долго не знала, то есть думала, что зна-
ла. Думаете, вот бездельница какая-нибудь? О нет, я очень деловая женщи-
на, я столько уже успела добрых дел осуществить, - Елена усмехнулась.  -
Боже, сколько я бегала, уговаривала, заставляла, направляла. Сколько па-
ра пускала, сколько бумаги извела. - Елена вдруг встала и, потрясая  ру-
кой, зверски завопила: - Даешь высокие показатели в труде и учебе!
   Толя рефлекторно напрягся.
   - Хороша кукла? И это в наше просвещенное тысячелетие!  Не  понимаете
вы меня, Анатолий.
   - Не понимаю, - честно согласился Ермолаев.
   - Да уж, меня понять трудно. А все  получилось  совершенно  неожидан-
но.Ведь в сущности у меня с Разгледяевым было все совершенно в норме.  Я
не говорю о том, что мне, глупой девчонке, сразу все досталось: по углам
мы не мыкались, как многие, деньги не считали, хотя я в  институте  учи-
лась. Не в этом дело. Не с жиру я взбесилась, все  сложнее.  Просто  все
стало терять свой блеск, то есть блеску как раз было больше  чем  доста-
точно, и на работе, и дома - всегда шумно, весело, я же выдумщица,  гос-
тей страшно люблю. Ах, сколько их  было  -  маститых,  заслуженных,  от-
ветственных, всегда придут - руки целуют, вокруг меня вертятся,  обхажи-
вают, намекают. В общем, чего еще  желать,  казалось  бы?  Не  жизнь,  а
сплошной хоровод с песнями под оркестр духовой, и музыка веселая  такая,
зажигательная, и все громче и громче, и казалось, вот-вот наступит  пол-
ный апофеоз, полное счастье красивой женщины. Ан нет, внутри что-то зае-
дать стало, как в пластинке, которую ставят по десять раз на дню, зашур-
шало что-то, захрипело. Но портиться все стало как-то хитро, не целиком,
не разом, будто в хоре все поют чисто, в лад, а один сорвался и  потянул
куда-то в сторону, сначала потихоньку, еле-еле, его  и  не  слышно  было
вначале. Я даже подумала: ну, попоет себе, попоет,  да  и  утихомирится,
мало ли кто срывается, хор ведь не перекричишь. Но  нет,  он  продолжает
все громче, натужнее, и вот орет уже во все горло, хрипло так, с  надры-
вом, будто зовет за собой куда-то. Ну, думаю, кричи, кричи, меня не спу-
таешь, я видала крикунов, балагуров, бездельников. Хор не собьешь с пра-
вильной ноты, не может ведь один сотню заглушить. Нет, смог, чуток  под-
бавил и воспарил так, что в галерке все рты открыли, и я рот как дурочка
открыла да так и хожу теперь с открытым ртом. Сломался стройный хор,  не
стала я его слышать, как ни старалась. И знаю даже, почему все так,  по-
чему хор сконфузился. Меня вдруг осенило. Как это так  точно  все  поют,
нигде не сфальшивят, ведь в хоре сотня человек, такая пропасть народу, и
не один не ошибется - ведь это же не естественно?  И  закралось  у  меня
сомнение: может быть, они все разом врут-то, вместе с дирижером?
   Толя сидел ошарашенный и подавленный. "Да она талант", - думал он.
   - Заглянула я в себя, туда, где заныло, и потеряла свою ниточку.  Тут
Богданов и возник. Я раньше встречу его в парадном случайно, или  в  бу-
лочной, поздороваемся вежливо, соседи все-таки, да и забуду тут же. Буд-
то и нету этого серенького человека. Но и то сказать, одевался он всегда
как-то уныло, да и вроде возраст почтенный. А тут стала я к  нему  прис-
матриваться, задумываться, чем вот это серое существо живет. На меня все
мужчины обращают внимание, а этот абсолютно равнодушен. Что  же  у  него
там внутри, ведь что-то должно быть особенное, раз  он  не  как  все?  И
вправду - лицо умное, и глаза такие, будто он вот  сию  минуту  придумал
что-то. А то наоборот - печальный ходит некстати. Да еще все время песню
какую-нибудь мычит. Именно, - Елена будто догадалась в этот момент, -  я
никогда не видела, чтоб человек ходил  и  песни  мычал:  грустные,  если
грустно, веселые, если весело. Забавно, правда?
   В этот момент раздался звонок. Толя посмотрел на часы  -  было  ровно
семь.
