ульта-
тов не допустят. А я, как-никак, курирую ваш институт, пламенный  сосис-
катель ученых регалий. Хватит дискуссий, мне некогда, меня жена ждет!
   - Никто вас там не ждет, - уверенно возразил Анатолий.
   - Поди прочь, а то у меня под ложечкой сосет.  Ты  кио  -  звездочет?
Звездочет. Так иди, звезды считай, а не прохлаждайся тут в рабочее  вре-
мя, кстати, почему не на работе?
   - Я не обязан перед вами отчитываться, и не тыкайте мне пожалуйста.
   - Не тыкать можно. Вот смотрю я на тебя, бакалавр, и думаю:  в  таком
хорошем институте, и вдруг такое пятно невнятное. Институт осудил  инже-
нера, а вы значит не согласны с мнением коллектива?
   - С каким мнением? - Толя сделал простодушное лицо.
   - С, мягко говоря, отрицательным.
   - А вы откуда знаете?
   - Не суй нос не в свои дела. - жестко  сказал  Разгледяев,  собираясь
смять Толино сопротивление физически.
   Вдруг Толю Ермолаева осенила идея.
   - Я почему спросил, - Толя спешил поделиться с Разгледяевым,  -  Ведь
одно дело мнение коллектива, а другое - мнение президиума академии наук.
   - Причем тут академия? - приостановился Марк Васильевич.
   - Разве вы не знали, что на заседании присутвовал представитель  ака-
демии наук?
   - Представитель? Где? Зачем?
   Толя назвал фамилию одного уважаемого ученого и изложил позицию  Ака-
демии Наук, как он ее себе представлял:
   - Ввиду отсутвия кворума провести повторное рецензирование.
   Разгледяев качнулся от гнева.
   - Откуда он взялся представитель?
   - Прибыл по получении письма.
   - Какого письма, чушь...
   - Письма из института, без подписи естественно.
   Разгледяев находился в полном замешательстве. Толя  перестал  наконец
служить препятствием и медленно побрел прочь от  серого  угрюмого  дома.
Что же, по-крайней мере сегодня, Марк Васильевич не появится перед  Еле-
ной, а что будет дальше, никому неизвестно. Но и не только Анатолий,  но
и гораздо более умудренные опытом жизни, люди,  такие  как  Виталий  Ви-
тальевич Калябин или Михаил Федорович Мозговой, или даже сам Петр  Семе-
нович Суровягин, совершенно не предполагали, как все может перевернуться
в уже недалеком будущем.

   Светлое подземелье Гоголя-Моголя

   Утром следующего дня профессор Суровягин проснулся в настроении глав-
нокомандующего, одержавшего накануне важную стратегическую победу.  Тем-
ные, невежественные силы беспорядочно отступили под напором смелых и ре-
шительных действий вверенного ему войска. Конечно, другой, менее опытный
человек мог бы посетовать: какая радость - вместого занятий делом, приш-
лось тратить силы на пустую борьбу с диллетантом. Но в нашем случае  та-
кой взгляд на вещи должен приниматься как поверхностный и  идеалистичес-
кий. На фоне грядущих выборов в академию любая неоднозначная реакция  ее
представителей волнует и тревожит соискателя. В венах его  играет  моло-
дая, полная кислорода кровь, и он во всяком удобном случае настаивает на
своей состоятельности. Здесь - ничего более,  чем  нормальное,  здоровое
честолюбие. В случае же с профессором - и  того  лучше.  Петр  Семенович
свято верил в институты и считал  присуждение  звания,  хотя-бы  и  чле-
на-корреспондента, не только материальным стимулом к дальнейшей  продук-
тивной работе.
   При хорошем самочувствии профессор  любил  вспомнить  кое-что  прият-
ненькое из прошлой жизни и теперь, шагая обычной дорожкой в институт, он
бормотал про себя забавный стих, написанный лет двадцать назад по одному
сердечному поводу. Он никому не читал  своих  поэтических  произведений,
хотя справедливо считал их значительно лучше того, что  публиковалось  в
литературных журналах. В его стихах наряду с хорошей  техникой,  была  и
ирония, и философия. Друзьям же он  декламировал  чужие  стихи  исключе-
тельно талантливых, но умерших поэтов. Ведь профессор очень тонко и ост-
ро чувствовал талант в других людях. Обычно он читал стихи на  дружеских
вечеринках в своем гостеприимном доме. Коллеги уважали  и  признавали  в
нем человека, знающего толк в искусстве и всегда с удовольствием слушали
его.
