рошо меж гор.
   Родион! Чуть не упал, разогнавшись  с  горы,  бежит  к  стану,  норовит
поближе к реке, заворачивает голову на дым,  на  пожар.  Но  вот  отрезвел
будто, идет. Пина зачерпнула воды, и Родион схватил котелок обеими руками.
Она оглядывала его неспокойными глазами и на пожар посматривала, удивляясь
тому, что Родион ни капельки не переживает.
   - Бесполезно! - будто про себя  проговорил  Родион,  бросил  котелок  и
закурил, глубоко затягиваясь. - Бесполезно!
   - Что? - испугалась Пина.
   - До той хребтинки пока не дойдет, бесполезно поджигать -  перехлестнет
через полосу.
   - А вы?
   - Накроет.
   - Огнем?
   - А то чем же?  Верховик!  Редкий  пожар.  Я  его  один  раз  только  и
встречал. Тут надо секунду угадать, когда он начнет воздух  отсюда  брать.
Да ты не бойся! Я же не боюсь. А мужики даже не увидят, как он подходит...
   - А ты? - растерялась Пина. - Ты разве будешь тут? А, Родион?
   - Ты будешь тут. - Родион перевел взгляд на пожар. - Хорош!
   Черный дым вдали раздирало, и клочья его не таяли,  и  уже  видны  были
скорые подсветы от огня. Сколько еще ждать? Не эту  ли  хребтину  имеет  в
виду Родион? Вчера прозрачный горный воздух  приближал  все  в  долине,  и
скальный прижим на Учуге, от которого тянулась к гольцам небольшая гривка,
был вроде рядом. Сейчас он отдалился, его затянуло, и он едва  угадывался.
За  ним  уже  бесновался  вершинный  огонь,  но  голова  пожара   еще   не
показывалась. Солнце меркло, нарождалось снова там, в черно-желтом месиве,
и Пина вдруг ясно поняла, что она никогда в жизни не увидит больше такого.
   Вот Родион поднял ружье и весь подался вперед.
   -  Пина,  -  услышала  она,  хотя  голос  Родиона  уносило.  -  Ты  тут
оглядывайся.
   - А что?
   - От огня змеи сползают в реку, их может сюда водой натащить.
   Пина содрогнулась, взглянув на Учугу, но тут крепко  ударил  выстрел  -
совсем, оказывается, недалеко. Пина  огляделась.  Одна.  Родион  бежал  на
кручу, к  полосе,  а  ветру  будто  поставили  стену  -  обвисла  палатка,
распрямилась лоза по берегу, и деревья на  склоне  остановились,  застыли,
словно приготовились суровым молчанием встретить  смерть.  Пожар,  видать,
уже перебивал ветру дорогу, вкручивал его в себя и целиком сжирал.
   Что же они?..
   Но вот из живого леса, там, где угадывалась полоса, показались дымки  -
жалкие синие струйки. Еще и еще. Задымило уже в  самом  верху,  где  тайга
редела.  Наверно,  пожарники,  бегая  по  ручью,  поджигали  сухой   завал
берестяными факелами - вся полоса быстро обозначилась серым дымом, он стал
чернеть и клубиться. Вот и внизу, в самой густоте лесной, хватануло пламя,
заглохло и снова показалось. А вот еще огонь!  Пина  догадалась,  что  там
стоит Родион - он не мог за это время высоко подняться.
   Вскоре полосу уже осветило всю. Пламя  алыми  шелками  полоскалось  меж
деревьев, рвалось сквозь дым, и Пина вдруг заметила, что и  дымы  и  огонь
отклоняются почему-то влево,  к  фронту  пожара.  Вскоре  потянуло  совсем
хорошо, будто перетолкнуло сюда ветры из широкой долины, в которую  бежала
Учуга, и вот длинная косая полоса огня взревела, охватила все  до  вершин,
двинулась по  склону,  разгоняясь  быстрей  и  быстрей  навстречу  главной
огневой волне.
