. Да и у самого Бориса плыли круги перед  глазами, хотя
выпил он в ресторане относительно мало.
     Напарники обедали вместе. Пацан говорил "за жизнь", а Борис, как всегда, то
кивал, то смотрел сурово, считаясь при такой манере в своём кругу незаменимым
собеседником. Но Пацана его молчание сбивало с толку. Он вообще "волка"- Бори-
са боялся, старался угодить. А потому  перестраивался на ходу, тут же приводил
аргументы против только что высказанных, грамотно расставляя совершенно неоп-
ределённые артикли.    "Дядь Борь, - вдруг сказал он - Почтарочка-то наша была
вчера  в "Арктике" с фраером - вылитый ты! Морда, фигура. Думал, ты переоделся.
Заглянул к тебе - нет, спишь пьяный, как обычно." Волна холода пробежала от
затылка к ногам так, что он качнулся на табурете. Неужели снова ОН? И с Майкой
ОН, а не я?.. С трудом переведя дух, Борис спросил каким-то не своим голосом:
"Как мог увидеть? Я ж запираюсь..." "Так я в щёлочку. А что, не спал что ли?" "Чего
не спать? Спал я..." "Ты чё, плачешь, что ли, дядь Борь? Да задерись она в пасть эта
почтарочка! Нам-то что до них?" "И откуда у тебя кличка такая для человека под
тридцать?" "Так Бацанов я по фамилии, Сергей Бацанов, бич-профессионал. Вот и
сокращают всюда." "Слушай, это, Серёга, ты же пьян был, ночь к тому же. Как ты
узнал, что с почтаркой был не я?.." "Во даёт! Да в этом трёпанном Певеке разве
летом ночь? Только и Митюха сказал: не, не Боря это. Тот фраер, морда тонкая,
материковая. А я ему говорю: могла (не определение, а артикль) быть и с дядей
Борей. Мужик он тоже ладный. А Митюха говорит: (что-то на что-то) она пойдёт с
мусорщиком, когда вокруг неё столько приличного народу всегда. И сама тоже
самая фигуристая на весь Певек. Одна жопка чего стоит, про прочее и слов нет!
Такую любой капитан, если надо, буфетчицей хоть на атомный ледокол оформит,
чтобы каждую ночь иметь... Только на морду, она по-моему, не очень. Милка-
раздатчица лучше... Эй, Оленька, ты как, ещё с погранцом или снова моя? - крикнул
он в окно. - А то он у меня, как пионер, - всегда готов! И под салютом всех вождей."
"Ты ко мне и правда стучал?" "Конечно, добавить с тобой хотел. Только ты спал же,
прямо в сапогах и в стёганке, как всегда. Ну я и понял - готов уже, не добавит."
        Неужели я как прилёг вечером, так и проспал до утра? И костюма из шкафа не
брал, и в бойлерную-душ не спускался? Ведь вот и не брился... Услышал случайно,
как летуны её в ресторан звали, вот и привиделось чёрт-те что...
        Работы было много. По приказу нового начальника свалку перенесли, при-
шлось ехать за маяк по берегу бухты. Борис по своему обыкновению нахохлился в
кузове, пока Пацан развалился в кабине. Кто же это был с почтарочкой, без конца
думал он, трясясь на брезентовом коврике. Не зря же этому дурному Серёге поме-
рещилось спьяну, что я?
       Что-то блеснуло на берегу. Борис так ударил тяжёлым кулаком по кабине, что
слетел дворник со стекла. Машина тормознула юзом по слякоти и вышвырнула
Бориса в обочину. Он тяжело помчался назад и нагнулся над береговой галькой. Это
был пояс от майкиного плаща... Не отвечая на ругань водителя, он сунул поясок за
пазуху и одним прыжком влетел в кузов. "Что там, неужто кошель?" - загорелся
Пацан. "Да нет. Показалось..." Это было их место! Дневное солнце так же яростно и
низко стелило лучи по тундре, но Борис видел розовое ночное его сияние и розовые
тёплые плечи в своих руках. Белый пустой купол неба сиял над машиной, мчащейся
по берегу с пожилым мусорщиком в кузове. За машиной всбухала белой пеной
чёрная жижа, в которую с кузова летели какие-то совершенно лишние в этом мок-
ром свирепом краю капельки...
