а или поступки, а  то,  каждодневное:
еда, работа, сон, разговор о том о сем, звук шагов по дому,  запах  мокрых
сапог у входа... Ничто не заменит этого, ничто,  проживи  она  хоть  целую
вечность! Не плотская любовь, не клятвы  и  обеты,  не  ребенок,  которого
носишь под сердцем, нужны были ей, а то, что куда более обыденно... и куда
более важно.
   Она взялась рукой за калитку. Да, краска была свежей, гладкой,  плотной
и блестящей, похожей на молочный крем; солнце  не  успело  еще  вздуть  ее
пузырями или иссушить блеск.
   Еще не поздно повернуть  назад.  Да,  она  повернет  назад,  не  станет
говорить с ним, задавать вопросы и никогда не услышит правды; вот  сейчас,
сейчас еще можно повернуться и припуститься бежать, пока он не увидел  ее.
И зачем она сюда пришла?
   Выгон  тихо  покоился  под  солнцем,  было   тепло.   Доносились   лишь
равномерные удары лопаты о землю, да тянуло дымком от костра.
   Рут толкнула калитку, ступила во двор, медленно обошла дом и стала  как
вкопанная. Она увидела Поттера: он стоял согнувшись, спиной к ней.  И  тут
до ее сознания дошло, как запустила она свой сад: здесь все цвело и зрело,
здесь все явно было на своем месте, живая изгородь подстрижена, подсолнухи
вытянулись  на  крепких  стеблях  в  рост  человека,   персиковое   дерево
распластало свои ветви по стене дома. Осенние маргаритки собраны в пучки и
подвязаны к колышкам. Ботва на только что политых грядках тянулась  вверх,
пышная и упругая. Вся растительность здесь была буйной, но  содержалась  в
отличном порядке. Вот таким увидел бы Бен свой сад, проживи он еще год; он
работал так же, как Поттер, не покладая рук, а потом все пришло в  упадок,
и это была ее вина. Она не позаботилась даже поддержать то  немногое,  что
сумел сделать Джо.
   Поттер выпрямился на минуту, опершись ногой на лопату,  -  невысокий  и
почти совсем седой человек, хотя ему было не больше пятидесяти.
   Вот теперь надо уйти. Или же окликнуть его,  как-то  перекинуть  мостик
туда, к нему, через весь сад. Но она не могла двинуться с места. В просвет
в изгороди ей были видны верхушки берез. Пот стекал у нее по шее, выступил
на верхней губе, да и у  Поттера  рубашка  потемнела  от  пота  и  местами
прилипла к спине. Она взмокла от страха, он от работы. Но чего она боится?
   Она не проронила ни звука. И тут его собака, Тил, выбежала  из  дома  и
залаяла. Поттер оглянулся. Он увидел Рут и отозвал собаку.  Рут  и  Поттер
смотрели друг на друга, и долго ни один  не  решался  шагнуть  вперед  или
заговорить - оба ждали, раздумывали, вспоминали и не знали, как поступить.
   Собака послушно села, но принялась скулить, по телу ее пробегала дрожь.
Рут протянула руку и неуверенно позвала собаку,  пытаясь  как-то  нарушить
молчание, возникшее между ней и Поттером, и Поттер, сам  чувствуя  то  же,
что она, пробормотал что-то собаке,  и  она,  успокоенная,  тотчас  быстро
подбежала к Рут, ткнулась мордой ей в ноги, дала погладить себя по голове.
А через минуту побежала обратно в сад. Рут медленно пошла следом за ней.
   - Рут Брайс, - сказал Поттер, вопросительно вгляделся в ее лицо и снова
опустил взгляд на лопату, наполовину погруженную в комковатую землю. - Рут
Брайс.
   - Я... Я давно хотела прийти. Еще раньше. Мне надо было прийти.
