да"
вы вспомните, наконец, и о Бурбонах".- "Разумеется,-  отвечает  Фуше,- тогда
настанет   очередь  герцога   Орлеанского".-"Как  герцога   Орлеанского?   -
восклицает  изумленный  барон  Витроль.-  Неужели  вы  думаете,  что  король
согласится  принять корону,  которую  столько  раз выставляли  на продажу  и
предлагали всему свету?" Фуше молчит и улыбается.
     Но барон де Витроль уже все понял. В этом лукаво-ироническом, как будто
небрежном  разговоре  Фуше открыл  ему свои намерения. Он недвусмысленно дал
понять,  что  может  начать  чинить  всевозможные  препятствия,  что  вместо
Людовика XVIII могут либо провозгласить  императором Наполеона Второго, либо
королем герцога Орлеанского, либо правительство французского народа,  но что
лично  он, Фуше, не склоняется ни к одному  из этих  возможных  вариантов  и
готов  спокойно  вычеркнуть все  три  в  пользу  Людовика XVIII, если... Что
кроется за  этим "если", Фуше не высказал, но барон Витроль его понял - быть
может,  по легкой улыбке или какому-либо жесту. Во всяком случае он внезапно
решает не уезжать, а остаться в Париже, у Фуше,  конечно при условии, что он
сможет свободно переписываться с королем. Он ставит и другие условия: прежде
всего двадцать пять  паспортов  для  его  агентов, посылаемых  в  Гент,  где
находится  главная квартира  короля. "Пятьдесят, сто,  сколько  пожелаете",-
отвечает  весело  настроенный министр  полиции,  входящий в  республиканское
правительство, представителю противников  республики.  "И затем прошу вашего
разрешения один раз в день иметь с вами беседу".
     И снова дает герцог  веселый ответ: "Одного раза недостаточно! Два раза
-  один  раз  утром,  другой  раз  вечером". Теперь  барон де  Витроль может
спокойно оставаться  в Париже  и,  ведя  под  крылышком герцога  Отрантского
переговоры  с королем, сообщить  ему,  что ворота Парижа для  него  открыты,
если... если Людовик XVIII готов  принять  герцога  Отрантского  в  качестве
министра нового королевского правительства.

     Когда Людовику XVIII  предложили  купить Фуше, швырнув  ему как  чаевые
пост  министра, чтобы  таким  способом  открыть  себе  ворота Парижа, обычно
флегматичный  Бурбон  вскипел. "Никогда!"  -  заявляет  он  тем,  кто  хотел
включить  в список  это ненавистное  имя.  И  действительно,  какое  нелепое
предложение:  ввести  в  правительство  убийцу  короля,  одного из тех,  кто
подписал смертный приговор его родному  брату, беглого священника, свирепого
атеиста и слугу Наполеона! "Никогда!"- кричит  он вне себя от возмущения. Но
ведь  из  истории известно,  что  означают  эти "никогда"  в  устах королей,
политиков и генералов: они почти всегда  являются началом капитуляции. Разве
Париж не стоит  мессы? Разве его королевские предки  со времен Генриха IV не
приносили  подобных  sacrifici  dell'inteletto, жертв  ума  и совести,  ради
обладания властью?
     Под  влиянием  настойчивых уговоров со  стороны  придворных  генералов,
Веллингтона  и прежде всего Талейрана (ему,  женатому епископу, нужно, чтобы
среди придворных был еще  более  дискредитированный человек) король начинает
понемногу  колебаться.  Все  без  исключения  уверяют  его, что  только один
человек способен беспрепятственно открыть ему  ворота Парижа:  только  Фуше!
Только  этот  человек, который, примыкая  ко всем партиям  и  разделяя самые
различные  мнения,  является  постоянным  и  самым  лучшим  стремянным  всех
претендентов на  корону, только он может предотвратить  кровопролитие. Кроме
того,  этот  старый  якобинец  уже  давно  стал  решительным  консерватором,
раскаялся и прекрасным образом предал Наполеона. В конце концов король, дабы
облегчить свою совесть, исповедуется;  говорят, что, воскликнув: "Мой бедный
брат, если  бы  ты мог видеть  меня в эту  минуту!"  - он изъявил готовность
тайно принять Фуше в Нельи - тайно, ибо в Париже не должны догадываться, что
избранный народом  вождь продает свою страну  за пост министра, а претендент
на престол  -  свою честь  за королевскую  корону.  Во мраке,  в присутствии
одного   только  свидетеля,   беглого   епископа,  тайно  завершается   этот
позорнейший в новой истории сговор между бывшим якобинцем и будущим королем.
