имачелли,  которые  сразу  же  продала.  Тут
разверзся сущий ад.
   Ювелир, узнав ее, связался с Ричардом, и тот  выкупил  драгоценности,
намереваясь этим устрашить семью.
   При этом он обнаружил, что  драгоценности  поддельные.  Харри  продал
подлинные сразу после  войны,  когда  отчаянно  нуждался  в  деньгах,  и
заказал поддельные, чтобы, по итальянскому обычаю, сохранить видимость.
   Ее свекровь и невестки были вне себя от ярости. Как им смотреть людям
в глаза и так далее и тому подобное.
   Марджери не обращала на них внимания, она устала сражаться с ними.  В
наказание за то, что она вышла за Харри, она была  вынуждена  оставаться
его женой.  Ричард  выкупил  драгоценности  и  вернул  Харри  их  полную
стоимость, потребовав в обмен, чтобы тот не давал Марджери  развода.  Он
наказал их обоих. Харри - дав ему денег, в которых он так  нуждался  для
хозяйства, Марджери - навсегда привязав  ее  к  человеку,  которого  она
презирала. Да и все семейство Примачелли было у него в руках,  поскольку
он знал, что их богатство - видимость.
   Он всегда держал меня связанной по рукам и ногам, думала Марджери.  И
чем больше я брыкалась, тем крепче запутывалась.
   Он умер, и она могла бы быть свободной, ощущать  себя  свободной.  Но
она все так же связана, и Андреа все так же недостижим. О  Боже!  У  нее
вырвалось рыдание.
   Андреа больше не останется с  ней..,  а  он  так  необходим  ей.  Она
чувствовала, как желание раздирает  ее  внутренности,  чувствовала  жар,
унять который способен один Андреа. Но она не  сможет  больше  позволить
себе содержать его. Не сможет. Он уйдет от нее к этой  шлюхе  с  жестким
лицом, разбогатевшей на  косметике.  Она  ткнулась  лицом  в  подушку  и
плакала, пока лицо не распухло, а когда слезы  прекратились,  она  стала
царапать скрюченными, похожими на когти, пальцами одеяло, чувствуя,  как
жар и  боль  внутри  все  разрастаются.  Существовал  лишь  один  способ
справиться с ними.
   Марджери  с  трудом  дотянулась  до  отделанного  позолотой  столика,
выдвинула ящик, вытащила  маленькую  коробочку  и  крошечную  серебряную
ложечку. Трясущимися руками она  набрала  в  ложечку  белого  порошка  и
поднесла ее к ноздре, прикрыв пальцем другую. И сразу же  почувствовала,
словно белый взрыв, охватившее ее возбуждение. Как будто бы она  ракетой
уносилась ввысь. В глазах засверкали  огни,  а  затем  на  нее  снизошел
удивительный звенящий покой. Она откинулась на постель и закрыла  глаза,
тело ее расслабилось, сознание ушло.
   Дан лежал  в  постели,  закинув  руки  за  голову,  но  не  спал.  Он
размышлял. Его холодный, острый ум взвешивал и  оценивал.  Единственное,
что он счел очком в свою пользу, - то, что Ричарду наследует женщина.
   Иметь дело с женщинами было привычно, это было его ремесло. Тем более
необходимо  вышибить  ее  из  равновесия.  Насколько  он  разбирался   в
женщинах, это, возможно, окажется не так уж сложно - вряд ли  ей  раньше
приходилось возноситься так высоко. Надо добраться до нее, пока она  еще
не опомнилась. Но как?
   Как? Руки у него связаны, так как Ричард объявил его  несостоятельным
в качестве наследника, рот заткнут из-за этого проклятого досье.
   Ты сделал большую ошибку,  мой  мальчик,  рассуждал  он.  Нужно  было
смириться с тем, что Ричард Темпест обязательно навесит на тебя ярлык.
