воле  и
большой жестокости, тонкие, твердые, энергично  опускающиеся  углами  вниз
губы. Нет ни одного человека  среди  рыбаков  ловчее,  хитрее,  сильнее  и
смелее Юры Паратино. Никто еще не мог перепить Юру, и никто не  видал  его
пьяным. Никто не сравнится с Юрой удачливостью - даже сам знаменитый Федор
из Олеиза.
   Ни в ком так сильно не  развито,  как  в  нем,  то  специально  морское
рыбачье равнодушие к несправедливым  ударам  судьбы,  которое  так  высоко
ценится этими солеными людьми.
   Когда Юре говорят о том, что  буря  порвала  его  снасти  или  что  его
баркас, наполненный доверху дорогой рыбой, захлестнуло волной и  он  пошел
ко дну, Юра только заметит вскользь:
   - А туда его, к чертовой матери! - и тотчас же точно забудет об этом.
   Про Юру рыбаки говорят так:
   - Еще макрель только думает из Керчи идти сюда, а уже  Юра  знает,  где
поставить завод.
   Завод - это сделанная из сети западня в десять сажен длиною  и  саженей
пять в ширину. Подробности мало кому интересны. Достаточно только сказать,
что рыба, идущая ночью большой массой вдоль  берега,  попадает,  благодаря
наклону сети, в эту западню и выбраться оттуда уже  не  может  без  помощи
рыбаков, которые поднимают завод  из  воды  и  выпрастывают  рыбу  в  свои
баркасы.  Важно  только  вовремя  заметить  тот  момент,  когда  вода   на
поверхности завода начнет кипеть, как каша в  котле.  Если  упустить  этот
момент, рыба прорвет сеть и уйдет.
   И  вот,  когда  таинственное  предчувствие  уведомило  Юру   о   рыбьих
намерениях,  вся  Балаклава  переживает  несколько  тревожных,  томительно
напряженных дней. Дежурные мальчики день и ночь следят  с  высоты  гор  за
заводами, баркасы держатся  наготове.  Из  Севастополя  приехали  скупщики
рыбы. Местный завод консервов приготовляет сараи для огромных партий.
   Однажды ранним утром повсюду - по  домам,  по  кофейным,  по  улицам  -
разносится, как молния, слух:
   - Рыба пошла, рыба идет! Макрель зашла в заводы к  Ивану  Егоровичу,  к
Коте, к Христо, к Спиро и к Капитанаки. И уж конечно, к Юре Паратино.
   Все артели уходят на своих баркасах в море.
   Остальные жители поголовно на берегу: старики,  женщины,  дети,  и  оба
толстых трактирщика, и седой кофейщик Иван Адамович, и  аптекарь,  занятой
человек, прибежавший впопыхах на минутку,  и  добродушный  фельдшер  Евсей
Маркович, и оба местных доктора.
   Особенно важно то обстоятельство, что первый баркас, пришедший в залив,
продает свою добычу по самой дорогой пене, - таким образом, для дожидающих
на берегу соединяются вместе и интерес, и спорт, и самолюбие, и расчет.
   Наконец в том месте, где горло бухты сужается за горами,  показывается,
круто огибая берег, первая лодка.
   - Это Юра.
   - Нет, Коля.
   - Конечно, это Генали.
   У рыбаков есть свой особенный шик. Когда улов особенно богат,  надо  не
войти в залив, а прямо влететь на веслах, и трое гребцов  мерно  и  часто,
все как один, напрягая  спину  и  мышцы  рук,  нагнув  сильно  шеи,  почти
запрокидываясь  назад,  заставляют  лодку  быстрыми,  короткими   толчками
мчаться по тихой глади залива.  Атаман,  лицом  к  нам,  гребет  стоя;  он
руководит направлением баркаса.
   Конечно, это Юра Паратино!
   До самых бортов лодка наполнена белой, серебряной рыбой, так  что  ноги
гребцов лежат на ней вытянутыми прямо и попирают ее. Небрежно, на ходу,  в
то  время  когда  гребцы  почти  еще  не  замедляют  разгона  лодки,   Юра
соскакивает на деревянную пристань.
   Тотчас начинается торг со скупщиками.
   - Тридцать! -  говорит  Юра  и  хлопает  с  размаху  о  ладонь  длинной
костлявой руки высокого грека.
   Это значит, что он хочет отдать рыбу по тридцать рублей за тысячу.
   - Пятнадцать! - кричит грек и, в свою очередь, высвободив  руку  из-под
низу, хлопает Юру по ладони.
   - Двадцать восемь!
   - Восемнадцать!
   Хлоп-хлоп...