       На свалке они подожгли мусор, стали во главе дымного хвоста и стали выбра-
сывать на горящую солярку содержимое кузова. Пацан филонил, едва шевелил
лопатой. Борис сегодня этого не замечал, работал с каким-то остервенением, молчал
на перекурах. Пацан вдруг уловил, какими незнакомыми глубокими и осмысленны-
ми глазами напарник смотрел на убегающую к посёлку дорогу и впервые усомнился:
а не он ли был вчера тут где-то с почтаркой? Говорят же, что дядь Борь - бывший
инженер из автономиков. А раз автономник - житель Еврейской автономной облас-
ти, то еврей. Все знали, что суровая, но справедливая Советская власть выселила
туда сорок лет назад евреев со всего Союза за массовое предательство и предвкуше-
ние американского нашествия. Теперь они и их потомки навеки не имеют права
выезда оттуда. Разве что на Север, и то временно... А ведь как умеет придуриваться!
Не только никогда не скажешь, что жид, так ведь и на инженера не похож вовсе,
бич вроде самого Серёги Бацанова. Говорили также, что будто бы плавал матросом
на снабженцах, был за что-то бит товарищами и списан на берег. Что может запро-
сто своими ручищами придушить кого угодно. Поймал же он как-то Пацана за
попыткой закидать кучу снегом, после чего её и ломом не возьмёшь, и молча  так
ткнул его носом в своё колено, что отпетый бич месяц работал как ударник. Говорит
всегда гладко, если вообще пасть раскрывает. Но чаще молчит и смотрит... На горло
ведь смотрит, волчило, чтоб у него на лбу хер вырос... Прав шоферюга - волк с нами
ездит! Вот и сейчас работает с таким изменяющимся лицом, что словно репетирует -
оборотень...
                                                        ***
       Майя тоже забылась перед привычным звоном будильника тревожным сном.
Без конца казалось, что на неё кто-то в комнате смотрит.  Но здесь было привычно
пусто и тихо, стоял всё тот же мёртвенно ровный сухой жар от электропечки. Как-
то, проснувшись на мгновение, она увидела своё отражение в полированном чайни-
ке и не сразу поняла, почему она нагая. Как тогда...
     Отогнав юбилейные воспоминания, она с удовольствием  припомнила лучше
вчерашний вечер и ночь со странным знакомым незнакомцем, которого все звали в
посёлке дядь Боря и который поразительным образом превратился в её долгождан-
ного любовника. Этот призрачный воздух на галечном берегу, это долгожданное
насыщение добровольной на этот раз болью впридачу к страсти, это утоление жажды
не во сне... Она придирчиво оглядела себя в зеркале - ни синяка, ни пятнышка! Или
он гипнотизёр, или я стала йогом, с моей-то кожей; бывало, в Москве в метро узлом
заденут - синяк на неделю... Одеваться не хотелось. В жаркой сухости на фоне ле-
тящих вдоль окна августовских снежинок она любовалась собой и кривлялась у
зеркала, принимая немыслимые позы с разными рожами. Очнулась, мельком взгля-
нув на будильник, заметалась, вылетела, жуя на ходу что-то, и едва успела к первому
посетителю.
     Подняв на него глаза, она похолодела. Это был грузный человек в непривычном
здесь модном  плаще, при галстуке. На лице его сверкнули большие очки в тонкой
оправе, в которых Майя увидела своё спаренное изображение. "До востребования, -
произнёс он знакомым голосом и положил на стойку ленинградский паспорт. -
Валерий Драбин. Что с вами?" "Нет... Спасибо. Вам нет ничего сегодня, товарищ
Драбин." В дверях он удивлённо оглянулся на её напряжённый взгляд. Майя броси-
лась к окну. Драбин шёл к гостинице, разлаписто ступая точно как Борис, но не
раскачиваясь - не плавал... Тот же голос, те же пальцы. "Драбин Валерий Алексее-
вич, - впомнила она каллиграфию из его паспорта. - Тысяча девятьсот пятидесятого
рода рождения, русский, уроженец деревни Пески Щигровского района Курской
области. Вот как называется сегодня сбежавший второй близнец, еврей, зайцем
проехавший в запретное ему царство построенного коммунизма. За двумя зайцами
погнаться... Теперь она ждала окончания рабочего дня ещё с большим нетерпением.