   Беда в том, что  она  -  величина  неизвестная.  Как  уран,  пока  не
раскололи его ядро. Каким-то образом ему нужно расколоть и ее.  Как  раз
посередке, если получится. Хорошо, он подождет и присмотрится,  а  потом
решит. Он сел, поправил подушки, отбросил одну  в  сторону,  потому  что
никогда не спал выше, чем на одной, и улегся, собираясь  заснуть.  Кроме
всего прочего, думал Дан, какая польза  плакать  о  молоке,  которое  не
только пролито, но уже впиталось в ковер.
   Высоко,  под  самой  крышей,  Дейвид  Боскомб  рисовал,  впервые   за
несколько лет.  Он  расставил  мольберт,  разыскал  остатки  пастели  и,
прислонив  фотографию  к  бутылке  "Джека  Дэниэла",  попытался  сделать
набросок лица Элизабет Шеридан. Он работал старательно, кропотливо, но в
получившемся портрете не было жизни.
   Чертыхнувшись, он сорвал и смял бумагу, прежняя  подавленность  вновь
охватила  его.  Бесполезно.  Какого  черта  он  это  затеял?  Его  время
прошло...
   Он схватил бутылку и поднес ее к губам, а допив до  дна,  швырнул  на
пол.
   - Будь он проклят! - Это был  крик  непереносимой  боли.  -  Будь  он
проклят! Если справедливость есть, он должен сейчас гореть в аду!
   Двумя этажами ниже его дочь,  наплакавшись,  забылась  тяжелым  сном.
Перед статуэткой Девы Марии  теплилась  свечка.  Пальцы  Ньевес  сжимали
четки, она то и дело всхлипывала во сне и бормотала: "Дэв!.. О Дэв...
   Дэв..."
 
Глава 5 
 
   Харви  расплатился  с   таксистом   на   углу   улицы.   Осторожность
подсказывала ему пройти, несмотря на  дождь,  оставшиеся  пятьсот  ярдов
пешком. Таким образом, кто бы ни увидел его - что маловероятно  в  такой
час и в такую погоду, - не сможет сказать  с  определенностью,  куда  он
идет,  и  не  догадается,  что  в  его  портфеле  находится  информация,
относительно которой в последнее время высказываются бесконечные догадки
в прессе.
   Раскрыв над головой зонт, с портфелем в руке  Харви  дожидался,  пока
отъедет  такси,  и  отскочил,  выругавшись,  когда  машина  обдала   его
брызгами.  Он  попытался  стряхнуть  воду  с  намокших  брючин,   затем,
оглянувшись на обе стороны, начал переходить улицу.
   Ботинки хлюпали по мокрому асфальту. Да,  вот  уж  не  хочется  "быть
сегодня в Англии - в этот день апреля", подумал он угрюмо. Настроение  у
Харви было мрачное.
   День оказался неприятным,  с  беспрерывными  телефонными  звонками  -
пресса добивалась интервью, требовала  комментариев  и  заявлений.  Даже
Би-би-си приглашала его выступить в  ток-шоу  с  рассказом  о  последних
годах легендарного, великого Ричарда Темпеста. Он ответил отказом  всем.
Официальной  причиной  его  пребывания  в  Лондоне  была  подготовка   к
официальному открытию Европейского отделения Организации.
   Подавленность его усугублялась тем, что истинная причина его визита в
Лондон не отвечала на его телефонные звонки.
   В последние три дня он звонил ей чуть ли не  ежечасно.  И  дозвонился
только  сегодня  вечером.  Все  это  раздражало  его:  и   отсрочка,   и
совершенная незаинтересованность собеседницы, и погода, и то, что сейчас
уже половина двенадцатого ночи, и  то,  что  он  сидел  как  на  иголках
последние три дня.
   Он  остановился,  чтобы  проверить  на   табличке   название   улицы,
отходившей вправо. Спускаясь по ней, он издали заметил  два  светившихся
белых шара у ворот.