     Там,  в  Нельи,  разыгрывается жуткая, фантастическая сцена,  достойная
Шекспира  или  Аретино:  потомок Людовика  Святого,  король  Людовик  XVIII,
принимает одного из убийц своего брата, семикратного клятвопреступника Фуше,
министра  времен Конвента, императора  и  республики,  чтобы принять у  него
присягу, восьмую присягу на верность. Талейран, бывший епископ, впоследствии
республиканец,  а затем  слуга императора,  вводит своего  сотоварища. Чтобы
лучше  ступать,  хромой   Талейран  кладет  руку  на  плечо  Фуше,-  "порок,
опирающийся  на  предательство", по  язвительному  замечанию  Шатобриана,- и
таким манером эти два  атеиста, приспособленца, приближаются, словно братья,
к   наследнику  Людовика  Святого.  Сперва  низкий  поклон.  Затем  Талейран
принимает на  себя  неприятную  обязанность  представить  королю в  качестве
министра убийцу его брата. Преклонив колени перед "тираном" и "деспотом" для
принесения присяги, худощавый человек, став бледнее обычного, целует руку, в
которой течет та же кровь, что он  однажды помог пролить, и присягает во имя
бога,  чьи церкви он некогда разграбил и осквернил со своей шайкой в  Лионе.
Это чрезмерно даже для Фуше.
     Поэтому, покидая комнату, где происходила аудиенция, герцог  Отрантский
все  еще  бледен  и  должен опереться  на  прихрамывающего Талейрана.  Он не
произносит  ни  слова.  Даже  иронические  замечания  прожженного  циника  -
епископа, которому отслужить мессу  все равно что сыграть в  карты, не могут
вывести  Фуше из смущения, и он продолжает хранить молчание. Ночью,  увозя в
кармане   подписанный   королем   декрет  о  своем   назначении   министром,
возвращается он в Тюильри к своим ничего не  подозревающим коллегам, которых
он завтра  разгонит,  а послезавтра отправит в ссылку; должно быть, ему было
среди  них слегка  не по себе. Только что  этот самый  неверный из слуг  был
свободен,  но - сколь удивительны противоречия  судьбы! -  низменные души не
выносят  свободы, они неизменно бегут  от нее обратно в рабство. И вот Фуше,
вчера еще сильный и  независимый,  вновь  унижается перед господином,  вновь
приковывает себя к галере власти (воображая, что стоит у кормила судьбы). Но
скоро он будет носить и клеймо-знак своей галеры.

     На следующее утро в  Париж вступают войска  союзников. Согласно тайному
сговору,  они  занимают  Тюильри  и  просто-напросто  запирают  двери  перед
депутатами. Это дает удобный повод мнимо  изумленному Фуше  предложить своим
коллегам, в  виде протеста против угрозы штыками,  сложить с себя полномочия
правительства.  Одураченные министры соглашаются на  этот патетический жест.
Таким образом, как было сговорено, престол внезапно оказывается незанятым, и
в течение целого дня в Париже не существует никакого правительства. Людовику
XVIII достаточно приблизиться к воротам Парижа, и его восторженно  принимают
как спасителя, окруженного шумным ликованием,  которое подготовил  за деньги
новый министр полиции. Отныне Франция опять королевство.
     Только  теперь понимают  коллеги  Фуше,  как  ловко он  их  провел.  Из
"Moniteur"  они  узнают, и за  какую  цену был куплен Фуше. И  в эту  минуту
глубоко  порядочный,   честный,  ничем  не  запятнанный  (а  лишь  несколько
ограниченный) Карно приходит в ярость. "Куда же мне теперь идти, предатель?"
- презрительно спрашивает он новоиспеченного королевского министра полиции.
     Но Фуше отвечает ему столь же презрительно: "Куда тебе угодно, дурак".
     Этим лаконическим диалогом,  характеризующим обоих  старых якобинцев  и
последних термидорианцев, завершается удивительнейшая драма нового  времени,
революция, и ее ослепительная фантасмагория-шествие Наполеона  через мировую
историю. Эпоха героических авантюр угасла, начинается эпоха мирных буржуа.



