Она у нас задумывается, - сказала мать.
   - Как задумывается?
   - Отец-то не замечает, а я все вижу. Сидит за книгой - пароход тут  раз
в месяц плавает и книги привозит, - сидит и потом  закаменеет  вся.  А  то
слезу ей будто бы на глаза нагонит. Я уж книги стала прятать...
   Родион, как умел, успокоил ее, вышел во двор. Пина у  коновязи  тихо  о
чем-то разговаривала с Бураном.
   - Я заберу коня? - спросил Родион. - Отец разрешил.
   - И я разрешаю, - засмеялась она, разглядывая  его.  -  Только  у  меня
просьба. Пожарники про вас много такого еще говорили, только  вы  меня  не
выдавайте. Хорошо?
   - Ладно, - пообещал Родион. - До свидания. Спасибо за баню.
   До вечера он успел объехать пожар. Огонь медленно шел низом,  дымил  по
контуру, а середина уже  прогорела.  На  черном  фоне  зеленели  уцелевшие
островки леса, но Родион знал, что скоро тут все превратится в  гибельник.
Вообще-то лиственница хорошо переносит огонь, и бывает, что она много  лет
еще растет на сквозном подгаре, но здешний лес стлал корни почти  поверху.
Огонь пережигал тонкие  подземные  жилы,  которыми  деревья  держались  за
землю, делал их черными, хрупкими, смолу в них запекал твердыми тромбами -
одним словом, конец листвягам. До  зимы-то  протянут,  конечно,  а  лютыми
морозами все перемрут. Держаться уже нечем будет, и ветер начнет их валить
рядышком да крестом.
   А пожар хорошо попал в клещи  меж  рекой,  болотом  и  ручьем.  Главная
забота и работа на приверхе, куда медленно  подвигался  фронт  огня.  Если
прорвется оттуда к водоразделу, то дымы до Красноярска свободно  дойдут  и
подсинят по всей тайге речные  долины.  Но  ничего,  ничего!  Схлестнемся.
Родион почувствовал знакомый  приступ  азарта,  что  охватывал  его  перед
всякой работой. Надо только по ручью разобрать заломы, а то огонь запросто
перекинется...
   У костра он дулся на ребят за то, что выставили  его  перед  незнакомой
девахой, а они как ни в чем  не  бывало  смотрели  на  старшого  невинными
глазами, без смешиночки. "Артисты! - думал Родион,  укладываясь  спать.  -
Трепачи!"
   Вскочил он еще затемно, растолкал  своего  друга  и  первого  помощника
Саньку Бирюзова, который вечно оттягивал побудку по последнего. Надо  было
закладывать и рвать взрывчатку. Родион расставил ребят по взгорку, а  сам,
захватив топор и лопату, поехал на Буране вниз по ручью. Он еще злился  на
команду за вчерашнее и у первого же залома сорвал эту злость  на  корягах,
на старых, пересохших стволах, что перекинулись через мелкий ручей.  Рубил
прибрежные деревца, раскидывал сапогами сушняк, сбрасывал бревна в воду  -
аж брызги летели.
   Буран прядал ушами и приседал за кустами  испуганно,  а  Родион  только
начал согреваться. Потом он решил пройти пониже и там начать отжиг.  Тонко
и прерывисто заржал на той стороне ручья Буран, однако Родион  не  обратил
на это никакого внимания - ворочал по-медвежьи, рубил  и  ломал  сухостой,
осыпал в воду голые, пересушенные сучья, мох и хвою, похожую на  старинный
желтый порох, колкую, хрустящую. Она, проклятая, и вспыхивает, как  порох,
и легко бы перенесла по заломам огонь на ту  сторону  ручья,  где  его  не
остановишь уже  до  зимы.  А  так  славно  выходит!  Вот  это  еще  бревно
здоровенное убрать. Обрубить ельник придется, иначе  не  стронешь.  Ну-ка!
