Хорошо вы ведете себя, нечего сказать! Не дальше  как  вчера  Елена
Антоновна мне на вас жаловалась.
 
   - Вот как-с! А что она вам такое говорила, позвольте узнать?
 
   - Она говорила мне, что вы в течение целого утра на  все  ее  вопросы
только и отвечали, что "чего-с? чего-с?" да еще таким писклявым голосом.

   Пигасов засмеялся.
 
   - А ведь хорошая эта была мысль, согласитесь, Александра  Павловна...
а?
 
   - Удивительная! Разве можно быть этак с женщиной невежливым,  Африкан
Семеныч?
 
   - Как? Елена Антоновна, по-вашему, женщина?
 
   - Что же она, по-вашему?
 
   - Барабан, помилуйте, обыкновенный барабан, вот по которому бьют пал-
ками...
 
   - Ах, да! - перебила Александра Павловна, желая переменить  разговор,
- вас, говорят, поздравить можно?
 
   - С чем?
 
   - С окончанием тяжбы. Глиновские луга остались за вами...
 
   - Да, за мною, - мрачно возразил Пигасов.
 
   - Вы столько лет этого добивались, а теперь словно недовольны.
 
   - Доложу вам, Александра Павловна, - медленно  промолвил  Пигасов,  -
ничего не может быть хуже и обиднее слишком поздно  пришедшего  счастья.
Удовольствия оно все-таки вам доставить не может, а зато лишает вас пра-
ва, драгоценнейшего права - браниться и проклинать судьбу. Да, сударыня,
горькая и обидная штука - позднее счастие.
 
   Александра Павловна только плечами пожала.
 
   - Нянюшка, - начала она, - я думаю, Мише пора спать лечь.  Подай  его
сюда.
 
   И Александра Павловна занялась своим сыном, а Пигасов отошел,  ворча,
на другой угол балкона.
 
   Вдруг невдалеке, по дороге, идущей вдоль сада, показался Михаило  Ми-
хайлыч на своих беговых дрожках. Перед лошадью его бежали  две  огромные
дворные собаки: одна желтая, другая серая;  он  недавно  завел  их.  Они
беспрестанно грызлись и жили в неразлучной дружбе. Им навстречу вышла из
ворот старая шавка, раскрыла рот, как бы собираясь  залаять,  а  кончила
тем, что зевнула и отправилась назад, дружелюбно повиливая хвостом.
 
   - Глядь-ка, Саша, - закричал Лежнев издали своей жене, - кого я  тебе
везу...
 
   Александра Павловна не сразу узнала человека, сидевшего за спиной  ее
мужа.
 
   - А! господин Басистов! - воскликнула она наконец.
 
   - Он, он, - отвечал Лежнев, - и какие славные вести привез. Вот пого-
ди, сейчас узнаешь.
 
   И он въехал на двор.
 
   Несколько мгновений спустя он с Басистовым явился на балконе.
 
   - Ура!- воскликнул он и обнял жену. - Сережа женится!
 
   - На ком? - с волнением спросила Александра Павловна.
 
   - Разумеется, на Наталье... Вот приятель привез это известие из Моск-
вы, и письмо к тебе есть... Слышишь, Мишук? - прибавил он, схватив  сына
на руки, - дядя твой женится!.. Экая флегма  злодейская!  и  тут  только
глазами хлопает!
 
   - Они спать хотят, - заметила няня.
 
   - Да-с, - промолвил Басистов, подойдя к Александре Павловне, - я  се-
годня приехал из Москвы, по поручению Дарьи Михайловны - счеты по имению
ревизовать. А вот и письмо.
 
   Александра Павловна поспешно распечатала  письмо  своего  брата.  Оно
состояло в нескольких строках. В  первом  порыве  радости  он  уведомлял
сестру, что сделал предложение Наталье, получил ее согласие и Дарьи  Ми-
хайловны, обещался больше написать с первой почтой и заочно всех обнимал
и целовал. Видно было, что он писал в каком-то чаду.
 
   Подали чай, усадили Басистова. Расспросы посыпались на  него  градом.
Всех, даже Пигасова, обрадовало известие, привезенное им.
 
   - Скажите, пожалуйста, - сказал между прочим Лежнев, - до нас доходи-
ли слухи о каком-то господине Корчагине. Стало быть, это был вздор?
 
   (Корчагин был красивый молодой человек -  светский  лев,  чрезвычайно
надутый и важный: он держался необыкновенно величественно, точно он  был
не живой человек, а собственная своя статуя, воздвигнутая по  обществен-
ной подписке.)
 
