ом.
   В общем, Блондель пробыл в клетке четверть часа, на пять  минут  дольше
условленного. Выходил он из нее не спиною, как это делают из  осторожности
большинство укротителей, а прямо лицом к дверям. Таким образом, он не  мог
заметить того, что заметила публика: одна нервная и злая  тигрица,  увидев
уход укротителя, вдруг стала эластичными беззвучными шагами подкрадываться
к нему. Но тот же азиатский лев стал ей поперек дороги и  угрожающе  забил
хвостом.
   Когда по окончании сеанса  Блонделю  сказали  об  этом  в  уборной,  он
ответил беспечно:
   - Иначе и не могло быть. Ведь обходя клетку, я  успел  взглянуть  и  на
глупую трусливую тигрицу, и на великодушного, благородного льва. Ведь  для
хорошего укротителя зверей надобны два главных качества: абсолютное, почти
уродливое отсутствие трусости и умение приказывать  глазами.  Правда,  все
животные  любят,  чтобы  человек  говорил  с   ними,   но   это   -   дело
второстепенное...
   - Да, великим человеком  был  этот  удивительный  француз  Блондель,  -
сказал Гурвич. - Такие люди рождаются только раз в тысячу лет, по  особому
заказу природы...

   1933



    Александр Куприн.
    В цирке

   -----------------------------------------------------------------------
   В кн.: "А.И.Куприн. Избранные сочинения".
   М., "Художественная литература", 1985.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 7 February 2001
   -----------------------------------------------------------------------



