л  взрывчатку  в  новые
ямки, Пина не знала, что скажет ему. Поставить воду и уйти? Вот он заметил
ее. Смотрит, улыбаясь, как она идет, а шла-то она  хорошо,  высоко  подняв
голову, и независимо смотрела прямо перед собой.
   Поставила жбан на землю и вправду повернулась, сделала шаг назад.
   - Пина! - вскрикнул Родион, и она, помедлив, оглянулась.
   Бидон был уже у него. Родион пил, не спуская с нее взгляда.
   - Я тебе помогу? - спросила она, берясь за лопату.
   Он отрицательно замотал головой, не отрываясь от жбана.
   - "Сосиски" буду закапывать, - предложила она.
   - Нет, - решительно сказал Родион. -  Я  этим  баловством  всегда  один
занимаюсь.
   - Шнуры бы резала. - Голос у нее совсем сник.
   - Нет. У меня тут секунды рассчитаны. Посидим. Как там?
   - Спят, - сказала Пина.
   - Хорошо. Ночь веселая будет. А этот, ботало-то?
   - Работал.
   - Муравьев таскал? - Родион засмеялся.
   - Нет, землю раскидывал.
   - Ну?
   - Ага. Я ковыряюсь помаленьку недалеко  от  стана,  а  он  выскочил  на
полосу, глаза - во!  И  руки  трясутся.  В  огонь,  говорит,  залез.  Как,
говорит, опалило...
   - Врет, - засмеялся Родион. - А в руках у него ничего не было?
   - Ничего.
   - Ясно.
   - Что?
   - Бросил лопату и мешок. Ну ладно. На стане дымно?
   - Есть маленько.
   - Больше, чем здесь?
   - Да, побольше.
   - Ладно, Пина, иди.
   Время, что весь день тянулось  так  медленно,  вдруг  ускорилось.  Пина
поднялась, оглядела вечереющее небо, светло-восковые дымы  против  солнца.
Родион тоже поднял голову к небу.
   - Не летят что-то мои черти...
   - Прилетят! - успокоила его Пина.
   - Очнусь вдруг и будто вертолет заслышу, а это Санька там шурует  и  по
лесу отдает.
   - Прилетят еще.
   - Да должны бы...
   - Какой-то ты невеселый, Родион.
   - А что тут веселого? Смотри, какая благодать  горит.  Это  не  лес,  а
золото! Гложет...
   - А что поделаешь...
   - Вот думаю - прошли эти десять лет. Люди хлеб убирали, сталь варили, в
космос летали... Танцевали, песни пели, речи говорили. Я пожары  тушил.  А
знаешь, сколько за эти десять лет сгорело лесов?
   - Сколько?
   - Сорок миллионов гектаров.
   - Да неужто, Родион?
   - Угу.
   - Почему так, а?
   - Сам думаю... Может, потому, что лесу нет оценки в рублях? Он числится
вроде бы даровым. Сгорит - и мы будто ничего не потеряли. Гложет!.. Ну  ты
иди, иди, Пина...
   - Посидим, может? - робко попросила она.
   - Нет, надо нажимать.
   - Вот тебе колбаса и хлеб.
   - Давай! А Саньке?
   - Тоже.
   - У тебя, оказывается, голова работает!
   - А ты думал? - засмеялась Пина.
   - Ну ступай, ступай, а то глаза я тебе здесь засорю.
   Она ушла. Обогнула лесом Бирюзова, чтобы не мешать ему,  и,  подходя  к
стану, услышала в небе далекий рокот. Эхо? Нет, вертолет. Должно  быть,  и
Родион заприметил, ждет  не  дождется.  И  рабочие  выползли  из  палатки.
Неужели она час ходила? Да, не меньше, потому что солнце совсем опустилось
в вершины, млело в желтом тумане.  Иногда  очищалось  оно  и  обновленными
своими лучами пробивалось меж крон, слоило и резало дымный воздух.
