Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
Ни о чем больше ты и не думала.
- Верно.
- Да я не корю тебя за это. Ты так не думай.
И тут она расплакалась, совсем безмолвно; слезы бежали по ее лицу и
высыхали на щеках, а Рут сидела рядом, протянув руки к очагу, уставившись
на огонь, и молчала. Сколько слез, думала она. О господи, сколько повсюду
слез! Сколько горя, отчаяния, безнадежности, злобы, одиночества,
непонимания! Ей казалось сейчас, что все люди, которых она когда-либо
знала, вечно плакали не осушая глаз, что все дни и ночи истекших месяцев
были полны слез, и только слез.
И так будет и дальше? О, как долго будет все это длиться?
Рут постелила постель в маленькой комнате, и Элис, измученная, тут же
легла. А Рут еще с час сидела у очага, пока не убедилась, что Элис
заснула. В доме царила тишина, только время от времени разваливались
поленья в камине, рассыпая с треском искры. И все уже ощущалось
по-другому, потому что в доме была еще одна живая душа, чье присутствие,
казалось, заполняло в нем все углы и закоулки.
Рут понимала: то, что ей предстоит сейчас сделать, нужно ей самой в
такой же мере, как Элис; это был один-единственный выход, а она сама -
единственный человек, от которого это зависело. Она не могла дольше
оставаться здесь одна-одинешенька, отгораживаясь от всех, она даже и не
хотела этого больше. Неправильно это. Нельзя так жить. Всяческие размолвки
и скрытую враждебность надо как-то преодолеть и забыть, и она повинна не
меньше других - быть может, даже больше.
Она надела пальто и вышла. Ветер все еще бесновался, дул ей в спину,
едва не сбивал с ног. Деревья гнуло, раскачивало и бросало из стороны в
сторону, словно корабли в бурю. Последние сладковато-гнилостные осенние
ароматы умирания развеялись, уступив место холодному, чистому дыханию
зимы. В лесу листья облетали на землю, их наметало в груды, подобные
сугробам сухого снега, и назавтра сквозь сетку голых ветвей уже вот-вот
проглянет ясное небо.
Луны не было. Но Рут уже так привыкла к этим ночным тропинкам и
просекам, что могла бы без труда найти дорогу через поля и рощи; каждый
шаг был ей здесь знаком, она могла бы брести даже вслепую.
У околицы она приостановилась, чтобы перевести дух и подбодрить себя,
втайне надеясь теперь, что там все уже легли спать и у нее будет предлог
повернуть обратно. Потому что она боялась их, не знала, что ей им сказать,
как к ним подступиться. Они были для нее словно люди, говорящие на другом
языке, - такой огромной казалась пропасть между ней и ими.
Она сказала себе, что они такие же, как она, такие же люди, с такими же
чувствами, скорбями, одинокие, стареющие. Такие же, как все. Так ли это?
Сквозь опущенные шторы проглядывал свет. Вся внутренне сжавшись, Рут
медленно направилась к дому. Она думала: "Помоги же мне, прошу тебя,
помоги!" Она обращалась к Бену, она по-прежнему была так беспомощна без
него, никогда не знала наверняка, правильно ли поступает, то ли говорит,
что надо.
Помоги мне!
Узкую улочку сотрясали порывы ветра.
Входя в эту комнату следом за Артуром Брайсом, Рут вспомнила, как она
впервые вошла сюда с Беном и что она тогда чувствовала. Казалось, это было
сто лет назад - такие произошли в ней перемены с тех пор. Но они не
изменились. Дора Брайс взглянула на нее без всякого интереса. И не
произнесла ни слова.
В комнате было жарко, языки пламени высоко взмывали вверх над каминной
решеткой, мебель тесно громоздилась вокруг. Рут ощутила удушливый запах и
снова, как в то утро, в утро похорон Бена, увидела, казалось, перед собой
эти черные фигуры, усевшиеся, словно стая ворон, на всех стульях и
взиравшие на нее с немым укором.
Нет, она не может осуждать Элис за то, что ей захотелось вырваться из
этого дома, убежать куда глаза глядят.
Артур Брайс пододвинул для нее стул - слишком близко к огню, - но она
все же села, пристроилась на краешке стула, чувствуя, как у нее сдавило
горло, пересох и не ворочается язык. Помоги мне!
Наконец Артур Брайс заговорил:
- Ветрено сегодня. Здорово ветреная ночь.
- Да, - сказала Рут и, поглядев на Дору Брайс, торопливо добавила: - Я
пришла рассказать вам об Элис. О том, что с ней все в порядке. Она у меня
дома. Я подумала...
