уже я и не помню всего, что она говорила мне.
 
   Наталья произнесла все это каким-то ровным, почти беззвучным голосом.

   - А вы, Наталья Алексеевна, что вы ей ответили? - спросил Рудин.
 
   - Что я ей ответила? - повторила Наталья. - Что  вы  теперь  намерены
делать?
 
   - Боже мой! Боже мой! - возразил Рудин, - это жестоко!  Так  скоро!..
такой внезапный удар!.. И ваша матушка пришла в такое негодование?
 
   - Да... да, она слышать о вас не хочет.
 
   - Это ужасно! Стало быть, никакой надежды нет?
 
   - Никакой.
 
   - За что мы так несчастливы! Гнусный  этот  Пандалевский!..  Вы  меня
спрашиваете, Наталья Алексеевна, что я намерен  делать?  У  меня  голова
кругом идет - я ничего сообразить не могу... Я чувствую только свое нес-
частие... удивляюсь, как вы можете сохранять хладнокровие!..
 
   - Вы думаете, мне легко? - проговорила Наталья.
 
   Рудин начал ходить по плотине. Наталья не спускала с него глаз.
 
   - Ваша матушка вас не расспрашивала? - промолвил он наконец.
 
   - Она меня спросила, люблю ли я вас.
 
   - Ну... и вы?
 
   Наталья помолчала.
 
   - Я не солгала.
 
   Рудин взял ее за руку.
 
   - Всегда, во всем благородна и великодушна! О, сердце девушки  -  это
чистое золото! Но неужели ваша матушка так решительно объявила свою волю
насчет невозможности нашего брака?
 
   - Да, решительно. Я уж вам сказала, она убеждена, что вы сами не  ду-
маете жениться на мне.
 
   - Стало быть, она считает меня за обманщика! Чем я заслужил это?
 
   И Рудин схватил себя за голову.
 
   - Дмитрий Николаич! - промолвила Наталья, - мы тратим попусту  время.
Вспомните, я в последний раз вижусь с вами. Я пришла сюда не плакать, не
жаловаться - вы видите, я не плачу, - я пришла за советом.
 
   - Да какой совет могу я дать вам, Наталья Алексеевна?
 
   - Какой совет? Вы мужчина; я привыкла вам верить, я до конца буду ве-
рить вам. Скажите мне, какие ваши намерения?
 
   - Мои намерения? Ваша матушка, вероятно, откажет мне от дому.
 
   - Может быть. Она уже вчера объявила мне, что должна будет  раззнако-
миться с вами... Но вы не отвечаете на мой вопрос.
 
   - На какой вопрос?
 
   - Как вы думаете, что нам надобно теперь делать?
 
   - Что нам делать? - возразил Рудин, - разумеется, покориться.
 
   - Покориться, - медленно повторила Наталья, и губы ее побледнели.
 
   - Покориться судьбе, - продолжал Рудин. - Что же  делать!  Я  слишком
хорошо знаю, как это горько, тяжело, невыносимо; но посудите  сами,  На-
талья Алексеевна, я беден... Правда, я могу работать; но если  б  я  был
даже богатый человек, в состоянии ли вы перенести насильственное растор-
жение с вашим семейством, гнев вашей матери?.. Нет, Наталья  Алексеевна;
об этом и думать нечего. Видно, нам не суждено было жить  вместе,  и  то
счастье, о котором я мечтал, не для меня!
 
   Наталья вдруг закрыла лицо руками и заплакала.  Рудин  приблизился  к
ней.
 
   - Наталья Алексеевна! милая Наталья! - заговорил он  с  жаром,  -  не
плачьте, ради бога, не терзайте меня, утешьтесь...
 
   Наталья подняла голову.
 
   - Вы мне говорите, чтобы я утешилась, - начала она, и глаза  ее  заб-
лестели сквозь слезы, - я не о том плачу, о чем вы думаете... Мне не  то
больно: мне больно то, что я в вас обманулась... Как! я прихожу к вам за
советом, и в какую минуту, и  первое  ваше  слово:  покориться...  Поко-
риться! Так вот как вы применяете на деле ваши толкования о  свободе,  о
жертвах, которые...
 