   Поттер кивнул. Лицо у него было  странное,  все  как  бы  сплюснутое  к
подбородку, словно придавленное какой-то  тяжестью,  лежавшей  надо  лбом,
испещренным глубокими продольными бороздами и  мелкими,  пересекавшими  их
морщинками, делавшими его лоб похожим на карту дорог.
   Рут сказала:
   - Славный у вас сад, - и почувствовала себя глупо. Но  ведь  как-то  же
надо было начать?
   - Да. - Он снял ногу с лопаты. - Да, неплохой.
   - А у нас... Я ничего не делала. Сад весь...  там  так  много  всего  -
всяких растений и цветов, а я ничего не  знаю  о  них.  Он  кажется  таким
запущенным. Надо было что-то сделать с ним, а я ничего не сделала.
   - Я бы пришел. Если бы что потребовалось. Но я не знал.
   - Конечно.
   - Тебе надо бы помочь. С тяжелой работой, вскопать.
   - Джо кое-что сделал - посадил бобы. Сделал, что смог.
   - Понятно.
   - Но этого мало. Я не должна была так запускать сад.
   - Еще не поздно.
   - Да.
   - Увидишь, все придет. Найдется время для всего. Когда приспеет.
   - Яблони... Вот с ними тоже не знаю, что делать, - на  них  совсем  нет
яблок. Одно-два. Яблони старые. Бен собирался их спилить.
   - За ними же не ухаживали. Много лет.
   Тил уселся у ее ног, и она наклонилась и потрогала его  черную  шерсть;
она думала: может, завести собаку?. Будет с кем поговорить. Но  у  нее  же
есть осел Валаам и куры, а она уже с весны  перестала  о  них  заботиться,
делала только самое необходимое - давала поесть, попить. Хватит ли ее  еще
и на собаку?
   Поттер заговорил с Тилом:
   - У нас гостья, видишь? У нас гостья.
   Тил постучал хвостом по земле.
   - Я хочу, чтобы вы  рассказали  мне...  -  торопливо  проговорила  Рут,
боясь, что у нее не хватит мужества и она придумает какой-нибудь предлог и
убежит. - Я хочу узнать все. Как умер Бен. Я давно хотела спросить, но  не
могла. До сих пор все не могла. Я хочу, чтобы вы рассказали мне.
   - Да, тебе надо знать, правильно. Раз тебе это нужно, значит, нужно.
   Костер начал разваливаться посредине,  ветви  и  листья  разлетелись  в
стороны, и посыпались искры.
   - Люблю это дело, - сказал Поттер, глядя, как и она, в костер, -  люблю
разводить огонь. И дома, зимой, тоже. От него и на душе как-то теплее.
   - У вас здесь так много всего - цветов разных, растений,  -  я  никогда
нигде таких не видала.
   - Травы, - показал он рукой. - Мисс Фрай -  та  их  знала.  Они  пахнут
получше многих цветов. Я их выращиваю ради запаха, ну и красиво к тому же.
А пользуюсь ими мало.
   Рут подошла поглядеть на пахучие зеленые кустики травы -  на  душицу  и
отливающий серебром тимьян и высокие пушистые бледно-зеленые пучки укропа.
Наклонилась, сорвала листик мяты, потерла его между пальцами, чувствуя его
ворсистость и сухость, пока из него не начал сочиться сок.
   - Я дам тебе всего  чего  пожелаешь,  -  сказал  Поттер.  -  Отводки  и
рассаду, чтоб было с чего начать. Особого ухода не  потребуется,  лишь  бы
только принялись.
   Но она отвернулась устало, ей не шло на ум делать новые посадки, что-то
менять в саду; она не могла заставить себя заглянуть дальше этого  вечера,
дальше тех вопросов, которые вертелись у нее в мозгу. Пока она  не  узнает
всего, не сживется с этим, ничему другому не было места. Словно она стояла
у края стремнины и должна была переправиться на другой берег.
   - Может, лучше пойдем в дом? - спросил Поттер.
