ительное состояние, когда
не шли слова и он  отворачивал  щеку  в  пороховых  конопушках,  засовывал
поглубже в карман беспалую руку,  чувствуя  себя  перед  Пиной  тупицей  и
уродом.
   Народу на улицах гуляло еще больше, чем вчера. На" бережная  отделялась
от реки старинной чугунной решеткой с горбатыми лупоглазыми орлами, совсем
не грозными, а скорей смешными в своей немощности. Родиону с Пиной сегодня
все казалось смешным. Они то и дело переглядывались, улыбаясь, и совсем не
смотрели на толпу.
   В приречных скверах было тепло и сухо, а от реки тянуло сыростью.  Вода
внизу и вправду чернела с каждой минутой,  уже  не  отражала  ни  парковых
лиственниц по берегам, ни темных громоздких зданий, ни медленных заводских
дымов, застилающих закат. За рекой было тихо, а с этой  стороны  городские
шумы пригашивал сквер. Все готовилось к ночи,  к  покою,  а  Родион  снова
вдруг представил себе Саньку в этот поздний час, и отлаженная неторопливая
жизнь этого старого сибирского города  показалась  Родиону  совсем  другим
миром. Как-то не верилось, что не так далеко, в двух  часах  лету  отсюда,
ревет в продымленной тайге огонь, обагряя небо, гулко  трескаются  в  этом
содоме дерева, а Санька заканчивает площадку. Костер, должно быть, развел,
чтоб посветлей, рубит молодняк, растаскивает коряги.
   - Опять о чем-то задумался? - Пина потянула его к скамейке, что  стояла
у самой решетки. - Может, расскажешь?
   - Да что рассказывать-то? - встряхнулся Родион. - Все о том же.  Скорей
бы отсюда.
   - Ночь пройдет быстро, - протянула Пина, и Родион уловил  чистый  запах
ее легких волос. - А ты на вертолете летал?
   - На вертолете хорошо-о-о! - успокоил ее Родион. - Только  нам  век  бы
его не видать.
   - Почему?
   - На этой трещалке всегда беда летит.
   - Что-то я не пойму, Родион.
   - Ты же знаешь - я уже раз пользовался этой машинкой...
   - Хорошо еще, что спасли!
   - Я не помню ничего, это Санька все.
   - А что он рассказывает?
   - Говорит, качался тогда я на стропах, как паук, и голова откинута.  Он
кричит мне снизу, а я ни бе, ни ме,  ни  кукареку.  Прыгнул,  говорит,  на
дерево - он ведь ловкий, как кошка, - выпустил мой запасной парашют  и  по
нему меня кой-как на землю.  Потом  выложил  для  Платоныча  знак  срочной
помощи и стал вертолета ждать...
   - А у других тоже такие случаи бывали?
   - По  первому  разряду-то?  А  как  же!  Санька  один  раз  вырулил  на
мелколесье и угодил в порубочные остатки. Вскочил сгоряча и пошел. "Потом,
- говорит, - чувствую, что-то не то". И тут же с катушек долой. Стаскивает
штаны, а там сучок сантиметров на пять вошел, извини меня, в самую мякоть.
А дальше - смех один! Прибегают бабы-сучкорубы, плачут в голос,  будто  на
похоронах, а Санька как рявкнет на них: "Дуры! Тащите из меня  дерево-то!"
А они подталкивают друг друга,  платками  закрываются,  боятся  к  кровище
подойти...
   - Смешно, - сказала Пина.
   - И у меня был один смешной случай. Тоже недалеко от деревни.  Я  тогда
еще в "голубой дивизии", особом пожарном отряде, числился. Нас  кидали  на
самые красивые пожары по всей Сибири. Ну  вот.  Спускаюсь  на  покос,  что
поровней. Хорошо сел, погасил парашют и тут гляжу, - елки-моталки! -  бабы
бегут с вилами наперевес. Бурятки и русские. Уперли в меня  вилы  со  всех
сторон, кричат: "Мериканец?" А  я  скорей  достаю  свою  красную  пожарную
книжку и говорю: "Какой же я американец?"  Они  вилы  повтыкали  в  землю,
извиняться начали. Говорят: "У нас вчера кино казали -  вот  так  же  одна
гадина спрыгнула".