   Вертолет  неожиданно  вынырнул  из-за  леса,  оглушил  треском.   Низко
пролетел над полосой, ушел за дымы. Вот  он  появился  с  другой  стороны,
завис над площадкой,  сел.  Гуцких  вышел  из  вертолета,  поздоровался  с
рабочими, за  ним  высыпала  вся  команда  Родиона.  Пина  смутно  помнила
некоторых  по  прошлогоднему  пожару.  Веселые,  в  грязных  и   опаленных
комбинезонах, парашютисты  прошли  сквозь  толпу  рабочих  и  к  ней.  Они
разглядывали девушку во все глаза, обходили вокруг, перемигивались, цокали
языками, пока Гуцких не прикрикнул на них. Тогда  они  подступили  к  Пине
знакомиться. Руку жали крепко, не жалеючи.
   - Сергей.
   - Иван.
   - Копытин.
   - Иван.
   У нее даже пальцы слиплись.
   - Митька Зубат.
   - Прутовых.
   - Иван.
   Пина запомнила только, что половина десантников Иваны, да  на  Копытина
обратила  внимание,  потому  что  про  него   рассказывал   Родион.   Этот
неулыбчивый, уже в годах парашютист один воспитывал сына, потому что  жена
у него оказалась плохой женщиной и Копытин дал зарок не связываться больше
с бабами.
   - Все благополучно? - спросил Гуцких у рабочих.
   - Все.
   - Начальник огня и дыма на полосе?
   - Там. И Бирюзов тоже рвет. А мы, Платоныч, пообедали...
   - И?
   - Гуляев приказал.
   - Молодец! - одобрил Руцких. - Поспали? Ночка предстоит, чуете?
   - Да уж видно, что так.
   - Заворачивает его сюда.
   - Заметили... Платоныч, а что эти, прогнозеры-то, насчет дождичка?
   - А их не поймешь! Я остаюсь на ночь, мужики. Давайте  засветло  полосу
добьем.
   Вертолет  взревел,  поднялся,  и  парашютисты  двинулись  в  лес.  Пина
заметила, что шли они по-своему - след в след, и вышагивали широко, споро.
Лопаты на плечах держали одинаково - так солдаты винтовки носят, а  фляжки
у них тоже были солдатские - плоские, белые.
   Рабочие уже поразобрали топоры:  Гуцких  распорядился  продлить  полосу
мимо стана метров на пятьсот. Решили не рвать  тут,  а  перекопать  землю,
раскидать ее по просеке и стоять всем стеной, когда он подойдет.
   Вдали, на главной заградительной полосе, началось. Должно быть, взялась
вся  команда.  Вот  это  да!  Прокатывалось  мимо,  и  не  успевал  отзвук
раствориться в лесных далях, чтоб возродиться там тихим рокотом, как опять
рушилось на полосе, рождая новый отбой,  что  тут  же  гулко  пророкатывал
мимо. Однако скоро кончилось все, - наверно, перевели взрывчатку и теперь,
орудуя лопатами, расширяли взрытую аммонитом просеку. А день  этот,  самый
длинный день в жизни Пины, угасал совсем. Солнце кануло  в  густой  дым  и
смешало, видно, свой свет с отблесками пожара - над гибнущим лесом  тускло
вспухали багровые, желтые и красные купола. Они подымались, размываясь,  в
вышине к ним  с  востока  подливала  темная  краска  -  широко  и  властно
надвигалась ночь.
   Пина сготовила ужин. Котел им  заняла  и  ведро.  Сходила  за  водой  к
бочаге. Там было дымно, сумеречно, и холодом уже тянуло  из  живого  леса.
Пина обрадовалась - ночная влага, как говорил Родион,  придавит  огонь,  и
тушить будет не так жарко.
   Стемнело, когда у костра появился  Гуцких.  Он  обежал,  видно,  много,
выглядел усталым. Собрал рабочих,  поел  с  ними.  Никто  не  шутил  и  не
разговаривал за ужином. Когда закурили, Гуцких сказал:
   - Гуляев с ребятами с тыла прошуровал. Сейчас он его  с  левой  стороны
осаживает. А мы правый фланг возьмем. Вода у нас есть?