Еще раз! Еще! Нет, не выходит. Даже во рту пересохло...
   Родион вздохнул полной грудью, бросил топор, лег к ручью  и  долго,  не
отрываясь, пил. Потом отвалился на куст, закурил сигарету и с наслаждением
вытянул ноги, примеряясь глазами к толстой сухой лесине. И как  ее,  дуру,
сдвинуть? Это же настоящий мост для огня...
   - Ну вот! - послышался знакомый голос, и Родион  вскочил.  -  Я  так  и
знала. Значит,  правду  про  вас  рассказывали?  Опился  и  полеживает.  А
тайга-то горит!
   Из-за кустов вышла Пина, блестя глазами и зубами, и у Родиона  от  этой
улыбки все заныло внутри.
   - Хотя что я удивляюсь? - она вздернула плечом. - Вы же все такие. Одно
слово чего стоит - пожарник...
   Откуда было знать Родиону, что Пина давно уже наблюдает за ним  с  того
берега ручья? И как ворочал дерева,  она  видела,  и  как  рушил  сапогами
сушняк. А сейчас он стоял перед ней, хлопал глазами,  и  в  груди  у  него
саднило.
   - Я с утра уж думаю, что без меня тут ничего не будет, -  сказала  она,
безнадежно махнув рукой. - Думаю, залезет еще раз в бучило. Пойти  помочь,
думаю-у-у?
   Родион остервенело бросил  в  воду  недокуренную  папиросу,  взялся  за
лесину. Она вдруг подалась, а тут еще  Пина  подскочила,  помогла,  и  они
вдвоем перекатили бревно,  которое  тяжко  плюхнуло  в  ручей.  Потом  они
разобрали еще несколько завалов, начали зажигать лес вдоль  ручья.  Кромка
огня, медленно раздымливаясь, поползла навстречу главному  пожару.  Родион
носился на Буране вдоль ручья, спешивался в  тех  местах,  где  заломы  не
удалось разобрать, заплескивал ползущий куда не надо огонь. Злость  прошла
от работы. К тому же спасительница Родиона молчала. Она бегала по горящему
берегу и топтала огонь сапогами.



2

   Следователь. Свидетель Бирюзов, в ваших показаниях есть такое выражение
- "пропадать по первому разряду". Что это такое?
   - А это, товарищ следователь, у нас  градация  ведется,  у  пожарников.
Незаконная, конечно, градация, в инструкциях ничего такого нет,  а  просто
меж собой мы так считаем. Это случаи разные, когда не повезет. У нас  ведь
работенка веселая - то одно случится, то другое...
   Следователь. Первый разряд - что это?
   - Все воздушное сюда идет, и встреча  с  землей,  главное.  Я  в  армии
десантником был, однако там, можно сказать, шутки шутили,  а  не  прыгали.
Тут тайга. Кроме леса, бывает некуда. Ныряешь в него и думаешь -  лишь  бы
глаза сучьями не выковырнуло, остальное  ерунда.  А  Гуляев  -  тот  вечно
поближе к огню норовит...
   Следователь. Почему?
   - Кому потом охота тащиться по чертолому?  Кроме  того,  за  нормальный
прыжок десятку платят, а на лес если - семнадцать рубликов...
   Следователь. Понятно. А второй разряд?
   - Это все, что с огнем связано. Плюс  взрывчатка.  Мы  же  ее,  бывает,
центнерами берем с собой. Надо уметь с ней обойтись, особенно с  запалами.
В Улан-Удэ был случай. Двое парашютистов рвали остаток  запалов  -  их  из
тайги вывозить нельзя, - и вот капсюли-детонаторы открытыми дульцами вверх
приладили. Искра от затравки попала - и с приветом.
   Следователь. Что?
   - Вся любовь. Обоих.
   Следователь. И еще разряды есть?
   - А как же? Третий - это случаи, когда ноги из тайги  уносишь.  Бывает,
сбросят черт те куда, километров за  двести  от  жилы,  вот  и  выбирайся.