   - Тоже смешно. - Пина смотрела остановившимися глазами в темноту.



6

   Следователь. Свидетель Бирюзов, никакого я срока вашему дружку не  шью,
а хочу помочь суду найти причину преступления.
   - Из-за чего, значит, _весь сыр  загорелся_?  А  можно,  я  вам  случай
расскажу один, вроде анекдота?
   Следователь. Что за случай?
   - Человек увязил в грязи калошу, дошел до фонаря  и  давай  там  искать
потерю.
   Следователь. Вы считаете, что...
   - Вот вы человек _высшего образования_, а можете  сказать,  зачем  этих
"туников" нам сюда посылают?
   Следователь. Воспитывать в труде.
   - Что ж их не воспитывают в труде там? Хлопотно с ними возиться? А нам,
выходит, в радость чужое дерьмо подбирать? Кроме того, чтобы  воспитывать,
надо время...
   Следователь. Ну, у пожарников-то времени порядочно.
   - Зря вы так смеетесь!
   Следователь. Извините, пожалуйста.
   - Да ладно, чего там. Только обидно! Понимаете, если б нам еще  техника
помогала, а то вот она, вся техника, - руки да ноги.
   Следователь. Ну все же кой-какие машины можно придумать!
   - И я так считаю, однако пока ничего. Видно, где-то деньги нужней.
   Следователь. Так никаких машин и нет у вас?
   - Нету. Тяжелая это штука. Вот как быть с  пожаром,  что  горит  в  ста
километрах от  жилья?  Трактора  и  помпы  через  болота  и  горы  тащить?
Пробовали  с  воздуха  заливать  -  дорого.  Химия  тоже  пока  ничего  не
подсказывает. Гуляев мне говорил, что в большом пожаре  энергии  -  как  в
атомной бомбе, а мы против такой силы с топором да лопатой. Не знаю,  чего
бы делали, если б не взрывчатка...


   Вертолет  тянул  над  лесом  низко  и  неспешно.  Он  был   перегружен,
оглушительно трещал и выл, будто в звуке была главная его сила. Пина то  и
дело  взглядывала  на  Родиона.  Он  сидел   рядом,   время   от   времени
оборачивался, всматриваясь в палевые дали, в тайгу, что плыла  внизу.  Она
густела, уплотнялась и темнела к  горизонту,  а  под  вертолетом  делалась
пожиже, редела, будто ее расшевеливало отбойной волной.
   Рабочие безмятежно дремали: им вертолет был не впервой, и  к  шуму  его
дикому они, видать, привыкли. Но неужели и вправду можно  спать  под  этот
визг и скрежет?
   А это, наверно, тунеядцы? Родион успел  кое-чего  рассказать  Пине  про
них. Они расположились вдоль другого борта, вперемежку с грузом, и Пина  с
любопытством их разглядывала. Какой-то смиренного вида мужичок  вздрагивал
ни с того ни с сего, странно и неприятно  вертел  заросшей  волосом  шеей,
словно в петлю ее  закладывал.  Когда  грузились,  тунеядцы  окликали  его
Баптистом, и он послушно отзывался. А этого парня, алкоголика-то,  мутило,
видать. Он сглатывал часто, прятал страдающие светлые глаза.
   Третий,  о  котором  Родион  буркнул  на  земле  что-то  неразборчивое,
нехорошо пялился на Пину, и ей сделалось неловко. Она попробовала  пресечь
этот взгляд своим, но ничего не получилось - отвела  глаза  и  потупилась,
потому что он смотрел с тонкой усмешкой и прямо ей в губы, не  мигая,  как
смотреть нельзя. Жестом  она  попросила  у  Родиона  карандаш  и  блокнот.