   Это, должно быть, ее дом. Уэверли-Кор. Тень Вальтера  Скотта,  мрачно
усмехнулся он, обходя большую лужу.
   Держа насквозь промокший зонт в  вытянутой  руке,  он  вошел  в  ярко
освещенный подъезд.  Одетый  в  форму  консьерж  поднялся  из-за  стола,
отложив газету.
   - Добрый вечер, сэр. - Он смотрел на Харви приветливо, но изучающе.
   Проклятье, чертыхнулся Харви. Он надеялся проскользнуть незамеченным.
Но теперь...
   - Добрый вечер, - ответил он с подчеркнутой  вежливостью.  -  К  мисс
Элизабет Шеридан. Моя фамилия Грэм. Меня ждут.
   - Хорошо, сэр. - Консьерж повернулся к небольшому коммутатору,  нажал
кнопку. - Мисс Шеридан?
   К вам джентльмен по фамилии Грэм.., да, сию минуту.
   Поднимайтесь, сэр. Пятый этаж. Квартира восемнадцать. Лифт - как  раз
позади вас...
   - Благодарю.
   Кабина лифта была отделана в стиле  модерн  розовым  стеклом,  в  ней
стояла большая бронзовая декоративная ваза с искусственными  цветами,  и
Харви поморщился, вспомнив обилие свежих букетов в Мальборо.
   Здание было довоенной постройки.
   Дверь квартиры восемнадцать оказалась выкрашенной в  белый  цвет,  на
карточке в медной рамке написана фамилия ШЕРИДАН. Пол владельца квартиры
оставался неизвестным. По непонятной причине  это  добавило  раздражения
Харви. Все  это  проклятое  дело  напоминало  русских  кукол,  матрешек,
которых Ричард как-то привез из Москвы в подарок Ньевес. Только откроешь
одну - внутри нее находишь другую. И беспрестанные, с тех пор как прочли
завещание, причитания Касс начали вспоминаться  ему.  У  него  появилось
ощущение, что она опять, в который раз, окажется права.
   - Что, как, почему и  когда,  Харви,  -  помахивая  в  такт  пальцем,
говорила она. - Я бьюсь в потемках - буквально до  синяков.  Как  только
сможешь, пролей  хоть  какой-нибудь  свет  на  все  это...  И  мы  будем
благодарны - будем ли? - узнав, что нас ожидает. Я знаю, ты сделаешь все
наилучшим образом, но, по правде говоря, готова к худшему.
   Дан Годфри высказался довольно ясно  относительно  того,  что  должен
сделать Харри.
   -  Прежде  всего,  -  сказал  он   вкрадчиво,   -   ты   оказываешься
первопроходцем. Неизведанные территории, девственные места и так  далее.
- Он подло усмехнулся. - Я говорю в переносном смысле, разумеется.
   Все мы знаем, что ты надежен, как стена, и питаешь склонность - стоит
ли это скрывать? - к нашей семье.
   Не забывай, пожалуйста, что мы, в свою очередь, расположены к тебе.
   - Я знаю свой долг, - ответил Харви сухо.
   - И выполняешь его! -  с  энтузиазмом  подхватил  Дан.  -  Пока  твои
пристрастия не изменились.
   Его колкости задели Харви.
   - Это ты привык менять пристрастия!
   - Верно, но ведь мисс Хелен Темпест симпатизирует не мне... И не я, а
ты отправляешься к мисс Внебрачной.
   - У меня к ней дело, а не  фантазии!  -  не  сдержавшись,  воскликнул
Харви.
   Ответом ему была лучезарная улыбка.
   - Чудесно. Это оставляет простор для моих фантазий.
   Даже Марджери хотела, чтобы он приукрасил ее.
   - Хорошо бы ты  сумел  сказать  обо  мне  несколько  добрых  слов,  -
льстивым тоном обратилась она к Харви. - Бог свидетель, это  никому  еще
не помешало...