Помню, Гуляев нас выводил рекой. Чистый третий разряд. Уж и не  знаю,  как
вылезли. Вертолетов тогда еще не было...
   Следователь. А сейчас?
   - В случае чего, ясно, вертолет -  _по  последнему  слову  в  технике_.
Гуляев-то у нас невезучий. И нынешний сезон  у  него  начался  с  кувырка.
Вертолетом вытаскивали...


   Весной Родиону и вправду крепко не повезло, с первого же прыжка.  Когда
его выгружали на аэродроме,  многие  думали,  что  пропащее  дело,  однако
Родион, увидев у вертолета врача, оживел. Он отказался  в  больницу  -  не
переваривал это дело с  детства.  Отлеживался  на  квартире,  хотя  ничего
хорошего тут не было. Хозяйка не больно-то жаловала постояльцев, но Родион
с Санькой давно притерпелись и зря не тратили нервы, убедившись на горьком
опыте, что все  квартирные  хозяйки  в  городе  вроде  этой  -  на  словах
рассыпаются колокольчиком-бубенчиком, а в натуре норовят шкуру содрать.
   Колени распухли,  и  в  позвоночнике  не  отпускала  какая-то  странная
пульсирующая боль. Она портила Родиону настроение. И еще  паршиво,  что  с
аэродрома никто не заходил уже сколько дней, - должно быть, и парашютистов
и рабочих бросили на север, в Жигановский район, где вечно горело.
   Родион не любил летать в те далекие леса. Пожары там засекались поздно,
раскочегаривало их, только держись, и работы-заботы  с  ними  хватало:  уж
лучше  три  раза  где-нибудь  поближе  соскочить,  чем  туда  тащиться  да
неделю-другую топтаться у одного очага. Правда, раз на раз не  приходится.
Последний в том сезоне пожар, у кордона-то, парашютисты задавили  скоро  и
хорошо, без приключений. Одно только  было,  Санька  потом  рассказал.  Он
раскидывал рядом с Пиной землю на полосе, надумал  пошутить.  Подкрался  к
ней да схватил сзади. Она вывернулась, махнула лопатой и угодила парню  по
голове. Друг пролежал тогда до вечера на  стане,  сказав,  что  наглотался
дыму и башка раскалывается. Ему поверили,  и  всю  обратную  дорогу,  пока
тянулись на барже, сочувствовали, потому что он  то  и  дело  хватался  за
голову.
   Санька сознался зимой, но Пина не подтвердила в  письме  этого  случая,
отговорилась как-то незаметно. Ее письма, нечастые и нерегулярные,  вообще
надо было понимать. О серьезном  она  писала  шутливо  и  коротко,  а  про
пустяки развозила. Например, как заметелило кордон и почта месяц не ходит,
а она совсем заспалась. Встает днем, открывает один глаз и так шатается от
окна к окну. Отец ругается почем зря, она отвечает,  что  другой  глаз  ей
пока не нужен, а  мать  только  вздыхает.  В  одном  из  писем  выяснилась
интересная  для  Родиона  подробность:  оказывается,   никто   тогда,   на
пожаре-то, Пине насчет него не врал и он зря грешил  на  пожарников.  Пина
все это придумала, только зачем, сама не знает.
   Зима тянулась долго. Родион занимался с парашютистами, ездил в техникум
на экзамены, у матери в деревне потом пожил, и все ладом выходило. Если  б
не этот случай по первому разряду! А то ребята теперь где-то одни  шуруют,
а ты тут лежи да загибайся...
   В комнатушке застоялся тяжелый запах. Под койкой Родиона лежал бывший в
употреблении парашютный ранец с червивой картошкой, и  друзья  забыли  про
него. В углу, жирно блестя стволами,  стояла  Санькина  тулка-бескурковка.