   Зайдя в кабинет, он первым делм решил навести порядок на рабочем сто-
ле. Такое желание возникало у него  всегда  после  окончания  очередного
важного этапа. Чтобы не скучать, он включил небольшой тразистор,  верный
спутник в ночных наблюдениях за далекими небесными светилами.  Он  любил
приемничек, будто тот был живым существом, а не бездушной  электрической
цепью. Купленный в одной из  загрничных  командировок,  приемник  честно
служил своему хозяину, правдиво сообщая о самых разных событиях из окру-
жающей жизни. В нужное время он информировал хозяина о важных  переменах
в руководстве страной, о вскрытии застойности и негативных тенденций,  о
культе личности. Кстати, первое время профессор очень  удивлялся  -  как
этот ящичек, сделанный руками дотошных японцев, так умело говорит чистым
русским языком? Он видел в этом какой-то смысл  или,  по  крайней  мере,
знамение времени. Посредством старого друга, профессор  узнал  о  начале
космической эры, о полете двух отважных собачек, Стрелки и Белки, и, на-
конец, о беспримерном подвиге Юрия Гагарина. Позже  вновь  были  вскрыты
некоторые негативные тенденции, о которых правдиво сообщил транзисторный
друг.
   Но удивительное дело - все эти события проходили мимо профессора, по-
добно тому как эфирные волны огибают непрозрачное  препятсвие.  Нет,  не
абсолютно, но по существу. Профессор обладал феноменальной  способностью
быть всегда самим собой и при этом оставаться на своем месте.  Так  что,
всякие головокружительные перемены как бы его и не затрагивали. По-види-
мому внутри у него был какой-то стержень или ствол, и у этого ствола бы-
ли соответствующие корни, уходящие в нечто крайне питательное.
   Когда Петр Семенович включил приемничек, передавали последние  извес-
тия. После новостей политических, последовали новости науки и культурной
жизни, и диктор центрального радио приятным поставленным  голосом  зачи-
тал: "Агентство Франс Пресс передает  из  Парижа.  Французский  астроном
Одуэн Дольфюс, на высокогорной обсерватории Пик-дю-Миди, открыл  десятый
спутник планеты Сатурн. Новое небесное тело названо именем древнегречес-
кого бога Янус..."
   Не правы те, кто считает астрологию безнадежно устаревшей  лженаукой!
Возможно, далекие планеты и звезды и на самом деле каким-то, нераскрытым
пока образом, влияют на судьбы людей. Во-всяком случае, после услышанно-
го у профессора даже потемнело в глазах. В один миг пошатнулся  стройный
мир профессора Суровягина. Закачались стены зданий, полетели с крыш  те-
левизионные антенны и всякие посторонние предметы, поползли по  коммуни-
кациям извилистые трещины. Все, с таким трудом  и  любовью  возведенное,
рушилось, на глазах превращаясь в железобетонный хлам. А меж зданий, пы-
таясь подпереть или что либо удеражать, металась оскорбленная душа  про-
фессора Суровягина.
   Петр Семенович вскочил и почему-то запер дверь на ключ. Профессор не-
годовал. Он поминал разными нехорошими словами несчастного  француза,  а
вместе с ним диктора, и все центральное радио. Петр  Семенович  с  нена-
вистью посмотрел на транзистор, потом с размаху бросил его об  пол.  За-
тихла музыка, оборвалась песня на полуслове, замолчал  старый  преданный
друг. Но не стало тише в голове  профессора  -  там  по-прежнему  звучал
вкрадчивый голос диктора.
   Несколько часов Суровягин провел в добровольном заключении.  Конечно,
это было не бездумное шараханье с мысли на мысль. Его живой  ум  лихора-
дочно искал более или менее приличный выход из  создавшегося  положения.
Он искал корни и причины, он с негодованием думал о  происках  сверху  и
снизу. Потом он ощутил непреодолимое желание побыстрее уйти из  институ-
та. Но боялся, что только выйдет в коридор, как тут же на него набросят-
ся коллеги и начнут сочувствовать с плохо скрываемой радостью.  Наконец,
преодолев накатившую слабость, профессор вышел из  заточения  с  твердым
намерением и решимостью действовать. Впоследствии  некоторые  сотрудники
института будут рассказывать, что они видели профессора  немножко  не  в
себе: он шел по коридору и, в несвойственной ему  манере,  прижимался  к
стене.