        Глава девятая. ПАДЕНИЕ И ЗАКАТ. 1815-1820

     28  июля  1815  года-сто  дней  наполеоновского  интермеццо уже  позади
-король   Людовик  XVIII  в  пышной   парадной  карете,  запряженной  белыми
иноходцами,  снова  въезжает  в  свой  город  Париж.  Оказанный  ему   прием
великолепен.  Фуше  поработал на славу. Ликующие толпы  окружают карету, над
домами реют белые флаги, тот же, у кого их не оказалось,  наскоро привязав к
тростям  носовые  платки и  скатерти,  высунул их  из  окна.  Вечером  город
сверкает  мириадами  огней,  женщины  от  избытка  радости  танцуют  даже  с
офицерами  английских и  прусских  оккупационных войск. Не слышно ни  одного
враждебного выкрика, и  предусмотрительно вызванная  жандармерия оказывается
излишней;  да,  Жозеф  Фуше, новый министр полиции  христианнейшего  короля,
превосходно позаботился о своем новом суверене. В Тюильри, том самом дворце,
где  еще  месяц  тому назад он почтительно  называл  себя  вернейшим  слугой
императора Наполеона, ожидает герцог Отрантский короля Людовика XVIII, брата
того "тирана", которому он двадцать два года тому назад в этом же доме вынес
смертный  приговор. Теперь, однако,  он низко  и  подобострастно  склоняется
перед потомком Людовика Святого, подписываясь в своих письмах таким образом:
"С  почтением  наивернейший и наипреданнейший  подданный вашего  величества"
(буквально  эти слова  можно  прочесть  в  дюжине  докладов, собственноручно
написанных Фуше).  Из всех сумасшедших прыжков его акробатического характера
это самый дерзкий, но  он станет его последним сальтомортале на политической
арене. Поначалу,  впрочем,  кажется, что все  отлично  пойдет  на  лад. Пока
король недостаточно  прочно  сидит  на троне,  он  не пренебрегает  услугами
господина  Фуше. Да к тому же он еще нуждается в  этом Фигаро, который умеет
так блестяще  жонглировать в любых положениях.  Прежде  всего Фуше нужен для
выборов, так как при дворе хотят обеспечить надежное большинство роялистов в
народном парламенте; "испытанного" республиканца  и  человека, вышедшего  из
народа, используют " этом как  непревзойденного погонщика. Кроме того, нужно
заняться  еще всякого  рода  неприятными  кровавыми  делами:  почему  же  не
использовать эту  поношенную перчатку?  Ведь потом ее можно будет выбросить,
даже не запачкав королевских рук.
     Такое  грязное  дело  предстоит  совершить  уже в  первые дни.  Правда,
находясь в  изгнании, король торжественно обещал амнистировать всех тех, кто
в течение  "ста  дней"  служил возвратившемуся  узурпатору.  Но  после обеда
рассуждаешь  иначе:  только  в  очень редких  случаях  короли  считают  себя
обязанными  выполнить то,  что они обещали, будучи претендентами на престол.
Злобные роялисты, гордые собственной верностью, требуют, чтобы теперь, когда
король  уверенно сидит в  седле, были наказаны те, кто  в  период "ста дней"
отпал от знамени,  расшитого лилиями. Побуждаемый роялистами, которые всегда
более монархичны, чем сам монарх, Людовик XVIII, наконец, сдается, и на долю
министра полиции выпадает тяжелая обязанность составить список осужденных.
     Герцогу   Отрантскому   это  поручение  не  по   душе.   Должно  ли   в
действительности наказывать людей из-за такой мелочи, из-за того только, что
они,  поступая  благоразумно, перебежали  на сторону сильнейшего, на сторону
победителя?  И, кроме того,  он,  министр полиции христианнейшего короля, не
забывает,  что  первое  место в  таком  списке  должно собственно  по  праву
принадлежать герцогу Отрантскому, министру  полиции  при Наполеоне, то  есть
ему самому.  Его положение  - бог свидетель! - мучительно. Прежде всего Фуше
пытается хитростью избежать  неприятного поручения. Вместо списка, в котором
должно было значиться тридцать или сорок главных виновников,  он приносит, к
всеобщему  удивлению,  несколько больших  листов,  куда внесено  триста  или
четыреста, а  по утверждению некоторых,  тысяча имен,  и требует, чтобы были
наказаны либо все, либо никто.  Он надеется,  что у короля не хватит на  это
мужества  и, таким  образом,  с  неприятным  делом  будет  покончено. Но,  к
сожалению, в министерстве  председательствует Талейран, такая же лиса, как и
он  сам,  который тотчас  замечает, что  пилюля пришлась  не  по  вкусу  его
приятелю  Фуше;  тем настойчивее стремится он заставить Фуше проглотить  ее.