   И здесь тоже все было прибрано, все в образцовом  порядке  и  чисто.  В
очаге лежали сухие поленья - крест-накрест, одно над другим. Поттер  пошел
вымыть  руки,  а  Рут  села  в  большое,  тяжелое,  по   всему   видно   -
предназначавшееся для мужчины кресло. Комната была вся заставлена  мебелью
темного  дерева,  содержавшейся  в  отличном  состоянии.   Рут   снова   с
недоумением подумала о том, как Поттер коротает свои вечера  и  почему  он
никогда не был женат.
   За низенькими оконцами дома небо тускнело, подернутое,  словно  мрамор,
багровыми прожилками облаков. Что ж, верно, ему так лучше, верно, молчание
дома ему не мешает, и с него довольно того, что в комнате с ним собака.
   Поттер вернулся, руки у него стали красными по локоть, так усиленно  он
их скреб, а короткие седые волоски на них были белыми, как соль.
   - Выпьешь стакан сидра?
   Рут видела, что он чувствует себя стесненно - должно быть, не привык  к
посетителям - и очень старается, чтобы она чувствовала себя как дома.
   - Или чаю? Я могу приготовить чай.
   - Я бы попробовала сидра.
   - Сидр хороший. Добрый сидр, чистый. Прошлым летом был  славный  урожай
яблок.
   Она взяла протянутую ей кружку, почувствовала в  ладонях  ее  прохладу.
Сидр был цвета меда.
   - У меня совсем в горле пересохло - целый день возился то с дровами, то
с перекопкой и всякое такое, да еще наглотался дыма от костра.
   - Жаркий был день.
   - Да. Сухое выдалось лето.
   - Каждый день солнце - оно меня прямо извело, все высохло, и вечно этот
блеск, ослепнуть можно.
   Поттер кивнул и сел на стул  напротив  нее,  а  собака  растянулась  на
коврике. В горле у Рут остался  мягкий,  сладковатый  вкус  сидра.  Поттер
наклонился вперед, опершись рукою о колено, но не смотрел  на  нее,  а  ей
вдруг припомнилось, как он пришел к ней домой в ночь смерти Бена и как  он
был удручен, но не сумел ни сказать, ни сделать что-нибудь перед лицом  ее
упрямства и горя. Рут чувствовала,  что  сейчас  ей  следовало  бы  как-то
извиниться перед ним или поблагодарить его, но у нее  не  получалось.  Она
молча потягивала сидр и вдыхала аромат яблок.
   - Я все думал пойти к тебе, - сказал  Поттер,  -  частенько  думал.  Не
хотелось, чтобы ты считала, будто  я  забыл.  Гуляя  с  собакой,  я  часто
проходил мимо твоего дома.
   - Понимаю.
   - Я разговаривал с вашим парнишкой. Если б была нужда в чем-то,  что  я
бы мог сделать...
   - Да ничего не было нужно.
   - Да. Да. - Он поглядел на Рут. - Это не покидало меня, - сказал он.  -
Все дни я так и жил с этим с тех пор.
   Она смотрела на него, и ей снова стало стыдно, потому что вот перед ней
был еще один человек, о котором она совсем не думала, а он знал Бена с его
рождения и был близок к нему, любил его. И кто знает, как он  перенес  все
это? Не только горе и воспоминание о тех часах, когда  он  был  последним,
кто видел Бена в живых на этой земле, и первым, кто увидел его мертвым, но
еще и чувство вины, которое могло мучить его, хотя это и не его вина,  что
так случилось. Ей бы надо давно прийти к нему сюда, сказать ему что-то. Но
что? Как? О, она завладела смертью Бена как своей  собственностью,  словно
чем-то принадлежащим ей одной, она  хотела  владеть  ею  безраздельно,  не
признавала ни  за  кем  права  оплакивать  его,  а  ведь  ничья  жизнь  не
обособлена от других.