   1

   Доктор  Луховицын,  считавшийся  постоянным  врачом  при  цирке,  велел
Арбузову раздеться. Несмотря на свой горб, а может быть, именно вследствие
этого недостатка, доктор питал к  цирковым  зрелищам  острую  и  несколько
смешную для человека его возраста любовь. Правда, к его медицинской помощи
прибегали в пирке очень редко, потому что в этом мире лечат ушибы, выводят
из  обморочного  состояния  и   вправляют   вывихи   своими   собственными
средствами, передающимися неизменно из поколения в поколение, вероятно, со
времен Олимпийских игр. Это, однако, не мешало ему не пропускать ни одного
вечернего  представления,  знать  близко   всех   выдающихся   наездников,
акробатов и жонглеров и щеголять в разговорах словечками, выхваченными  из
лексикона цирковой арены и конюшни.
   Но из всех людей, причастных цирку,  атлеты  и  профессиональные  борцы
вызывали у доктора Луховицына особенное восхищение,  достигавшее  размеров
настоящей страсти. Поэтому, когда Арбузов,  освободившись  от  крахмаленой
сорочки и сняв вязаную фуфайку, которую обязательно  носят  все  цирковые,
остался голым до пояса, маленький доктор от удовольствия даже потер ладонь
о ладонь, обходя атлета со всех сторон и любуясь его огромным, выхоленным,
блестящим, бледно-розовым телом с резко выступающими буграми твердых,  как
дерево, мускулов.
   - И черт же вас возьми, какая силища! - говорил он, тиская изо всех сил
своими тонкими, цепкими пальцами попеременно  то  одно,  то  другое  плечо
Арбузова. - Это уж что-то даже не человеческое, а лошадиное,  ей-богу.  На
вашем теле хоть сейчас лекцию по анатомии читай -  и  атласа  никакого  не
нужно. Ну-ка, дружок, согните-ка руку в локте.
   Атлет вздохнул и, сонно покосившись на  свою  левую  руку,  согнул  ее,
отчего выше сгиба под тонкой кожей,  надувая  и  растягивая  ее,  вырос  и
прокатился к плечу большой и упругий шар, величиной с детскую голову. В то
же время все обнаженное тело Арбузова от  прикосновения  холодных  пальцев
доктора вдруг покрылось мелкими и жесткими пупырышками.
   -  Да,  батенька,  уж  подлинно  наделил  вас  господь,   -   продолжал
восторгаться доктор.  -  Видите  эти  вот  шары?  Они  у  нас  в  анатомии
называются  бицепсами,  то  есть  двухглавыми.  А  это  -  так  называемые
супинаторы и пронаторы. Поверните кулак, как  будто  вы  отворяете  ключом
замок. Так, так, прекрасно. Видите, как они ходят?  А  это  -  слышите,  я
нащупываю на плече? Это - дельтовидные мышцы. Они у вас точно  полковничьи
эполеты. Ах, и сильный же вы человечина! Что, если вы кого-нибудь  этак...
нечаянно? А? Или, если с вами этак... в темном  месте  встретиться?  А?  Я
думаю, не приведи бог! Хе-хе-хе! Ну-с, итак, значит, мы жалуемся на плохой
сон и на легкую общую слабость?
   Атлет все время улыбался застенчиво и снисходительно. Хотя он уже давно
привык показываться полуобнаженным перед одетыми людьми, но в  присутствии
тщедушного доктора ему  было  неловко,  почти  стыдно,  за  свое  большое,
мускулистое, сильное тело.
   - Боюсь, доктор, не простудился  ли,  -  сказал  он  тонким,  слабым  и
немного сиплым голосом, совсем не идущим к его массивной фигуре. - Главное
дело - уборные у нас  безобразные,  везде  дует.  Во  время  номера,  сами
знаете,  вспотеешь,  а  переодеваться  приходится  на  сквозняке.  Так   и
прохватывает.
   - Голова не болит? Не кашляете ли?
   - Нет, кашлять не кашляю, а  голова,  -  Арбузов  потер  ладонью  низко
остриженный затылок, - голова правда что-то не  в  порядке.  Не  болит,  а
так... будто тяжесть какая-то... И вот еще сплю плохо.  Особенно  сначала.
Знаете, засыпаю-засыпаю, и вдруг меня точно что-то подбросит  на  кровати;
точно, понимаете, я чего-то испугался. Даже сердце заколотится от  испуга.
И этак раза три-четыре: все просыпаюсь. А утром голова и  вообще...  кисло
как-то себя чувствую.
   - Кровь носом не идет ли?
   - Бывает иногда, доктор.
   - Мн-да-с. Так-с... - значительно протянул Луховицын и,  подняв  брови,
тотчас же опустил их. - Должно быть, много упражняетесь  последнее  время?
Устаете?
   - Много, доктор. Ведь масленица теперь, так каждый  день  приходится  с
тяжестями работать. А иногда, с утренними представлениями, и по два раза в
день.  Да  еще  через  день,  кроме   обыкновенного   номера,   приходится
бороться... Конечно, устанешь немного...
   - Так, так, так, - втягивая в себя воздух и тряся  головой,  поддакивал
доктор. - А вот мы  вас  сейчас  послушаем.  Раздвиньте  руки  в  стороны.
Прекрасно.  Дышите  теперь.  Спокойно,   спокойно.   Дышите...   глубже...
ровней...
   Маленький доктор, едва доставая  до  груди  Арбузова,  приложил  к  ней
стетоскоп и стал выслушивать. Испуганно глядя доктору в  затылок,  Арбузов
шумно вдыхал воздух и выпускал его изо рта, сделав губы  трубочкой,  чтобы
не дышать на ровный глянцевитый пробор докторских волос.
   Выслушав и выстукав пациента, доктор присел на угол письменного  стола,
положив ногу  на  ногу  и  обхватив  руками  острые  колени.  Его  птичье,
выдавшееся вперед лицо, широкое в скулах  и  острое  к  подбородку,  стало
серьезным, почти строгим. Подумав с минуту, он заговорил, глядя мимо плеча
Арбузова на шкап с книгами:
   - Опасного, дружочек, я у вас ничего не нахожу, хотя эти перебои сердца
и   кровотечение   из   носа   можно,   пожалуй,    считать    деликатными