Несло зверем от старого, плохо выделанного медведя, что разлегся по  всему
полу; в густую шерсть забились всякий сор  и  старые  окурки.  На  стенках
висели пустые птичьи  клетки.  Родион  каждую  зиму  занимался  щеглами  и
чечетками, отпуская их на волю к первому своему вылету.  В  этот  рейс  он
собирался наспех, пичуг выпустил, а клетки не успел почистить.
   Родион-то принюхался и  ничего  не  чуял,  а  хозяйке  было  наплевать.
Правда, она  сразу  ласковела,  когда  заходили  ребята:  "Пожалте,  гости
дорогие, пожалте!" Родион не  знал,  что  парашютисты  из  его  команды  в
складчину купили ей кусок штапеля, чтоб она получше ходила  за  ним.  Чуть
свет хозяйка начинала бродить по дому. Зачем это она бесконечно топала  за
стенкой? Дышала со свистом, и шаги ее были тяжелыми, будто она таскала  на
плечах воз.
   Утром принесли "Лесное хозяйство". Родион перелистал  его,  однако  про
пожары там снова ничего не было, и он закинул журнал под кровать. Тоска! В
окно был виден кусок неба, безрадостно яркого и  чистого.  И  что  это  за
весна такая сухменная, пропади  она  пропадом  совсем!  Видать,  никто  не
придет и сегодня.
   Около полудня, однако, послышался с крыльца умильный голос хозяйки:
   - Проходите, дорогие гости, проходите!
   Никак, рабочие? Они! Входят по одному, цепочкой, будто по тропе. И дядя
Федя впереди, Неелов. Несет свою драгоценную кудрявую бороду, только  губы
да нос из нее. Родион заскрипел койкой.
   - Да лежи ты! - сказал дядя Федя.
   Славно. Остальные тоже, должно быть,  прямо  из  тайги.  Потискали  ему
руку, расселись кто где.
   - Проветрить бы, Родя. Берлогой у тебя прет.
   - Проветривай  не  проветривай,  -  махнул  рукой  Родион,  разглядывая
мужиков.
   Ты скажи, все прошлогодние опять подобрались! Ну, с этими-то можно дела
делать. Каждую весну летнаб Гуцких нанимал сезонников. В другое время  все
они таежничали - соболя и белку били, шишковали, вывозили к рекам лес  для
самозаготовителей, сплавляли его полой водой,  а  как  сгоняло  снега,  из
разных мест собирались на лесные пожары. Просились непременно под  команду
Родьки Гуляева, потому что парень он был грамотный,  оборотистый  и  огонь
его слушался. Родион ими  тоже  дорожил.  Новый  человек  неизвестно  чего
стоит, и в тайге лучше нет с теми, кого ты видел во всяких видах.  А  этих
людей, разных по возрасту и характерам, но  в  чем-то  очень  сходных  меж
собой и с ним самим, он даже как бы любил - ему не скучно было слушать  их
обыкновенные разговоры о бедах-заботах, знал семейные дела каждого,  грехи
и слабости, без каких человек не живет на земле.
   Рабочие принесли с собой,  конечно.  Дядя  Федя  сполоснул  из  бутылки
стакан, стоящий на столе, налил Родиону.
   - Шуруй, старшой.
   - Отрава, - скосоротился тот, жалостливо поглядывая на  дядю  Федю,  во
всяком деле бригадира. - Как только вы ее, стерву, пьете?
   - Да как? Так уж. К трудностям нам не привыкать, сам знаешь.
   Сдержанно заулыбались, и было понятно, что дело вовсе не в этой  старой
немудрящей шутке, а просто всем было хорошо -  вот  так  вот  собрались  и
зашли. И Родион радовался, потому что бригада в  порядке  и  зашла  полным
составом.
   - Тебя хоть просвечивали, Родя?
   - А вы думаете, эти доктора меня живьем  отпустили  бы,  если  б  кости
потрескались?
   - Стал быть, в порядке?