   А тут, на мысу, было тихо еще, но дышать  стало  тяжело  в  неподвижном
горячем дыму, будто  огонь  отсосал  весь  воздух  отсюда.  Пина  зачем-то
кинулась к реке, успела увидеть, что пожар с горы чернит и кровавит Учугу,
и тут же испуганно обернулась, потому что рев  пожара  внезапно  усилился,
заполнил собою все, и солнце исчезло.
   Задыхаясь, Пина большими глазами смотрела, как в  черном  дыму  свирепо
рванулись навстречу друг другу два огненных вала,  нетерпеливо  выбрасывая
вперед острые языки огня. Вот сходятся, вот смесило их.  Пина  в  смятении
охватила голову руками.
   Всполохнуло на всю долину, и  взрыв  раздался,  будто  лопнул  небесный
купол. Грохот покатился вниз по Учуге и  вверх,  на  гольцы,  а  там,  где
рвануло, в небо выбросило лесной сор,  сучья,  горящие  вершины  деревьев,
разделяя их на куски, распылило несметными  искрами  грязно-красные  шары,
что подняло, видно, с самой земли и вспучило взрывом.
   Все кончилось.
   Горело еще на склоне,  трещало,  и  грохотал  камень,  однако  дым  уже
разводило, воздух легчал, и дышать стало можно. Солнце проглянуло и тут же
скрылось, но не в дымы уже, а за серое бокастое облако.
   А где же пожарники? Должно быть, на полосе стоят, там еще горит  жарко,
надо сбивать и топтать огонь.  Но  будто  благополучно  все  -  спаленный,
ощетинившийся и дымный еще лес как ножом резало,  и  сразу  же  за  ручьем
начиналась нетронутая зеленая благодать.
   Пина, все еще переживая увиденное, взялась за обед. Готовить  вообще-то
было не из чего. Консервы, большая пачка лапши, совсем прогоркшее масло  в
двух банках, сахар, соль. Все. Не разготовишься.
   Печально крича, пролетела над Учугой  скопа,  Пина  увидела  мелькающий
желтый подбой на ее крыльях;  с  болью  вспомнилось  про  глухарку  -  над
обрывом прошел огонь, там еще сильно горело и сплошь чадило.
   Пожарники появились у стана, и все сразу  к  реке  -  пить.  Потом  они
уселись на продуве, у воды. Курили, рассматривая склон, словно не узнавали
его, и друг на друга поглядывали, как бы не веря, что сладили с ним  такой
малой командой.
   - А отсюда, видать, кино было форменное!
   - Вдарило, аж в нутре отдалось.
   - Да-а... Не хужей фугаски.
   - Куда-а-а!
   И Родион сидел с ними на камнях, тоже оглядывал пожарище и все  отпивал
да отпивал из котелка воду, а с кудлатой его головы сбегали на  виски,  на
щеки, на шею грязные струйки пота, и он их не вытирал.
   - Остановили! - сильно как-то сказал он, и пожарники  разом  посмотрели
на гору, все удивляясь будто, как это они смогли.
   - А этот-то, гунявый, - кивнул на Евксентьевского Санька.  -  Гляди-ка,
Гриша!
   Евксентьевский сидел у реки отдельно, смотрел на воду, согнувшись, и на
длинной его спине обозначились лопатки.
   - Да он тупой, - проговорил Колотилин. - Не понимает...
   - С ним было, мужики, - вставил кто-то из пожарников.
   - Что? - спросил Родион.
   - Не знаю. Может, белье испортил.
   - А что было-то?
   - Он пониже меня  стоял.  -  Пожарник  говорил  тихо,  чтоб  не  слышал
Евксентьевский, и Пине пришлось даже подвинуться от костра к реке. - И вот
когда заревело поверху и дышать  стало  нечем,  он  шасть  в  лес!  Думаю:
пропадет сдуру. Догоняю его. "Назад", - говорю. А его трясет. Тут вдарило.
"Все", - говорю...
   - Вот оно что!
   - Ладно, оставь его, Саня...