Талейран безжалостно велит Фуше сокращать список, пока  в нем останется лишь
четыре десятка имен, и возлагает  на него мучительную обязанность  поставить
свою подпись под этими приговорами к смерти и изгнанию.
     Самым разумным  со стороны Фуше было бы взять шляпу и закрыть  за собой
дверь дворца. Но уже  не раз  говорилось  о слабости  Фуше: этот  честолюбец
обладает всеми качествами ума, за  исключением одного - умения вовремя сойти
со сцены. Он скорее навлечет на  себя  немилость, ненависть  и гнев,  нежели
добровольно  оставит  министерское  кресло. Так появляется  на свет, вызывая
всеобщее возмущение,  проскрипционный список, содержащий самые прославленные
и благородные имена  Франции, скрепленный подписью  старого якобинца.  Среди
названных  Карно  l'organisateur  de  la  victoire45  и создатель
республики, маршал Ней, победитель в бесчисленных битвах, спаситель остатков
армии,  бежавшей из России,- все товарищи  Фуше, бывшие  с ним  во временном
правительстве, последние его товарищи  по Конвенту, товарищи по революции. В
этом  ужасном списке, приговаривавшем  к смерти  или изгнанию, перечислялись
имена  всех, кто за последние  двадцать  лет  покрыл  Францию славой. Только
одно-единственное  имя  отсутствует  в  нем  -  имя  Жозефа   Фуше,  герцога
Отрантского.
     Или,  вернее,  оно  не  отсутствует.  Имя  герцога Отрантского  стоит в
документе.  Но  не  в тексте, не среди  обвиняемых  и  осужденных  министров
Наполеона,  а в  качестве подписи  королевского  министра,  отправляющего на
смерть или в изгнание всех своих прежних товарищей, как имя палача.

     За  подобное  самоуничижение,  которым старый  якобинец  запятнал  свою
совесть, король не может отказать Фуше в  известной благодарности. И  Жозефу
Фуше,  герцогу Отрантскому, воздают наивысшую и самую последнюю честь. После
пяти лет  вдовства он решил вторично жениться, и этот человек, некогда столь
злобно жаждавший "крови аристократов", задумал теперь породниться с "голубой
кровью",  а именно  - жениться  на  графине  Кастеллян, аристократке высшего
ранга и тем самым участнице "той преступной банды,  которая должна пасть  от
меча правосудия", как он  в свое время  мило проповедовал в Невере. Но с тех
пор взгляды былого якобинца, кровавого Жозефа Фуше, основательно  изменились
(чему было немало примеров), и теперь, первого августа  1815 года, он едет в
церковь не для того, чтобы, как в 1793  году, разбивать  молотком  "позорные
знаки  фанатизма"-распятия  и  алтари,-а  для того, чтобы  вместе  со  своей
благородной невестой смиренно  принять  благословение  человека в  такой  же
митре, какую он,  как  помнится, в 1793 году  нахлобучил  шутки ради  на уши
ослу.  По  старинному дворянскому  обычаю,-  герцог  Отрантский  знает,  что
приличествует  случаю,  если  он  берет в жены графиню  де  Кастеллян,-  под
брачным контрактом  ставят  свои  подписи  самые  сановитые придворные. И  в
качестве  первого свидетеля этот единственный  в своем роде документ мировой
истории   подписывает  manu  propria46   Людовик  XVIII  -  самый
достойный и самый недостойный свидетель венчания убийцы своего брата.