   Елена встала и решительно пошла  открывать.  Из  прихожей  послышался
мужской голос: "Добрый вечер, Лена." Вместо приветствия хозяйка  коротко
сказала: "Проходи, если ненадолго, у меня гости". Мужской голос спросил:
"Он?" Ответа не последовало.
   На пороге появился высокий широкоплечий мужчина  со  здоровым  цветом
лица. На нем было зимнее пальто, в руках пыжиковая шапка, на  ногах  яр-
ко-красные носки. Вслед за ним появилась Елена.
   - Познакомься, это Анатолий, мой старинный друг.
   Толя с достоинством кивнул головой. Мужчина пронзительно посмотрел на
старинного друга и повернулся к хозяйке:
   - Но я бы хотел без посторонних, может быть, пойдем в спальню или  на
кухню, наконец?
   - Нет, Разгледяев, я буду разговаривать здесь, при нем.
   - Но...
   Елена махнула рукой и села в кресло с таким видом, словно никакая си-
ла не заставит ее сдвинуться с месита.
   Хорошо, Елена, ты взовлнована и... - взгляд Разгледяева упал  на  бу-
тылку нокьяка, - не в себе, но я готов говорить даже в таких условиях, -
он кивнул в сторону Толи.
   - Это очень благородно. Так ближе к делу, - поторопила Елена.
   - Елена, все, что происходит - ужасная, трагическая ошибка. Я не  об-
виняю тебя, может быть, мы оба виноваты, наверное даже. Но я не понимаю,
в чем моя вина, что я сделал не так. Объясни мне, и я обязательно  найду
какой-нибудь выход, и ты простишь меня, как и я простил тебя.
   Елена, как показалось Толе, была совершенно спокойна.
   - Но только не говори так, как раньше. Я не понимаю такого разговора.
Ты говоришь о том, чего нет и никогда не было в действительности, а лишь
в больном воображении этого, - Разгледяев подбирал слово,  заметив,  как
сильно Елена сжала ручки кресел, - безответственного  человека.  Вот  ты
опять нервничаешь, но я же не прошу прямо сейчас все вернуть на  прежние
рельсы, я прошу просто подождать хоть полгода, хоть месяц.  Поживем  от-
дельно, подумаем, а потом решим. Но завтра... завтра ни в коем случае не
нужно ничего решать. Скажи же свое слово.
   - Ничего нового я тебе не скажу и, наверное, ничего нового от тебя не
услышу. Вот ты назвал его безответственным человеком, а известно ли  те-
бе, Разгледяев, что это оскорбительно мне слышать, и не  только  потому,
что слово плохое, а потому неприятно мне тебя слушать, что  ты  дорогого
мне человека одним словом обозначить хочешь. А известно ли тебе,  слышал
ли ты когда-нибудь, или читал в своих схоластических книгах о  том,  что
нельзя человека одним словом обозначать. Нет, не слыхал ты этого, и  нет
этого в твоих книгах, ведь они все насквозь - солянка сборная  из  ярлы-
ков. С твоими умными мозгами можно счастливо  жить,  но  понимать  жизнь
нельзя, а любить и подавно...
   - Но почему, зачем ты придираешься к словам?  -  Разгледяев  завертел
головой. - Ну, пусть ответственный Богданов, пусть я ошибаюсь, но  давай
посмотрим под другим углом зрения, -  ему  стало  жарко,  он  расстегнул
пальто и ослабил галстук. - Чем плохо мы жили? Вспомни,  ты  училась,  я
работал, возможно, я был не очень внимателен, ну, ты же знаешь,  сколько
разных обязанностей у меня. Да и книга - кстати, на прошлой неделе  сдал
в издательство. Это не только для меня событие. Но и  ты,  твой  труд...
Так сказать, вдохновляющее начало, оно тоже... Частичка тебя в ней...