   - Ну, нет, не совсем вздор, - с улыбкой возразил  Басистов.  -  Дарья
Михайловна очень к нему благоволила; но Наталья Алексеевна и  слышать  о
нем не хотела.
 
   - Да ведь я его знаю, - подхватил Пигасов, - ведь он махровый болван,
с треском болван... помилуйте! Ведь если б все люди были на него похожи,
надо бы большие деньги брать, чтобы согласиться жить... помилуйте!
 
   - Может быть, - возразил Басистов, - а в свете он играет роль  не  из
последних.
 
   - Ну, все равно! - воскликнула Александра Павловна, - бог с ним!  Ах,
как я рада за брата!.. И Наталья весела, счастлива?
 
   - Да-с. Она спокойна, как всегда, - вы ведь ее знаете, - но, кажется,
довольна.
 
   Вечер прошел в приятных и оживленных разговорах. Сели за ужин.
 
   - Да, кстати, - спросил Лежнев у Басистова, наливая ему лафиту, -  вы
знаете, где Рудин?
 
   - Теперь наверное не знаю. Он приезжал прошлой зимой в Москву на  ко-
роткое время, потом отправился с одним семейством в Симбирск; мы  с  ним
некоторое время переписывались: в последнем письме своем он извещал  ме-
ня, что уезжает из Симбирска - не сказал куда, - и вот с тех пор я ниче-
го о нем не слышу.
 
   - Не пропадет!- подхватил - Пигасов, - где-нибудь сидит да проповеду-
ет. Этот господин всегда найдет себе двух или трех поклонников,  которые
будут его слушать разиня рот и давать ему взаймы деньги. Посмо'трите, он
кончит тем, что умрет где-нибудь в Царевококшайске или в  Чухломе  -  на
руках престарелой девы в парике, которая будет думать о нем как о  гени-
альнейшем человеке в мире...
 
   - Вы очень резко о нем отзываетесь, - заметил вполголоса и  с  неудо-
вольствием Басистов.
 
   - Ничуть не резко! - возразил Пигасов, - а совершенно справедливо. По
моему мнению, он просто не что иное, как лизоблюд. Я забыл вам  сказать,
- продолжал он, обращаясь к Лежневу, - ведь я познакомился с этим Терла-
ховым, с которым Рудин за границу ездил. Как же!  как  же!  Что  он  мне
рассказывал о нем, вы себе представить не можете - умора просто! Замеча-
тельно, что все друзья и последователи Рудина со временем становятся его
врагами.
 
   - Прошу меня исключить из числа таких друзей! - с жаром  перебил  Ба-
систов.
 
   - Ну, вы - другое дело! О вас и речи нет.
 
   - А что такое вам рассказывал Терлахов? - спросила Александра Павлов-
на.
 
   - Да многое рассказывал: всего не упомнишь. Но самый лучший вот какой
случился с Рудиным анекдот. Беспрерывно развиваясь (эти господа все раз-
виваются; другие, например, просто спят или едят, - а  они  находятся  в
моменте развития спанья или еды; не так ли господин Басистов? - Басистов
ничего не ответил)... Итак, развиваясь постоянно, Рудин дошел путем  фи-
лософии до того умозаключения, что ему должно влюбиться. Начал он  отыс-
кивать предмет, достойный такого  удивительного  умозаключения.  Фортуна
ему улыбнулась. Познакомился он с одной француженкой, прехорошенькой мо-
дисткой. Дело происходило в одном немецком городе, на  Рейне,  заметьте.
Начал он ходить к ней, носить ей разные книги, говорить ей о  природе  и
Гегеле. Можете себе представить положение модистки? Она считала  его  за
астронома. Однако, вы знаете, малый он из себя ничего; ну -  иностранец,
русский - понравился. Вот, наконец, назначает он свидание, и очень  поэ-
тическое свидание: в гондоле на реке. Француженка  согласилась:  приоде-
лась получше и поехала с ним в гондоле. Так они катались часа  два.  Чем
же, вы думаете, занимался он все это время? Гладил француженку по  голо-
ве, задумчиво глядел в небо и несколько раз повторил,  что  чувствует  к
ней отеческую нежность. Француженка вернулась домой взбешенная,  и  сама
потом все рассказала Терлахову. Вот он какой господин!
 
   И Пигасов засмеялся.
 
   - Вы старый циник!- заметила с досадой Александра Павловна, - а я бо-
лее и более убеждаюсь в том, что про Рудина даже те, которые его бранят,
ничего дурного сказать не могут.
 
   - Ничего дурного? Помилуйте! а его вечное житье на  чужой  счет,  его
займы... Михайло Михайлыч! ведь он и у вас, наверное, занимал?
 