   - Как видите! - Родион закурил, затянулся. -  Вы  сегодня  из  лесу?  А
Санька Бирюзов где?
   - Уже на север кинули.
   - Вертолетом?
   - Им.
   Дядя Федя обнес всех за здоровье старшого и себя  не  забыл.  Пожарники
закусывали кое-чем, молча наслаждаясь законным в начале сезона причастием.
   - Вот проклятая погодка! - сказал Родион. - Раскочегарило?
   - Кой-куда уже не пролетишь - дымно... Да  это  ладно,  как  у  тебя-то
вышло все?
   - Подсобите-ка, - сморщился Родион.
   Его приподняли, подивившись, что он нисколько не усох. И даже пошутили:
мол, больно уж много в тебе, паря, требухи. Родион бережно опустил ноги  с
кровати и сел. Лохматый и лобастый,  он  будто  поширел  в  плечах,  когда
поднялся, покрепчал с виду. Лицо у него было в синих пороховых конопушках,
но совсем молодое, живое и свежее, а  руки  -  как  у  матерого  рабочего.
Посетители переглядывались: в порядке, значит, наш старшой - шевелится.  И
не ослаб, видать, ни капельки, все такой же сбитый, как свитух березовый.
   - Что было-то, Родя?
   - Идем! - показывая, как низко они летели над первым весенним  пожаром,
Родион повел над столом левой рукой; указательного пальца на ней не  было.
- Идем. Санька Бирюзов, я и Гуцких...
   Подвыпившие пожарники начали уже перекидываться своими словами и сейчас
поталкивали друг друга,  чтоб  не  мешать  Родиону,  однако  тот  внезапно
оборвал себя:
   - Да что рассказывать-то? Живой! Вы лучше меж собой поговорите, а  я  с
вами посижу...
   Рабочие замолкли, а чуток захмелевший дядя Федя невнятно сказал:
   - Это, я помню, меня подо Ржевом тоже...
   Потом заговорили все вместе, плохо слушая друг друга, и Родион  засекал
только обрывки слов и фраз.
   - Я им  говорю:  вы  же  все  знаете,  начальство,  в  зубах  карандаши
держите...
   - А помните, я еще осенью толковал: тяже-е-елый год будет! Одно дело  -
високосный, а потом лист  облетал  трудно.  Вершинный,  считай,  до  снега
держался... Уж эту примету я знаю.
   -  А  нас  подо  Ржевом  полегло,  мужики,  никто  не  считал,  сколько
полегло...
   - Ну и что же ты этому начальству?
   - Да что? До свиданьица, говорю...
   Родион смутно слышал негромкий этот говор и  вспоминал  первый  свой  в
сезоне вылет, перебирал подробности его, которые никогда не обскажешь так,
чтобы в точности передать все.
   Платоныч заехал за ними тогда чуть свет,  даже  выспаться  не  удалось.
Санька дремал в пикапе,  а  Родиону  холодно  было  от  свежего  утра.  На
аэродроме он перетаскал к самолету  парашюты  и  груз,  немного  согрелся,
однако сон еще вязал его тягучими путами.
   Лесопатрульный Як воробьишкой попрыгал по летному  полю,  оторвался  от
него неприметно и поплыл к  Саянским  угорьям,  что  выступали  на  пустом
горизонте прямо из плоской земли. Их уже вызолотило солнце, а равнина  еще
спала. Под сизой утренней  дымкой  неровности  ее  были  сглажены,  краски
притушены. И самолет шел пока в земной тени. Но вот он поднялся до  уровня
далеких гор, и его облило светом. Родион смотрел через  окошко  на  мокрые
еще крылья самолета, на смурую землю  и  слепящее  солнце,  чувствуя,  что
вот-вот оно зальет долину и теплый дух от земли рассеет утреннюю марь.