Вырвала листочек, написала: "Есть  такая  болезнь  -  пучеглазие.  У  вас,
наверно, обострение?" Она хотела, чтобы Родион увидел записку,  однако  он
отвернулся в этот момент, а  Евксентьевский  прочел,  спрятал  листочек  в
нагрудный карман комбинезона и похлопал по нему ладонью. Потом, не спуская
с Пины черных и каких-то влажных  глаз,  достал  сигарету.  Тут  завозился
впереди Гуцких, засверкал добрыми своими глазами,  и  по  его  губам  Пина
поняла: "Жить надоело?!"
   Евксентьевский,   слюнявивший   в   губах   незажженную   сигарету,   с
достоинством вынул  ее  изо  рта,  показав,  что  она  не  горит.  Рабочие
осуждающе смотрели на шкодника, а он подмигивал во все  стороны,  улыбался
победно, как бы говоря, что он и вправду может испытать  судьбу,  закурить
тут, у бензина и взрывчатки.  Дядя  Федя  погрозил  ему  кулаком,  а  Пина
повертела у виска пальцем.
   Серый столб возник впереди. Он  поднимался  от  земли  ровно,  колонной
будто, а в вышине уширялся  раструбом,  и  тут  дым  растаскивало  пеленой
вполнеба, затеняло землю так, что солнце  до  нее  не  пробивало  -  внизу
горело, видать, как следует, подчистую. Сделали полукруг  над  пожаром,  в
дым не полезли, потому что Родиону и так было  все  ясно.  Фронт  придется
охватить взрывной полосой, а остальное, когда Платоныч подбросит  команду,
сапогами да ветками. (Где же там Санька? Ага, вот  он  как  будто.  Он!  В
костер, знать, сырых веток подбросил, чтоб подымней было, да только  рядом
с таким пожаром его костер  все  равно  вроде  папиросного  дымка.  Давай,
давай, дружище, шуруй! А хорошо ты стан выбрал, не очень далеко и  не  так
близко к огню. Дымы отдувает, не угоришь во сне. А воду разыскал? Без  нее
не работа, сам знаешь...)
   Вертолет косо пошел на посадку, чуток  повисел  над  костром  Бирюзова,
примерился к площадке, расчищенной неподалеку, в мелколесье, подвинулся  к
ней, качнув своим зеленым брюхом, и медленно, ощупкой,  сел.  Стало  тихо.
Родион открыл дверцу кабины и свалился на руки Саньки Бирюзова.
   - Родя! - закричал Санька, стискивая его. - Ты? Черт! Не может быть!
   - Может. А смотри-ка, что еще может быть.
   Бирюзов дико вытаращил глаза, увидев Пину в  дверцах  вертолета,  потом
сильно заморгал. Ухватистый, расторопный Санька, каким его Пина помнила  с
осени, сейчас не походил на себя. Он потерялся совсем  и  даже  вспотел  -
курносое лицо его забисерилось капельками. Вот  он  беспомощно  глянул  на
Родиона и опять уставился на девушку.
   - Сыч! - Пина засмеялась по-своему - хорошо, необидно.
   - Привет, Бирюзов! -  крикнул  из-за  ее  спины  Гуцких.  -  Идите,  мы
разгрузим. Давайте, товарищи, сначала "сосиски" на место...
   - У нас есть сосиски? - послышался из вертолета голос  Евксентьевского.
- А пивка нет?
   - Нашими сосисками подавишься,  -  буркнул  Бирюзов,  с  трудом  отводя
взгляд от Пины. - Верно, Родя?
   Санька в упор рассматривал Евксентьевского,  который  уже  спрыгнул  на
землю и с видом курортника оглядывался вокруг, подымал голову  к  вершинам
сосен, снисходительно улыбался солнцу.
   - Ишь  ты,  чистый  турист!  -  восхитился  Санька  и  добавил:  -  _На
природе-лоне_. Пошли, Родя?
   - Идите, идите, - послышался голос Гуцких. - И вы, Чередовая, тоже...
