беги стали трактоваться как преступление против порядка,  управления,
против государства, как политический акт.
     Беглецов стали  привлекать ни много  ни  мало как по пятьдесят  восьмой
статье, наряду с  изменниками Родины. И пункт пятьдесят  восьмой статьи  был
выбран   юристами   знакомый,  применявшийся  ранее  в  шахтинском  процессе
"вредителей".  Это  был  четырнадцатый  пункт  пятьдесят  восьмой  статьи  -
"контрреволюционный саботаж". Побег - есть отказ  от работы, отказ от работы
- есть контрреволюционный саботаж. Именно  по этому пункту  и по этой статье
стали   судить  беглецов.   Десять  лет   за  побег   -   стало  минимальным
дополнительным сроком. Повторный побег карался двадцатью пятью годами.
     Это  никого  не  напугало и  не  уменьшило  ни числа  побегов, ни числа
грабежей.
     Одновременно  с  этим всякое уклонение от работы,  отказ от работы тоже
стали  толковаться  как саботаж,  и  наказание  за отказ  от работы - высшее
лагерное  преступление  -  стало  все  увеличиваться. "Двадцать пять и  пять
поражения"  - вот  формула  многолетней  практики  приговоров  отказникам  и
беглецам военного и послевоенного времени.
     Те  специфические   черты,  которые  отличают   побеги  на   Колыме  от
обыкновенных  побегов,   не  делают  их  менее  трудными.  Если  в  огромном
большинстве случаев  перейти ту грань, которая отделяет побег от самовольной
отлучки,-  легко,  то  трудности возрастают с  каждым днем, с  каждым  часом
продвижения  по негостеприимной,  враждебной всему  живому  природе Дальнего
Севера. Крайне
     сжатые сроки побегов, сжатые временами года, вынуждают и торопливость в
подготовке,  и  необходимость  преодолеть  большие  и трудные  расстояния  в
короткое  время.  Ни  медведь,  ни  рысь не опасны беглецу.  Он погибает  от
собственного бессилия в этом суровом краю, где у беглеца крайне мало средств
борьбы за жизнь.
     Рельеф   местности   мучителен  для  пешехода,   перевалы  следуют   за
перевалами, ущелья за ущельями. Звериные тропы едва заметны, почва в редком,
уродливом  таежном лесу -  зыбкий сырой мох.  Спать без костра  рискованно -
подземный холод  вечной  мерзлоты не дает  камням  нагреться за день. Пищи в
пути нет никакой - кроме сухого ягеля, оленьего мха, который можно растереть
и смешать  с  мукой  и  печь лепешки. Подбить палкой  куропатку, кедровку  -
трудная задача. Грибы  и ягоды  - плохая  пища в дороге. Притом они бывают в
конце столь  кратковременного летнего  сезона. Стало быть,  весь  запас пищи
должен быть взят с собой, из лагеря.
     Трудны  таежные  пути  побега, но еще труднее подготовка  к  нему. Ведь
всякий  день,  всякий час будущие  беглецы  могут  быть разоблачены,  выданы
начальству  своими  товарищами.  Главная  опасность  -  не  в  конвое, не  в
надзирателях, а  в  своих  товарищах-арестантах, тех,  которые  живут  одной
жизнью с беглецом и рядом с ним двадцать четыре часа в сутки.
     Каждый беглец  знает, что они не только  не  помогут  ему, если заметят
что-либо подозрительное,  но и не  пройдут равнодушно  мимо  увиденного.  Из
последних сил  голодный, измученный арестант  доползет, дошагает до "вахты",
чтобы  донести и разоблачить  товарища.  Это делается  не  даром - начальник
может угостить махоркой, похвалить, сказать спасибо. Собственную  трусость и
подлость доносчик выдает за  что-то  вроде  долга.  Он не  доносит только на
блатных, потому что боится удара ножом или веревочной удавки.
     Групповой побег с  количеством участников  более двух-трех, если  он не
стихиен, внезапен, как бунт, почти немыслим. Такой  побег нельзя подготовить
из-за  растленных  и  продажных,  голодных, ненавидящих  друг  друга  людей,
наполняющих лагеря.
     Вовсе не случайно, что единственный групповой подготовленный побег, чем
бы  он  ни кончился,  удался именно  потому,  что в том лагерном  отделении,
откуда  шли  беглецы,  вовсе  не  было  старых  колымчан,  уже  отравленных,
разложенных колымским опытом, униженных  голодом, холодом и побоями, не было
людей, которые выдали бы беглецов начальству.