   - Нет, мужики, - задумчиво произнес Неелов. - Если спасаться -  так  уж
вместе, если погибать - тоже всем народом...
   (Ах, елки-моталки, хорошо дядя Федя думает! На  лес  посмотреть  -  все
друг за дружку в нем, когда ураган,  к  примеру,  налетит.  Отдельно  если
дерева стоят - валит их, а все вместе - держатся. Пружинит каждый листочек
и каждая веточка, ветер быстро слабнет, и мягкая его сила уже не  страшна.
Только против огня лес не стоит, гибнет до последней былинки, и тут у него
одна надежда - человек. Нет, славная все же работенка у меня!..)
   Шумела Учуга, а с высей все еще сгрохатывал камень. Там обгорели  кусты
и мох, и камни ссыпались вниз, сеяли на своем  пути  искры,  словно  рвали
мешки, набитые этим редким сыпучим товаром. Кое-что долетало до  воды,  но
сюда, на отмель, камни не доставали. Пина вслушивалась в разговор у  реки,
и ей становилось покойно от этих неспешных, раздумчивых голосов.
   - А что у тебя с ногой, дядя Федя? Камнем?
   - Да нет. И смех и грех! Посредине я стоял, где чуть хватило на  другую
сторону. Я, конечно, под огонь, хотя за бороду беспокоюсь, каб не пыхнула.
И вот, должно, уголек за голяшку отскочил, а я кручусь в дыму и ничего  не
чую. Потом жигануло, будто змея цопнула. А разуться негде - кругом  горит,
искра, жар. Кой-как уже. Однако заволдырило, побаливает...
   - Ничего.
   - Да я разве говорю...
   Пина не  уследила,  как  внимание  пожарников  переключилось  на  небо,
темнеющее, суженное горами, на котором все смешалось, и  не  понять  было,
где там дымы, где тучи, где подступающая темнота.
   - А я вам говорил - натянет.
   - Зря, выходит, наше старанье?
   - Он бы прошел теперь знаешь куда? У-у-ух! Так бы впереди дождя  его  и
гнало.
   - А может, и обойдут нас тучи-то?
   - Быть дождю, - сказал Родион и поднялся. - А это нам теперь ни к  чему
- далеко до жилухи...
   За обедом все заметили, что Пина их покормила скудно,  однако  виду  не
подали, молча полезли в палатку. Родион с Бирюзовым сидели у костра совсем
квелые. Вот Санька гнездиться начал, уткнулся в  Родиона,  и  тот  бережно
переложил его свисшую, будто неживую голову. Пина  уже  знала,  что  после
пожара наваливает на человека неодолимая сонливость, безразличие ко  всему
на свете, и ничего не можешь; понимаешь, что двигаешься и живешь, а  будто
бы тебя нет.
   С верховьев Учуги беззвездная ночь сходила в долину.  И  гольцы  совсем
потерялись уже в небе. Вот громыхнуло далеко-далеко, едва слышно, будто за
Саянами, над степями. Пина не отрывала взгляда от  костра  и  чувствовала,
что Родион на нее смотрит. Она вот так бы сидела, только лишь бы рядом.
   - Копалуха-то, - вдруг поднял соловые глаза Родион, и Пина  вздрогнула.
- Копалуха-то умница!
   - Да, - грустно, нараспев сказала Пина. -  Чуть  не  наступили,  а  она
сидит...
   - Да не об этом. Я только что у нее был.
   - Ну? - удивилась Пина.
   - Ее смородинник от верхнего огня оборонил, а когда уж низом взялось, я
вспомнил  и  туда.  Гляжу  -  картина!  -  Родион  оживился,  даже  Саньку
потревожил. - Она выскочила из гнезда и крыльями, крыльями огонь-то! Вроде
пожарника. Опалилась вся. И глаз горит.
   - Не боится? - ахнула Пина.