   Но что смутило Харви, так это слова Хелен,  которые  подтвердили  ему
истинность вкрадчивых речей Дана.
   - Я уверена, что ты сделаешь для нас все возможное, - прошептала она,
а взгляд ее прекрасных глаз обжег его.
   Каждый хочет добиться своего, с осуждением подумал Харви,  берясь  за
дверной молоток. Будь я проклят, если стану содействовать кому-нибудь из
них...
   Дверь открылась, и он остолбенел. Он был готов увидеть фотомодель, но
не ожидал, что перед ним предстанет ожившая статуя. Он не сводил  с  нее
глаз. Она молчала. Шляпа мгновенно оказалась у него в руке.
   - Мисс Элизабет Шеридан?
   Она не спеша оглядела его с головы до ног.
   - Мистер Грэм?
   Он поклонился вежливо, на старинный манер, а  мысли  его  лихорадочно
роились.
   - Входите. -  Она  отступила  на  шаг  и  впустила  его  в  небольшую
квадратную прихожую. Надо сознаться, думал он в смятении,  она  выглядит
потрясающе! Ни ее досье, ни даже фотография не дали ему представления  о
ее реальной внешности. Он вспоминал ее данные.
   Рост - 6 футов. Вес  -  150  фунтов.  Волосы  -  белокурые.  Глаза  -
зеленые. Цвет  кожи  -  светлый.  Если  ее  размеры  выходили  за  рамки
стандарта нашего времени, когда красивым считается тот, кто  миниатюрен,
то лицо, несомненно, было ее богатством. Но рядом с ней  думалось  не  о
размерах, а о величии. Она выглядела царственно.  Была  подобна  статуе.
Быть может, Юноны? Мысль о богине напрашивалась сама собой  при  взгляде
на спадающие до пола складки ее зеленого шелкового кафтана и забранные в
высокую греческую прическу белокурые волосы.  Она  обладала  королевской
мощью и  ошеломляющей  красотой.  Только  что  спустилась  с  Олимпа,  в
смятении подумал Харви. Он не мог отвести от нее глаз и пришел  в  себя,
только когда она взяла из его руки  мокрый  зонтик  и  поставила  его  в
стояк.
   - Простите, - поспешил он извиниться. -  Погода  скверная.  По-моему,
когда бы я ни приехал в Лондон, здесь всегда идет дождь.
   Негнущимися пальцами он расстегнул пуговицы, а пока  она  вешала  его
пальто и шляпу, нервно поправлял и  без  того  безукоризненно  правильно
повязанный галстук, затем последовал за  ней  по  короткому  коридору  в
огромную гостиную, где глубокие тени и яркий  свет  смягчал  горевший  в
камине огонь, который несказанно обрадовал Харви.  Все  в  комнате  было
либо простого белого цвета, либо различных оттенков зеленого: потолок  и
стены белые, ковер, мебель и сотни цветов в  горшках  -  зеленые,  белые
коврики лежали на паркетном полу цвета  меда,  бархатные  портьеры  были
немногим темнее  изумрудных  глаз  Элизабет.  Полукруглые  ниши  по  обе
стороны камина были забиты книжками в бумажных обложках,  в  одном  углу
располагался музыкальный центр, в другом стоял  цветной  телевизор.  Над
камином висела репродукция Брейгеля, коричнево-ало-золотая, а перед  ним
стояли две парные  небольшие  кушетки,  обтянутые  темно-зеленым,  почти
черным, бархатом. Девушка  расположилась  на  одной  из  них.  Тогда  он
осторожно присел на краешек другой, не забыв поддернуть брюки с  острой,
как нож, складкой, и попытался собраться с мыслями.
   - Простите меня за столь поздний час, - начал он, сам себе  напоминая
диккенсовского злодея, - и за некую двусмысленность визита, но  все  это
сейчас выяснится, уверяю вас... - Да,  она  ошеломила  его.  Поэтому  он
поспешил заговорить о причине, которая привела его сюда.