   - Двадцать шесть!
   - Двадцать!
   - Двадцать пять! - говорит хрипло Юра. - И у меня  там  еще  идет  один
баркас.
   А в это время из-за горла бухты показывается еще один  баркас,  другой,
третий, еще два сразу. Они стараются перегнать друг друга, потому что цены
на рыбу все падают и падают. Через полчаса за тысячу уже платят пятнадцать
рублей, через час - десять и, наконец, пять и даже три рубля.
   К вечеру вся Балаклава нестерпимо воняет рыбой. В каждом  доме  жарится
или  маринуется  скумбрия.  Широкие  устья  печей  в  булочных  заставлены
глиняной черепицей, на  которой  рыба  жарится  в  собственном  соку.  Это
называется:  макрель  на  шкаре  -  самое   изысканное   кушанье   местных
гастрономов. И все кофейные и трактиры наполнены дымом и  запахом  жареной
рыбы.
   А Юра Паратино - самый широкий человек во всей Балаклаве  -  заходит  в
кофейную, где сгрудились в табачном дыму и рыбьем  чаду  все  балаклавские
рыбаки, и, покрывая общий гам, кричит повелительно кофейщику:
   - Всем по чашке кофе!
   Момент всеобщего молчания, изумления и восторга.
   - С сахаром или без сахару? - спрашивает  почтительно  хозяин  кофейни,
огромный, черномазый Иван Юрьич.
   Юра в продолжение  одной  секунды  колеблется:  чашка  кофе  стоит  три
копейки, а с сахаром пять... Но  он  чужд  мелочности.  Сегодня  последний
пайщик на его баркасе заработал не меньше  десяти  рублей.  И  он  бросает
пренебрежительно:
   - С сахаром. И музыку!..
   Появляется музыка: кларнет и бубен. Они бубнят и дудят до самой поздней
ночи однообразные, унылые татарские песни. На  столах  появляется  молодое
вино -  розовое  вино,  пахнущее  свежераздавленным  виноградом;  от  него
страшно скоро пьянеешь и на другой день болит голова.
   А на пристани в  это  время  до  поздней  ночи  разгружаются  последние
баркасы. Присев на корточки в  лодке,  двое  или  трое  греков  быстро,  с
привычной ловкостью хватают правой рукой две, а левой три рыбы  и  швыряют
их в корзину, ведя точный, скорый, ни на секунду не прекращающийся счет.
   И на другой день еще приходят баркасы с моря.
   Кажется, вся Балаклава переполнилась рыбой.
   Ленивые,  объевшиеся  рыбой  коты  с  распухнувшими  животами  валяются
поперек тротуаров, и когда их толкнешь ногой, то они  нехотя  приоткрывают
один глаз и  опять  засыпают.  И  домашние  гуси,  тоже  сонные,  качаются
посредине залива, и из клювов у них торчат хвосты недоеденной рыбы.
   В воздухе еще много дней стоит крепкий запах свежей рыбы и чадный запах
жареной рыбы. И легкой, клейкой рыбьей чешуей осыпаны деревянные пристани,
и камни мостовой, и руки и платья счастливых хозяек, и синие воды  залива,
лениво колышущегося под осенним солнцем.



3. ВОРОВСТВО

   Вечер. Мы сидим в  кофейне  Ивана  Юрьича,  освещенной  двумя  висячими
лампами "молния". Густо накурено. Все столики  заняты.  Кое-кто  играет  в
домино, другие в карты, третьи пьют кофе, иные просто, так себе,  сидят  в
тепле и свете, перекидываясь разговорами и замечаниями. Длинная,  ленивая,
уютная, приятная вечерняя скука овладела всей кофейной.
   Понемногу мы затеваем довольно странную игру,  которой  увлекаются  все
рыбаки. Несмотря на скромность, должен сознаться,  что  честь  изобретения
этой игры принадлежит мне. Она состоит в том, что  поочередно  каждому  из
участников завязываются глаза платком, завязываются плотно, морским узлом,
потом на голову ему накидывается куртка, и затем двое других игроков, взяв
его под руки, водят по всем углам кофейни, несколько раз переворачивают на
месте вокруг самого себя, выводят на двор,  опять  приводят  в  кофейню  и
опять водят его между столами, всячески стараясь запутать его.  Когда,  по
общему мнению, испытуемый достаточно сбит с  толку,  его  останавливают  и
спрашивают:
   - Показывай, где север?