   - Хочешь верь, хочешь нет. Подхожу вот так, а она скок в гнездо и нежно
так, из зоба, клекочет: "Глек-глек-глек". Сидит, смотрит  на  меня,  будто
понимает, что я человек, а не зверь. Хотя в таком виде вполне  за  медведя
мог сойти.
   - Да ладно тебе! Ну?
   - А в гнезде-то, я  успел  заметить,  яиц  с  полдюжины.  Крапнистые  и
здоровые - куда больше куриных. Отаптываю вокруг огонь, а она все  так  же
смотрит. Умница! По времени уже высидеть должна...
   Родион из всей мочи боролся со сном, но, видать, силы  были  неравными.
Он улегся у костра рядом с Бирюзовым. Пина притащила мешок ему под голову,
телогрейкой накрыла друзей, подправила костер,  чтобы  потеплей  им  было,
работникам.
   - А когда выведет, умора с ней, - услышала она голос Родиона, негромкий
и глуховатый такой, будто он бредил во сне. - Птенцы западают в  траве,  и
хоть ты дави его -  не  пикнет.  Скорлупки  еще  на  хвосте,  однако,  уже
соображает. А она крылья по земле распустит, кряхтит,  ровно  ей  невмочь,
хромает и в сторону норовит, в сторону. Обманывает. Умница!
   Родион проборматывал некоторые  слова,  совсем  засыпал,  и  Пина  тоже
задремала. Сколько времени прошло,  она  не  знала.  Очнулась  от  озноба.
Сверху накрапывало, и жидкие дымки с гари стелило  в  темноте  на  отмель.
Пожару был конец бесповоротный, но мерцали  еще  на  черной  стене  склона
бесчисленные огоньки, скатывались редкие камни и шумели по  горе  нерезко,
слитно с Учугой.
   Пина  разбудила  друзей,  чтоб  они  перебрались  в  палатку.  Пришлось
потревожить рабочих. Было тесно там и душно,  а  на  тугое  полотно  будто
горох швыряло горстями. Проснувшиеся рабочие разговаривали сквозь дрему:
   - Никак, дождь?
   - Я говорил - не миновать.
   - Теперь застрянем тут. А ты, Саня, как раз поохотишься.
   - Может, разгонит еще?
   - Нет, застрянем, мужики, это уж я точно говорю...
   Как вчера, Родион застегнул в темноте мешок Пины, а  она  схватила  его
руку и зарылась лицом в эту широкую жесткую ладонь. Он и уснул так,  держа
в ладони ее лицо. Она  долго  еще  лежала  с  открытыми  глазами  и  вдруг
заплакала беззвучно, самокатной слезой. Потом начала целовать уголком  губ
его горькую, пахнущую пожаром руку, а Родион застонал во сне и тут  же  ее
убрал.
   Ночью тяжко прокатывало над горами, опаляло  синим  светом  палатку,  и
чудилось, будто стоит она не в глубокой  долине,  а  вознесена  высоко,  к
самым молниям. Меж громов тут жили гулкие небесные шорохи  и  сыпал  сухой
дождь. Пина, просыпаясь  в  беспричинной  тревоге,  осторожно  тянулась  в
темноту: тут ли Родион?



11

   Старший следователь. А Передовая вам кто?
   - Да как сказать...
   Старший следователь. Говорите как есть.
   - Я считаю, что жена.
   Старший следователь. А она так не считает?
   - Она предлагает расписаться.
   Старший следователь. Сейчас? Когда вы под следствием?
   - Ну.
   Старший следователь. Ну и ну! Ладно, расскажите, как там, на Учуге, все
вышло.
   - Не буду.
   Старший следователь. Как то есть не будете?
   - А так. Я уже подписывался не раз.
   Старший следователь. Все, что вы показали, верно?
   - Да.
   Старший следователь. И это правда, что из-за копалухи?
   - Из-за нее.
   Старший следователь. Но вы же знаете неписаный таежный закон: если люди
в беде, они могут и заповедную дичь  брать,  в  даже  открывать  охотничьи
лабазы. Потом все это законно оформляется. Знаете вы об этом?