   Профессор не здороваясь ни с кем покинул стены  альма-матер.  Сначала
Петр Семенович хотел пойти прямо домой и сказаться  больным.  Во-первых,
это позволило бы в спокойной обстановке все детально  обдумать  и  найти
верное решение. Во-вторых дома была жена, Татьяна  Андреевна,  добрый  и
верный друг, готовый в любую минуту пожалеть и поддержать. Профессор лю-
бил ее по-своему. В далекое прошлое время, еще до войны, он потратил не-
мало старания и сил, добиваясь руки и сердца этой доброй,  но  гордой  и
независимой женщины. Тогда Таня  любила  одного  молодого,  талантливого
ученого, подававшего безусловные надежды на  блестящее  будущее.  Однако
Георгий, так звали молодого человека, обладал целым рядом изъянов в  ха-
рактере: был горяч, нетерпим и до наивности правдив. Петр Семенович час-
то называл его дитя природы и, несмотря  на  это,  оставался  соврешенно
пустым местом в глазах  Тани.  Конечно,  Суровягин  ужасно  страдал,  но
чувство к девушке было столь велико, что он даже попытался  короче  сой-
тись с соперником. Дружбе этой не суждено было развиться.  К  несчастью,
Георгий оказался однофамильцем вредного государству человека и  под  ка-
ким-то мелочным предлогом был вскоре арестован. Татьяна была безутешна в
своем горе и если бы не дружеское, как уверял Петр  Семенович,  участие,
трудно представить, как сложилась бы ее жизнь. Теплота и душевная забота
Суровягина, с одной стороны, и внезапно начавшаяся война вместе с после-
дующей эвакуацией, с другой, разрушили наконец границу  отчужденности  и
она отдала ему свою руку. Позже Петр Семенович заслужил и все остальное.
Правда, временами ему казалось, что какая-то маленькая частица ее сердца
по-прежнему занята другим. Именно этим он оправдывал свои измены,  впро-
чем весьма мимолетные и редкие, и  совершенно  не  влияющие  на  крепкое
чувство к жене.
   Да, Петр Семенович мог смело пойти домой  и  найти  там  должное  со-
чувствие, но не пошел. Трудно сказать, была ли вообще у него  какая-либо
определенная цель, но, во всяком случае, еще вдали от станции  метро  он
уже сжимал в руке  свеженький  блестящий  пятак  одна  тысяча  девятьсот
шестьдесят шестого года.
   Петр Семенович не любил метро и, в отличие от Гоголя-Моголя, не видел
в нем прообраза транспортной системы  будущего,  призванной  осуществить
пресловутое социальное равнодействие. Ему никогда  не  нравились  шум  и
грохот голубых составов, но особенно - огромные толпы народу, которые  с
непревычки всегда его пугали.
   Стоя на краю платформы в ожидании поезда,  Петр  Семенович  почему-то
вспомнил инженера и его ничем не оправданное изобретение. Он  подумал  о
вопиющей несправедливости жизни: зачем, почему судьбе было  угодно  вло-
жить счастливую мысль о десятом спутнике в голову безответственного гра-
фомана? Профессор вспомнил то злосчастное утро, когда на столе обнаружил
толстую бандероль цвета грязной охры. С каким-то горьким удовлетворением
он отметил собственную прозорливость, проявившуюся еще тогда в  недобрых
предчувствиях. И что-то было еще -  какой-то  неприятный,  сопутствующий
фактор. Ну да, был запах, запах сирени. Воспоминание ожило с  такой  си-
лой, что у профессора задвигались ноздри, будто и в  самом  деле  где-то
рядом начал расцветать деревообразный крючковатый куст. Он тряхнул голо-
вой, но запах не исчезал. В этот момент, на станцию влетел первый  вагон
ревущего поезда, запах стал резче и отчетливее, и вместе  с  нарастающим
бешенным грохотом где-то под коркой захлюпало приторное сладковотое  бо-
лотце. Когда состав поравнялся с профессором, какая-то непонятная  упру-
гая сила слегка подтолкнула его ближе к краю и Петр Семенович  Суровягин
безо всякого противодействия повалился на смертоносную для  неподвижного
наблюдателя размазанную голубую ленту.

    Тот самый, Богдановский!