   Они двинулись к стану меж кустов и деревьев. Родион  тихо  смеялся  над
Санькой,  который  шел  впереди  в  ладном   своем,   хорошо   подогнанном
комбинезоне, придерживал  ветки  и  говорил,  говорил,  стараясь  сгладить
неловкость:
   - Пожар ничего, Родя, задавим. А ты молоток!  Ноги  в  порядке?  А  вы,
Агриппина, на меня уж не того, я ведь сдуру тогда... Родя, а  наши  ребята
не выбрались еще из тайги? А как там самоубийца-то мой? Не знаешь еще?  Вы
уж, Агриппина, чтоб сразу стало ясно, извините меня за прошлогоднее...  Ты
картошки привез, Родя? Молоток! А я тут начал уже просеку делать  с  утра.
Земля задернелая, тяжелая...  Скажи,  какая  встреча!  Вы  уж,  Агриппина,
меня...
   - Вы уж тоже меня, - весело перебила его Пина. - Не рассчитала я в  тот
раз, лопатой-то...
   Санька остановился и протянул Пине руку. Девушка пожала ее, и они пошли
тем же чередом по тропе.
   - А я тебе этих "туников" привез, - сообщил Родион, когда они уселись у
костра.
   - Догадываюсь, видел уже  одного.  -  Санька  постепенно  обретал  свой
обычный вид: задиристый, ершистый парень, которому все на  свете  ясно.  -
Сколько всего?
   - Троих. Двое из Москвы.
   - Попьют  комарики  московской  кровушки,  -  отмахиваясь  от  комаров,
зудящих над головой, сказал Бирюзов. - Как они?
   - Экземпляры! А что у тебя вышло с ними?
   - Какой-то чокнутый один попался, _не от мира всего_,  -  махнул  рукой
Бирюзов.
   - А что вышло-то?
   - Да что? День проработал ничего. Только все о чем-то думает про  себя,
ни с кем не говорит. А назавтра бросил лопату и пошел к стану: "Ты куда, в
Москву?" - кричим. Молчит, только сгорбился,  а  тут  огонь  подползает  к
полосе, вот-вот подпекать начнет. Пролежал этот филон до ночи в холодке...
А ну его, Родя! Давай о другом поговорим.
   - Нет, я должен знать.
   - Ну ладно. Пришли мы на стан перекусить. Я толкую ему, что у  нас,  на
пожарах, _построение полного социализма_ - кто не работает, тому жрать  не
даем. Он молчит. Убежали мы  в  ночь  фланги  отаптывать.  До  утра  огонь
обшибали, нанюхались, приползли еле живые, а он лежит без памяти  и  слюни
зеленые распустил.  Хватились,  оказывается,  он  аптечку  съел!  Мази  от
ожогов, ихтиолку, все таблетки сжевал - и антибиотики и от  простуды.  Йод
выпил. А мы на ногах не стоим. Что  делать?  Посоветовались  с  Копытиным,
перекинули его через коня да в деревню - молоком отпаивать...
   Родион оглядел стан. Умеет жить Бирюзов! К нижнему суку  елки  привалил
плотно веток, и славный шалаш получился. Как в  кармане,  костерное  тепло
там собирается, а дым тянет мимо. Интересно, воду нашел он?
   Светлохвойный разнолес охорашивался, неслышно  дыша,  млея  в  весеннем
тепле. Не зная, что скоро погибнет, он продолжал  извечную  эту  работу  -
ловил солнце в частые зеленые сети, всасывал,  пил  воздух,  незримо  гнал
соки к ростовым точкам, жил  изо  всех  своих  первозданных  сил.  К  нему
медленно приближалась смерть, а он стремил всего себя в завязь, в  цвет  и
семя и еще удерживал видимо-невидимо  всякой  живности,  без  которой  он,
должно быть, не мог.  Только  не  успевшие  пригнездиться  птицы,  видать,
отлетели от этих мест,  а  бурундучишки  в  глубине  леса  еще  турчали  и
свистели, и кроты сплошь понаделали свежих  копанок  на  тропе,  и  всякая
ползучая и летучая тварь совсем  не  чуяла  беды  -  мурашата  порошинками
рассыпались  вокруг  костра,  какие-то  гусеницы  качались  на  паутинках,
комарье звенело, и Родион в этом живом,  веселом  лесу  почувствовал  себя
покойно и просто.