   - А вот этого вообще не надо. Только не надо, пожалуйста, меня к тво-
ей книге примешивать. Даже если бы ты ее сжег, я бы все равно не  смогла
тебя уважать, потому что я думаю, что по большому счету ты  сам  понима-
ешь, какую вредную галиматью ты написал. И спешил ты ее написать, потому
что знал, что найдется (или уже нашелся) другой прохвост, который  учуял
протухший ветер перемен и уже строчит, убирая из предыдущих изданий гла-
голы и существительные и подновляя прилагательные. Но я  сыта  по  горло
всем этим, и не мешай свою дряную книжку сюда. Я не хочу говорить о том,
чего нельзя проверять практически, за что, по крайней мере сейчас, розог
не назначат, да и никогда не назначат, потому что понять  невозможно,  о
чем вы там пишите. Видишь, какая я стала, зачем  я  тебе  такая  зрячая,
Разгледяев? Найди себе умную и играй с ней в свои игры, только учти, ро-
га она тебе наставит, вы же все там рогатые поголовно  и  взаимообразно,
как ты любишь выражаться.  Вот,  Анатолий,  посмотрите  на  него,  довел
все-таки до дискуссий. - Она выпила еще рюмку коньяка не предлагая нико-
му. - Я вам расскажу Анатолий, какой широкой души этот  человек,  -  она
зло усмехнулась. - Я и на суде завтра так и скажу: не могу я с ним жить,
потому что равзвратная я девка. Запомни, - она опять повернулась к Разг-
ледяеву, - все расскажу, если против развода будешь настаивать. Скажу, с
соседом спуталась и конретно все опишу. Да, как пришла сама первая к не-
му ночью. - она теперь совсем отвернулась от Разгледяева, - Как-то мы  с
Разгледяевым разругались. Ха: разругались - это только так называется, а
ругалась я одна, потомучто товарищ Разгледяев удивительно спокойный  че-
ловек и никогда из себя не выходит, этакая скала  гранитная,  утес  силы
воли над безбрежной равниной моей разнузданной слабости. Его  же  ничего
смутить не может. Вот ушел он жить к родителям, разъехались, а на следу-
ющий день - звонок в дверь. Открываю, ба -стоит на пороге. Думаю что  ли
мириться пришел, да рано вроде мириться. А он стоит на  пороге,  смотрит
своими честными глазами и выдает: "извини, я по-привычке перепутал,  за-
был понимаешь. До свидания!" и был таков. Он забыл! Он все забыл. Ну  да
я напомню, как к соседу ночью ушла, я даже его прямо предупредила - сей-
час вот пойду к Богданову и останусь с ним до утра. А он: "Ты это никог-
да не сделаешь, потому что так не делают". Что же, не делают, так я сде-
лаю. И пошла, и позвонила в дверь, Коля открыл, смешной такой,  -  Елена
как будто видела все это перед глазами, - смотрит на меня, ничего понять
не может. А ему с места в карьер и говорю - пришла к тебе жить. Он и  не
понял ничего, только целовал меня, да так часто, как мальчишка...
   - Елена! - едва сдерживаясь взмолился Разгледяев, - При посторонних!
   - Никак заволновался? Философ ты наш, схоласт, а то что посторонние в
тапочках твоих сидят и коньяк твой пьют, - это ничего?!
   Толе совсем стало не посебе - сечас  бы  он  не  отказался  от  рюмки
коньяку. А Елена продожала, все больше и больше превращаясь в хищницу.
   - Да, целовал, всю меня, здесь, здесь и здесь, -  она  показала,  где
именно.
   - Елена, прекрати! - сорвался Разгледяев.
   - О! Не нравится тебе? Я знаю, тебе не нравится восе не то, что я те-
бе с кем-то изменила и при посторонних говорю. Нет, не то.  Тебе  именно
не нравится, что я от тебя, такого умного, такого преуспевающего, к ушла
к этому чудаку-неудачнику, к - смешно сказать - инженеру. Вот  что  тебя
злит, и не строй тут из себя отчаянного ревнивца. Да если бы  я  ушла  к
твоему начальнику, ты бы немного, конечно, поскучал, но потом сказал бы:
все-таки она умная женщина, все же я толк в женщинах знаю. И  еще  бы  в
гости к нам приходил и дефицитные подарки к празднику  презентовал.  Да,
мои любимые духи Le Lilas приносил бы. А?!
   Ты сошла с ума, - Разгледяев взмок и от жары и от неприятного  разго-
вора. - Вы помешались со своим инженером, я таким языком говорить не мо-
гу.
   - Чем же он тебе не угоден? Я еще  и  в  подробностях  могу  описать,
чьобы никаких сомнений не осатлось на этот счет.  А  на  вашем  языке  я
больше говорить не хочу, не могу и не буду. Вы же все там пачкуны, прих-
лебатели, зубрилы; выдумали себе игру, так и играйте сами и  не  застав-
ляйте нормальных людей всем этим восторгаться. Что вы их тянете, дергае-
те? О, вам скучно друг другу в ваши сытые рожи  постоянно  глядеть,  вам
изредка хочется чего-нибудь свеженького,  да  покрасивее,  поостроумнее,
дабы возвысить вашу серость над серостью, мол, глядите, безумцы, и исти-
на с нами, потому что даже истина похожа на продажную девку.  Но  нет  с
вами любви и не будет, хорошие женщины вас не любят, пусть даже  хоть  и
спят с вами.