предостережениями с того света. Видите ли, у вас есть некоторая склонность
к гипертрофии сердца. Гипертрофия сердца - это, как бы  вам  сказать,  это
такая  болезнь,  которой  подвержены  все  люди,  занимающиеся   усиленной
мускульной работой: кузнецы, матросы, гимнасты и так далее. Стенки  сердца
у них от постоянного и чрезмерного напряжения необыкновенно расширяются, и
получается то, что мы в медицине называем "cor bovinum", то  есть  бычачье
сердце. Такое сердце в один прекрасный день отказывается работать,  с  ним
делается  паралич,  и  тогда  -  баста,  представление  окончено.  Вы   не
беспокойтесь, вам до этого неприятного момента очень далеко, но на  всякий
случай посоветую: не пить кофе, крепкого чаю, спиртных напитков  и  прочих
возбуждающих  вещей.  Понимаете?  -  спросил  Луховицын,  слегка  барабаня
пальцами по столу и исподлобья взглядывая на Арбузова.
   - Понимаю, доктор.
   - И в  остальном  рекомендуется  такое  же  воздержание.  Вы,  конечно,
понимаете, про что я говорю?
   Атлет, который в это время застегивал запонки у  рубашки,  покраснел  и
смущенно улыбнулся.
   - Понимаю... но ведь вы знаете, доктор, что в  нашей  профессии  и  без
того приходится быть  умеренным.  Да,  по  правде,  и  думать-то  об  этом
некогда.
   - И прекрасно, дружочек. Затем отдохните денек-другой, а то  и  больше,
если  можете.  Вы  сегодня,  кажется,  с  Ребером  боретесь?  Постарайтесь
отложить борьбу на другой раз. Нельзя? Ну, скажите,  что  нездоровится,  и
все тут. А я вам прямо запрещаю, слышите? Покажите-ка язык. Ну вот, и язык
скверный. Ведь слабо себя чувствуете, дружочек? Э! Да  говорите  прямо.  Я
вас все равно никому не выдам, так какого же  черта  вы  мнетесь!  Попы  и
доктора за то и деньги берут, чтобы хранить  чужие  секреты.  Ведь  совсем
плохо? Да?
   Арбузов  признался,  что  и  в  самом  деле  чувствует  себя  нехорошо.
Временами находит слабость и точно лень какая-то, аппетита нет, по вечерам
знобит. Вот если бы доктор прописал каких-нибудь капель?
   - Нет, дружочек, как хотите, а бороться вам нельзя, - решительно сказал
доктор, соскакивая со стола. -  Я  в  этом  деле,  как  вам  известно,  не
новичок, и всем борцам, которых мне приходилось знать,  я  всегда  говорил
одно: перед состязанием соблюдайте четыре правила: первое - накануне нужно
хорошо выспаться, второе - днем вкусно и питательно пообедать, но при этом
- третье - выступать на борьбу с пустым желудком, и, наконец, четвертое  -
это уже психология  -  ни  на  минуту  не  терять  уверенности  в  победе.
Спрашивается, как же вы будете состязаться, если вы с утра  обретаетесь  в
такой мехлюзии? Вы извините меня за нескромный вопрос...  я  ведь  человек
свой... у  вас  борьба  не  того?..  Не  фиктивная?  То  есть  заранее  не
условлено, кто кого и в какое состязание положит?
   - О нет, доктор, что вы... Мы с Ребером  уже  давно  гонялись  по  всей
Европе друг за другом. Даже и залог настоящий, а не для приманки. И он и я
внесли по сто рублей в третьи руки.
   - Все-таки я не вижу  резона,  почему  нельзя  отложить  состязание  на
будущее время.
   - Наоборот, доктор, очень важные резоны. Да вы  посудите  сами.  У  нас
борьба состоит из трех состязаний. Положим, первое взял Ребер, второе - я,
третье, значит, остается решающим. Но уж мы настолько хорошо  узнали  друг
друга, что можно безошибочно сказать, за кем будет третья борьба, и  тогда
- если я не уверен в своих силах - что мне мешает заболеть или захромать и
так далее и взять свои деньги обратно? Тогда выходит, для  чего  же  Ребер
боролся первые два раза? Для своего  удовольствия?  Вот  на  этот  случай,
доктор, мы и заключаем между собой условие, по которому тот,  кто  в  день
решительной борьбы окажется больным, считается все  равно  проигравшим,  и
деньги его пропадают.
   - Да-с, это дело скверное, - сказал доктор и опять значительно поднял и
опустил брови. - Ну, что же, дружочек, черт с ними, с этими ста рублями?
   - С двумястами, доктор, - поправил Арбузов, - по контракту с  дирекцией
я плачу неустойку в сто рублей, если откажусь в самый день  представления,
хотя бы по болезни, от работы.
   - Ну, черт... ну, двести! - рассердился доктор. - Я бы на  вашем  месте
все равно отказался...  Черт  с  ними,  пускай  пропадают,  свое  здоровье
дороже. Да наконец, дружочек, вы и так рискуете потерять ваш  залог,  если
будете больной бороться с таким опасным противником, как этот американец.
   Арбузов самоуверенно мотнул головой, и его  крупные  губы  сложились  в
презрительную усмешку.
   - Э, пустяки, - уронил он пренебрежительно,  -  в  Ребере  всего  шесть
пудов весу, и он едва достает мне под подбородок. Увидите, что я его через
три минуты положу на обе лопатки. Я бы его бросил и во второй борьбе, если
бы он не прижал меня к барьеру. Собственно говоря, со  стороны  жюри  было
свинством засчитать такую подлую борьбу. Даже публика и та протестовала.
   Доктор улыбнулся чуть заметной лукавой улыбкой. Постоянно сталкиваясь с
цирковой жизнью, он  уже  давно  изучил  эту  непоколебимую  и  хвастливую
самоуверенность всех профессиональных борцов,  атлетов  и  боксеров  и  их
наклонность сваливать свое поражение на  какие-нибудь  случайные  причины.
Отпуская Арбузова, он прописал ему бром, который велел принять за  час  до
состязания, и, дружески похлопав атлета  по  широкой  спине,  пожелал  ему
победы.