   Каждый подвергается  такому  экзамену  по  три  раза,  и  тот,  у  кого
способность ориентироваться оказалась хуже,  чем  у  других,  ставит  всем
остальным  по  чашке  кофе  или  соответствующее  количество   полубутылок
молодого вина. Надо сказать, что в большинстве случаев  проигрываю  я.  Но
Юра Паратино показывает всегда на N с точностью магнитной стрелки.  Этакий
зверь!
   Но вдруг я невольно оборачиваюсь назад и замечаю, что Христо  Амбарзаки
подзывает меня к себе глазами. Он не  один,  с  ним  сидит  мой  атаман  и
учитель Яни.
   Я подхожу. Христо для виду требует  домино,  и  в  то  время  когда  мы
притворяемся, что играем, он, гремя костяшками, говорит вполголоса:
   - Берите ваши дифаны и вместе с  Яни  приходите  тихонько  к  пристани.
Бухта вся полна кефалью, как банка маслинами. Это ее загнали свиньи.
   Дифаны - это очень тонкие сети,  в  сажень  вышиной,  сажен  шестьдесят
длины. Они о трех полотнищах. Два крайние с широкими ячейками,  среднее  с
узкими. Маленькая скумбрия пройдет сквозь широкие стены, но запутается  во
внутренних; наоборот, большая и крупная кефаль или лобан,  который  только
стукнулся бы мордой о среднюю стену и повернулся бы назад, запутывается  в
широких наружных ячейках. Только у меня  одного  в  Балаклаве  есть  такие
сети.
   Потихоньку, избегая встретиться с кем-либо, мы  выносим  вместе  с  Яни
сети на берег. Ночь так темпа, что мы с трудом различаем  Христо,  который
ждет уже нас в лодке. Какое-то фырканье, хрюканье, тяжелые вздохи слышатся
в заливе. Эти звуки  производят  дельфины,  или  морские  свиньи,  как  их
называют рыбаки. Многотысячную, громадную стаю рыбы они  загнали  в  узкую
бухту и теперь носятся по заливу, беспощадно пожирая ее на ходу.
   То, что мы сейчас собираемся сделать, - без сомнения, преступление.  По
своеобразному старинному обычаю, позволяется ловить в бухте рыбу только на
удочку и в мережки. Лишь однажды в год, и то не больше как  в  продолжение
трех дней, ловят ее всей Балаклавой в общественные сети. Это  -  неписаный
закон, своего рода историческое рыбачье табу.
   Но ночь так черна, вздохи и хрюканье дельфинов так возбуждают страстное
охотничье любопытство, что, подавив в себе невольный  вздох  раскаяния,  я
осторожно прыгаю в лодку, и в то время  как  Христо  беззвучно  гребет,  я
помогаю  Яни  приводить  сети  в  порядок.  Он  перебирает  нижний   край,
отягощенный большими свинцовыми грузилами, а я быстро и враз с ним передаю
ему верхний край, оснащенный пробковыми поплавками.
   Но чудесное, никогда не виданное зрелище вдруг очаровывает меня. Где-то
невдалеке, у левого борта, раздается храпенье дельфина, и я внезапно вижу,
как вокруг лодки и под лодкой со страшной быстротой  проносится  множество
извилистых серебристых струек, похожих на следы  тающего  фейерверка.  Это
бежат  сотни  и  тысячи  испуганных  рыб,  спасающихся  от   преследования
прожорливого хищника. Тут я замечаю, что все море горит огнями. На гребнях
маленьких, чуть плещущих волн играют  голубые  драгоценные  камни.  В  тех
местах, где весла трогают  воду,  загораются  волшебным  блеском  глубокие
блестящие полосы. Я прикасаюсь к воде рукой, и когда вынимаю  ее  обратно,
то горсть светящихся брильянтов падает вниз, и на моих пальцах долго горят
нежные синеватые фосфорические огоньки. Сегодня - одна  из  тех  волшебных
ночей, про которые рыбаки говорят:
   - Море горит!..
   Другой косяк рыбы со страшной быстротой проносится под лодкой,  бороздя
воду короткими серебряными стрелками. И  вот  я  слышу  фырканье  дельфина
совсем близко. Наконец вот и он! Он показывается с  одной  стороны  лодки,
исчезает на секунду под килем и  тотчас  же  проносится  дальше.  Он  идет
глубоко под водой, но я с необыкновенной ясностью различаю весь его мощный
бег и все его могучее  тело,  осеребренное  игрой  инфузорий,  обведенное,
точно контуром, миллиардом блесток, похожее на сияющий стеклянный  бегущий
скелет.
   Христо гребет совершенно беззвучно, и Яни всего-навсего только один раз
ударил свинцовыми грузилами о дерево. Мы перебрали уже всю сеть, и  теперь
можно начинать.