     Ильф  и  Петров в "Одноэтажной Америке" полушутя-полусерьезно указывают
на непреодолимое  желание  жаловаться  - как  на национальную черту русского
человека, как на нечто присущее  русскому характеру. Эта национальная черта,
исказившись в кривом зеркале  лагерной жизни, находит выражение  в доносе на
товарища.
     Побег может вспыхнуть как  импровизация, как стихия, как  лесной пожар.
Тем  трагичней  судьба  его  участников  - случайных,  мирных  созерцателей,
вовлеченных в водоворот действия почти помимо воли.
     Никто из них еще не пригляделся, как  коварна осень Колымы,  никто и не
подозревает, что  багряного пожара листьев,  травы и  деревьев -  хватает на
два-три дня, а с высокого  бледно-голубого неба, окраски чуть более светлой,
чуть более, чем  обычно, может внезапно сыпаться мелкий холодный снег. Никто
из беглецов не  знает,  как толковать вдруг распластавшиеся по земле зеленые
ветви  стланика,  прижавшегося к  земле  на глазах беглецов.  Как  толковать
внезапное бегство рыбы вниз по течению
     ручьев.
     Никто  не знает,  есть ли в тайге поселки. И  какие.  Дальневосточники,
сибиряки напрасно надеются на свои таежные знания и охотничий талант.
     В  конце осени,  осени послевоенной, автомашина  - открытый  грузовик с
двадцатью пятью заключенными  шел в  один из каторжных лагерей. В нескольких
десятках километров  от места  назначения  арестанты набросились  на конвой,
обезоружили конвоиров и "ушли в побег" - все двадцать пять человек.
     Шел  снег,  жесткий  ледяной  снег,  одежды у беглецов не было.  Собаки
быстро нашли следы - четырех  групп, на которые разделились бежавшие. Группу
с оружием,  взятым у  конвоя, перестреляли всю. Две  группы  были  захвачены
через  день,  а  последняя  -  на четвертый  день.  Этих  доставили  прямо в
больницу:  у всех  были  отморожения четвертой  степени  -  руки  и  ноги  -
колымский мороз,  колымская природа  были всегда в союзе с начальством, были
враждебны одиночке-беглецу.
     Беглецы  долго лежали  в больнице в отдельной  палате, у двери  которой
сидел конвоир,- больница была хоть и  арестантская, но не каторжная. У  всех
пятерых были ампутированы то рука, то нога, а у двоих и обе ноги сразу.
     Так расправился колымский мороз с торопливыми и наивными новичками.
     Все   это  очень   хорошо  понимал  подполковник   Яновский.   Впрочем,
подполковником   он  был  на  войне,  здесь  он  был  заключенным  Яновским,
культоргом большого  лагерного  отделения. Это  отделение было  сформировано
сразу  после  войны  только  из  новичков  -  из  военных  преступников,  из
власовцев, из  военнопленных,  служивших в  немецких частях, из  полицаев  и
жителей оккупированных немцами сел, заподозренных в дружбе с немцами.
     Здесь были  люди, за плечами которых был  опыт  войны,  опыт ежедневных
встреч со смертью, опыт риска, опыт звериного уменья в борьбе за свою жизнь,
опыт убийства.
     Здесь  были люди, которые уже бежали  и из  немецкого,  и  из  русского
плена,  и из английского плена... Люди,  которые  привыкли ставить на  карту
свою жизнь, люди с воспитанной  примером  и инструкцией смелостью. Обученные
убивать разведчики и солдаты,  они продолжали  войну в новых условиях, войну
за себя - против государства.
     Начальство,   привыкшее  общаться   с   послушными   "троцкистами",  не
подозревало, что здесь находятся люди дела, действия прежде всего.
     За несколько месяцев до событий, о которых будет идти речь, лагерь этот
посетил какой-то большой начальник. Знакомясь с жизнью новичков и их работой
на производстве, начальник посетовал, что  культурная работа, художественная
самодеятельность в лагере оставляет желать  лучшего.  И  бывший подполковник
Яновский, культорг лагеря, почтительно доложил: "Не беспокойтесь, мы готовим
такой концерт, о котором вся Колыма заговорит".
     Это была весьма  рискованная  фраза,  но  на нее в  то  время  никто не
обратил внимания, в чем, впрочем, Яновский был уверен.