В угаре ожидания она едва справлялась с привычной работой: чуть не выдала чужой
перевод, перепутала адрес в телеграмме. Кто-то флиртовал с ней, назначал свида-
ние, на которое она рассеянно соглашалась, счастливо и невпопад улыбаясь всем
подряд. Видела только безобразно неподвижные стрелки часов и боялась, что ОН
НЕ ПРИДЁТ... Она без конца вспоминала не только такое неестественное сплетение
двух тёплых человеческих тел на берегу холодного полярного моря, но и продолже-
ние этого праздника уже в тепле, дома. Нигилизм вдруг исчез, ласки не вызывали
неприятия. Она без конца представляла будущее свидание, ярко воображая его
детали под гул голосов по ту сторону стойки и чужой собственный казённо-
металлический голос откуда-то извне. Всегда эти её грёзы оборачивались разоча-
ровнием. Но сегодня и всегда С НИМ этого не будет!
         А мусорщиков, как назло, вызвали в дальнюю воинскую часть. В офицерском
городке прорвало канализацию, затопило то, что на Материке называлось бы подва-
лом - пространство между полами первого этажа и мерзлотой на сваях. Работать
пришлось на карачках, в дерьме, проклиная пьяного мичмана, сунувшего в унитаз
детский башмак, офицерш, торопивших рабочих и повторявших: "Жить же в доме
нельзя, понюхайте сами!". Пацан отгонял их из-под дома гулким матом. Борис
таскал шланги, ковырял ломом прошлогодний лёд, делая канаву, так как насос
солдаты то ли не смогли, то ли не захотели завести, чтобы потом не воняла машина.
Жижа, наконец, ушла естественным путём с горки, на которой стояли барачные
строения посёлка. В дыру тотчас нагло ворвался прожекторный луч полярного
светила, называемого в иных краях солнцем. Они торопливо сгребали жижу к кана-
ве лопатами, опасаясь, что ночной мороз сведёт на нет всю работу. Наконец, уже
где-то с солнечной полуночи вытерли всё под домом насухо обёрнутыми в ветошь
лопатами. Пьяный лейтенант-интендант, морщась от вони, выписал им наряд. Ма-
шина понеслась прямо по тундре к розовой чаше бухты, на краю которой дымил
трубой котельной унылый посёлок, а на глади отражались в воде мачты судов.
Пацан тотчас уснул в кабине, вывалив за окно грязную бессильную руку с чудовищ-
ными ногтями.
      В кубовой было пусто. Пацан ушёл к себе спать, не переодеваясь, а Борис долго
и тщательно мылся и стирал свою одежду, развешивал её на раскалённых трубах. От
одежды с шипением валил пар, тускло светили грязные лампочки, стояла какая-то
металлическая тишина. На улицах спящего посёлка тоже было тихо. Снежинки
летели поперёк прожекторного света . Он зачем-то пошёл к почте, не помня Майно-
го адреса, и остановился, отражаясь в окне на фоне почтовых весов за стеклом.
Отражение, однако, было достаточно странным - почему-то в очках. Борис мотнул
головой, пытаясь проснуться, но отражение, хотя точно так же мотнуло головой, не
только не исчезло, но и обрело совершенно знакомый голос: " Драбин Валерий
Алексеевич, - и протянуло знакомую ладонь. - Институт прикладной морфологии
фауны. Ленинград." "Валерий? - глухо спросил Борис. - Велвеле?.." - добавил он
почти одними губами. "Борух? - так же одним дыханием произнёс второй заяц. - Как
тебя звать сегодня?" "Дядя Боря... Прости, Борис Абрамович Дробинский." "Всё-
таки Абрамович?" "Я автономник. Когда меня отловили, то сунули в вагон для
малотеток. Там я приглянулся комсомолке-инспекторше. Она знала, что наш папа -
полный кавалер Славы... Сжалилась и включила в список десятой доли депортиро-
ванных, которых высаживали тогда из эшелонов в Биробиджане. Воспитанник
специнтерната для депортированных детей врагов народа. Естественно, я поражён в
правах пожизненно. С любым потомством. А ты у нас русский, раз живёшь в Лени-
граде?" "Русский. Я прятался в одной деревне, а там у слепого вдовца-танкиста как
раз сын моего примерно возраста накануне попал в колодец. Меня ему тайком
подменили вместо утонувше-го. Он, конечно, подозревал, бил меня, чтобы признал-
ся, но потом смирился, стал даже неплохим папашей, Но он был обгорелый и кон-
туженный, скоро умер. Я вырос в детдоме, получил золотую медаль, окончил ин-
ститут, женился на ленинградке. Вот и всё." "Нет, не всё... Ты был вчера в рестора-
не? - замирая в ожидании ответа, спросил Борис. - С девушкой с почты?" "Был... Ты
что? А... Понятно. У меня тоже это бывает. Так вот я был с гляциолагами за их
столом, а  в углу с  этой милой пышкой, был ты. Я сначала думал, что мне помере-
щилось. Привычный бред: я же всегда подспудно знал, что ты где-то есть, раз я сам