   Мы подходим к противоположному берегу. Яни  прочно  устанавливается  на
носу,  широко  расставив  ноги.  Большой  плоский  камень,  привязанный  к
веревке, тихо скользит у него  из  рук,  чуть  слышно  плещет  об  воду  и
погружается на дно. Большой пробковый буек всплывает наверх, едва  заметно
чернея на поверхности залива. Теперь  совершенно  беззвучно  мы  описываем
лодкой полукруг во всю длину нашей сети и опять  причаливаем  к  берегу  и
бросаем другой буек. Мы внутри замкнутого полукруга.
   Если бы мы  не  занимались  браконьерством,  а  работали  на  открытом,
свободном  месте,  то  теперь  мы  начали  бы  _колодить_   или,   вернее,
шантажировать,  то  есть  мы  заставили  бы  шумом  и  плеском  весел  всю
захваченную нашим полукругом рыбу кинуться в расставленные для  нее  сети,
где она должна застрянуть головами и  жабрами  в  ячейках.  Но  наше  дело
требует тайны, а поэтому мы только проезжаем от буйка  до  буйка,  туда  и
обратно, два раза, причем Христо беззвучно бурлит веслом  воду,  заставляя
ее  вскипать  прекрасными  голубыми  электрическими  буграми.   Потом   мы
возвращаемся к первому буйку. Яни по-прежнему осторожно вытягивает камень,
служивший якорем, и без малейшего стука опускает его на дно.  Потом,  стоя
на носу, выставив вперед левую ногу и опершись  на  нее,  он  ритмическими
движениями поднимает то  одну,  то  другую  руку,  вытягивая  вверх  сеть.
Наклонившись немного через борт, я вижу, как сеть бежит из воды, и  каждая
ячейка ее, каждая ниточка глубоко видны мне, точно восхитительное огненное
плетение. С  пальцев  Яни  стремятся  вниз  и  падают  маленькие  дрожащие
огоньки.
   И я уже слышу, как мокро и тяжело шлепается большая живая  рыба  о  дно
лодки, как она жирно трепещет, ударяя  хвостом  о  дерево.  Мы  постепенно
приближаемся ко второму буйку и с прежними предосторожностями  вытаскиваем
его из воды.
   Теперь моя очередь садиться на весла. Христо и Яни снова перебирают всю
сеть и выпрастывают из ее ячеек кефаль. Христо не может сдержать себя и  с
счастливым сдавленным смехом кидает через голову Коли к моим ногам большую
толстую серебряную кефаль.
   - Вот так рыба! - шепчет он мне.
   Яни тихо останавливает его.
   Когда их работа кончена и мокрая сеть вновь лежит на  носовой  площадке
баркаса, я вижу, что все дно застлано живой, еще шевелящейся рыбой. Но нам
нужно торопиться. Мы делаем еще круг, еще и еще, хотя  благоразумие  давно
уже велит нам вернуться в город. Наконец мы  подходим  к  берегу  в  самом
глухом месте. Яни приносит корзину, и с  вкусным  чмоканьем  летит  в  нее
охапки большой мясистой рыбы, от которой так свежо и возбуждающе пахнет.
   А через десять минут мы возвращаемся обратно в кофейню один за  другим.
Каждый выдумывает какой-нибудь предлог для своего отсутствия. Но  штаны  и
куртки у нас мокры, а у Яни запуталась в усах и бороде рыбья чешуя,  и  от
нас еще идет  запах  моря  и  сырой  рыбы.  И  Христо,  который  не  может
справиться с недавним охотничьим возбуждением, нет-нет да  и  намекнет  на
наше предприятие.
   - А я сейчас шел по набережной... Сколько свиней зашло в бухту. Ужас! -
и метнет на нас лукавым, горящим черным глазом.
   Яни, который вместе с ним относил и прятал корзину, сидит около меня  и
едва слышно бормочет в чашку с кофе:
   - Тысячи две, и все самые крупные. Я вам снес три десятка.
   Это моя доля в общей добыче. Я потихоньку киваю головой. Но теперь  мне
немного совестно за мое недавнее преступление. Впрочем, я ловлю  несколько
чужих быстрых плутоватых взглядов. Кажется, что не мы  одни  занималась  в
эту ночь браконьерством!



4. БЕЛУГА

   Наступает зима. Как-то вечером пошел  снег,  и  все  стало  среди  ночи
белым: набережная, лодки у берега, крыши домов,  деревья.  Только  вода  в
заливе остается жутко черной и неспокойно  плещется  в  этой  белой  тихой
раме.