     Всю  зиму на  должности лагерной  обслуги  медленно,  один  за  другим,
продвигались и подбирались участники будущего, намеченного на весну  побега.
Нарядчик, староста, фельдшер,  парикмахер и бригадир, все  штатные должности
обслуги  из  заключенных были заняты  людьми,  подобранными  самим Яновским.
Здесь  были летчики, шоферы,  разведчики  - все те,  кто мог  принести успех
дерзко задуманному побегу. Условия Колымы были изучены, трудностями никто не
пренебрегал и ни в чем не ошибался. Целью была свобода - или счастье умереть
не от  голода,  не  от побоев,  не  на лагерных нарах, а в бою, с оружием  в
руках.
     Яновский  понимал,  как  важно,   необходимо  его  товарищам  сохранить
физическую силу,  выносливость наряду  с  силой нравственной,  духовной.  На
должностях обслуги можно было быть почти сытым, не ослабеть.
     Пришла обычная безмолвная колымская весна - без пения птиц, без единого
дождя. Лиственницы оделись ярко-зеленой молодой хвоей, редкий голый лес  как
бы  сгустился, деревья сдвинулись друг к другу, пряча своими ветвями людей и
зверей. Начались белые, точнее, бледно-сиреневые ночи...
     Караульная вахта близ лагерных ворот  имеет две двери - наружу и внутрь
лагеря  -  такова архитектурная  специфика  зданий  подобного рода.  Дежурят
надзиратели по двое.
     Ровно   в  пять  часов  утра  в   окошечко  вахты  постучали.  Дежурный
надзиратель посмотрел в стекло - пришел лагерный повар Солдатов за ключом от
шкафа с продуктами  - ключ хранился на вахте, на гвоздике,  вбитом  в стену.
Несколько месяцев подряд каждый день ровно в  пять часов утра повар приходил
сюда за  ключами.  Дежурный  откинул  крючок  и  впустил  Солдатова. Второго
надзирателя  на  вахте  не  было,  он только  что вышел  во внешнюю дверь  -
квартира, где он жил с семьей, была метрах
     в трехстах от вахты.
     Все  было  рассчитано,  и автор спектакля смотрел через маленькое окно,
как начинается первый акт давно задуманного спектакля, как  все то, что было
повторено  тысячу раз воображением и  рассудком,  одевается в живую  плоть и
кровь.
     Повар  отошел к стене, где висел  ключ, и в окошечко  постучали  снова.
Надзиратель хорошо знал  стучавшего - это был  заключенный Шевцов, механик и
оружейных дел мастер, неоднократно чинивший автоматы, винтовки и пистолеты в
отряде,- человек "свой".
     В  этот момент Солдатов бросился на надзирателя сзади и задушил его при
помощи вошедшего на вахту Шевцова. Мертвеца  бросили под топчан в углу вахты
и завалили  дровами.  Солдатов и  Шевцов  стащили  с убитого шинель, шапку и
сапоги, и Солдатов,  надев  форму надзирателя и вооружившись наганом, сел за
дежурный  стол.  В  это время вернулся  второй  надзиратель.  Пока он  успел
что-нибудь  сообразить -  он  был  задушен,  как и  первый. Его одежду надел
Шевцов.
     Неожиданно   на  вахту  вошла  жена   второго   надзирателя,  ходившего
позавтракать  домой. Ее убивать не стали, а только  связали ей  руки и ноги,
заткнули кляпом рот и положили вместе с мертвыми.
     Привел  бригаду   рабочих  ночной  смены  конвоир  и   вошел  на  вахту
расписаться в сдаче людей. Он был также убит. Так была  приобретена винтовка
и еще одна шинель.
     На дворе около вахты уже ходили люди, как и полагается во время развода
по работам, и подполковник Яновский принял в этот момент командование.
     С ближайших угловых вышек пространство около вахты простреливалось.  На
обеих вышках были часовые, но в мутном утре  после  белой  ночи  часовые  не
замечали  ничего подозрительного на  площадке у вахты. Как всегда,  дежурный
надзиратель раскрыл ворота, сосчитал людей, как всегда,  вышли два  конвоира
принимать бригаду. Вот конвоиры построили бригаду маленькую, всего в десять,
нет, даже в девять  человек,  повели... То, что бригада свернула с дороги на
тропку, тоже не вызвало тревоги  часовых - тропкой, которая вела мимо отряда
охраны, и раньше водили конвоиры работяг, если запоздает развод
     по работам.