     Это уже  слишком, вне  всякого сомнения слишком. Такая сверхдерзость со
стороны  regicide,  цареубийцы,  который  просит быть свидетелем  при  своем
венчании  брата  гильотинированного  короля,  вызывает  в  дворянских кругах
невероятное  раздражение.  Этот  жалкий  перебежчик,  с  позавчерашнего  дня
ставший  роялистом,  ворчат они,  ведет  себя  так,  словно он действительно
принадлежит ко двору и благородному сословию. Кому,  собственно  говоря, еще
нужен этот человек, le plus degoutant reste de la revolution, этот последний
и  самый  грязный  из  отбросов  революции,  оскверняющий министерство своим
омерзительным присутствием? Конечно, он помог  королю возвратиться  в Париж,
он согласился  своей продажной  рукой подписать  декрет,  осуждающий  лучших
людей Франции. Но теперь с ним пора покончить! Те самые аристократы, которые
в свое время, когда король нетерпеливо ожидал возможности вернуться в Париж,
настаивали, чтобы  он непременно  сделал министром герцога Отрантского, дабы
без  кровопролития  вступить в Париж, теперь  вдруг больше не знают никакого
герцога  Отрантского;  они  упрямо  припоминают  лишь некоего  Жозефа  Фуше,
который расстрелял в  Лионе из  пушек сотни  священников и дворян и требовал
смерти  Людовика XVI.  Внезапно  герцог Отрантский  замечает, что,  когда он
проходит через приемную короля, многие из дворян не раскланиваются с ним или
с  вызывающим  пренебрежением  поворачиваются  к  нему   спиной.  Неожиданно
всплывают  на поверхность  и начинают переходить из  рук в руки  прокламации
против  Mitrailleur  de  Lyon;  в  новом  патриотическом  обществе   "Francs
regeneres"47    предки    camelots    du    roi48    и
"Пробуждающейся  Венгрии"  устраивают  собрания  и  открыто  требуют,  чтобы
расшитое лилиями знамя было, наконец, очищено от этого позорного пятна.
     Но Фуше не сдается без боя, когда речь  идет  о власти: он впивается  в
нее зубами. В секретном донесении одного из шпионов тех лет можно прочесть о
том, как  он  всеми  средствами  пытается укрепить  свое положение.  В конце
концов в стране еще находятся те, кто низверг Наполеона: они смогут защитить
его  от слишком ярых слуг короля.  Он наносит визит русскому царю, ежедневно
часами ведет переговоры с Веллингтоном и английским посланником; нажимает на
тайные  дипломатические   пружины,  пытаясь,  с  одной  стороны,   завоевать
расположение   народа,  протестуя   жалобой  против   введения  во   Францию
иностранных  войск,  и  в  то  же  время  запугать  короля   донесениями   о
преувеличенной опасности.  Он подсылает к  Людовику XVIII  в качестве своего
заступника победителя при Ватерлоо; мобилизует банкиров, женщин и оставшихся
у  него  друзей.  Нет, он не  желает  уходить: слишком дорого заплатила  его
совесть за  этот пост,  чтобы не защищаться до исступления. И действительно,
несколько недель ему, как опытному  пловцу, который  то  ложится на бок,  то
переворачивается на спину, еще удается продержаться на политических водах. В
продолжение всего этого  времени,  как сообщает  тот  же шпион, он  держится
вполне уверенно, и,  возможно, уверенность  на  самом деле не  покидала его.
Ведь за эти двадцать пять лет он столько раз всплывал на поверхность!
     Стоит ли тревожиться из-за каких-то там дворянчиков ему,  кто справился
с Наполеоном и Робеспьером! Старый  циник давно  уже  не боится  и презирает
людей, ведь он перехитрил и пережил величайших людей мировой истории.

     Но одного только не умеет этот старый кондотьер, этот утонченный знаток
людей, да и никто этого не умеет:  бороться с  призраками. Он забыл, что при
дворе короля,  как Эриния,  бродит призрак прошлого: герцогиня  Ангулемская,
родная дочь  Людовика  XVI  и  Марии Антуанетты, единственная из всей  семьи
избежавшая великого  избиения. Король Людовик XVIII еще мог простить Фуше; в
конце концов  он  обязан этому  якобинцу  своим королевским троном, а  такое
наследство утоляет иногда (история может это  доказать)  братскую скорбь и в
самых высших  кругах. Да ему и легко было прощать, потому что сам  он ничего
не пережил в те ужасные времена. Но у герцогини Ангулемской, дочери Людовика
XVI и Марии Антуанетты, сохранились в памяти потрясающие картины ее детства.
Воспоминания,  которые  живут у нее в душе, не забываются,  и ничто не может
смягчить ее ненависть. Слишком много перенесла она душой и