Николай Ребров уснул. Его разбудили сдержанные всхлипыванья. В лунном
свете сидел по-татарски на полу пред раскрытым чемоданом Павел Федосеич.
Он держал в пригоршнях фотографическую карточку, то приникал к ней  дро-
жащими губами, то отстранялся, тогда лицо его тонуло в болезненном  вос-
торге, из широко открытых глаз по одутловатым трясущимся щекам  катились
слезы, и губы шептали:
   - Клавдюша, Клавдюша, - выдыхал чиновник. - Не проклинай, молись  обо
мне, молись... Эх, ошибся я, и вся душа моя, Клавдюша, измочалилась. Жи-
ву я,  Клавдюша,  в  великой  нищете...  И  духом  нищ.  Пью,  Клавдюша,
пьянствую... Эх, подлец я. А теперь скоро... Жди, Клавдюша, приду скоро.
А если умру, помяни меня. Да и сама-то ты жива ли, старушка милая? И се-
бе тяжко. Ну, что даст господь. Молись за меня, Клавдюша, молись... - он
крестился сам, крестил портрет, целовал его и плакал в пригоршни, разма-
зывал по лицу слюни и слезы грязнейшим рукавом.
   - Павел Федосеич, - пробудилась помещица. - Опять ты за свое! Что  за
малодушие...
   - Нет, нет, это я так... Чшш... Разбудишь... Это я пластырь  искал...
Да, да, пластырь... К переносице, пластырь.
   - Не плачь, все к лучшему, надейся на бога.
   - Я надеюсь, Осиповна, надеюсь... Ей-богу, надеюсь... А ты спи...
 
   Глава XVIII
 
   Дикий хохот
 
   На другой день Николай отправился рано. Помещица и чиновник еще  спа-
ли, он так и не попрощался с ними. Шел домой не торопясь. Утро было пас-
мурное, угрюмое, и его настроение такое же, как это утро.
   "Вот судьба, и что ожидает этих стариков?" - думал он, глядя  себе  в
ноги.
   А впереди позвякивали бубенцы, долетало храпенье коней. Ближе, отчет-
ливей.
   - Берегись, стопчу!
   Николай вскинул голову и отскочил в сугроб. Мимо него,  едва  касаясь
копытами дороги, мчалась запряженная по-русски тройка вороных.  В  русс-
ких, покрытых ковром, санях, обнимая прижавшуюся к его плечу баронессу и
лихо подбоченясь свободной рукой, восседал бывший ротмистр Белявский.
   - Сукин сын! - сделав ладони рупором, громко прокричал Николай Ребров
в снежнооблачный бубенчатый след пролетевшей тройки.
   Он пошел проститься с генералом - старик был для него хорош.
   - А, Ребров!.. Отлично... А я, брат, мундир чищу... Сам. Я люблю чер-
ную работу. Я не белоручка... Труд - надежнейшее средство против  скуки,
против одиночества. Садись, Ребров... Ну, как там? А я  осиротел.  Баро-
нессушка уехала и этот... Да-да... Ну да ничего. Денька через три и я...
В Париж, брат Ребров, в Париж. И ад'ютант Баранов...
   - Разве они едут? - удивился юноша, помогая генералу.
   - А как же! Какое ж могло быть сомнение... Ну, а ты? Ты как?  А?  Хо-
чешь в Париж? - генерал снял с красного ворота пушинку, дунул на  нее  и
медленно стал елозить щеткой по сукну.
   - Я, ваше превосходительство... Я здесь...
   - А, молодец, молодец, Ребров... Похвально. Лучше здесь,  чем  к  тем
негодяям с поклоном. Кто они, ну ты подумай, ты все ж таки интеллигент и
достаточно развит, полагаю? Ну кто? Ну кто? Приблудылки, вот кто!  Эмиг-
рантишки, за границей мотались, а теперь власть добывать приехали -  на-
возная дрянь! На-воз-ная, - и генерал поднял щетку вверх. - Понимаешь, в
чем уксус? Да разве они знают Россию? И разве Россия, наш народ,  примет
их? И что такое, спрошу я тебя, наш  развращенный  народ,  наш  пьяница,
эгоист мужик? Ха!.. Равенство, братство. Плюет он с высокого  дерева  на
братство! Назови мужика братом, он тебе  в  отцы  лезет.  А  потом,  как
это... кто. Да, Бальзак: "Свобода, данная развращенному  народу,  это  -
девственница, проданная развратникам". Понял глубину?
   - Большевики стараются, ваше превосходительство, сделать народ счаст-
ливым, тогда он будет добродетельным, - несмело вставил юноша.
   Но генерал не расслышал.
   - Слушай-ка, Ребров, а хочешь чаю? Позвони Нелли... Ты знаешь ее? Ах,
хороша девчонка, хороша... Слушай-ка, Ребров. Ну, а кто вкусней по-твое-
му: эстонки или русские? Хе-хе-хе-хе... А я чрез три-четыре дня - в  Па-
риж... И можешь быть уверен, Ребров, что  скоро  эта  сволочь-большевики
полетят к чорту. Европа никогда не допустит такой наглости, она им пока-
жет, как аннулировать долги. Да Европе стоит только захотеть: положит их
вот сюда, на ладошку - щелк и нету, слякоть одна, - генерал  щелкнул  по
ладони и сладострастно захехекал. - Вот, что значит Европа!
   Николай Ребров от чаю отказался, поблагодарил генерала и ушел.
 