     Бригада  шла мимо отряда охраны, и сонный дежурный, видя ее в раскрытую
дверь,  только подивился, почему бригаду  ведут по  тропке  в  затылок  друг
другу,  гуськом,  а  не  обычным  строем  по  дороге  -  как  был  оглушен и
обезоружен, а  "бригада" кинулась к пирамиде винтовок,  стоящих  тут  же, на
глазах дежурного, в первой половине казармы.
     Вооруженный автоматом Яновский распахнул дверь, где спало сорок  солдат
охраны - молодых кадровиков  конвойной службы.  Автоматная очередь в потолок
уложила всех на пол под койки. Передав автомат  Шевцову,  Яновский  пошел на
двор, куда  его  товарищи уже  тащили  продукты,  оружие с  боеприпасами  из
взломанных складов отряда охраны.
     Часовые с вышек не решились открыть стрельбу - позже  они говорили, что
нельзя было увидеть и понять, что творится в отряде охраны. Их показаниям не
было  дано веры,  и часовые  были  впоследствии наказаны. Беглецы собирались
неспешно. Яновский  приказал брать только оружие и патроны, как можно больше
патронов,  а  из  продуктов  - только галеты и шоколад. Фельдшер  Никольский
набил сумку с красным  крестом  индивидуальными пакетами.  Все переоделись в
новую военную форму, подобрали каждый себе сапоги из каптерки отряда.
     Еще когда  выходили  арестантским  строем  из  лагеря  и  брали  отряд,
выяснилось,  что  в побеге участвуют не все  - не  хватало  бригадира  Петра
Кузнецова, друга  подполковника  Яновского.  Он был  неожиданно переведен  в
ночную смену, вместо заболевшего десятника.  Яновский не  хотел  уходить без
товарища, с которым многое было вместе пережито, многое задумано. Послали за
бригадиром на производство,  и  Кузнецов  пришел  и переоделся  в солдатскую
одежду.  Командир  атакованного  отряда охраны и  начальник лагеря  вышли из
своих  квартир не  прежде,  чем  узнали  от  своих  дневальных, что  беглецы
покинули территорию лагеря.
     Телефонный  провод  был  перерезан,  и  в ближайшее  лагерное отделение
успели сообщить о побеге лишь тогда, когда беглецы уже  вышли на трассу,  на
центральное шоссе.
     Выйдя  на  шоссе, беглецы остановили  первый  порожний грузовик.  Шофер
вылез  из кабины  под угрозой револьвера,  и  Кобаридзе, летчик-истребитель,
взял  в руки баранку. Яновский сел  в  кабину  рядом  с ним  и развернул  на
коленях карту, захваченную в  отряде охраны; машина помчалась к Сеймчану - к
ближайшему аэродрому. Захватить самолет и улететь!
     Второй, третий, четвертый поворот налево. Пятый поворот!
     Машина завернула налево с большого шоссе и помчалась над кипящей рекой,
вдоль  скального  прижима  по  узкой,  извилистой,  хрустящей  под  колесами
каменистой дороге. Кобаридзе убавил скорость -  недолго было и  полететь под
откос в воду с десятисаженной высоты.  Маленькие, словно  игрушечные, домики
командировки виднелись  внизу,  около речки. Дорога гнулась, огибая скалу за
скалой, и уходила  вниз  -  машина опускалась  с  перевала.  Домики  поселка
вынырнули из  тайги совсем близко, и Яновский сквозь ветровое  стекло кабины
увидел солдата, бегущего навстречу машине с винтовкой наперевес.
     Солдат отскочил  в  сторону,  машина  пронеслась мимо,  и  сразу  вслед
беглецам отрывисто защелкали выстрелы - охрана была уже предупреждена.
     Решение  у  Яновского было  готово  заранее, и километров через  десять
Кобаридзе затормозил машину.  Беглецы бросили грузовик  и, перешагнув  через
затянутый  мхом кювет, вошли  в  тайгу и  исчезли.  До  аэродрома  было  еще
километров семьдесят, и Яновский решил идти напролом.
     Они ночевали в пещере близ небольшого горного ручья, все вместе, греясь
друг о друга и выставив сторожевое охранение.
     Утром  другого  дня,  едва беглецы тронулись в путь, они  наткнулись на
оперативников -  местная группа  прощупывала лес.  Четыре оперативника  были
убиты первыми выстрелами  беглецов. Яновский велел зажечь лес - ветер дул  в
сторону погони, и беглецы пошли дальше.