   - Целая баклага, - отозвалась Пина. - Еле дотащила.
   - А кто ей разрешил такую тяжесть поднимать? - строго  спросил  Гуцких,
обводя всех глазами.
   - Нас не было, Платоныч...
   - Глядеть надо!.. Воду берем с собой. А  вы,  Чередовая,  не  очень-то.
Понятно?
   - А я и так не очень. Может, парашютистам поесть отнести?
   - Сейчас они сами придут. Останешься тут за костерного, ясно?
   - Есть, - отозвалась она, сделав усилие, чтоб голос вышел покрепче.
   - Платоныч, у нас тут один руки попортил, - сказал пожилой рабочий.
   - Кто?
   - Я. - Евксентьевский приподнялся.
   - А, это вы... Покажите. Только-то? Я  думал,  что  сжег  или  порубал.
Ложку держать можете?
   - Слушайте! - взвизгнул Евксентьевский. - Я  не  прошусь  остаться!  Я,
может, еще... Какое вы имеете право так? Я...
   - Ну вот и ладно, - обрубил разговор дядя Федя. - А то "я"  да  "я"!  А
что ты? Что?
   Все ушли. Пина осталась одна у костра. Хотела еще  затеять  кулеша,  но
его старой варки еще было порядочно, хватит всем. Она забралась  в  шалаш,
прилегла на спальный мешок, и тут же ее мягко, как вертолетом,  подняло  и
понесло. Пина открыла глаза.  Черная  тихая  ночь.  Она  была  еще  черней
оттого, что в этом глубоком лесу стояло раскаленное  озеро.  Из-под  земли
там выливалась пылающая лава. Она кипела, пузырилась и дымила, выбрасывала
пламя и озаряла небо розовым и красным. А на дальнем  берегу  этого  озера
Родион  со  своими.  Парашютисты  топчут  огонь  сапогами,  не  дают   ему
растекаться по тайге, и это  сияющее  бесшумное  озеро  освещает  их.  Вот
Родион захотел пить, а воды уже нет ни у кого. Он шагнул  широко  и  вдруг
оказался на стане, рядом. Воды и тут не было ни в одной посудине, и Родион
уже собрался уходить, но увидел Пину в глубине шалаша, меж корней,  а  она
поманила его рукой, будто бы у нее тут вода стоит. Родион  наклонился  над
ее лицом. От него пахнуло дымом, и красные отсветы на его комбинезоне  еще
горели, и весь он был горячий, большой и тяжелый. Она испугалась, охватила
его шею руками, закричала смятенно, невпопад:
   - Подожди, подожди!..
   Что это такое? Голова раскалывается и гудит. Горит костер, вокруг сидят
черные пожарники, и сквозь звон в ушах слышатся их негромкие голоса:
   - Уходилась девчонка...
   - Мужики и те балдеют от этого дыма.
   - Тише. Пускай спит.
   - Ванюшка, может, и мы покемарим?
   - А то что же - песни играть?
   Где же Родион? Да вот он! Лежит на пихтовых ветках и руки раскинул, как
младенец. И вправду красные отсветы на черном лице. А Бирюзов уткнулся ему
головой в живот и тоже, видать, спит. Ну,  значит,  все  в  порядке.  Пина
снова забылась и очнулась от громкого говора. Пришел с рабочими Гуцких.
   - Тихо вы! Девчонка спит.
   - Дежурных вы там оставили? - шепотом спросил Гуцких.
   - Копытина с Ванькой.
   - Управятся?
   - Да теперь уж некуда ему деться - придавили с той стороны.  Брусничник
еще помог - держит.
   Очнулся Бирюзов. Не открывая глаз, попросил закурить, и  Евксентьевский
сунул ему в губы папироску. Пина видела из темноты,  как  Санька  долго  и
слепо, будто пьяный, охлопывал всего себя, ища спички, не  нашел  и  снова
повалился головой на Родиона, а Евксентьевский совал ему  коробок,  гремел
над ухом Бирюзова и возбужденно, торопливо говорил:
   - Я думал, товарищ Бирюзов, просто бить по огню, а на самом  деле  надо
ветки потягивать, будто мести, тогда только и получается. Вот спички!  Мне
казалось, товарищ Бирюзов, что огонь идет не...