   Внизу потянулась тайга, в ней запетляли речки. Полые воды  кое-где  еще
стояли в луговинах и спрямляли излучины, однако сила их прежняя уже  сошла
в Енисей. Щетинились голые редкостойные  леса,  в  них  пестрел  снег,  но
белого оставалось совсем мало.
   Прежние годы Родион соскакивал, когда тайгу уже окидывало зеленым дымом
и она дышать начинала. А в такую, полумертвую, не приходилось давно. И  не
шибко-то манило. Но Родион знал, что стоит ему увидеть  пожар,  и  он  сам
весь займется.
   В кабине было тепло и по-домашнему  звякала  какая-то  железка,  не  то
пряжка на парашютных ремнях, не то еще  что.  Иногда  самолет  содрогался,
однако Родион совсем не думал о его немощности  и  хрупкости.  Чувствовал,
как текут мимо окна упругие струи от мотора,  будто  бы  держат  и  зыблют
самолет...
   Помнится, об одном только беспокоился - насчет  ветра.  Весняк  гулевой
дерева мотает и совсем иссушает тайгу. Летом-то подлесок да кусты  зеленые
пружинят, не дают ветру ходу, а  пока  некому  его  усмирить,  и  он  рвет
насквозь, шумит по сухой траве да неперепревшему листу. Выйдешь  на  такое
продувное место - держись цепче, сбивает, будто с крыла.
   От ветра все зависит. Первым делом засечь, куда  пристрелочный  парашют
потащит, а то в прошлом году на севере спустили на нем  капсюли  и  полдня
шуровали в заломах, ободрались все на поторчинах, будто козы.  Продукты-то
Гуцких сбросит просто так. Родион загодя накупил  еды  и  упаковал  все  в
двойной мешок, чтоб не рассыпалось, когда внутренний прорвется от удара.
   А потом, если сядут без приключений, надо стаскать все в хорошее  место
и ручей найти. Без воды пропадешь у огня, запалишься. Тропу было бы славно
еще разыскать, да поторней. Платоныч говорил, что там деревенька недалеко.
Это хорошо, подмога будет. Кто-то из местных поджег, не иначе. "Ну, мы  их
за это с Санькой погоняем, елки-моталки!"
   Ближе к горам пошли старые вырубки, а на  гребнях  стояли  не  тронутые
топором кедрачи. Ага, вот и  деревня.  Она  сейчас  отрезана,  потому  что
зимники  пали,  а  весенние   дороги   так   раскиселило,   что   тракторы
захлебываются.
   Дым показался. Горели прошлогодние  лесосеки,  и  пожар  не  успел  еще
набрать силы. Не пожар, можно  сказать,  а  пожаришко.  Он  шел  снизу  по
распадку, и было самое  время  пересечь  ему  путь  к  гриве,  от  которой
начиналась  живая  тайга.  Она  захватывала  все   водораздельные   места,
опускалась темными клубами  в  далекие  и  глубокие  урочища.  Если  огонь
подкатит к вершинным кедрачам - пиши пропало. А так на денек всей  работы,
если взяться по-доброму, деревней.
   Платоныч тронул плечо пилота, и тот понял  сразу,  завалил  самолет  на
крыло. В деревушке забегали люди и собаки, когда пожарники сделали над ней
"коробочку". Вот дом лесника с белыми номерами на крыше.  Гуцких  заполнил
под копирку донесение о пожаре, приготовил  записку.  Он  сообщил,  что  в
Черный Лог сбросят двух парашютистов. Туда надо срочно послать связного на
лошади, а мужики с топорами и лопатами должны быть там сегодня к вечеру.
   Развернулись, скинули вымпел с бреющего, и Родион успел увидеть в окно,
что  внизу  махнули  белым  флагом.  Все  в  порядке,  скорее  на   пожар!
Деревенские помогут охлопать, отоптать очаг, им только скажи, что  и  как.
Это Санька умеет. Родион уже думал о том, как задавит огонь,  как  пройдет
после через  пепелище,  расфутболивая  гол