     Но  уже по  всем  колымским  дорогам летели  грузовики  с  солдатами  -
незримая армия  регулярных  войск  поспешила  на помощь  лагерной  охране  и
оперативке. На центральном шоссе разъезжали десятки военных машин.
     Дорога  на  Сеймчан  была на много  десятков километров забита военными
частями.  Самое   высокое   колымское  начальство  лично  руководило  редкой
операцией.
     Замысел Яновского был разгадан, и на охрану аэродрома было мобилизовано
такое количество  регулярных  войск, что  они  с  трудом были  размещены  на
подступах к аэродрому.
     К вечеру второго  дня  группа Яновского вновь была обнаружена и приняла
бой.  Отряд войск  оставил  на  месте  десять  убитых.  Яновский,  пользуясь
направлением  ветра, снова  зажег  тайгу и  снова  ушел,  перебравшись через
большой горный ручей. Третья ночевка  беглецов, которые все еще не  потеряли
ни одного человека, была выбрана Яновским на болоте, посреди которого стояли
стога.
     Беглецы ночевали в стогах, и, когда белая ночь кончилась, когда таежное
солнце  осветило  верхушки   деревьев,  стало  видно,  что  болото  окружено
солдатами. Почти не прячась, солдаты перебегали от дерева к дереву.
     Командир  того самого отряда, на который напали беглецы в начале своего
похода, замахал тряпкой и закричал:
     - Сдавайтесь, вы окружены. Вам некуда деться...
     Шевцов высунулся из стога:
     - Правда твоя. Иди, принимай оружие...
     Командир   отряда   выскочил  на  болотную  тропу,  побежал  к  стогам,
закачался, уронил фуражку и упал  лицом в болотную лужу. Пуля Шевцова попала
ему прямо в лоб.
     Тотчас  же началась беспорядочная стрельба отовсюду, послышались  слова
команды,  солдаты  кинулись  на  стога  со всех сторон, но круговая  оборона
невидимых  беглецов,  скрытых  в  сене,  оборвала  атаку.  Раненые  стонали,
уцелевшие  залегли  в  болоте;  время от  времени щелкал выстрел,  и  солдат
дергался и вытягивался.
     Снова началась стрельба по стогам, на этот раз  безответная. После часа
стрельбы  была  предпринята  новая  атака,  снова  остановленная  выстрелами
беглецов. Снова лежали трупы в болоте и стонали раненые.
     Длительный  обстрел  начался снова. Установили два  пулемета,  и  после
нескольких очередей - новая атака.
     Стога молчали.
     Когда солдаты разметали в разные стороны каждый стог -  выяснилось, что
в  живых только  один беглец -  повар Солдатов.  У него были прострелены обе
голени,  плечо и  предплечье, но он еще  дышал. Остальные  все были  мертвы,
застрелены. Но остальных было не одиннадцать, а всего девять человек.
     Не было самого Яновского, и не было Кузнецова.
     В тот  же вечер  в  двадцати  километрах  вверх  по  реке был  задержан
неизвестный, одетый в военную форму. Окруженный бойцами, он покончил с собой
из пистолета. Мертвец был тут же опознан. Это был Кузнецов.
     Недоставало  только  главаря  -  подполковника  Яновского.  Судьба  его
навсегда осталась неизвестной.  Его искали долго  - много месяцев. Он не мог
ни уплыть по реке,  ни уйти горными  тропами  -  все было  блокировано самым
наилучшим образом.  По всей вероятности,  он  покончил  с  собой,  укрывшись
предварительно в какую-нибудь глубокую пещеру или медвежью берлогу, где его
     труп съели таежные звери.
     Из центральной больницы на это сражение был вытребован лучший  хирург с
двумя  вольнонаемными,  обязательно  вольнонаемными фельдшерами.  Больничная
полуторка  едва  к  вечеру  пробралась  к  совхозу  "Эльген",  где был  штаб
действующего отряда,- такое количество военных "студебеккеров" заграждало ей
путь.
     - Что тут  -  война, что ли?  -  спросил хирург  у высокого начальника,
руководителя операции.
     - Война не война, а  двадцать  восемь убитых  пока  имеется.  А сколько
раненых - вы и сами узнаете.
     Хирург перевязывал и оперировал до вечера.
     - Сколько же беглецов?
     - Двенадцать.
     - Да вы бы вызвали само