   - Ну что ты как вошь на гребешке?!  -  тоскливо  взвыл  Санька  и  даже
лягнулся ногой. - Иди ты...
   Пина вскочила вдруг - горело совсем близко.  Из  шалаша-то  были  видны
лишь тихий костерок да беспокойные красные блики на лице Родиона. А пожар,
оказывается, уже подошел широко, в обхват. Деревья  подсвечивались  с  той
стороны, и будто вырезывало  их  контуры.  За  ними  то  ярче,  то  слабей
вспыхивало, а то горело  долго  и  трепетно,  словно  раздувало  на  ветру
большие факелы.
   Дымовые шары над гибнущим лесом наполнялись  красным  газом,  пухли  на
глазах, легчали словно, и быстро подымались в вышину.  Там  жил  неверный,
мятущийся свет - растекался, вскидывался выше и  сюда,  к  черному  живому
лесу, однако не освещал его, а больше чернил. Слышался  ровный  отдаленный
гуд, негромкий, но мощный, глубинный, будто шел сюда землей.
   - Отжигать не начнем потихоньку? - узнала Пина голос Гуцких.
   - Отдохнули малость, можно. Будить Родиона?
   - Давно спит?
   - С часик есть.
   - Буди.
   Пина сказала из шалаша:
   - И я пойду, Алексей Платонович!
   - Не советую вам, Чередовая.
   - Пойду.
   - Зря ты, Пина, - поднял голову Родион.
   - Пойду, - упрямо повторила она. - Вязать же вы меня не станете?
   Пошли. Родион шагал впереди уверенно, как днем, и топорище  у  него  на
бедре лоснилось тускло. Пина  торопилась  следом,  оступалась  в  воронки,
взмахивала руками, чтобы не упасть, запиналась. Ее еще морил сон, и голова
болела.
   С полосы было видно, как длинные красные  искры  выстреливались  снизу,
быстро прочерчивали дымы и гасли над вершинами. А  по  земле  полз  огонь,
змеился,  а  то  вдруг  срывался,  вспрыгивал  повыше  и  шарахался   там,
перелетал, сливая с себя огненные струи.
   Пина упала, и Родион поднял ее.
   - Не гляди на него, - сказал он.
   А почему не глядеть-то? Пина опустила глаза  и  скоро  увидела  дорогу.
Полоса, оказывается, освещалась сбоку и сверху, и каждый комочек земли был
хорошо виден. А как все-таки уже близко горит!
   - Не бойся, - обернулся Родион, голос его звучал неясно и глухо,  будто
это все было в том сне. - Ему еще час до полосы...
   Пожарники  отставали,  растягиваясь  цепочкой,  и   сзади   уже   стало
вспыхивать на просеке. Навстречу такому огню надо бы  добрый  отжиг,  чтоб
расширить мертвую зону, но это дело хлопотное, тяжелое, а тут все были уже
на пределе. Да хоть бы кое-как отжечь, чтоб главный вал не стеной подошел,
не перекинулся на живой лес.
   - Рукавицы взяла? - вдруг спросил Родион.
   - Какие рукавицы? Нет.
   - Голова! - сказал Санька. - На-ка мои.
   - Да нет, зачем же твои? - проговорила Пина.
   - Бери. Живо! - Санька сунул ей  рукавицы,  пошел  назад,  торжественно
вскричал: - Я приступаю, _леди и гамильтоны_!
   - Запаливай, Саня, - отозвался Родион.
   Вот и конец полосы. Фронт пожара перекосило немного ветром, и тут огонь
уже трепало совсем рядом. Даже земля горела, будто поддувало снизу  сквозь
мох  и  лесной  хлам.  Легкие  желто-красные  огоньки  сновали  из  одного
пылающего ручейка в другой, разбегались по сторонам. Трещало сильно,  было
светло, однако, на удивленье, не слишком  чадно  -  воздух  быстро  грело,
уносило вверх, а огонь подтягивал себе из живого леса свежий.