   - Знаю. Но мы же еще не голодали! И зачем яйца с зародышами топтать? Да
не в этом дело...
   Старший следователь.  А  в  чем  дело?..  Почему  молчите?  Значит,  не
признаете себя виновным?
   - Я его не трогал.
   Старший следователь. И ваша версия -  обрыв?  А  в  бумагах  фигурирует
камень какой-то! Почему свидетели нагородили с три короба?
   - Спрашивайте их.


   Утро подошло сумеречное, сырое.  Мелкий  дождь  сеялся  и  пропадал  на
желто-сером полотне. Пина  приоткрывала  глаза  и  снова  засыпала.  Давно
рассвело, однако никто из пожарников и не  думал  вставать.  Пина  все  же
первой поднялась, кое-как выцарапалась из мешка, откинула полог. Дождя  не
было, однако с круч тек влажный воздух и небо  опустилось  будто,  накрыло
долину. Гольцы совсем замыло серым. Пина не знала, что облака вблизи такие
холодные, бесформенные и вся красота их куда-то девается у земли.
   Из палатки вылез Бирюзов с ружьем. Глаза у  него  были  закрыты.  Слабо
улыбаясь, Пина смотрела, как  его  водит,  не  отпускает  сон.  Бирюзов  с
усилием двигал веками, но тут же их плотно смеживало, голова парня  висла,
и ружье вываливалось из рук. Но вот как будто он  окончательно  проснулся,
спросил:
   - Ты это чего, Агриппина?
   - А что?
   - Спала бы для экономии хлеба...
   - И правда, Александр, что делать-то будем?
   - Посмотрим. Выдели-ка мою порцию, и я пойду. Может, подстрелю чего...
   Он ушел. Пина разыскала под крыльями палатки  сухую  бересту,  разожгла
костер. В котел лапша пошла и хлебное крошево из  рюкзаков.  Еще  сахар  и
соль остаются да хлеба на день. Пина разглядывала небо, но  смотреть  было
не на что. Лишь там, где стояло полуденное  солнце,  светлелось  пятно,  и
даже от этого растепливало будто, сбивало прохладу, что тянула от  реки  и
от круч. Пина поняла, что Гуцких и сегодня не прилетит, если  так  оно  до
вечера продержится. Что тогда?
   А пожарники все спали. Пина решила их будить. Они неохотно поднимались,
всерьез обсуждая свое намерение соснуть еще минуток  шестьсот,  и  Пина  в
который уже раз подивилась их спокойствию, хотя она уже поняла за эти дни,
что такое спокойствие -  верный  признак  скрытой  тревоги,  надвигающейся
неизвестности.
   Родион спросил за обедом:
   - Где Санька?
   - Ушел с ружьем.
   - Зря вымокнет. Ты ему похлебки-то оставь...
   - Ладно, - ответила Пина и тут заметила, что Евксентьевский смотрит  на
нее как-то недружелюбно и требовательно. Вчера он после пожара помалкивал,
в толпе пожарников он всегда сникал и терялся. А сейчас сидит один  против
нее, смотрит, что-то хочет сказать. Вот перевернул пустую чашку.
   - Это все?
   - Все. - Пина не хотела видеть его скверной улыбки, отвернулась.
   - Начинается воспитание голодухой?
   Пожарники, сидящие поодаль, перестали жевать, а он смотрел на нее, хотя
все понимали, что обращается Евксентьевский не к ней, а к  Родиону  и  еще
может такое сказануть сейчас, что будет совсем уже не к месту. Вот зануда!
Он, верно, вообще ничего не соображает. Нельзя же  было  парашютистов  без
куска высаживать на новое дело! И еще одно тут  есть.  Ведь  все  продукты
купил бригадир, Гуляев еще  ему  денег  подкинул,  и  расчет  будет  после
пожара, а пока москвич чужим хлебом кормится. И эти-то харчи он,  пожалуй,
не отработал, а еще ерепенится. Может, Родька  ему  сейчас  врежет  насчет
всего?