   * * *
 
   - Петр Петрович, а я к вам, - сказал он, входя к поручику Баранову. -
Что ж вы нам изменили?
   - Что, в чем дело? - остановился офицер среди комнаты,  желтые  кисти
его халата колыхались.
   - Генерал сказал, что вы с ним едете в Париж.
   - Какой вздор! У генерала разжижение мозга, или  слуховая  галлюцина-
ция. Я бегу с вами... - последние слова поручик сказал тихо, почти шопо-
том; он стоял руки назад и опустив голову.
   - Вы здоровы ли? У вас красные глаза, вы плохо спали, должно быть.
   - Что? - рассеяно переспросил поручик,  не  подымая  головы.  -  Нет,
спал... Должно быть, спал... Спал или нет? Что? - волоча нога  за  ногу,
он подошел к письменному столу, переставил с места на место чернильницу,
подсвечник, подстаканник, сделанный из винтовочных патронов, взял  спич-
ку, переломил, бросил, взял со стола недоконченное письмо, прочел,  кач-
нул головой, сказал: - Да, да. Пиф-паф. Сегодня вечером...  -  он  опять
заходил по комнате, хмуря брови и о чем-то тяжко размышляя.
   Юноша встревожился. Он следил за Петром  Петровичем,  сосредоточенным
взглядом, силясь понять, что происходит в душе этого близкого ему  чело-
века.
   - Мы бежим в субботу, Петр Петрович, в ночь.
   - А?! - вскинул тот опущенную голову. - Ах, да... про это... Ладно. У
нас сегодня что?
   - Четверг.
   - Четверг, четверг... да-да-да... четверг... Завтра  пятница,  после-
завтра суббота... Так-так... Замечательно, - чему-то подводил он  итоги,
его лицо вдруг улыбнулось, он подозвал юношу  к  столу  и  ткнул  указа-
тельным пальцем в мелко исписанный лист почтовой бумаги. - Вот,  Никола-
ша... завтра утром на этом самом месте будет лежать  это  самое  письмо.
Отнесешь его по адресу... Понял? По адресу. В собственные руки  баронес-
сы.
   - Но баронесса, Петр Петрович, уехала с Белявским.
   Поручик дрогнул и быстро попятился:
   - Что-о?!
   - Они сегодня уехали: я сам видел... На тройке. И сзади большой  сун-
дук.
   Поручик крепко стиснул зубы: на скулах заходили желваки.  Белки  глаз
вдруг пожелтели, взгляд запрыгал с предмета на предмет.
   - Подлец, мерзавец, трус!.. Бежал, - с злорадным  презрением  выдыхал
поручик, дергая подбородком. Он сорвал с головы тюбитейку, скомкал ее  и
бросил об пол: - Подлец! - Он описал правой ногой, как  циркулем,  дугу,
резко вскинул руки вверх, вперед и в  стороны:  -  Так...  Мерси-боку...
Мерси-боку, - зашагал по комнате, все так же выбрасывая руки, лицо  кри-
вилось, дергалось, два раза грохнул кулаком в  стол,  в  клочья  изодрал
письмо и крикнул: - Можешь итти, Ребров!.. Можешь итти... Да-да.  Можешь
итти. Прощай, Ребров... До субботы... Да-да, - с  треском  двинул  ногой
кресло, подпер щеки кулаками и закрыл глаза.
   Изумленный Николай Ребров пошел на цыпочках  к  выходу.  Возле  двери
обернулся и взглянул на Петра Петровича. Поручик все так же стоял с зап-
рокинутой головой и накрепко закрытыми глазами. Николай Ребров  медленно
притворил за собою дверь и лишь направился  по  коридору,  как  там,  за
дверью загрохотал дикий, страшный хохот поручика Баранова.
   - Что такое? - на месте замер Николай.
 