   Ее голос прервался.
 
   - Но, Наталья Алексеевна, - начал смущенный Рудин, -  вспомните...  я
не отказываюсь от слов моих... только...
 
   - Вы спрашивали меня, - продолжала она с новой силой, - что я ответи-
ла моей матери, когда она объявила мне, что  скорее  согласится  на  мою
смерть, чем на брак мой с вами: я ей ответила, что скорее умру, чем вый-
ду за другого замуж... А вы говорите: покориться! Стало быть,  она  была
права: вы точно, от нечего делать, от скуки, пошутили со мной...
 
   - Клянусь вам, Наталья Алексеевна... уверяю вас... - твердил Рудин.
 
   Но она его не слушала.
 
   - Зачем же вы не остановили меня? зачем вы сами... Или вы не  рассчи-
тывали на препятствия? Мне стыдно говорить об этом... но  ведь  все  уже
кончено.
 
   - Вам надо успокоиться, Наталья Алексеевна, - начал было Рудин, - нам
надо вдвоем подумать, какие меры...
 
   - Вы так часто говорили о самопожертвовании, -  перебила  она,  -  но
знаете ли, если б вы сказали мне сегодня, сейчас: "Я тебя  люблю,  но  я
жениться не могу, я не отвечаю за будущее, дай  мне  руку  и  ступай  за
мной", - знаете ли, что я бы пошла за вами, знаете ли, что я на все  ре-
шилась? Но, верно, от слова до дела еще далеко,  и  вы  теперь  струсили
точно так же, как струсили третьего дня за обедом перед Волынцевым!
 
   Краска бросилась в лицо Рудину.  Неожиданная  восторженность  Натальи
его поразила; но последние слова ее уязвили е го самолюбие.
 
   - Вы слишком раздражены теперь, Наталья Алексеевна, - начал он, вы не
можете понять, как вы жестоко оскорбляете меня. Я надеюсь, что со време-
нем вы отдадите мне справедливость; вы поймете, чего  мне  стоило  отка-
заться от счастия, которое, как вы говорите сами, не  налагало  на  меня
никаких обязанностей. Ваше спокойствие дороже мне всего в мире, и я  был
бы человеком самым низким, если б решился воспользоваться...
 
   - Может быть, может быть, - перебила Наталья, - может быть, вы правы;
я не знаю, что говорю. Но я до сих пор вам верила, каждому вашему  слову
верила... Вперед, пожалуйста, взвешивайте ваши слова, не произносите  их
на ветер. Когда я вам сказала, что я люблю вас, я знала, что значит  это
слово: я на все была готова... Теперь мне остается  благодарить  вас  за
урок и проститься.
 
   - Остановитесь, ради бога, Наталья Алексеевна. умоляю вас. Я не  зас-
луживаю вашего презрения, клянусь вам. Войдите же и вы в мое  положение.
Я отвечаю за вас и за себя. Если б я не любил вас  самой  преданной  лю-
бовью - да боже мой! я бы тотчас сам предложил вам бежать со мною... Ра-
но или поздно, матушка ваша простит нас... и тогда... Но прежде чем  ду-
мать о собственном счастье...
 
   Он остановился. Взор Натальи, прямо на него устремленный, смущал его.

   - Вы стараетесь мне доказать, что вы честный человек, Дмитрий Никола-
ич, - промолвила она, - я в  этом  не  сомневаюсь.  Вы  не  в  состоянии
действовать из расчета; но разве в этом я желала  убедиться,  разве  для
этого я пришла сюда...
 
   - Я не ожидал, Наталья Алексеевна...
 
   - А! вот когда вы проговорились! Да, вы не ожидали всего этого  -  вы
меня не знали. Не беспокойтесь ... вы не любите меня, а я никому не  на-
вязываюсь.
 
   - Я вас люблю!- воскликнул Рудин.
 
   Наталья выпрямилась.
 
