могилы  были  в  живом
убранстве - голубом, розовом, маслянисто-желтом - на фоне влажного  мха  и
свежей, ярко-зеленой травы, и казалось, что  и  взаправду  все  словно  бы
возродилось, все танцевало в солнечных лучах, все  ликовало,  освобождаясь
от всяких пут. Рут медленно прошла через лужайку к боковому приделу церкви
и остановилась, глядя на могилу Бена. Могила засверкала перед ней,  словно
солнце, выглянувшее из-за туч. Не было нужды -  да  ее  и  не  потянуло  -
подойти ближе.
   Джо коснулся ее руки.
   - Ты видишь, - сказал он, и голос его был  полон  изумления.  -  Так  и
должно было быть. Все так. Все правильно.
   - А ты разве сомневался?
   - Только раз, - сказал он осторожно. - Когда-то.
   Только раз. Рут почувствовала, как близки они были друг к другу - Джо и
Бен - в своем видении  и  понимании  мира.  Джо  обладал  таким  же  ясным
взглядом на истинное, на то, что скрыто глубоко под поверхностью вещей. Он
всегда видел все в гармонии, а к ней самой это приходило лишь в редкий миг
озарения. Дар ангелов; они - Бен и Джо - обладали им.
   Когда Рут вошла в церковь,  ей  показалось,  что  перед  ней  открылась
залитая солнцем просека  в  лесу  -  столько  было  цветов,  и  листвы,  и
ароматов: алтарь, и кафедра, и купель, и решетка алтаря - все было  обвито
гирляндами белых и золотых цветов, подоконники обложены  мхом,  в  котором
цвели колокольчики, и солнце било в окна, бросая дрожащие цветные блики на
каменные стены, заставляя  загораться  медь  распятия  и  аналоя.  Чувство
счастья было единственным, всепоглощающим в ту минуту,  когда  Рут  прошла
между рядами  скамей  с  высокими  спинками  прямо  вперед,  к  алтарю,  и
поглядела по сторонам, отвечая улыбкой на каждый  встреченный  взгляд,  не
тревожась,  если  в  этом  взгляде   она   ловила   порой   недоумение   и
настороженность. Она опустилась на ту  же  самую  скамью  и  на  мгновение
увидела все, как оно было тогда, - увидела длинный светлый гроб,  который,
казалось, заполнял собой все пространство церкви, весь мир.
   И не те - пришедшие сейчас из деревни, кто был здесь  рядом,  сидел  на
скамье или стоял, преклонив колени, - были особенно ощутимы ей, а те,  что
молились тут когда-то и чей  воскресший,  освобожденный  дух,  исполненный
добра, и сила чьих молений, казалось, незримо присутствовали всюду, и  она
чувствовала себя как бы частицей огромной, живой,  движущейся,  трепещущей
ткани,  все  нити  которой  были  неразрывно  связаны,  сплетены  воедино,
проникая друг в друга, поглощая друг друга и в то  же  время  живя  каждая
сама по себе,  полностью,  неповторимо.  И  снова  ей  слышалась  странная
музыка, звучавшая как бы внутри нее и вместе с тем доносившаяся  откуда-то
из дальней дали.
   И тут же ей подумалось, что, быть может, она попросту сходит с ума, что
горе иной раз переходит в такого рода безумие,  которое  не  порождает  ни
слез, ни отчаяния, а бездумность,  невидимые  видения,  беззвучные  звуки,
обманчивые утешения.
   Она открыла глаза и снова увидела цветы и солнце на стенах -  все  было
живым, всамделишным и прекрасным;  она  не  вообразила  их  себе,  как  не
придумала ни радости, которую они ей давали, ни успокоения. И когда  вышел
клир и все встали и запели пасхальный гимн, она впервые -  впервые  не  со
дня смерти Бена, а с первого своего дня  здесь  -  почувствовала  себя  не
чужой этим людям, почувствовала, что и они тоже - часть ее  жизн