   * * *
 
   Дома он нашел пакет. Там записка Павла Федосеича и письмо во Псков на
имя Клавдии Тимофеевны Томилиной. В записке Павел Федосеич сообщал,  что
он бежать раздумал, он выждет более благоприятных обстоятельств, а  пока
что ему и здесь не плохо. Записка написана длинно, бестолково, с настав-
лениями, как жить, с покаянными излияниями заблудшей души, с размышлени-
ем о том, что есть отечество, национальная гордость и гражданский  долг.
Видимо, записка сочинялась с перерывами, за бутылкой водки: в начале по-
черк был мелкий, как бисер, потом буквы становились крупней  и  крупней,
под конец они шли враскачку, враскарячку, большие и нескладные, то падая
плашмя, то кувыркаясь, как захмелевшие гуляки.
   Николаю Реброву было грустно и от этого письма и от свидания с  пору-
чиком Барановым. Неужели он, такой выдержанный и холодный, влюблен в эту
великосветскую, сомнительной красоты и свежести, куклу? Впрочем, Николай
знает ее лишь по грязным солдатским сплетням и случайным встречам в пар-
ке.
   Николай спал тревожно, болезненно. Ему снилась сестра Мария.
 
   * * *
 
   Весь следующий день прошел в  лихорадочном  приготовлении  к  побегу.
Трофим Егоров старательно помогал ему. Ну, кажется, все готово.
   Вечером, когда месяц засеребрился в небе, юноша пошел к поручику  Ба-
ранову.
   - Ах, вы дома, Петр Петрович?
   - Да. Вот сижу. Размышляю. Поди сюда. - Юноша, на цыпочках,  всматри-
ваясь в лицо офицера, подошел к маленькому столику между окнами, за  ко-
торым, перед походным зеркалом, сидел поручик. На столе открытая баночка
с белым порошком. - Это кокаин, - сказал поручик  хриплым  голосом.  Его
лицо изнуренное, под глазами темные тени. - Хочешь нюхнуть? Нет? Напрас-
но. Помогает. Да-да, брат Николаша. Случаются моментики. Конечно, морфий
лучше, но где ж его в такой дыре найдешь? - Поручик поддел тупым  концом
пера щепоть кокаина и втянул сначала правой, потом левой  ноздрей.  -  С
хиной, чорт бы их подрал. Его надо два грана вынюхать, чтоб толк  был...
- Он нюхнул еще. - Ну, до свиданья. Иди... Прощай... Стой, стой, Никола-
ша! - он обнял юношу, перекрестил и сказал: - Прощай.
   - До свидания, Петр Петрович... До завтра. Я  завтра  днем  забегу  к
вам. Часов в десять вечера тронемся. Будьте готовы.
   - Буду, Николаша, буду. Храни тебя Христос.
 