   - Вы были добры, - с трудом сумела она вымолвить наконец, - в тот день,
вечером. Добры ко мне. Я никогда... Я ничего не понимала тогда, но  это  я
запомнила.
   - Я беспокоился о тебе - как ты тут одна, никого  кругом,  только  этот
мальчик. Проходил мимо, поглядывал на окна. Беспокоило это меня.
   - Никому это не под силу. Никто не может один выдержать. Нельзя так.
   Она поставила кружку с сидром.  Тени,  словно  чьи-то  длинные  пальцы,
протянулись по всей комнате, и только белые волосы Поттера, его рубашка  и
костяшки его сложенных пальцев, казалось, светились в сумерках.
   - Расскажите мне все, все как было. Я теперь хочу все знать.
   - Пришло время?
   - Да, я хочу узнать все, все, что не могу додумать сама, все, чего я не
хотела слушать раньше от других. Теперь я должна это узнать.
   - Ясно.
   Но он долго молчал, прежде чем заговорить, а она смотрела ему в лицо  и
видела, что его взгляд  бродит  где-то  далеко,  устремлен  в  прошлое,  и
понимала, какая в тот  день  произошла  с  ним  перемена.  Собака  тяжело,
неподвижно распласталась на полу, словно окаменев.
   - День выдался хороший тогда, ясный, погожий. Помнится, я,  как  глянул
наружу, когда выпускал собаку, сразу увидел, что денек будет что надо.
   Да, подумала она, казалось, что пахнуло ранней весной. День  тогда  был
хорош.
   - Дело было после обеда, мы работали, спускаясь  по  склону,  расчищали
подлесок. Все утро я работал с ним бок о бок, а молодой Колт - позади нас,
в одиночку. Все было, как всегда, день как день.
   - Вы разговаривали? О чем он говорил?
   - Не больно-то много. Он никогда много не говорил.
   - А иногда он говорил... Ну, в общем-то, странные вещи.
   - Да. Вот, в тот день... Он,  бывало,  молчит  часами,  а  потом  вдруг
скажет что-нибудь  такое,  чего  нипочем  уж  не  забудешь.  И  все-то  он
примечал. Все видел, что вокруг.
   - А в тот день?
   - Он сказал: "Жизнь хороша. Хорошая у меня жизнь".
   Поттер нагнулся, скрывая волнение, и погладил собаку. Рут не  проронила
ни слова.
   - "Жизнь хороша". А потом я остался там, выше по склону, а он спустился
к Хелм-Боттом и скрылся из виду. Я наказал ему посмотреть,  какие  деревья
надо пометить  на  повал.  Райдал  хотел,  чтобы  повалили  парочку-другую
деревьев, какие покрупнее, - он получил заказ на тонну леса.  А  прочищать
да прореживать  тоже  еще  оставалось  немало.  День  был  теплый.  Солнце
пригревало. Не помню, о чем я думал. Ни о чем, верно.  Ни  о  чем  важном.
Просто радостно было - я ведь всегда любил  свою  работу.  И  погода  была
хорошая.
   Он покачал головой.
   - И ведь ни звука не было слышно - ничего, чтобы  предупреждало.  Я  бы
услышал, будь что, и распознал бы, да и  Бен  тоже.  Привыкаешь  различать
каждый звук, знаешь, откуда что, и если дерево сгнило и готово упасть, это
можно понять наперед за недели  и  месяцы.  Оно  же  видно.  Если  это,  к
примеру, вяз, вороны не станут вить гнезда на нем. На верхушках вязов, что
стояли в ряд на опушке нового выгона, вороны всегда  вили  гнезда,  а  вот
пару лет назад на двух вязах вдруг перестали. На двух, что стояли как  раз
посередке. Заметил это Бен, и вязы, оказалось, сгнили. И мы  повалили  их.