   Тем временем в институте все шло как  обычно.  Вселенная  по-прежнему
оставалась непознанной и Виталий Витальевич Калябин заканчивал очередной
график. Произведение, выполненное пером и тушью,  безусловно  доказывало
неизбежность победы теории двух девяток. В своей работе он придерживался
важного методологического принципа, высказанного как-то Петром Семенови-
чем. "Чем, - говорил профессор, - руководствовались мыслители  прошлого?
Они, - отвечал сам себе Суровягин, -  пытались  объяснить  мир.  Мы  же,
должны перестроить его." И Виталий Витальевич строил.
   Рядом с ним шелестела бумагой молодая науная поросль в лице  Анатолия
Ермолаева. Толя держал в руках два  стандартных  листка  потребительской
бумаги. Он вертел их то так, то эдак, разглядывал то  один,  то  другой,
даже складывал вместе и через них смотрел на окно. Один лист представлял
собой письмо инженеру, другой Толя вынул несколько часов назад из своего
стола, вставил украдкой в отдельскую печатную машинку и отстукал: "Я  не
имею никакого отношения к этому делу и  являюсь  лицом  незаинтересован-
ным."  Посредством  специального  астрономического  прибора,  именуемого
блинк-компаратором, предназанченного для открытия новых планет и  звезд,
Толя установил полную идентичность обоих шрифтов. Это было первое откры-
тие, сделанное Ермолаевым в стенах науного института. Но открытие не ра-
довало молодого ученого, и он не бегал с радостными криками по  институ-
ту, а тихо сидел себе за столом, пытаясь в который раз  найти  хоть  ка-
кие-то различия. Но теперь, даже невооруженным глазом, было ясно  видно,
что буква "р" на обоих листочках слегка выпрыгивает над  строкой.  Толя,
еще потому не спешил обнародовать открытие, что ждал, когда появится Ми-
хаил Федорович Мозговой.
   Вскоре Мозговой действительно появился. Он был  крайне  возбужден.  И
дело даже не в том, что он поставил свой портфель на стол Толи  Ермолае-
ва. Глаза Мозгового блистали, словно окна горящего дома. Он забыл поздо-
роваться с Толей и сразу обратился к Виталию Витальевичу:
   - Здравствуйте, дорогой мой Виталий Витальевич!
   - А, Михаил Федорович! Здрасьте, здрасьте. Где это вы гуляете в рабо-
чее время? - дружелюбно отшучивался Калябин, оттаявший  после  вчерашней
победы на ученом совете.
   - Я, Виталий Витальевич, не гуляю, я радио слушаю, - трагическим  го-
лосом объяснил Мозговой.
   - Странная мысль, не понимаю, - удивился Калябин, почуяв неладное.
   - Чего же тут странного? Радио - важнейший источник правдивой  инфор-
мации. Более того, я бы сказал, радио -  в  некоторм  смысле  инструмент
исследования наподобие микроскопа или телескопа, и даже намного  мощнее.
Спасибо Попову за прекрасное изобретение. Сколько открытий мы свершили с
его помощью, а сколько еще предстоит?! Голова кругом идет. А вот, предс-
тавьте себе, наверно, товарищу Попову - ох, как мешали, палки  в  колеса
совали, рогатки там разные расставляли бюрократические. Не могет быть, -
коверкал речь Мозговой, - возражали оппоненты, как это, понимаешь, пере-
дача слов на расстоянии без всякой проволоки? Неее, без проволоки -  ни-
как, беспроволочный телеграф - енто ж утопия, к тому же  и  вредная  для
российской промышленности. Куды ж мы проволоку девать будем?  -  кричала
царская профессура, купленная с потрохами руководящими классами. Так бы,
глядишь все и прикрыли, да тут, к несчастью, этот паршивый итальяшка вы-
искался, да-с, Макарони. Заграница подвела.
   Постоянным перевоплощением Мозговой окончательно запутал Калябина.  У
того что-то внутри заныло. Условный рефлекс, выработанный за годы  обще-
ния с Мозговым, подсказывал: жди неприятностей. И уж совсем плохо,  если
Мозговой начинал проявлять сочувствие. Тут-уж точно -  либо  сделал  ка-
кую-нибудь гадость, либо вот-вот сделает. Открытая еще минуту назад душа
Калябина скукожилась и в срочном порядке начала возводить оборонительные
укрепления.