   Глава XIX
 
   Побег
 
   Суббота проходила в какой-то странной, мучительной тревоге: все  ску-
чало внутри, ноющая боль сосала душу неясным  предчувствием,  и  Николай
Ребров нигде не находил места. Не радость, а безотчетная тоска: ему  ка-
залось, что в момент от'езда  судьба  коварно,  неожиданно,  прервет  их
путь. Что ж делать? Куда пойти? В лес? Но все противно  ему  здесь,  как
кладбище вставшему из гроба мертвецу. Он мысленно призывал мать,  молил-
ся, взглядывая на висевший в углу казармы образок. Нет, не то, не  то...
Вот если б вдруг пришла сестра Мария?.. Нет, не надо... А Варя?  О,  ко-
нечно, он взял бы ее с собой, он вернул бы ее к настоящей жизни. Но  по-
чему же такая тоска? Он крупными шагами крестил комнату вдоль и поперек,
садился, выходил на улицу, возвращался вновь.
   Все были в сборе: Трофим Егоров, псковский мужик мукосей Лука,  писа-
рек Илюшин, пожилой бородатый солдат Мокрин и шестой,  незнакомый  Нико-
лаю, прасол из Гдова - Червячков, болезненный и хилый.  Переговаривались
почему-то тихо, вполголоса. Разговоры вялые, раздраженные, словно  здесь
собрались пленники, которых ждет не свобода, а  казнь.  У  сидевшего  на
мешке прасола Червячкова совершенно убитый вид.
   Спокойней всех Лука. Он лесным своим голосом рассказывал Трофиму Его-
рову про медвежью охоту, про то, как медведь  перешиб  хребет  двум  его
зверовым собакам. Николай слушал и не слушал. Он  все  взглядывал  через
окно на дорогу, словно кого-то поджидал. Время еще раннее,  золотые  его
часы показывали ровно 7.
   - А то, милячок, вот еще как бывает, - гудел Лука, поводя бровями,  -
ты его, зверя, хочешь скрадом взять, он тебя...
   - Кто-то едет, - сказал Николай и вышел на улицу.
   Меж соснами густого парка мелькала подвода.
   - Боже мой! - выбросил юноша руки навстречу под'езжавшим.  -  Вот  не
ожидал!
   Девчонка в большой шали и с кнутом остановила лошадь. Из саней выско-
чил бывший денщик Сидоров, и закряхтел, приподымаясь, Павел Федосеич.
   - Не утерпел, брат, вьюнош, Коля... Потянуло, брат.  Неотразимо  пов-
лекло. Точно перстом кто указал и повелел категорически: иди! А главное,
Сидоров подбил... Ах, Сидоров, Сидоров... Случайно повстречались...  По-
желал вроде няньки моей быть... - Сидоров по-детски простодушно улыбался
своим курносым узкоглазым лицом и кивал  головой.  Павел  Федосеич  снял
шапку, перекрестился: - Ух, слава тебе, господи, застал. А Надежду  Оси-
повну, мать-помещицу, отвезли. Отвезли, брат, отвезли, да. Умирать  пое-
хала старушка.
   Он был одет в теплые, из телячьей шкуры, сапоги, в  короткий  полушу-
бок, перетянутый по большому животу кушаком, на голове лихо сидела поры-
желая свалявшаяся папаха. Вообще Павел Федосеич выглядел молодцом,  даже
чисто бритое лицо его было напудрено, а большие  рыжие  с  проседью  усы
закручены колечками.
   - А мне что-то скучно, Павел Федосеич. И сам не знаю, почему...
   - Уныние пагубно, - сказал чиновник.
   Коротконогий, похожий на мальчишку, рыжий писарь Илюшин, пуча  раско-
сые глаза, во все щеки раздувал казенный самовар.
   Чай пили бестолково, на-ходу и обжигаясь. Безмолвие сменилось звонким
повышенным говором Павла Федосеича, он был  необычайно  возбужден,  наэ-
лектризован, как бездождное облако, стегающее воздух градом слов.  Нико-