   2

   Арбузов вышел на улицу. Был последний день масленой недели,  которая  в
этом году пришлась поздно. Холода еще не сдали, но в воздухе уже  слышался
неопределенный,  тонкий,  радостно  щекочущий  грудь   запах   весны.   По
наезженному грязному снегу бесшумно неслись в противоположных направлениях
две вереницы саней и карет, и окрики кучеров раздавались с особенно  ясной
и мягкой звучностью. На перекрестках  продавали  моченые  яблоки  в  белых
новых ушатах, халву, похожую цветом на уличный снег, и воздушные шары. Эти
шары  были  видны  издалека.  Разноцветными   блестящими   гроздьями   они
подымались и плавали над головами  прохожих,  запрудивших  черным  кипящим
потоком тротуары, и в их движениях - то стремительных, то ленивых  -  было
что-то весеннее и детски радостное.
   У доктора Арбузов чувствовал себя почти здоровым, но на свежем  воздухе
им опять овладели томительные ощущения болезни. Голова  казалась  большой,
отяжелевшей и точно пустой, и каждый шаг отзывался в ней неприятным гулом.
В пересохшем рту опять слышался вкус гари, в глазах была тупая  боль,  как
будто кто-то надавливал на них снаружи пальцами, а когда Арбузов переводил
глаза с предмета на предмет, то вместе с этим по снегу, по домам и по небу
двигались два большие желтые пятна.
   У  перекрестка  на  круглом  столбе  Арбузову  кинулась  в  глаза   его
собственная фамилия, напечатанная крупными буквами. Машинально он  подошел
к столбу. Среди пестрых афиш, объявлявших о праздничных развлечениях,  под
обычной красной цирковой афишей был приклеен отдельный зеленый  аншлаг,  и
Арбузов равнодушно, точно во сне, прочитал его с начала до конца:

   ЦИРК БР.ДЮВЕРНУА.
   СЕГОДНЯ СОСТОИТСЯ 3-я РЕШИТЕЛЬНАЯ БОРЬБА
   ПО РИМСКО-ФРАНЦУЗСКИМ ПРАВИЛАМ
   МЕЖДУ ИЗВЕСТНЫМ АМЕРИКАНСКИМ ЧЕМПИОНОМ г.ДЖОНОМ РЕБЕРОМ
   И ЗНАМЕНИТЫМ РУССКИМ БОРЦОМ И ГЕРКУЛЕСОМ г.АРБУЗОВЫМ
   НА ПРИЗ В 100 РУБ. ПОДРОБНОСТИ В АФИШАХ.