   - Сань! - очнулся он. - Огонь-то шалый?
   - Метров тридцать в час.
   - А воду ты нашел?
   - Стоячую, в бочаге. Но ничего водица.
   - По какую сторону?
   Санька неопределенно махнул рукой.
   - Найдем. - Родион поднялся.
   - Походи, походи, - посочувствовал  Бирюзов,  видя,  как  Родион  жадно
оглядывает лес.
   Родион с Пиной ушли, а по тропе, что вела к посадочной площадке, начали
таскать инструмент, продукты, ящики с аммонитом. Надо было сразу же  взять
темп - в огневой работе он может выручить, когда уже ничего  не  помогает.
Санька заторопился под ель  укладывать  взрывчатку.  Ступая,  как  слепец,
принес на спине ящик Евксентьевский, остановился, и Бирюзов  заметил,  что
лицо у него застыло.
   - Кидай! - крикнул Бирюзов, но Евксентьевский попятился, съежился  весь
под нетяжелым своим грузом. Потом попытался  снять  ящик,  перехватил  его
осторожно, будто там был хрусталь, и замер.
   - Быстрей!
   Еще поднесли аммонит. Санька шагнул к Евксентьевскому, смахнул  груз  с
его плеч и швырнул ящик под ель. Евксентьевский  присел,  челюсть  у  него
отвисла. Вокруг засмеялись,  и  Евксентьевский  тоже  меленько  захихикал,
пряча глаза.
   Санька закурил, дожидаясь новой партии взрывчатки.  Евксентьевский  уже
осмелел и, когда подошла цепочка рабочих, лихо взялся  помогать  Бирюзову,
перехватывая груз у пожарников. Один ящик развалился от  удара,  "сосиска"
прорвалась, и наружу потек ядовито-желтый порошок. Евксентьевский боязливо
потрогал его пальцем, и тут же Бирюзов сунул в этот порошок  недокуренную,
дымящуюся сигарету. Евксентьевский отпрянул в ужасе. Рабочие,  обступившие
склад взрывчатки, рассматривали побелевшее лицо чужака и, будто его тут не
было, тихо переговаривались:
   - Спектакль.
   - Зря, пожалуй, Санька так...
   - Не дай бог, разрыв сердца - отвечать придется.
   - Ничего, пусть привыкают!
   - А ты, видать, храбрец! - обратился Санька  к  Евксентьевскому.  -  А?
Ведь эта штука удара не боится и вроде опилок - нарочно не подожгешь.  Вот
уж к  захоронке  воспламенительных  трубок  не  подходи,  я  тебя  умоляю.
Гремучая ртуть!
   - А где она? - спросил Евксентьевский, озираясь. Он  уже  оправился  от
испуга, посматривал на  Баптиста  и  улыбающегося  Гришку  так,  будто  бы
насмехался над ними. - Залетели, соколики!
   - Иголку сунешь в капсюль, - продолжал свое Бирюзов. - И  поделит  тебя
на молекулы, а может, и тоньше. Ясно?
   - А где они, эти капсюли-то? - робко подал голос Баптист.
   - Покажу, как разгрузимся, - ответил Санька. - А пока ходите по тропе и
ни шагу в сторону, ясно?
   - Господи боже мой! - быстренько проговорил Баптист. - Куда уж ясней!
   - Если ясно, так давай! - Санька засмеялся, сморщив нос.
   Гуськом, след в след, затрусили Евксентьевский и Баптист, рабочие пошли
за ними, осуждающе оглядываясь на Саньку, а он смеялся и кивал им головой,
будто говоря: ничего, попугать этих дармоедов малость не мешает. Крикнул:
   - Главное, мужики, темпа не терять, а то протелишься тут неделю!
   На стан пришел Гуцких, и Родион с Пиной вернулись -  воду  принесли,  а
Бирюзов заспешил к вертолету, чтобы помочь с разгрузкой.