   - Прежде чем мы начнем, - его пальцы скользнули в карман  жилета,  из
которого свисала золотая цепочка от часов, а на ней брелок  -  крошечный
розовый  поросенок,  -  я  думаю,  будет  правильно  сначала  установить
личность каждого из нас. Вот моя карточка.
   Его визитная карточка была напечатана на отличного  качества  плотной
бумаге  изящным  шрифтом  и  вполне  соответствовала  его   собственному
безупречному виду.
   Превосходно сшитый костюм, лицо главного судьи, узкая, как у  борзой,
голова, черные блестящие волосы, так тщательно причесанные, что казались
нарисованными, небольшие черные, похожие на пуговицы  глаза,  в  которых
все еще было заметно испытанное им потрясение, плотно сжатые губы.
   Она держала его карточку в руке: "Харви У.  Грэм,  "Харкорт,  Грэм  и
Спенсер", адвокаты, Бей-стрит, Нассау".
   Она подняла на него глаза. Ледяной взгляд коснулся его лица.
   - Какое дело может быть ко мне  у  багамского  юриста?  -  голос  был
холоден так же, как и она сама.
   - С вашего разрешения, я  все  объясню  вам  через  несколько  минут.
Прежде всего, - Харви прокашлялся, - я бы  хотел  задать  вам  несколько
вопросов  личного  свойства.  Просто  чтобы  убедиться   в   подлинности
имеющейся у меня информации.
   Выражение ее лица было непроницаемым. Глаза могли  бы  соперничать  с
драгоценными камнями. Он заставил себя, не дрогнув, выдержать ее взгляд.
У него создалось впечатление, будто она  пожала  плечами,  хотя  она  не
шевельнулась.
   - Спрашивайте.
   Бесстрастность, отметил он. И отсутствие интереса.
   Полное владение собой. Был поздний вечер, к ней явился незнакомец, но
все это не имело значения. Он подумал, что она сумеет справиться  с  чем
угодно.  Достал  из  кармана  очки.  Так  она  производила  еще  большее
впечатление. Что за внешность!  Настоящая  богиня.  Но  и  отец  ее  был
красив, как греческий бог. Он еще  раз  прочистил  горло.  Наверное,  он
кажется ей  дураком.  Мнется,  как  будто  ему  шестнадцать,  а  не  под
шестьдесят. Он начал свой допрос.
   - Ваше полное имя?
   - Элизабет Шеридан.
   - Где и когда вы родились?
   - Здесь, в Лондоне. Первого января 1947 года.
   - Ваши родители живы?
   - Мать умерла. Об отце ничего не могу вам сказать.
   Я незаконнорожденная.
   И ей наплевать на это. У Харви не было насчет этого никаких сомнений.
Значение имело только, кто она сама, а не кто были ее родители.
   - Вы не представляете, кто бы это мог быть?
   - Нет.
   - Именно это я и пришел вам сообщить.
   Молчание. Затем она произнесла совершенно бесстрастным тоном:
   - В самом деле?
   - Да, в самом деле, - с чувством  сказал  Харви,  его  чопорное  лицо
смягчилось. Он взял в руки портфель, глянцевые бока которого  из  мягкой
кожи вполне годились бы в качестве зеркала, набрал  код,  открыл  замки,
извлек сложенную газету и  подал  ей.  Это  был  двухнедельной  давности
экземпляр "Нью-Йорк тайме".  Крупные  буквы  над  фотографией  красивого
смеющегося мужчины гласили: "УМЕР "КОРОЛЬ" ТЕМПЕСТ".
   Она рассматривала газету в тишине, характер которой,  как  показалось
Харви, изменился. Ему показалось, у нее даже пошли мурашки по телу,  что
ее волосы стали дыбом.