   На всем Крымском побережье - в Анапе, Судаке,  Керчи,  Феодосии,  Ялте,
Балаклаве и Севастополе - рыбаки готовятся  на  белугу.  Чистятся  рыбачьи
сапоги, огромные до бедер  сапоги  из  конской  кожи,  весом  по  полупуду
каждый, подновляются  непромокаемые,  крашенные  желтой  масляной  краской
плащи и кожаные штаны, штопаются паруса, вяжутся переметы.
   Набожный рыбак Федор из Олеиза задолго до белужьей ловли теплит в своем
шалаше  перед  образом  Николая  Угодника,  Мир  Ликийских  чудотворца   и
покровителя всех моряков, восковые свечи и  лампадки  с  лучшим  оливковым
маслом. Когда он поедет в море  со  своей  артелью,  состоящей  из  татар,
морской святитель будет  прибит  на  корме  как  руководитель  и  податель
счастья. Об этом знают все крымские рыбаки, потому что это повторяется  из
года в год и потому еще, что за Федором установилась слава очень смелого и
удачливого рыбалки.
   И вот однажды, с первым попутным ветром,  на  исходе  ночи,  но  еще  в
глубокой тьме, сотни лодок отплывают от Крымского полуострова под парусами
в море.
   Как красив момент отплытия! Сели все пятеро на кормовую часть  баркаса.
"С богом! Дай бог! С богом!" Падает вниз освобожденный парус  и,  похлопав
нерешительно в воздухе, вдруг надувается, как выпуклое,  острое,  торчащее
концом вверх белое птичье крыло. Лодка,  вся  наклонившись  на  один  бок,
плавно выносится из устья бухты в открытое море. Вода шипит и  пенится  за
бортом и брызжет внутрь, а на самом  борту,  временами  моча  нижний  край
своей куртки в  воде,  сидит  небрежно  какой-нибудь  молодой  рыбак  и  с
хвастливой  небрежностью  раскуривает  верченую  папиросу.  Под   кормовой
решеткой хранится небольшой запас крепкой водки,  немного  хлеба,  десяток
копченых рыб и бочонок с водой.
   Уплывают в открытое море за тридцать и более верст от берега.  За  этот
длинный путь атаман и его помощник успевают изготовить снасть.  А  белужья
снасть представляет собою вот что такое: вообразите себе, что по  морскому
дну, на глубине сорока сажен, лежит крепкая веревка в версту длиной,  а  к
ней привязаны через  каждые  три-четыре  аршина  короткие  саженные  куски
шпагата, а на концах этих концов наживлена на крючки мелкая  рыбешка.  Два
плоских камня  на  обеих  оконечностях  главной  веревки  служат  якорями,
затопляющими ее, а два буйка, плавающих  на  этих  якорях  на  поверхности
моря, указывают их положение. Буйки круглые, пробковые  (сотня  бутылочных
пробок, обернутых сеткой), с красными флажками наверху.
   Помощник с непостижимой ловкостью и быстротой  насаживает  приманку  на
крючки, а атаман тщательно укладывает всю снасть в круглую корзину,  вдоль
ее стен, правильной спиралью, наживкой внутрь. В  темноте,  почти  ощупью,
вовсе не так легко исполнить эту кропотливую работу, как кажется с первого
взгляда. Когда придет время опускать  снасть  в  море,  то  один  неудачно
насаженный крючок может зацепиться за веревку  и  жестоко  перепутать  всю
систему.
   На рассвете приходят на место. У каждого атамана есть свои  излюбленные
счастливые пункты, и он их находит в открытом море, за  десятки  верст  от
берега так же легко, как мы находим коробку с перьями на своем  письменном
столе. Надо только стать таким образом, чтобы  Полярная  звезда  очутилась
как раз над колокольней монастыря  св.Георгия,  и  двигаться,  не  нарушая
этого направления, на восток до тех пор, пока не откроется Форосский маяк.
У каждого атамана имеются свои тайные вехи в виде маяков,  домов,  крупных
прибрежных камней, одиноких сосен на горах или звезд.
   Определили  место.  Выбрасывают  на  веревке  в  море  первый   камень,
устанавливают глубину, привязывают буек и от него идут на веслах вперед на
всю длину перемета, который атаман с необычайной быстротой  выматывает  из
корзины. Опускают второй камень, пускают на воду  второй  буек  -  и  дело
окончено.  Возвращаются  домой  на  веслах  или,  если   ветер   позволяет
лавировать, под парусом. На другой день или через день идут опять в море и
вытаскивают снасть. Если богу или случаю будет угодно, на крючьях окажется
белуга, проглотившая  приманку,  огромная  остроносая  рыба,  вес  которой
достигает десяти-двадцати, а в редки