   - Мы, конечно, серость, - усмехнулся Разгледяев, - а вы  гении,  осо-
бенно твой инженер.
   - Да, ты прав, не гений он, - теперь уже спокойно говорила  Елена,  -
но не потому, что не достоин, а потому, что гениев нет вообще. Не  усме-
хайся, Разгледяев, гении, вожди, творцы - это ваши  изобретения;  вот  и
все, что вы смогли изобрести своими паршивыми мозгами и  своей  нечистой
совестью. Вы для того придумали гениев, чтоб себя за людей выдать! Иначе
всем откроется ваше скудоумие. Запомни, Разгледяев, нет гениев, но  есть
нормальные люди, и они меж собою не стремятся возвыситься или возвысить,
но, впрочем, тебе этого уже не понять. - Елена приумолкла на секеунду, а
после, словно спохватившись, воскликнула: - А ведь я поняла,  почему  ты
пришел! Я догадалась зачем с разводом тянешь. Я сейчас скажу  почему,  и
если это правда, то сейчас же ты уйдешь, немедленно. Только не лги  мне,
не вздумай, я ведь проверю. - Елена встала и увереным спокойным  голосом
обнародовала свою догадку:
   - У тебя загранкомандировка горит! Боишься, что с таким пятном в  ан-
кете не выпустят?
   Разгледяев побледнел и только сказал:
   - Я ухожу, и теперь навсегда, с тобой бесполезно разговаривать. -  он
уже повернулся.
   - Даже прямо сознаться не можешь? Так и есть, ах ты, бедненький,  как
же ты без Европы и Европа - без тебя?! Айяйяй, бедная Европа, - запричи-
тала Елена вослед уходящему мужу: -  Ничего,  переживет  Европа,  найдут
другого прихлебателя, будет там с каменным  лицом  Россию  представлять.
Да, правда, у них своих актеров достаточно, так что поймут. А вдруг  че-
ловек хоть нормальный попедется? Маловероятно, ведь вы же сами себя  вы-
бирате. Вот только за державу обидно, что по таким идиотам о всей России
судят. Уходишь? Уходи, извини - не проважаю. До скорого на суде, Разгле-
дяев. Следующий раз в Европу поедешь.
   Разгледяев исчез.
   - Вот все и окончилось, - Елена  с  облегчением  вздохнула.  -Спасибо
вам, Анатолий.
   - Да мне, за что?
   - Вам? Анатолий, давайте на ты, а?
   - Я собственно, никогда и не возражад, - добродушно согласился  Толя,
тоже обрадованный уходом Разгледяева.
   - Вы очень мне помогли, я ведь сообразила про командировку не случай-
но теперь. У меня будто озарение было, так бывает, если  хочешь  кому-то
понравиться: как накатит, как понесет душа в рай, тут только ведра подс-
тавлять успевай, как из рога изобилия хлещет. Давайте еще выпьем  -  ох,
я, наверно, совсем пьяная. Ладно не каждый день разводишься. Послушайте,
Анатолий, вы хоть бы разливали, сидит как истукан, кто здесь,  спрашива-
ется, ухаживать должен?
   Толя наконец спохватился, разлил коньяк да неумело - половину мимо.
   - Итак, сейчас я произнесу тост, даже не тост, а тронную  речь.  Ваша
фамлилия?
   - Ермолаев.
   - Ах, черт, Ермолаев, Разгледяев - ну ничего, не в фамилии дело.  Так
вот, слушайте внимательно и ничему не удивляйтесь.  Анатролий  Ермолаев,
двадцати четырех лет отроду... сейчас наступит, быть  может,  самый  от-
ветственный момент в вашей жизни, сейчас - через несколько  минут  -  вы
прикоснетесь к одной из самых страшных тайн,  когда-либо  существовавших
на Земле. Вы еще можете отказаться, потому что человек посвященный  ста-
новится хранителем этой тайны без всяких клятв и прочих  предварительных
условий и тем самым берет на себя великую ответственность. Вы согласны?
   - Согласен, - Толя ощутил атмосферу студенческого капустника и  решил
подиграть.
   Елена встала и подняла вверх руку. Широкий рукав халата опустился  до
плеча, обнажив все, что скрывал до сих пор. Взгляд ее стал серьезным,  а
смотрела она куда-то поверх Ермолаева.