   - Может быть; но как вы меня любите? Я помню все ваши слова,  Дмитрий
Николаич. Помните, вы мне говорили, без полного равенства  нет  любви...
Вы для меня слишком высоки, вы не мне чета... Я  поделом  наказана.  Вам
предстоят занятия, более достойные вас. Я  не  забуду  нынешнего  дня...
Прощайте...
 
   - Наталья Алексеевна, вы уходите? Неужели мы так расстанемся?
 
   Он протянул к ней руки. Она остановилась. Его умоляющий голос,  каза-
лось, поколебал ее.
 
   - Нет, - промолвила она наконец, - я чувствую, что-то во мне надломи-
лось... Я шла сюда, я говорила с вами точно в горячке; надо  опомниться.
Этому не должно быть, вы сами сказали, этого не будет. Боже мой, когда я
шла сюда, я мысленно прощалась с моим домом, со всем моим прошедшим, - и
что же? кого я встретила здесь? малодушного человека... И почему вы зна-
ли, что я не в состоянии буду перенести разлуку с семейством? "Ваша  ма-
тушка не согласна... Это ужасно!" Вот все, что я слышала от вас.  Вы  ли
это, вы ли это, Рудин? Нет! прощайте... Ах! если бы вы меня любили, я бы
почувствовала это теперь, в это мгновение ... Нет, нет, прощайте!..
 
   Она быстро повернулась и побежала к Маше, которая  уже  давно  начала
беспокоиться и делать ей знаки.
 
   - Вы трусите, а не я! - крикнул Рудин вслед Наталье.
 
   Она уже не обращала на него внимания и спешила через поле домой.  Она
благополучно возвратилась к себе в спальню; но только  лишь  переступила
порог, силы ей изменили, и она без чувств упала на руки Маше.
 
   А Рудин долго еще стоял на плотине. Наконец он встрепенулся,  медлен-
ными шагами добрался до дорожки и тихо пошел по ней. Он был очень  прис-
тыжен... и огорчен. "Какова?- думал он. - В восемнадцать лету... Нет,  я
ее не знал... Она замечательная девушка. Какая сила воли...  Она  права;
она стоит не такой любви, какую я к ней  чувствовал...  Чувствовал?..  -
спросил он самого себя. - Разве я уже больше не чувствую любви? Так  вот
как это все должно было кончиться! Как я  был  жалок  и  ничтожен  перед
ней!"
 
   Легкий стук беговых дрожек заставил  Рудина  поднять  глаза.  К  нему
навстречу, на неизменном своем рысачке, ехал Лежнев. Рудин молча  с  ним
раскланялся и, как пораженный внезапной мыслью, свернул с дороги и быст-
ро пошел по направлению к дому Дарьи Михайловны.
 
   Лежнев дал ему отойти, посмотрел вслед за ним и, подумав немного, то-
же поворотил назад свою лошадь - и поехал обратно к Волынцеву, у которо-
го провел ночь. Он застал его спящим, не велел будить его и, в  ожидании
чая, сел на балкон и закурил трубку.
 
   X
 
   Волынцев встал часу в десятом и, узнав, что Лежнев сидит  у  него  на
балконе, очень удивился и велел его попросить к себе.
 
   - Что случилось? - спросил он его. - Ведь ты хотел к себе поехать.
 
   - Да, хотел, да встретил Рудина... Один шагает по полю, и лицо  такое
расстроенное. Я взял да и вернулся.
 
   - Ты вернулся оттого, что встретил Рудина?
 
   - То есть, правду сказать, я сам не знаю, почему я вернулся;  вероят-
но, потому, что о тебе вспомнил: хотелось с тобой посидеть, а к  себе  я
еще успею.
 
   Волынцев горько усмехнулся.
 
   - Да, о Рудине нельзя теперь подумать, не подумав также и обо  мне...
Человек! - крикнул он громко, - дай нам чаю.
 
   Приятели начали пить чай. Лежнев заговорил было о хозяйстве, о  новом
способе крыть амбары бумагой...
 
   Вдруг Волынцев вскочил с кресел и с такой силой ударил по столу,  что
чашки и блюдечки зазвенели.
 