   У столба остановились двое  мастеровых,  судя  по  запачканным  копотью
лицам, слесарей, и один из них стал  читать  объявление  о  борьбе  вслух,
коверкая слова. Арбузов услышал свою фамилию, и она  прозвучала  для  него
бледным, оборванным, чуждым,  потерявшим  всякий  смысл  звуком,  как  это
бывает иногда, если долго повторяешь подряд одно и то же слово. Мастеровые
узнали  атлета.  Один  из  них  толкнул  товарища  локтем  и   почтительно
посторонился. Арбузов сердито отвернулся и, засунув руки в карманы пальто,
пошел дальше.
   В цирке уже отошло дневное представление.  Так  как  свет  проникал  на
арену только через стеклянное, заваленное  снегом  окно  в  куполе,  то  в
полумраке цирк казался огромным, пустым и холодным сараем.
   Войдя с улицы, Арбузов с трудом различал стулья первого ряда, бархат на
барьерах и на канатах, отделяющих проходы, позолоту на боках лож  и  белые
столбы с прибитыми к ним щитами, изображающими лошадиные морды,  клоунские
маски и какие-то вензеля. Амфитеатр и галерея тонули  в  темноте.  Вверху,
под куполом, подтянутые на блоках, холодно поблескивали сталью  и  никелем
гимнастические машины: лестницы, кольца, турники и трапеции.
   На арене, припав  к  полу,  барахтались  два  человека.  Арбузов  долго
всматривался  в  них,  щуря  глаза,  пока  не  узнал  своего   противника,
американского борца, который, как и всегда по утрам, тренировался в борьбе
с одним из  своих  помощников,  тоже  американцем,  Гарваном.  На  жаргоне
профессиональных  атлетов  таких   помощников   называют   "волками"   или
"собачками". Разъезжая по всем  странам  и  городам  вместе  с  знаменитым
борцом, они  помогают  ему  в  ежедневной  тренировке,  заботятся  об  его
гардеробе, если ему  не  сопутствует  в  поездке  жена,  растирают,  после
обычной утренней ванны и холодного душа, жесткими рукавицами его мускулы и
вообще оказывают ему множество мелких услуг, относящихся непосредственно к
его профессии. Так как в "волки" идут  или  молодые,  неуверенные  в  себе
атлеты, еще не овладевшие разными секретами и не выработавшие приемов, или
старые,  но  посредственные  борцы,  то  они  редко  одерживают  победы  в
состязаниях на  призы.  Но  перед  матчем  с  серьезным  борцом  профессор
непременно сначала выпустит на  него  своих  "собачек",  чтобы,  следя  за
борьбой, уловить  слабые  стороны  и  привычные  промахи  своего  будущего
противника и оценить его преимущества, которых следует остерегаться. Ребер
уже спускал на Арбузова одного из своих помощников - англичанина Симпсона,
второстепенного борца,  сырого  и  неповоротливого,  но  известного  среди
атлетов чудовищной силой грифа, то  есть  кистей  и  пальцев  рук.  Борьба
велась  без  приза,  по  просьбе  дирекции,  и  Арбузов  два  раза  бросал
англичанина, почти шутя, редкими  и  эффектными  трюками,  которые  он  не
рискнул бы употребить в состязании с мало-мальски  опасным  борцом.  Ребер
уже тогда отметил про себя главные  недостатки  и  преимущества  Арбузова:
тяжелый вес и большой  рост  при  страшной  мускульной  силе  рук  и  ног,
смелость и решительность в приемах, а также пластическую красоту движений,
всегда подкупающую симпатии публики, но в то же время сравнительно  слабые
кисти рук и шею, короткое дыхание и чрезмерную горячность. И он  тогда  же
решил, что с таким противником надо держаться системы обороны, обессиливая
и разгорячая его до тех пор,  пока  он  не  выдохнется;  избегать  охватов
спереди и сзади, от которых трудно будет защищаться, и  главное  -  суметь
выдержать  первые  натиски,  в  которых  этот  русский  дикарь   проявляет
действительно чудовищную силу и энергию. Такой системы Ребер и держался  в
первых двух состязаниях, из которых одно осталось за Арбузовым,  а  другое
за ним.
   Привыкнув к полусвету, Арбузов явственно различил  обоих  атлетов.  Они
были в серых фуфайках, оставлявших руки голыми, в широких кожаных поясах и
в панталонах, прихваченных у щиколоток ремнями. Ребер находился в одном из
самых трудных и важных для борьбы положений, которое называется  "мостом".
Лежа на земле лицом вверх и касаясь ее затылком с одной стороны, а пятками
- с другой, круто выгнув спину и поддерживая  равновесие  руками,  которые
глубоко ушли в тырсу [смесь песка и деревянных опилок, которой  посыпается
арена цирка], он изображал таким образом  из  своего  тела  живую  упругую
арку, между тем как Гарван, навалившись сверху на выпяченный живот и грудь
профессора, напрягал все  силы,  чтобы  выпрямить  эту  выгнувшуюся  массу
мускулов, опрокинуть ее, прижать к земле.
   Каждый раз, когда Гарван делал новый толчок, оба  борца  с  напряжением
кряхтели и с усилием, огромными  вздохами,  переводили  дыхание.  Большие,
тяжелые, со страшными, выпученными мускулами голых рук и  точно  застывшие
на полу арены в причудливых позах, они напоминали при неверном  полусвете,
разлитом в пустом цирке,  двух  чудовищных  крабов,  оплетших  друг  друга
клешнями.
   Так как между атлетами существует своеобразная этика,  в  силу  которой
считается предосудительным глядеть на  упражнения  своего  противника,  то
Арбузов, огибая барьер и делая вид,  что  не  замечает  борцов,  прошел  к
выходу, ведущему в уборные. В  то  время,  когда  он  отодвигал  массивную
красную занавесь, отделяющую манеж от коридоров,  кто-то  отодвинул  ее  с
другой стороны, и Арбузов увидел  перед  собой,  под  блестящим  сдвинутым
набок цилиндром, черные усы  и  смеющиеся  черные  глаза  своего  большого
приятеля, акробата Антонио Батисто.
   - Buon giorno, mon cher monsieur Arbousoffff! [Добрый день, мой дорогой
господин Арбузов!  (ит;  фр.)]  -  воскликнул  нараспев  акробат,  сверкая
белыми, прекрасными зубами и  широко  разводя  руки,  точно  желая