- Я не желаю слышать ее имени в своем доме. Была бы крайне тебе
признательна, если бы ты не приходила сюда, не напоминала нам о ней, не
ворошила все снова. С этим покончено. Она осрамила нас, и что, по-твоему,
должна я теперь чувствовать?
- Но, прошу вас, послушайте... - Рут уже взяла себя в руки - она не
даст воли гневу. Все это было, хватит.
- Почему это ты вдруг заявилась сюда?
- Я хотела... Я знаю, что мне давно следовало прийти. Сказать, что я
перед вами виновата. Мне хотелось сделать что-то... что-то сказать вам.
- О чем тут еще говорить?
- Дора...
Но она повернулась, смерила мужа презрительным взглядом, и он умолк,
глубже уйдя в свое кресло, вмиг побежденный.
- У тебя никогда прежде не было времени для нас.
- Я хотела, чтобы все стало по-другому. Хотела попытаться. И сказать
вам, что Элис может жить у меня, а вы - навещать ее там. Если и она этого
хочет.
- Да, вы обе скроены на один лад, ни одной из вас никогда не было дела
до других.
- Это не мы... - Но она тут же прикусила язык. - Мы все должны быть
друзьями. Господи, да какой во всем этом смысл, к чему это приведет? Зачем
нам продолжать распри, продолжать не любить друг друга, не видеться друг с
другом? Даже не попытаться? Можем же мы хотя бы попытаться!
Но Дора Брайс только молча отвернулась от нее и снова уставилась на
огонь.
Рут сказала уже в отчаянии:
- Ради Бена. Хотя бы ради его памяти не должны мы разве постараться
стать друзьями? Он был вашим сыном и моим мужем. Разве нам не пришлось
пройти через одни и те же испытания? Он умер, и мы ведь одинаково
чувствуем утрату. Разве это не связало нас друг с другом? Так же должно
быть, должно!
- Откуда тебе знать, что я пережила? Ты ничего не знаешь. Я носила его
под сердцем, я родила его, растила. Что ты можешь в этом понимать?
- Ничего. Но Бен...
- Ни одна из вас ничего в этом не понимает.
- Другие тоже страдают, - с запинкой проговорил Артур Брайс. - Каждый
по-своему. А в конце концов у всех одно и то же.
Рут вспомнилась та ночь, когда он пришел на кладбище посмотреть, как
убирают могилу, вспомнилось возникшее между ними понимание, чувство
общности в любви и в горе. Никакой горечи не было в их отношениях, хотя
каждый из них почти ничего не знал о другом.
- Элис...
- Разве я не сказала тебе или ты оглохла? Она ушла. Она сама довела
себя до беды, и я не желаю ничего слышать о ней.
- Но она в горе. И ей страшно.
- Ты не слышала, что она тут говорила мне, прямо мне в лицо, вчера
ночью, как она обзывала меня вот здесь, в этой комнате. А что я сделала,
чем заслужила такое?
- Мало ли людей совершали такие же ошибки. А она ждет ребенка и совсем
одна. Элис сама не знала, что она вам говорит.
- Знала. И знает, что я сказала ей. И я от этого не отступлюсь. Ни от
единого своего слова.
- Но вы же ее мать.
- Мне тут гордиться нечем.
Рут чуть не заплакала от сознания своей беспомощности; ей казалось, что
она молотит кулаками и царапает ногтями тяжелую, накрепко заколоченную,
запертую на замок дверь.
- Вы что же, никогда не хотите видеть ее больше? Не хотите помочь ей?
- Я сказала все, что считала нужным.
- А я? Как со мной? Разве вы не можете простить меня, в чем бы я перед
вами ни провинилась, не хотите постараться отнестись ко мне лучше...
Попробовать... Я была женой Бена.
Молчание. Огонь в камине пылал. Рут сморило от жары и от ее напрасных
стараний, и ей было обидно, потому что она пришла сюда, собрав для этого
все свое мужество, и искренне хотела прийтись им по душе и сама отнестись
к ним по-доброму, похоронить прошлое и привести всех друг к другу. И
потерпела поражение. Больше уже она ничего не могла сделать. И ничего не
сказала Доре Брайс на прощанье.
Ветер совсем обезумел, и холод был пронизывающий, но Рут была даже рада
этому после жары, напряжения и озлобленности, царивших там, в комнате.
Артур Брайс потянул ее за руку, когда она отворяла калитку.
- Она не в себе. Она очень расстроена. Тяжело ей все это пережить, у
нее столько было надежд, она так много вложила в нашу дочь. Это тяжело.
- Понимаю.
- Не держи на нее зла.