   Родион рубил длинные ветки с молодым листом, а Пина раскладывала их  по
полосе. Она совсем не волновалась, потому что работа  началась,  и  Родион
спокойно так, сноровисто и красиво снимал кору с гладких крепких  березок.
Он просекал бересту топором,  и  она  будто  сама  сходила  широким  белым
листом.
   Тушить пока было нечего. Наоборот, начали  запаливать.  Береста  хорошо
пошла в дело. Родион сгребал ногами лесной хлам под елочки, поджигал  его,
и скоро совсем стало светло. Пина помогала, как могла,  растаскивая  огонь
вдоль полосы на берестяных факелах. Загоралось плохо. Все же дымно было, и
пламя задыхалось. У Родиона  как-то  лучше  выходило,  его  костры  быстро
пронзали дым искрой и огнем, сами начинали подсасывать  воздух  и  шуметь,
трещать, как там, за подлеском, на главном огневом рубеже.
   Пина все еще не могла освободиться от сна, войти в эту  дымную,  душную
явь.  Родион  то  и  дело  исчезал  в  горящем  лесу,  метался  в  зыбком,
неспокойном  дыму,  и  там  тоже   загоралось.   Он   выпрыгивал   оттуда,
прикладывался к земле, чтоб глотнуть воздуха посвежей, и тут же вскакивал,
бежал по полосе, озаряемый красным огнем, а  большая  тень  его  на  стене
живого леса множилась, образуя целую толпу.
   Вал подошел буднично и страшно. Горели земля и лес, и в  самом  воздухе
метался огонь. А когда  хватало  снизу  кроны  елей  и  несчетные  хвоинки
обращались вдруг в гудящее пламя, Пина невольно подавалась назад, в  живые
кусты. Счастье, что не было стороннего ветра, но пожар  жил  своим  -  дым
взмешивало и крутило на полосе, а пламя рвалось вверх. Подсушенный со всех
сторон остаток леса погибал под свирепеющим огнем трагично и просто.
   На полосе стало жарко, даже одежда жгла, и казалось,  что  она  вот-вот
вспыхнет. Огонь то в одном, то  в  другом  месте  уже  перекидывало  через
полосу, и его надо было гасить. Родион  обметывал  ветками  пламя,  топтал
сапогами искры, а то хватал руками какую-нибудь стрельнувшую в  живой  лес
пылающую головешку и швырял ее назад, в огненное озеро. Отжиг, что  успели
сделать, все же помог: низом не могло пройти много  огня,  а  занимающийся
верх быстро погасал без поддержки.
   Пина тоже бегала и топталась в огне и дыму, хватала с  полосы  поникшие
уже ветки, чтобы смахивать ими пламя.
   - Шуруем? - вдруг послышался рядом выкрик. - Не бойся! Это ж мы...
   Из дыма выскочили двое,  должно  быть,  дежурные  парашютисты,  которые
держали левый фланг, - Копытин, парторг отделения, и один из  Иванов.  Они
были черны, только зубы блестели, и Пина обрадовалась поддержке.
   - Вода есть? - хрипло спросил Копытин, часто дыша и облизывая губы.
   - У Родиона! - Пина бросилась по полосе - метрах в двадцати  перекинуло
шапку огня.
   Сбила, затоптала, присела к земле вдохнуть поглубже воздуху,  и  у  нее
поплыло перед глазами красное пламя, а голову совсем разломило.
   -  На  мою  территорию  забралась,  -  послышался  голос  Бирюзова.   -
Агриппина, слышь?
   Вот появился Родион подле, крепко взял Пину, повел. Пожарище дымило еще
и потрескивало, но там, в черноте, вспыхивало уже немощно, слабо.  Неужели
остановили? Родионова рука обнимала ее всю, будто несла,  а  Пина,  закрыв
глаза, переставляла свои ватные ноги, и это все было снова как во сне...