лай с кружкой чаю стоял у печки и удивленно прислушивался к неумным  ре-
чам Павла Федосеича. "Нет, он не пьян", подумал юноша. Сидоров  улыбался
и радостно кивал головой.
   - Как бы, папаша, животик только вот... - ухмыльнулся  корявым  лицом
Трофим Егоров.
   - Что, телеса? Не беспокойся, землячок: я легче пуха, я лося  перего-
ню, я сто верст без отдыха, через три озера таких, как  Пейпус...  А  вы
знаете, товарищи, - выпрямился он и поправил на переносице  пластырь.  -
Мы отдаем себя в иго товарищей в кавычках, будем друг дружку звать  тоже
товарищами... Ну, так вот, товарищи, дорогие мои, сознание, что мы возв-
ращаемся домой к своим очагам, так сказать, к  дыму  отечества,  придаст
нашим ногам крылья... Фу-у-у, я, ребята, устал... Хорошо  бы  водки  вы-
пить... - По красному, отечному лицу Павла Федосеича струился пот.
   Лука пошарил в кошеле, достал бутылку. Все, даже Павел Федосеич, зак-
ричали:
   - Спрячь, спрячь!.. Пригодится в дороге...
   - Кушайте во славу, - прошуршал серым голосом, сидевший на мешке пра-
сол Червячков. - У меня этого продукту запасено. Хватит.
   - Налей, - сказал Луке солдат Мокрин. - С отвалом, земляки! -  и  вы-
пил. Лицо у Мокрина строгое, борода густая, нос большой  с  горбиной.  -
Это господские? - спросил он Николая. - В таком  разе  конфискую,  -  он
снял со стены круглые часы, прикрутил бечевкой маятник с  боевой  пружи-
ной, чтоб не дрыгали, и - в торбу.
   - Напрасно, - сказали Николай и Павел Федосеич.
   - Пошто напрасно? - недовольно ответил за Мокрина Лука. - Нешто, мало
наших денег этой сволочи оставили? Не из дома тащим, а в дом, - он  сор-
вал с гвоздя в фигурчатой оправе градусник,  повертел  перед  глазами  и
швырнул, как хлам, в угол, потом выворотил из печки медные дверцы, сунул
в корзину, вытряс из постельников солому, встряхнул мешки, круто  скатал
их, сунул в корзину. - А то мы обносились все. Робенкам сгодится.
   Поискал глазами, еще бы чего прихватить, - он рад был все забрать,  -
но солдат Мокрин сказал:
   - Не жадничай, чижало будет, - и ухватился за телефонную трубку:
   - Вот это желательно конфисковать, - сказал он, - у меня парнишка до-
ма... Для игры...
   Но в этот миг телефон зазвонил.
   - Кто у телефона? - спросил Николай Ребров.  -  Здравия  желаю,  ваше
превосходительство... Когда? Сейчас?.. Ваше превосходительство, я не мо-
гу, я плохо чувствую себя... А больше никого нет... Что? Слушаюсь,  слу-
шаюсь... - Он быстро  накинул  шинель,  сказал  впопыхах:  -  Я  живо...
Экстренно генерал требует.
   - Торопись... Скоро выходить, - крикнул вслед Трофим Егоров.
   "Вот оно, - смутно подумал Николай, пересекая  наполненный  сумерками
парк. - Как бы не послал куда с бумагой... Не пойду. Я  ж  расчет  полу-
чил... Не имеет права".
   А сердце бессознательно твердило: "вот оно, вот оно". Над  головой  с
тревожным карканьем сорвалась ворона, юноша вздрогнул и наткнулся на ге-
нерала.
   - А Илюшин где? Звонил, звонил...
   - Его нет, ваше превосходительство.
   - Тьфу! - плюнул генерал. - Возьми меня под руку. - У генерала  опять
отнялась нога, он грузно подпирался палкой, и  юноша  ощутил  судорожную
дрожь во всем его теле. - Чорт... Никого  нет:  ни  доктора,  никого,  -
хрипло, прерывисто дышал генерал, хватая ртом воздух.
   - Вам плохо, ваше превосходительство?