   - Тут сырьевая база двух леспромхозов. -  Гуцких  взглянул  на  толстые
стволы сосен и елей, на поднебесные их вершины.
   - Чего же они сами не тушат? - спросил Родион.
   - Плачутся - людей нет. Может, все-таки подброшу оттуда.
   - Ты мне, Платоныч, моих ребят скорей.
   - Сегодня они должны подъехать. Как появятся - сразу. А если не отобьем
эти леса, закрывать тут заготовки придется.
   - Отобьем, - успокоил Родион. - Еще не бывало, чтобы не отбили.
   - Ну, я поплетусь. - Гуцких протянул руку.
   - Чайку не попьешь, Платоныч?
   - Нет, полечу. До завтра!
   - Я провожу. А ты, Пина, давай обед  налаживай.  Картошку  тебе  сейчас
доставим.
   - Есть обед! - козырнула Пина.
   Родион и Гуцких пошли к площадке, прислушиваясь, как кричит за  кустами
Бирюзов:
   - А ну, кто поздоровше, бери этот мешок! Палатку кинь - потом поставим.
Лопаты, лопаты тащите, мужики! И топоры. Мы  сейчас  займемся  с  вами  до
обеда, чтоб аппетиту прибыло. Тут ведь минуты решают! А то ветер  подгонит
огонь, шашлыков из нас понаделает - и вся любовь! Быстрей, мужики!
   - Забегали! - обернулся Гуцких.
   - У него кто хочешь забегает, - отозвался Родион. - Агитатор!
   - Старшой из него получится, - сказал Гуцких. - Только б грамотешки еще
ему да выдержки побольше... А ты что задумался, Родион?
   - Сгорит это все, - Родион широко повел рукой. - Какой лес! Жалко...
   - Конечно, жалко...
   - Читал я в книге, Платоныч, все товары на земле дешевеют.  И  руды,  и
само золото. Один только лес дорожает.
   - Верно.
   - Год от года! По всему миру!.. Один лес! А мы,  значит,  коренное  это
народное богатство - в дым?
   - Не говори...
   - Ну ладно, Платоныч, пока!
   Отбойной волной вертолет положил на площадке  траву,  нагнул  молодняк,
обеспокоил вершины деревьев, поднялся круто и ушел в сторону пожара; треск
его скоро помягчел, затих в вышине и  дали.  Родион  не  стал  дожидаться,
когда он растает совсем, двинулся напрямик туда, где уже вступили  топоры.
Тайга была не молодая, но и  в  силу  пока  не  вошла.  Лес  только  начал
смыкаться поверху, а уж кое-какие деревца теряли кору и хвою,  прибаливали
у земли, чахли, засоряли все под пологом, изготовившись уже гибелью  своей
помочь лесу набрать ту мощь, что определена ему природой.
   Как раз в этом-то замшелом  подлеске  и  жил  огонь,  которым  держался
пожар. Беда еще, что долгими здешними зимами  снежные  подушки  нагружали,
калечили молодняк, и некоторые деревца, согнутые еще в раннем детстве, так
и не распрямились - стволики вышли слабосильными и льнули  к  земле.  Весь
этот нижний ярус леса  сжирало  огнем.  Хорошо  хоть,  трава  уже  зеленая
пробила, упутала старую, сухую и ломкую, а то бы тут не прошуровать.  Надо
скорей чистить полосу для взрывчатки.
   - Куда? Куда ты швыряешь? - услышал Родион надсадный голос Бирюзова.  -
Срубил - в сторону пожара кидай, понял? Да под корень ее руби, под корень,
она у тебя пружинить не  будет.  Гляди  -  укоротишь  руку!  Эх,  японский
городовой, пропаду я тут с вами! Ты что, сроду топора в руках не держал? А
как же ты жил?
   Родион вышел из-за кустов. Евксентьевский двумя руками, по-бабьи держал
топор.
   - Ну-к, я разомнусь. - Родион скинул куртку. - Посторонись-ка!
   - Эй, сюда! -