ещё жив. У нас не только внешность одинаковая, но и привычки, пристрастия, даже
жёны, должно быть, схожие. Вот и я к почтовой девушке очень не равнодушен,
прости... Ты женат?" "Был, там в Автономии. Сцены, нужда, обиды. У меня, видите
ли, избыток совести откуда-то. А она завела моду за мелкие провинности наказы-
вать меня холодной постелью. Не твоя, мол, пока ты не такой, как все, не делаешь
карьеру. Самый верный путь к разводу. Сына с малолетства своей мамаше на воспи-
тание отдала - врагом вырос. Зачем такая семья? Ну и работа - высокообразованные
бесплодные интриганы. Зачем такая работа?" "Точно как у меня... Изобретал?.." "И
это ты вычислил?.. Здесь мне диплом удалось скрыть, благо на Север нам дорога
была открыта. Бич и бич. Сначала я плавал матросом-грузчиком. Пять лет на снаб-
женцах, пока не появился в коллективе антисемит "с Подола". И где, на каком
человеческом материале потомка полицаев могли так воспитать, в стерильном-то от
евреев славном городе Киеве?.. Я, говорит, не успокоюсь, пока последний жид не
поселится в Певеке до первых морозов. Недобили, говорит, вас Гитлер и советская
власть. Он и подложил мне чужой кошелёк. Чиф, старпом, у нас был - гнусная
тварь, иезуит, несостоявшийся следователь - с юридического попёрли, ушёл в море-
ходку. Все свои мысли мне присобачил.  Ты, говорит, Абрамыч, не человек для
меня, даже не потому, что еврей. Я, говорит, как коммунист - интернационалист. Ты
мне, говорит, отвратителен, как антиобщественное явление. Вчера ты родную жену
из дома выгнал, сегодня у товарища по полярным будням украл его тудовые сбере-
жения. Что от тебя ждать завтра? Или убьёшь кого, или, того хуже, Родину нашу
советскую твоим любезным американцам продашь... Хорошо, говорю я ему, а вот
если вы ошиблись? Как вы, коммунист-то, спать будете? Спокойно, говорит, буду
спать. В человеке ошибиться можно, а явление всё равно остаётся. Так и вышло.
Мне попалась очень милая женщина-следователь тут в Певеке. Романтик. Меня
оправдали, судимость сняли, но матросом два года не брали. Так и кантовался
мусорщиком, пока с месяц назад не зашёл сюда другой снабженец. А тамошний
мастер с тем самым моим чифом как раз вместе кончал мореходку, как выяслилось в
случайном разговоре в ресторане. Я, говорит, тебя, Борис, к себе возьму хотя бы
назло этой сволочи. Путь у нас на Шпицберген. И... странно так на меня смотрит.
Всё бы хорошо, да..." "Эта девушка с почты? Так её любой капитан буфетчицей
возьмёт. Вы не расписаны, вдвоём за кордон не убежите..." "Я об этом же подумал и
даже  обо всём договорился. Она получит сегодня анкету и предложение идти с
нами в рейс. Послезавтра судно снимается с якоря, зайдёт в несколько пунктов, а
потом берёт курс на нашу угольную концессию на Шпицбергене. Казалось бы, всё
складывалось удачно, пока я не подумал о ЕЁ судьбе. По-моему, ей не следует...
связывать жизнь с евреем. Зачем ИМ наша судьба? Ведь еврейство хуже судимости.
Судимость со временем снимают, а еврейство -  приговор от рождения  к  вечной
ссылке с поражением в правах пожизненно, верно?" "Это только в социалистиче-
ском лагере, Боря. Особенно в нашей стране. В свободном же мире еврей - чело-
век." "В Израеле?" " Ну, что ты! Естественно, я не имею в виду Народно-
демократическую республику Израель. Я там как-то был - жалкое зрелище, почище
твоего Биробиджана. В 1953 там так горячо одобрили "Обращение известных деяте-
лей советской литературы и культуры еврейской национальности в поддержку
интернационального протеста советских народов против предательства отдельных
советских евреев", что передавили массу "ревизионистов" и пошли в русле совет-
ской политики. Не удивительно, что свободный мир отвернулся от Израеля, а СССР
его включил в своё содружество. Естественно, в границах  ООН по резолюции 1947
года. Теперь там сосуществуют Израель и чуть ли не профашистское Арабское
государство без названия." "Да, я читал как-то об этих параллельных показательных
процессах над "поджигателями войны 1948 года", что провели победившие с помо-
щью МГБ местные социалисты и коммунисты.. И сколько там сегодня, в 1995,
евреев?" "Поскольку их расистский "Закон о возвращении" был народно-
демократическим правительством немедленно отменён, а позорный сионизм ушёл в
подполье, то в Израеле осталось, как и в нашей Автономии, около полумиллиона
евреев. В основном фанатики коммунизма и те, кто не смог сбежать после социали-
стической революции 1953 года. С арабами у них полное понимание. И евреи, и
арабы сегодня под защитой нашего Особого Ближневосточного военного округа."