   - Послушайте, Африкан Семеныч!- начал  Лежнев,  и  лицо  его  приняло
серьезное выражение, - послушайте: вы знаете, и жена моя знает, что я  в
последнее время особенного расположения к Рудину не  чувствовал  и  даже
часто осуждал его. Со всем тем (Лежнев разлил шампанское по бокалам) вот
что я вам предлагаю: мы сейчас пили за здоровье дорогого нашего брата  и
его невесты; я предлагаю вам выпить теперь за здоровье Дмитрия Рудина!
 
   Александра Павловна и Пигасов с изумлением посмотрели на  Лежнева,  а
Басистов встрепенулся весь, покраснел от радости и глаза вытаращил.
 
   - Я знаю его хорошо, - продолжал Лежнев, - недостатки его мне  хорошо
известны. Они тем более выступают наружу, что сам он не мелкий человек.
 
   - Рудин - гениальная натура! - подхватил Басистов.
 
   - Гениальность в нем, пожалуй, есть, - возразил Лежнев, - а натура...
В том-то вся его беда, что натуры-то, собственно, в нем нет... Но  не  в
этом дело. Я хочу говорить о том, что в нем есть  хорошего,  редкого.  В
нем есть энтузиазм; а это, поверьте мне, флегматическому человеку, самое
драгоценное качество в наше время.  Мы  все  стали  невыносимо  рассуди-
тельны, равнодушны и вялы; мы заснули, мы застыли, и спасибо  тому,  кто
хоть на миг нас расшевелит и согреет! Пора! Помнишь, Саша, я раз говорил
с тобой о нем и упрекал его в холодности. Я был и прав и  неправ  тогда.
Холодность эта у него в крови - это не его вина, - а не в голове. Он  не
актер, как я называл его, не надувало, не плут; он живет на  чужой  счет
не как проныра, а как ребенок... Да, он действительно умрет где-нибудь в
нищете и в бедности; но неужели ж и за это пускать в него камнем? Он  не
сделает сам ничего именно потому, что в нем натуры, крови  нет;  но  кто
вправе сказать, что он не принесет, не принес уже пользы? что его  слова
не заронили много добрых семян в молодые души, которым природа не  отка-
зала, как ему, в силе деятельности, в умении исполнять  собственные  за-
мыслы? Да я сам, я первый, все это испытал на себе...  Саша  знает,  чем
был для меня в молодости Рудин. Я, помнится, также утверждал, что  слова
Рудина не могут действовать на людей; но я говорил тогда о людях, подоб-
ных мне, в теперешние мои годы,  о  людях,  уже  поживших  и  поломанных
жизнью. Один фальшивый звук в речи - и вся ее гармония для нас  исчезла;
а в молодом человеке, к счастью, слух еще не так развит, не так  избало-
ван. Если сущность того, что он слышит, ему кажется прекрасной, что  ему
за дело до тона! Тон он сам в себе найдет.
 
   - Браво! браво!- воскликнул Басистов, - как это справедливо  сказано!
А что касается до влияния Рудина, клянусь вам, этот  человек  не  только
умел потрясти тебя, он с места тебя сдвигал, он не давал тебе останавли-
ваться, он до основания переворачивал, зажигал тебя!
 
   - Вы слышите? - продолжал Лежнев, обращаясь к Пигасову, - какого  вам
еще доказательства нужно? Вы нападаете на философию; говоря о ней, вы не
находите довольно презрительных слов. Я сам ее не больно жалую  и  плохо
ее понимаю: но не от философии  наши  главные  невзгоды!  Философические
хитросплетения и бредни никогда не привьются к русскому: на это  у  него
слишком много здравого смысла; но нельзя же допустить, чтобы под  именем
философии нападали на всякое честное стремление к истине и  к  сознанию.
Несчастье Рудина состоит в том, что он России  не  знает,  и  это  точно
большое несчастье. Россия без каждого из нас обойтись может, но никто из
нас без нее не может обойтись. Горе тому, кто это думает,  двойное  горе
тому, кто действительно без нее обходится! Космополитизм - чепуха,  кос-
мополит - нуль, хуже нуля; вне народности ни художества, ни  истины,  ни
жизни, ничего нет. Без физиономии нет даже идеального лица; только  пош-
лое лицо возможно без физиономии. Но опять-таки скажу, это не вина Руди-
на: это его судьба, судьба горькая и тяжелая, за которую мы-то уж винить
его не станем. Нас бы очень далеко повело, если бы мы хотели  разобрать,
отчего у нас являются Рудины. А за то, что в нем есть хорошего, будем же
ему благодарны. Это легче, чем быть несправедливым к нему, а мы  были  к
нему несправедливы. Наказывать его не наше дело, да и не нужно:  он  сам
себя наказал гораздо жесточе, чем заслуживал... И дай  бог,  чтобы  нес-
частье вытравило из него все дурное и оставило одно  прекрасное  в  нем!
Пью за здоровье Рудина! Пью за здоровье товарища моих лучших годов,  пью
за молодость, за ее надежды, за ее  стремления,  за  ее  доверчивость  и
честность, за все то, от чего и в двадцать лет  бились  наши  сердца,  и
лучше чего мы все-таки ничего не узнали и не узнаем в  жизни...  Пью  за
тебя, золотое время, пью за здоровье Рудина!
 