Они знают, вороны-то. Что-то им подсказывает. А вот  то  дерево  -  я  его
как-то не приметил, и Бен тоже. А должен был бы приметить. Райдал  так  не
считает, он говорит: не было ничего такого, что могло бы нас надоумить. Но
я, после стольких-то лет в лесу, должен был что-то заметить.  Поглядел  бы
как следует, так увидел бы.
   - Но почему оно упало как раз тогда? Почему?
   - Корни тянутся далеко под землей. Когда ты  трогаешь  дерево,  топором
или пилой, ты что-то нарушаешь, и это идет далеко, повсюду.  Неделю-другую
назад были сильные ветра. А то дерево - оно  уже  стало  слабеть  и  могло
упасть от чего угодно, но могло ведь случиться и так,  что  никого  бы  не
было  поблизости.  Я  по-настоящему  так  никогда  и  не  узнаю,  как  это
произошло. Я слышал только удары топора. Каждый рубит по-своему, у каждого
свой ритм. Работа всегда идет в ритме. Я был уже далеко, выше  по  склону,
когда услышал какой-то шум,  первый  звук,  -  знак,  что  дерево  вот-вот
упадет. Но я  едва  успел  подумать  об  этом,  как  тут  же  словно  небо
обрушилось, понимаешь,  дерево  затрещало  и  грохнулось  вниз  на  другие
деревья. Рухнуло.
   Поттер смахнул пальцем пот со лба, и Рут поняла, что  он  снова  слышит
этот грохот, и тут и она услышала его сама. Он был ей  знаком,  этот  звук
падающего дерева.
   - Оно падало, а я не мог двинуться с места, точно это меня  ударило,  и
ноги не шли... Не знаю, как долго я  так  стоял.  Не  знаю...  но,  верно,
недолго. Он не закричал. Так ли, иначе ли, но я  крика  не  слышал.  Стало
тихо. Очень тихо. Я стоял не двигаясь, солнце грело, и я знал уже, что там
произошло, - не  спускаясь  вниз,  знал;  я  почувствовал  это,  не  видя.
Почувствовал нутром. Почувствовал. Почувствовал, что он  умирает.  Я  знал
это.
   Он сделал беспомощный  жест,  словно  стараясь  убедить  ее,  заставить
поверить, и ей хотелось сказать ему, что она понимает и верит. И она  ведь
все знала тоже, хотя и не была там, близко. Тогда, в саду,  к  ней  пришли
это знание и страх - они поглотили ее всю в ту минуту, когда Бен умирал.
   - Я спустился вниз. Я побежал  вниз  и  увидел  все:  увидел  дерево  -
обломок его, там, где оно сломалось. Оно было все гнилое  внутри,  а  кора
казалась совсем крепкой. Я должен был бы  приметить  его,  должен  был  бы
знать. Много месяцев назад.
   - Нет, - сказала Рут. - Нет.
   Но Поттер, казалось, не слышал ее. Он сказал:
   - Там, на этой вырубке, было как летом. Тепло, как летом.
   Он помолчал. Собака привстала и снова растянулась у его ног.
   - Расскажите мне, - сказала Рут. - Вы должны все мне рассказать.
   - Он лежал под ним, под упавшим деревом.  Оно  ударило  его  со  спины,
точно между лопатками, чуть ниже плеч, и пригвоздило  к  земле.  Он  лежал
ничком. А руки были раскинуты. Мне уже незачем было прикасаться к  нему...
Не было нужды.
   - О чем вы думали? Когда глядели на это, на него? О чем вы думали?
   - Я думал...
   Как мог он объяснить ей  это?  Ведь  он  и  сам  не  знал,  не  мог  бы
по-настоящему рассказать о тишине, которая вдруг объяла все вокруг, о том,
как самый воздух, во всех уголках  леса,  казалось,  был  переполнен  этой
внезапной смертью.
   - Мы стащили с него это дерево - уж не  помню  как...  как-то  стащили.