"А, это те советские войска, что периодически отхватывают у  Запада нефть и рас-
шатывают Египет для своего контроля над Каналом?" "Те самые. В Хайфе, кстати,
главная база Чёрноморского флота, поважнее Севастополя." "И что же, евреи отли-
чились в этих боях в пустыне?" "Нет, конечно. Они и там освобождены от воинской
повинности, как "недостойные служить в Советской Армии". Они в стороне... В
любом случае, там  вам с Майей делать нечего. Попытайтесь на Шпицбергене сбе-
жать с норвегами в свободный мир. Я дам денег на подкуп рабаков. Да знаю я, что
там всё под контролем наших погранвойск, но одному из сотни всё-таки удаётся
скрыться. Я бы на твоём месте рискнул..." "На... моём месте? Ты хочешь на моё
место, Велвеле? С Майкой?.." "Ты даже не представляешь, как ты сейчас рискуешь
её потерять, Боря, -глухо сказал Валерий. - А ведь я видел, как вы вчера смотрели
друг на друга в ресторане. Уверен, что и в постели оба не разочаровались. Я не
прав?" "В том-то и дело, что прав. Но в этой скорополительной любви есть что-то...
причём, с обеих сторон. Майя не совсем психически нормальная. Её как-то подверг-
ли публичному телесному наказанию. С тех пор у неё мазохистский сдвиг. А я...
Знаешь, что такое зверь в человеке? Не в преступнике, не в садисте - в мужчине
рядом с женщиной? Что-то древнее, свободное..." "Знаю.." "Неужели и это у нас
общее?" "Естественно, ведь мы близнецы... одно существо!  Только я этого не
стесняюсь. Нам не дано укрощать пороки, зачем-то заложенные в нас Природой.
Всё равно ничего не получится, только загонишь порок внутрь, а оттуда, распирая
тебя, он рано или поздно проявится не в постели, а самым что ни на есть преступ-
ным образом. Короче, я бы на твоём месте дал себе - и ей - волю." "А я не смогу!..
Вот мечтал о ней весь день, а как представлю, как она потребует, чтобы я её не
ласкал, а мучил, и как мне это самому понравится,  как я войду во вкус и потеряю
над собой контроль..." "Я - не потеряю!" "То есть ты хочешь..." "...попытаться
заменить тебя. И с девушкой. И, главное, со Шпицбергеном. И - после него! О
таком шансе я и мечтать не смел: такую страну покинуть навсегда!.." "А я?.."
"Естественно, ты идёшь на моё место. Будешь русским. Будешь ленинградцем.
Доктором технических наук, профессором Драбиным. Крупным научным начальни-
ком в солидном институте, к тому же. Чем не альтернатива карьере матроса и му-
сорщика? Согласен?" Борис обессиленно кивнул. Он всегда чувствовал, что уступит
самое серьёзное кому-то. И уступит почему-то добровольно... "Она тебя сразу разга-
дает. У тебя ничего не получится." "Ты лучше думай, как у тебя получится на моём
месте. У меня всегда и всё получится. Потому, что я - не кисну. Короче говоря,
времени мало. Билет у меня на сегодня вечером. А мне надо тебе дать массу инст-
рукций." "Ты считаешь, что если у нас с тобой одна специальность, то..."
"Специальность-то одна, да специфика разная. Я начальник, а ты делатель, пахарь.
Так что скорее ты справишься на моём рабочем месте в Ленинграде, чем я бы на
твоём в Биробиджане." "Но ведь и я тебе должен дать массу инструкций. Я, пожа-
луй, всё напишу. И ты мне."
                                                      ***
     Валерий вошёл к Майе без стука, хозяйски, как домой, к своей семье. Он