   Все чокнулись с Лежневым. Басистов сгоряча чуть не разбил своего ста-
кана и осушил его разом, а Александра Павловна пожала Лежневу руку.
 
   - Я, Михайло Михайлыч, и не подозревал, что вы  так  красноречивы,  -
заметил Пигасов, - хоть бы самому господину Рудину подстать;  даже  меня
проняло.
 
   - Я вовсе не красноречив, - возразил Лежнев не без досады, - а вас, я
думаю, пронять мудрено. Впрочем, довольно о Рудине; давайте  говорить  о
чем-нибудь другом... Что... как бишь его?.. Пандалевский все у Дарьи Ми-
хайловны живет? - прибавил он, обратясь к Басистову.
 
   - Как же, все у ней! Она выхлопотала ему очень выгодное место.
 
   Лежнев усмехнулся.
 
   - Вот этот не умрет в нищете, за это можно поручиться.
 
   Ужин кончился. Гости разошлись.  Оставшись  наедине  с  своим  мужем,
Александра Павловна с улыбкой посмотрела ему в лицо.
 
   - Как ты хорош был сегодня, Миша! - промолвила она, лаская его  рукою
по лбу, - как ты умно и благородно говорил! Но сознайся, что ты  немного
увлекся в пользу Рудина, как прежде увлекался против него..
 
   - Лежачего не бьют... а я тогда боялся, как  бы  он  тебе  голову  не
вскружил.
 
   - Нет, - простодушно возразила Александра Павловна, - он мне  казался
всегда слишком ученым, я боялась его и не знала, что говорить в его при-
сутствии. А ведь Пигасов довольно зло подсмеялся над ним  сегодня,  соз-
найся?
 
   - Пигасов? - проговорил Лежнев. - Я оттого именно  и  заступился  так
горячо за Рудина, что Пигасов был тут. Он смеет называть Рудина лизоблю-
дом! А по-моему, его роль, роль Пигасова, во сто раз хуже. Имеет незави-
симое состояние, надо всем издевается, а уж как льнет к знатным да к бо-
гатым! Знаешь ли, что этот Пигасов, который с таким  озлоблением  все  и
всех ругает, и на философию нападает, и на женщин, - знаешь ли  ты,  что
он, когда служил, брал взятки, и как еще! А! Вот то-то вот и есть!
 
   - Неужели? - воскликнула Александра Павловна. - Этого я никак не ожи-
дала!.. Послушай, Миша, - прибавила она, помолчав немного, - что я  хочу
у тебя спросить...
 
   - Что?
 
   - Как ты думаешь, будет ли брат счастлив с Натальей?
 
   - Как тебе сказать... вероятности все есть... Командовать будет она -
между нами таить это не для чего, - она умней его; но он славный человек
и любит ее от души. Чего же больше? Ведь  вот  мы  друг  друга  любим  и
счастливы, не правда ли?
 
   Александра Павловна улыбнулась и стиснула руку Михайле Михайлычу.
 
   -------------
 
   В тот самый день, когда все, рассказанное нами,  происходило  в  доме
Александры Павловны, - в одной из отдаленных губерний России тащилась, в
самый зной, по большой дороге, плохенькая рогожная кибитка,  запряженная
тройкой обывательских лошадей. На облучке торчал, упираясь искоса ногами
в валек, седой мужичок в дырявом армяке и то и дело подергивал  веревоч-
ными вожжами и помахивал кнутиком; а в самой кибитке сидел, на тощем че-
модане, человек высокого роста в фуражке и старом запыленном  плаще.  То
был Рудин. Он сидел понурив голову и нахлобучив козырек фуражки на  гла-
за. Неровные толчки кибитки бросали его с стороны на сторону, он казался
совершенно бесчувственным, словно дремал. Наконец он выпрямился.
 
   - Когда же это мы до станции доедем? - спросил он  мужика,  сидевшего
на облучке.
 