   Она очнулась в зеленом прохладном лесу. Светало, воздух был  упоительно
свежим, только росы почему-то не видно на  кустах  и  траве.  Пожара  тоже
будто бы не было, лишь от комбинезона пахло дымом. Пина почувствовала, что
не одна тут. Подняла голову  и  увидела  две  спины  -  Родиона  и  Саньки
Бирюзова. Парни сидели на мшистой колодине, курили, оглядывали  светлеющее
небо, чуть слышно разговаривали.
   - А работный пожар достался, язви его совсем! - сказал Санька.
   - Один на один не похож, - послышался глуховатый голос Родиона.
   - Хоть бы дожди скорей! Платоныч толкует, что сегодня же надо на  новое
дело: долина где-то занялась...
   - Что ж, полетим, елки-моталки. Сесть можно?
   - Говорит, сядем. Река там, и он присмотрел отмель подходящую.
   - Кто-кто, а Платоныч-то уж присмотрит...
   - И "туников" тащить? - спросил Бирюзов.
   - Надо, Саня.
   - Да я ничего. Только это ботало. Однако  на  нем  _свет  с  клином  не
сошелся_... Гришка-то парень с пользой, да и Баптист ничего, вкалывает.
   - Что там за долина, интересно? - протянул Родион.
   - Только так, Родя, - решительно сказал Санька. - Давай уж я.
   - А я?
   - Позже подскочишь. Подежуришь тут, в лесничестве все оформишь, а  дома
в баню сходи, отоспись - ты же с бюллетеня. Кроме того...
   - Что?
   - Видно, кончается, Родя, наша армейская и пожарная дружба...
   - Почему? - удивился Родион.
   - Слепой я, что ли?
   - Да погоди ты еще! И неужели, Саня, ты думаешь, что  наша  дружба  так
просто порушится?
   Санька оглянулся, увидел, что Пина уже смотрит, толкнул в бок  Родиона.
Они поднялись все, вышли на  полосу,  обезображенную  огнем.  Дымило  еще,
искрило пожарище, даже посверкивало пламя, но было видно, что делу  конец.
Слева лес почти не  пострадал,  лишь  кое-где  черные  и  рыжие  подпалины
вклинивались в него. По полосе, спотыкаясь, бродили  дежурные  десантники,
затаптывая последние головешки.
   А на стане было сонное царство. Спали кого где свалило. Пина нашла  еще
в себе силы сходить с Родионом к бочаге и умыться. Потом  Родион  поставил
на костер воду для варева, прилег рядом и заснул. Пина, улыбаясь, вытащила
у него из пальцев дымящийся окурок, сняла в шалаше комбинезон и  забралась
в спальный мешок.
   Она не слышала, как наступил день, как пожарники поели и  засобирались,
как снимали палатку и  считали  инструмент.  Не  проснулась  она  и  когда
оглушительно затарахтел вертолет, подымая парашютистов.  Часа  через  три,
вторым рейсом, увезли остальных, но Пина спала беспробудно. Все еще  не  в
силах стряхнуть с себя дремоту, она удивленно потом оглядывала  опустевший
стан, где не провела и трех суток, а будто целый месяц прошел.
   А Родион, оказывается, уже обед готовит! Сидит у костра,  помешивает  в
котелке  ложкой,  рассматривает  живой  лес,  в  сторону  пожарища  иногда
поглядывает, на солнце. Пина залюбовалась его лицом - то  сосредоточенным,
то спокойно-удовлетворенным, то веселым, и ей стало хорошо, что Родион вот
такой, когда его никто не видит.
   - Ты что улыбаешься? - крикнула Пина из шалаша.
   - Проснулась? - вздрогнул Родион.
   - Нет еще. А что ты улыбаешься?
   - Да так, - протянул он, оглядывая лес.
   - Понятно.
   Они пошли в низинку с ведром. Родион разделся у бочаги до пояса, и Пина
лила ему воду меж лопаток,