Молодой Колт услышал, он прибежал тоже, и мы вдвоем кое-как  приподняли  и
оттащили дерево. А потом  Колт  стоял  и  трясся,  его  тошнило  -  он  же
мальчишка, ему никогда еще не доводилось видеть ничего  такого,  и  он  не
мог... Я стал на колени и перевернул Бена. Положил его на спину. Я уже все
знал, но должен был посмотреть, это же было нужно - нужно было убедиться и
послать за помощью, хоть и поздно, на случай... Просто на случай. Но я уже
знал.
   - Какой... - Рут взяла кружку с сидром, хотела отпить из нее, но руки у
нее дрожали, и ей пришлось поставить кружку  обратно.  -  Расскажите  мне,
какой он был, что с ним сталось. Расскажите мне все.
   - Дерево раздробило ему ребра, раздробило всю грудную клетку.
   - А голова? Лицо?
   - Нет. Нет, на лице были только царапины. Он упал  лицом  в  листья,  и
остались только царапины на лбу. Больше ничего. И глаза  были  открыты.  Я
закрыл ему глаза. А вот грудь - грудь как...
   Он крепко сжал кулаки.
   - Крови было много. Рубашка, свитер - все пропиталось кровью,  и  кровь
все лилась. Но на лице - ничего. Только грудь, больше нигде ничего.
   Рут закрыла глаза и  увидела,  как  Бен  лежит  там  -  ребра,  лопатки
вдавлены в легкие, в сердце и торчат наружу,  прорвав  мышцы,  кожу...  Но
лицо цело, подумала она, и лицо, и руки, и ноги. Все цело.
   - Я послал его, Колта... послал на дорогу. Дент был где-то там,  ставил
ограду, а потом они встретили Картера и пошли за доктором... и за другими.
   - Но вы остались?
   - Я остался с ним. Просто сидел возле, на земле. Один на  один  с  ним.
Никогда еще я не испытывал такого. Никогда не был вот так - лицом  к  лицу
со смертью, не видел, как она приходит и уносит человека с собой. Я не раз
видел мертвых, но такого не испытывал никогда.
   - Что это было? Что?
   - Что-то открылось мне, - медленно промолвил он, - правда открылась,  и
уже раз и навсегда. После этого у меня не было больше сомнений. После того
как я сидел с ним там, в лесу. Касался его. Это  была  смерть...  И  новая
жизнь. Теперь я уже не буду сомневаться больше. Никогда. Это было во мне и
во всем вокруг. И в нем. Перемена... великая перемена.
   Он беспокойно задвигался на стуле. Собака заворчала во сне.
   - Не могу передать тебе, что это было. Передать так, чтобы ты поняла.
   - Но я  понимаю.  А  то,  что  я  думала  потом,  -  это  не  важно,  я
передумывала это снова и снова, и каждый день все было по-другому, и я  не
могла ни во что поверить. Я не верила ни в бога, ни... Но в тот день я уже
знала. Незачем мне делать вид, будто я не знала.
   И она рассказала ему все - все, до самых мелочей. О том  дне  накануне,
когда  она  возвращалась  домой  из  Тефтона  и  вдруг  увидела  весь  мир
преображенным, рассказала про кусок розового кварца, и про тихий  вечер  с
Беном, и о том, что было с ней потом в  саду,  как  это  пришло  -  вдруг,
ниоткуда.
   - Я уже знала, - сказала она.
   В комнате совсем стемнело.
   - Куда они понесли его тогда? Кто его нес? Кто прикасался к нему?
   - Доктор, доктор Льюис из Тефтона.  Мы  подняли  его,  после  того  как
доктор все закончил. Я сам поднимал вместе с Картером. Мы вынесли  его  на
дорогу и положили в двуколку. И это было все. После этого нам  уже  нечего
было больше делать.
   - А потом все услышали об этом; все узнали - и Брайсы, и  вся  деревня,
все... Но я узнала раньше. Я узнала в ту самую минуту. Как м