   - А вот, батюшка, - заговорил мужик и еще сильнее задергал вожжами, -
как на взволочек взберемся, версты две останется, не боле... Ну, ты! ду-
май... Я тебе подумаю, - прибавил он тоненьким голосом, принимаясь  сте-
гать правую пристяжную.
 
   - Ты, кажется, очень плохо едешь, - заметил Рудин, - мы с самого утра
тащимся и никак доехать не можем. Ты бы хоть спел что-нибудь.
 
   - Да что будешь делать, батюшка! Лошади,  вы  сами  видите,  заморен-
ные... опять жара. А петь мы не можем: мы не ямщики... Барашек, а  бара-
шек!воскликнул вдруг мужичок, обращаясь к прохожему в бурой свитчонке  и
стоптанных лаптишках, - посторонись, барашек.
 
   - Вишь ты... кучер! - пробормотал ему вслед прохожий и остановился. -
Московская косточка! - прибавил он голосом, исполненным укоризны,  трях-
нул головой и заковылял далее.
 
   - Куда ты! - подхватил мужичок с расстановкой, дергая коренную, -  ах
ты, лукавая! право, лукавая...
 
   Измученные лошаденки кое-как доплелись, наконец, до почтового  двора.
Рудин вылез из кибитки, расплатился с мужиком (который ему не поклонился
и деньги долго пошвыривал на ладони - знать, на водку мало досталось)  и
сам внес чемодан в станционную комнату.
 
   Один мой знакомый, много показавшийся на своем веку по России, сделал
замечание, что если в станционной  комнате  на  стенах  висят  картинки,
изображающие сцены из "Кавказского пленника" или русских  генералов,  то
лошадей скоро достать можно; но если на картинках представлена жизнь из-
вестного игрока Жоржа де Жермани, то путешественнику нечего надеяться на
быстрый отъезд: успеет он налюбоваться на закрученный кок, белый раскид-
ной жилет и чрезвычайно узкие и короткие панталоны игрока  в  молодости,
на его исступленную физиономию, когда он, будучи уже  старцем,  убивает,
высоко взмахнув стулом, в хижине с крутою крышей, своего сына. В  комна-
те, куда вошел Рудин, висели именно эти картины из  "Тридцати  лет,  или
Жизни игрока". На крик его явился смотритель, заспанный (кстати -  видел
ли кто-нибудь смотрителя не заспанного?), и, не выждав даже вопроса  Ру-
дина, вялым голосом объявил, что лошадей нет.
 
   - Как же вы говорите, что лошадей нет, - промолвил Рудин, - а даже не
знаете, куда я иду? Я сюда на обывательских приехал.
 
   - У нас никуда лошадей нет, - отвечал смотритель. - А вы куда едете?
 
   - В ...ск.
 
   - Нет лошадей, - повторил смотритель и вышел вон.
 
   Рудин с досадой приблизился к окну и бросил фуражку на  стол.  Он  не
много изменился, но пожелтел в последние два года; серебряные нити  заб-
листали кой-где в кудрях, и глаза, все еще прекрасные, как будто потуск-
нели; мелкие морщины, следы горьких и тревожных чувств, легли около губ,
на щеках, на висках.
 
   Платье на нем было изношенное и старое, и белья не  виднелось  нигде.
Пора его цветения, видимо, прошла: он, как выражаются садовники, пошел в
семя.
 
   Он принялся читать надписи по стенам... известное развлечение скучаю-
щих путешественников... вдруг дверь заскрипела, и вошел смотритель.
 
   - Лошадей в ...ск нет и долго еще не будет, - заговорил он, - а вот в
...ов есть обратные.
 
   - В ...ов? - промолвил Рудин. - Да помилуйте! это мне  совсем  не  по
дороге. Я еду в Пензу, а ...ов лежит, кажется, в направлении к Тамбову.
 
   - Что ж? вы из Тамбова можете тогда  проехать,  а  не  то  из  ...ова
как-нибудь свернете.
 
   Рудин подумал.
 
   - Ну, пожалуй, - проговорил он наконец, - велите закладывать лошадей.
Мне все равно; поеду в Тамбов.
 
   Лошадей скоро подали. Рудин вынес свой чемоданчик, вылез  на  телегу,
сел, понурился попрежнему. Было что-то беспомощное и грустно-покорное  в
его нагнутой фигуре... И тройка поплелась неторопливой рысью,  отрывисто
позвякивая бубенчиками.
 
   ЭПИЛОГ
 
   Прошло еще несколько лет.
 
   Был осенний холодный день. К крыльцу  главной  гостиницы  губернского
города С...а п