   - При чем тут я! - крикнул генерал, и раздражительно: - Поручик Бара-
нов застрелился.
   - Как?! - и ноги юноши вдавились в снег.
   - Идем, идем... Чорт... этот парк... Какая темень.
   Николай весь трясся, веки  безостановочно  моргали,  он  всхлипнул  и
схватил генерала за руку:
   - Ваше превосходительство, что ж это! Что же... - Все  провалилось  в
мрак, в сон, и нет яви. А явь все-таки была, и темный сон  не  мог  зах-
лестнуть ее: - "торопись, скоро выходить" - и где-то в сердце, как зуда,
зудила явь.
   Лицо поручика Баранова спокойное, но губы чуть-чуть искривлены вопро-
сительной улыбкой, они хотят сказать: "А ну-ка? Вот и все".
   Николай Ребров сделал над собой усилие, нервы  его  напряглись,  душа
заковалась в латы.
   Генерал снял фуражку с огромным, как крыша, козырьком,  перекрестился
и сказал:
   - Напрасно, поручик, напрасно.
   Поручик промолчал, поручик Баранов, все так же таинственно  улыбаясь,
сидел в кресле, с запрокинутой, повалившейся, на бок головой, левая рука
его упруго-крепко впилась в ручку кресла, правая - висела по-мертвому, в
виске опаленное отверстие, по виску, по щеке, чрез ухо, на пол  -  влага
жизни - кровь. И тибитейка валялась в красной луже. Рука успела  отшвыр-
нуть револьвер к стене, швырнула и потеряла жизнь, висит. Поручик, види-
мо, собрался в поход, в Париж, в Россию, на  Сену,  в  мрак,  чрез  Пей-
пус-озеро: чемоданы увязаны, все прибрано, он еще с утра расчелся с  хо-
зяевами, всех наградил, как властелин.
   Хозяева стояли тут же, и еще народ, шопотом переговаривались,  двига-
лись медлительно и вяло, как во сне, - должно быть, правда, сон - и ого-
нек в уснувшей люстре загадочно дремал.
   - Тебе, - взял генерал со стола письмо и  подал  юноше.  На  конверте
твердо: "Николаю Реброву". Юноша дрожащей рукой письмо в карман. И серд-
це опять: "торопись, торопись". Но сон был глубок и цепок: латы  ослабе-
вали, нервы назойно выходили из повиновенья.
   Сквозь пыхтенье, покашливанье и звяк генеральских шпор тягуче волочи-
лись фразы:
   - Когда это случилось?
   - Полчаса тому назад.
   - При каких обстоятельствах?
   - Мы ничего не знаем.
   Николай Ребров глядел в полузакрытые глаза  поручика  Баранова,  лицо
поручика дрожало и все дрожало перед взором юноши.
   - ...слышишь Ребров! Что же ты оглох?! Скажите, какая  барышня,  пла-
чет... Беги скорей в канцелярию, принеси  печать...  Придется  составить
акт. Потом ко мне на квартиру. Пусть Нелли приготовит ванну... Понял?
   Сон прервался, и юноша, отирая слезы одрябшей ладонью, заполошно  бе-
жал чрез парк.
   - Куда ты, Николай, провалился? Мы идем.
   - Егоров, ты? Поручик Баранов пулю себе в лоб...
   - Ну?! Царство небесное, - торопливо произнес Егоров. -  Пойдем  ско-
рей.
   - Я не знаю, как быть, - остановился юноша. - Меня генерал  послал...
Неудобно бросить покойного...
   - Тебе мертвый дороже живых, выходит? Непутевый ты... Идем.
   - Но как же так? - растерянно говорил юноша, быстро шагая с  Егоровым
к казарме. - Я даже не попрощался с ним...
   - Ладно, ладно, - покрикивал Егоров. - Авось на том свете поздоровка-
етесь. Все там будем. Может, сегодняшней же ночью.
 
   Глава XX
 
   Звезды в ночи
 
   И сразу в поход. Через сумрак парка, затем лесной дорогой шли  молча-
ливой кучкой восемь человек. Верстах в трех-четырех их поджидали эстонс-
кие