Рут обернулась и поглядела на него. И подумала: и он любит ее. Он все
еще любит ее, невзирая на то, что она делает и говорит.
- Ну а вы как? - спросила она. - Хотите вы увидеться с Элис? Хотите,
чтобы она пришла домой?
Он покачал головой.
- Она наделала ошибок. Ей придется расплачиваться за них. Ей многое
придется перенести.
- И она нуждается в участии, верно? Ей нужны вы и мать - все мы.
- Со временем, - сказал он, оглядываясь на дом. - Дай срок. Все
уладится. Так всегда бывает. Нужно время.
- Вы знаете, куда прийти, если вам захочется повидать ее.
- Ты хорошая девочка, Рут. - Он сжал ее локоть. - Я рад за него, за
Бена. Я когда-нибудь тебе это говорил? Ты хорошая девочка.
Ей хотелось ответить ему, сказать, что между ними, по крайней мере
теперь, все хорошо, но он уже отвернулся от нее и зашаркал назад, к дому,
только слегка помахав ей рукой, прежде чем затворить за собой дверь.
Ну что ж, я старалась, сказала себе Рут, сделала, что могла. И,
окунувшись в ветер и мрак, зашагала обратно, по дороге к околице.
Джо лежал ничком на вершине холма. Вчера здесь дул сильный ветер, а
потом прошел дождь, и весь мир, все краски, казалось, были омыты и
прополосканы. Сегодня стало сухо, тихо и ясно. Голые поля уходили вдаль,
вздымаясь и опадая, растворяясь в дымной пелене. Небо было молочно-белым.
Джо глядел туда, где березовый лес выровнялся рядами, словно в строю,
словно отряд одетых в броню воинов, ждущих приказа выступить и завладеть
всем вокруг. Две черно-белые сороки пролетели, махая крыльями, у него над
головой.
Все ночи, пока бушевал ветер, Джо лежал без сна, и ему казалось, что
его кровать раскачивает ветром вверх-вниз, и шелест в верхушках деревьев
был похож на шум прибоя. Он говорил себе: я уеду. И, заснув, во сне думал
о том же.
Теперь было по-другому. Все утро он бродил по лесу и спустился к реке,
блестевшей меж своих берегов, как расплавленный металл. Пробираясь сквозь
мягкие груды сухих листьев, он прислушивался к шуршанию своих шагов,
трогал холодную кору ясеней, и лиственниц, и буков и чувствовал, как
хрустко ломается под его ногой хрупкий, словно тонкая косточка, сучок. Он
стоял в Хелм-Боттом, вдыхал морозный и грибной запах и ощущал присутствие
множества живых существ, спящих вокруг в своих норах, логовищах, берлогах.
Поднявшись сюда, он словно бы вознесся на крышу мира. Откуда-то издали
доносилось блеяние овец. И вокруг был такой простор, так свободно
дышалось! Он почувствовал себя богом, которому дано видеть необозримую
даль.
И он понимал, что никогда не сможет уехать отсюда, никогда не будет
счастлив ни на море, ни в других странах. Его место здесь, так же, как и
Бена; он сродни этим лесам, и оврагам, и рощам, и ручьям, и ему
предопределено жить среди разноголосья птиц, и крадущихся, шуршащих,
шарящих в подлеске бойких белок, и лис, и барсуков, и вдыхать запахи зимы
и весенних соков, и чувствовать тепло летних солнечных лучей на своем
теле.
Он не уедет. И были тому и другие причины. Рут, которую он никогда не
сможет покинуть. Мать и отец. Пусть они его не понимают, но он им нужен -
он видел это по их глазам, - нужен, потому что Бена не стало, а теперь
ушла и Элис. Им нельзя лишиться еще и его. Он из того же теста, что Бен, -
он знал это, понимал это сам, - и, значит, должен как-то, на свой лад,
занять место Бена. Через год с небольшим он кончит школу и пойдет работать
к Райдалу - подручным у лесника или егеря.
Он перевернулся на спину и поглядел в необъятное бледное небо. Потом
закрыл глаза, будто ощутил вращение земли, и оно укачало его.
Год шел к концу, и зима объяла всю округу, травы и папоротники выгона
стояли темные, пожухшие. Смерть Бена Брайса была у кого-то еще на памяти,
а кто-то уже и позабыл о ней. Но со всеми, так или иначе, произошли
какие-то перемены - протекший год на тот или иной лад не обошел никого
стороной.