   - Я, Елена, по закону Разгледяева, а по существу ничья, являюсь  хра-
нительницей совершенно секретного списка членов самого тайного из тайных
обществ, основанного в те незапамятные времена, когда еще не только  ни-
каких обществ не было, но не было даже общин; в те глупые смешные време-
на, когда Земля вращалась в полтора раза быстрее, а быть  может,  и  еще
раньше, когда растения были деревьями,  насекомые  птицами,  а  животные
людьми. Или еще раньше, когда Вселенная не знала, что она  Вселенная,  а
пространство и время не знали, что они пространство и  время;  когда  не
существовало борьбы противоположностей,  а  было  естественное  с  нату-
ральными законами вещество. Тогда появился первый список содружества не-
известных друг другу. Список этот никогда не терялся. Даже  если  в  об-
ществе оставался всего лишь один человек, он вносил дрожащей рукой  свою
фамилию и сбоку подписывал: "совершенно секретно". Чем только ни  прихо-
дилось писать, да и на чем! Ведь бумага появилась совсем недавно, но ни-
точка, связующая поколения, никогда не обрывалась...
   Елена по-преженему говорила серьезно, но Толя все ждал момента, когда
она опустит руку и расхохочется, не в силах более сдерживаться.
   - И общество росло и разрасталось. Корни его углублялись в естествен-
ный плодородный слой, в котором еще не наблюдалось и  следов  химических
удобрений, кроме удобрений естественных, таких, как коровий помет; ствол
крепчал и крепчал, добавляя с каждым столетием ровно сто колец,  которые
надежно стягивали и  охраняли  труды  предыдущих  поколений.  Временами,
правда, кольца выходили не очень крепкими, сказывались засухи,  наводне-
ния и ледниковые периоды. Но все же по стволу бежал все нарастающий  по-
ток животворной силы, растекался кровью по тонким ветвям  к  наполненным
хлорофиллом листьям, подставившим свои спины отвесно падающим  солнечным
лучам. И крона этого удивительного дерева всегда возвышалась над кланами
и сектами, масонскими организациями, партиями и орденами, союзами и уни-
ями, религиями и философиями. Над классами и деклассированными элемента-
ми, над академиями и творческими союзами, над космополитами и  прагмати-
ками возвышалось никому постороннему неизвестное тайное братство. В  от-
личие от всех других это общество не требует от  его  членов  выполнения
каких-либо правил, оно  не  требует  жертвенных  приношений  или  уплаты
членских взносов, оно вообще ничего не требует от своих членов, ибо  лю-
ди, вошедшие в него, являются таковыми не потому, что они законные  чле-
ны, но потому входят в сообщество, что являются таковыми. Поэтому  здесь
не бывает шпионов, ренегатов, предателей или оппортунистов.  Они  узнают
друг друга не по особой униформе, значкам или удостоверениям. Для  этого
они не пользуются тайными знаками или паролем. Секрет узнавания известен
только членам тайного общества, да это и не секрет, а просто  их  особое
свойство видеть в чужом чужого и в своем своего. Поэтому проникнуть изв-
не туда нельзя, можно лишь в определенный момент жизни осознать  себя  в
его рядах. Это общество не признает никаких границ - ни политических, ни
национальных, ни физических; оно, возможно (пока это точно не установле-
но), простирается далеко за пределы земного тяготения.
   - Итак, Анатолий Ермолаев, двадцати четырех лет, сегодня вас вносят в
вечный список,  и  потому  вы  объявляетесь  членом  всемирного  тайного
братства нормальных людей!
   Елена подошла к обалдевшему Ермолаеву, вхохновенно ударила рюмкой  по
неподвижной рюмке нового члена  тайного  общества,  послушала  радостный
звон хрусталя, затем опрокинула рюмку и после того, как Толя  сделал  то
же самое, поцеловала его в губы. Мягкий и теплый поцелуй  довершил  свое
дело. Чувствительная, неопытная душа Ермолаева вздрогнула, будто  к  ней
прикоснулись чем-то острым, и Толе даже захотелось,  чтобы  эта  молодая
особа действительно оказалась хранитильницей списков какого-нибудь  тай-
ного братства. Но, конечно, виду он не подал, будто хоть на йоту поверил
всем этим фантазиям, и с легкой иронией спросил:
   - Скажите, а Богданов - что, тоже член всемирного общества?
   Елена не обратила никакого внимания на слабую попытку  Ермолаева  ос-
таться на плаву:
   - Во-первых, мы теперь на ты, а во-вторых, общество тайное и  ты  сам
должен решать, кто является его членом, а кто не