   Однако она только и спросила:
   - Он?
   Харви мог бы поклясться, что в какой-то момент голос  ее  дрогнул  от
затаенного смеха.
   - Он. - Его голос тоже дрогнул, но от гнева.
   Снова тишина. Она использовала тишину  как  оружие.  Тишина  пронзала
вас, возносила высоко и оставляла там...
   - Кто это сказал? - спросила она спокойно.
   - Он сам.
   - Когда и где? Ведь он умер.
   - Вот именно.
   Его  глаза  встретились  с  ее.  Он  снова  ощутил  ее  взгляд,   как
прикосновение льда к  коже.  Затем  по  ее  прекрасно  очерченным  губам
пробежала слабая ироническая улыбка, и она сказала:
   - Да, понимаю... Вы юрист, значит, вы пришли  сообщить  мне,  что  он
признал меня своей давно  утерянной  дочерью  и  завещал  мне  все  свое
состояние.
   - Именно это, - согласился Харви, не замечая выпада,  -  я  и  пришел
сообщить вам.
   На этот раз тишина была долгой.
   - Тогда сообщите, - приказала она.
   Он  снова  взял  в  руки  портфель.  Пальцы  его  дрожали.  Так   она
воздействовала на него. И ее отец тоже.
   Способность главенствовать над  людьми,  завораживать  взглядом  были
явно унаследованы, но если под горячим взором отца человек таял, то  под
леденящим взором дочери его бросало в дрожь.
   - Это завещание объяснит все.
   Она прочитала документ молниеносно. Взгляд Харви скользнул по  плотно
заставленным полкам - самые разношерстные книги по любым темам. Затем он
вновь посмотрел на нее. От нее нельзя было отвести глаз.
   Свет, направленный на Брейгеля,  слегка  задевал  ее,  превращаясь  в
мягкое сияние, и ее белая кожа казалась прозрачной. У нее  была  длинная
шея, длинные руки и ноги, и, несмотря на высокий рост,  она  производила
впечатление  изящной.  Обычно  он  расценивал  женщин  до  тридцати  как
девушек, старше - как женщин. Сидевшая перед ним была молода  по  годам,
но совершенно зрелой. В ней не было ничего юного.
   Дочитав до конца, она взглянула на него.
   - Это законно?
   - Простите! - Тридцать лет безупречной репутации отозвались гневом  в
этом восклицании, но на нее оно не произвело ни малейшего впечатления.
   - Я незаконная дочь.
   Лицо Харви посветлело.
   - А.., вы имеете  в  виду  вопрос  наследования.  Здесь  нет  никаких
препятствий, наследник назван по имени.
   Более того, здесь не встает вопрос о майоратном наследовании. То, что
вам оставил ваш отец, принадлежало ему, и только ему. И он выбрал именно
вас, чтобы оставить все.
   - Почему? - Голос был ровный, без эмоций.
   - Не представляю себе. Я имею дело с фактами, а не с предположениями.
   В этот раз улыбка была одобрительной.
   - Я тоже.
   - А эти факты истинны.
   - Докажите это.
   - Вы сами служите доказательством.
   - Сходство ничего не доказывает. Разве зря считается, что  у  каждого
из нас где-то есть свой двойник?
   - В вашем случае речь идет не о сходстве - скорее о повторении. У вас
тот же рост, те же волосы, глаза - у вас его лицо. Но если вам нужны еще
доказательства, я попросил бы вас показать левую стопу.
   Не отводя взгляда, она медленно высунула  левую  ногу  из-под  своего
кафтана.  Нога  была  босая,  с  высоким  подъемом  и  узкой  стопой.  И
сращенными пальцами.
   - Стопа Темпестов, - подтвердил Харви. - У вашего отца была такая же,
точно такая же и у его сестры, они унаследовали ее от своей матери, а та
- от своего отца  и  так  далее  в  глубь  поколений.  Это  безо