   Даже Толя почувствовал неладное. А мозговой виновато всплеснул руками
и продолжал:
   - Да, Виталий Витальевич, просто обидно, работаешь, не покладая  рук,
живешь делом, жизнь на него тратишь и вдруг - бац, на тебе.  А  все  эти
средства информации. Завалили нас, понимаешь фактами, не успеваешь разг-
ребать. Я вот думаю, хорошо бы все  заграничные  журналы  собрать  да  и
сжечь, и не только журналы, все уничтожить: коммуникации, связь,  телек-
сы, и конечно радио. Вот тогда бы жизнь эпикурийская пошла: возлегай се-
бе на мраморе, сочиняй трактаты, законы, уложения.
   - Вы так говорите, будто что-то подразумеваете, - перебил Калябин.
   - К несчастью, к великому моему сожалению, должен  признаться  -  да,
подразумеваю, очень многое подразумеваю, а говорю так  непонятно,  чтобы
мозги ваши напрячь, оживить. А иначе с размягченными  мозгами  вы  и  не
поймете, какое слово зачем употребляется. Представьте - пришел бы я и  в
лоб: десятый спутник открыли. Да все последствия трудно даже  и  преска-
зать...
   - Стойте, что за выдумки? Какой спутник? - Калябин привстал.
   - Именно -выдумки, выдумки - если бы я просто вам сказал, что францу-
зы спутник у Сатруна открыли. А ведь я не зря про беспроволочный  телег-
раф толковал, историю знать надо, но и не только знать, но и  любить.  А
вы, Виталий Витальевич, не любите историю, эх чувствую, не любите.
   Но Калябин ничего не хотел слышать про историю, он хотел слушать  про
спутник:
   - Шутки у вас дурацкие!
   - Какие уж тут шутки. Да вы сами можете  удостовериться.  -  Мозговой
посмотрел на часы: - Сейчас будут последние известия, сходите к  профес-
сору, у него транзистор, я знаю, есть на работе. Кстати, ему тоже  будет
небезинтересно.
   Калябин выскочил из комнаты.
   - Неужели вправду открыли? - ошарашенно спросил Толя.
   Мозговой утвердительно кивнул головой.
   - Тот самый, десятый?
   - Тот самый, Богдановский!
   - Но этого не может быть!
   - Вы еще скажите, что здесь происки темных сил или чья-то злая  воля,
- издевался Мозговой.
   - Нелепо, как нелепо, - только и сказал Ермолаев.
   - Полная и окончательная победа инженера! Мы то  хороши  -  графоман,
сумасшедший, дилетант, вот вам и дилетант. Нет, земля наша очень  плодо-
вита гениями-самоучками. Не зря я за него душой болел-переживал.
   Толя подозрительно посмтрел на Мозгового.
   - Да, да, очень переживал, даже факт болезни скрыл, получается и я за
правое дело посильно боролся...
   - И анонимки писали, - выпалил Ермолаев.
   Сказав про анонимки, Толя испытал некоторое  облегчение.  Он  наконец
освободился от тяжелого груза и справедливо рассчитывал, что теперь  тот
будет давить на Мозгового. Но Михаил Федорович ничуть не смутился:
   - Да, писал, и не стыжусь. Мне даже, извиняюсь, глубоко наплевать  на
то, как вы это раскрыли, я единственно о чем жалею,  что  не  подписался
под ними. Испугалася малость, слабинку допустил. Ну, да ничего,  главное
- справедливость восторжествовала, развеяна калябинская белиберда.  Нет,
подумайте, Толенька, - Мозговой чуть не смеялся, - концепция двух  девя-
ток, каково звучит? Концепция, - повторил через мягкое "е" Михаил  Федо-
рович.
   - Нечестно, - возмутился Толя.
   - Что именно?
   - Нечестно теперь... Надо было раньше, прямо профессору...
   - Хааа, - снова рассмеялся Мозговой, - ну, Толя,  потешили  вы  меня.
Нечестно! Ай, какой плохой дяденька... Вы на себя,  голубчик,  повороти-
тесь. Я то хоть молчал, а вы принимали живейшее участие в основополагаю-
щих расчетах. Ну что, молодой специалист? Где ваша научная честность, да
что там честность - где квалификация? Обрадовался, как же, сам профессор
Суровягин задачу поставил! Почет. Поди, уже девочкам хвастался,  с  про-
фессором, мол, на короткой ноге. Да знаете кем  вы  тут  были?  Как  же,
единственный математик в отделе, надежда профессора! Вы  не  обижайтесь,
Анатолий, я не от злости говорю, ведь вас тут заместо обувной щетки  ис-
пользовали. Професс