   Все выжидательно смотрели на Родиона, а он  лишь  нахмурился,  отставил
посудину и сказал:
   - Спасибо, Пина.
   А вскоре снова пошел мелкий дождичек. Пожарники забрались в палатку,  а
Родион сидел у костра, задумчиво курил,  словно  дождя  и  не  было.  Пина
притащила брезент, которым она раньше накрывала продукты,  села  под  него
рядом с Родионом. Из палатки доносились приглушенные голоса:
   - Взяло-о-ось!
   - Еще как...
   - Похуже пропадали. Отсюда хоть сплавиться можно...
   - Да спла-а-авимся!
   - А как у вас нога, дядя Федя?
   - Припекает малость, однако терпимо. Сон вот только видал интересный.
   - Что за сон?
   - Будто бы я подо Ржевом. Иду вроде  с  автоматом,  бью.  Кругом  земля
дыбом, ребята по обе стороны ложатся, а я  иду.  Тут  ожгло  ногу.  Думаю:
попало. Иду, а в сапоге кровища - хлюп, хлюп!..
   - Плохой сон.
   - Явственно так: хлюп! хлюп!
   - Нехорошо.
   - А я разве говорю?
   Пина могла без конца слушать эти бесхитростные некнижные речи. Значение
им придавали не только слова, но и паузы, и  недоговорки,  и  это  особое,
совсем особое отношение ко всему на свете. Ведь ни один человек не  сказал
насчет еды. Поели, и все. У девушки першило в горле, она покашливала, чтоб
Родион ничего не заметил, а ей так хотелось  тихо  поплакать  от  счастья,
оттого, что она с этими людьми.
   А Родион курил, задумчиво наблюдая, как шлепают в серый пепел  дождевые
капельки, и Пина чувствовала, что он был где-то далеко,  в  своих  мыслях.
Вот в который уже раз оглядел черный склон, отвернулся.
   - Ты о чем это все, Родион?
   - Пожары - сплошь, рубим - сплошь...  Схватимся  потом,  а  Сибирь  вот
такая, черная. Схватимся!..
   - А что бы ты предложил?
   - Для тушения-то? Почему бы армию не кинуть? Ох  и  закалочка  была  бы
ребятам! А потом студентов... Только не все пойдут.
   - Почему?
   - Знаешь, есть холодные пожары, которые выжигают души...  Такие  пожары
тоже надо бы кому-то тушить... А сюда  звать  не  таких,  кто  себя  хочет
проверить, а кто твердо  знает,  что  они  крепкие  парни...  Нет,  только
крикни: "Горит Россия!.."
   - Пойдут.
   - Да что вы там мокнете-то? - послышался из палатки  голос.  -  Давайте
сюда, место найдется.
   - У нас брезент, - отозвалась  Пина,  ожидая,  когда  в  палатке  снова
заговорят, но там вдруг перешли на шепот.
   - Не какая-нибудь там расфуфыра, - донеслось едва различимо.
   - И Родион не такой. Он не станет тебе с ветки на ветку...
   Пина покраснела, потому что поняла, о  чем  это  они,  а  Родион  вдруг
сильно сжал ей руку.
   - Что? - спросила Пина.
   - Да так...
   - А что - так? - улыбнулась она - ей почему-то хотелось шутить.
   - Ну, все вот у нас с тобой... И на "ты" как-то незаметно перешли...
   - А потом на "мы", - засмеялась Пина, и  Родион  тоже;  неожиданно  для
себя  он  наклонился  к  ней,  встретил  ее  посерьезневшие  вдруг  глаза,
испуганные и покорные, и губы, и ничего на свете не осталось,  кроме  этих
горячих губ и полуприкрытых, темных в отсвете костра глаз.
   Скоро снова стали слышны голоса из палатки - там уже говорили о Гуцких.
   - Платоныч никак не может залечить отечественные остатки.
   - Раз на Девятое мая - мы на пожаре в тот день были - он мне сказал, за
что получил первую Славу.
   - А за