Жену Рэтмена увезли куда-то далеко, в лечебницу, младенца передали на
попечение ее сестры, а сам Рэтмен остался один-одинешенек в темном доме,
где он молился и плакал и вспоминал порой Рут Брайс. И когда эта мысль
посещала его, ему казалось, что у него достанет сил принять и перенести
все. И тем не менее ночь за ночью он лежал без сна, а потом чувствовал,
что отторгнут от всех живых существ на свете, и нет ему доступа к богу, и
познать истину ему не дано, и нет для него ни надежды, ни утешения. А
ночам не было конца, но и грядущий день всегда страшил его, всегда пугал
рассвет, начинавший пробиваться сквозь шторы.
Элис Брайс не выходила из дому, но люди прослышали про нее и чесали
языками, а Роб Фоули завел себе другую девчонку - Энни Питерс, которая
работала у Райдала, а по воскресеньям бегала в кузню и думала, что любит
Роба. Все жили своей жизнью, работали, готовились к жатве озимых, и как-то
ноябрьской ночью старик Муни умер в своей жестяной лачуге на отшибе, и его
ручной ворон молча глядел, нахохлившись, на очертания тела своего хозяина,
проступавшие из-под одеяла, и лишь три недели спустя тело это обнаружил
Поттер, когда прогуливал свою собаку и случайно заглянул в хижину. И так
Поттер снова увидел перед собой смерть и только покачал головой: смерть
предстала теперь перед ним в своем одиноком, холодном, безжалостном
обличье, да и кому было когда-нибудь дело до старика Муни?
В доме на Фосс-Лейн Дора Брайс ни разу ни словом не обмолвилась о своей
дочери, но каждый вечер, сидя у пылающего очага, она думала о ней, и в ней
зарождался интерес к не появившемуся еще на свет дитяти. По ночам,
перебирая в уме все беды и утраты и чувствуя, что жена тоже не спит, Артур
Брайс обнимал ее своей искалеченной рукой и сокрушался, что он не тот
человек, в котором она могла бы почерпнуть силы. Наверху, собираясь лечь
спать, Джо тихонько опустил крышку прадедушкиного сундучка, затянул ремни
и задвинул его в дальний угол комнаты за штору.
Пришли первые заморозки, а за ними холода; замерзла вода в бочагах и
водоемах, а во дворе райдаловской фермы из водопроводного крана повисла
сталактитовой сосулькой вода. Но снега все еще не было. Ночью овцы
сбежались в лощину, сбились в кучу; тела их под густой свалявшейся шерстью
казались тяжелыми и бесформенными.
Наступил декабрь. Воскресенье. Рут спустилась с заднего крыльца, дошла
до половины сада и остановилась между яблонями, точно в том месте, где в
момент смерти Бена на нее обрушился удар. В морозном воздухе виден был пар
от ее дыхания, а трава и верхушки кустов казались присыпанными сахаром от
покрывавшей их изморози.
Рут была совсем одна. И все же не одна. Она была все та же - Рут Брайс.
И она стала другой. Она любила Бена, он был нужен ей, и она по-прежнему не
понимала, как будет жить без него всю оставшуюся жизнь. Но Бен был мертв и
погребен в могиле, а ей предстояло жить дальше, день за днем, день за
днем. Сейчас зима. За ней придет весна.
Элис спала в своей постели в маленькой комнате: колени подогнуты, руки
покоятся на округлившемся животе. Рут не знала, что чувствует Элис, о чем
она думает, и непохоже было, чтобы они могли когда-нибудь стать
по-настоящему близки, привязаться друг к другу. Но сейчас, на первых
порах, горе, тоска и воспоминания о Бене сплотили их; они неплохо ладили
между собой, и все шло своим чередом, а срок Элис тем временем
приближался. Джо приходил их проведать. И как-то раз пришел Артур Брайс,
и, хотя говорил он мало, Рут была рада ему - рада и за Элис, и за себя.
Она слышала про старика Муни, и мысль о его одинокой кончине, о том, что
не нашлось у него друзей и некому было позаботиться о нем, пугала ее. Она
не допустит, чтобы при ее жизни такое случилось еще с кем-нибудь из тех,
кого она знает.
Ее рука скользнула вдоль ствола дерева, упала, и дрожь прошла по ее
телу. Она повернулась и зашагала по тропинке к дому, который теперь уже не
стоял без нее пустой, где она не была больше одинока. Она произнесла:
"Бен". Один раз громко произнесла его имя.
На пороге она обернулась и увидела лисицу, неслышно, целеустремленно
скользнувшую через сад. Но куры были надежно заперты в курятнике, и лисица
проследовала дальше - по лугу, к темнеющему вдали лесу.
В свете восходящей луны осел Валаам стоял, словно высеченный из камня,
- серый, неподвижный, как статуя.
Рут затворила за собой дверь.