   - Нет! - воскликнул он, - я этого дольше выносить не в силах! Я вызо-
ву этого умника, и пусть он меня застрелит, либо уж я постараюсь влепить
пулю в его ученый лоб.
 
   - Что ты, что ты, помилуй! - пробормотал Лежнев, - как можно так кри-
чать! я чубук уронил... Что с тобой?
 
   - А то, что я слышать равнодушно имени его не могу: вся кровь у  меня
так и заходит.
 
   - Полно, брат, полно! как тебе не стыдно! - возразил Лежнев, поднимая
с полу трубку. - Брось! - Ну его!..
 
   - Он меня оскорбил, - продолжал Волынцев, расхаживая по комнате...  -
да! он оскорбил меня. Ты сам должен с этим согласиться. На первых  порах
я не нашелся: он озадачил меня; да и кто мог ожидать этого? Но я ему до-
кажу, что шутить со мной нельзя... Я его, проклятого философа, как куро-
патку застрелю.
 
   - Много ты этим выиграешь, как же! Я уж о сестре твоей не говорю. Из-
вестно, ты обуреваем страстью... где тебе о сестре думать! Да в  отноше-
нии к другой особе, - что ты думаешь, убивши философа, ты дела свои поп-
равишь?
 
   Волынцев бросился в кресла.
 
   - Так уеду я куда-нибудь! А то здесь тоска мне просто сердце  отдави-
ла; просто места нигде найти не могу.
 
   - Уедешь... вот это другое дело! Вот с этим я согласен. И знаешь  ли,
что я тебе предлагаю? Поедем-ка вместе - на Кавказ или так просто в  Ма-
лороссию, галушки есть. Славное, брат, дело!
 
   - Да; а сестру-то с кем оставим?
 
   - А почему же Александре Павловне не поехать с нами? Ей-богу, отлично
выйдет. Ухаживать за ней, уж за это я берусь! Ни в чем недостатка  иметь
не будет; коли захочет, каждый вечер серенаду под окном устрою;  ямщиков
одеколоном надушу, цветы по дорогам натыкаю. А  уж  мы,  брат,  с  тобой
просто переродимся; так наслаждаться будем, брюханами такими назад прие-
дем, что никакая любовь нас уже не проймет!
 
   - Ты все шутишь, Миша!
 
   - Вовсе не шучу. Это тебе блестящая мысль в голову пришла.
 
   - Нет! вздор! - вскрикнул опять Волынцев, - я драться, драться с  ним
хочу!..
 
   - Опять! Экой ты, брат, сегодня с колером!..
 
   Человек вошел с письмом в руке.
 
   - От кого? - спросил Лежнев.
 
   - От Рудина, Дмитрия Николаевича. Ласунских человек привез.
 
   - От Рудина? - повторил Волынцев. - К кому?
 
   - К вам-с.
 
   - Ко мне... подай.
 
   Волынцев схватил письмо, быстро распечатал его, стал  читать.  Лежнев
внимательно глядел на него: странное, почти радостное изумление  изобра-
жалось на лице Волынцева; он опустил руки.
 
   - Что такое? - спросил Лежнев.
 
   - Прочти, - проговорил Волынцев вполголоса и протянул ему письмо.
 
   Лежнев начал читать. Вот что писал Рудин:
 
   "Милостивый государь, Сергей Павлович!
 
   Я сегодня уезжаю из дома Дарьи Михайловны,  и  уезжаю  навсегда.  Это
вас, вероятно, удивит, особенно после того, что произошло  вчера.  Я  не
могу объяснить вам, что именно заставляет меня поступить так; но мне по-
чему-то кажется, что я должен известить вас о моем отъезде. Вы  меня  не
любите и даже считаете меня за дурного человека. Я не  намерен  оправды-
ваться: меня оправдает время. По-моему, и недостойно мужчины,  и  беспо-
лезно доказывать предубежденному человеку несправедливость его предубеж-
дений. Кто захочет меня понять, тот извинит меня, а кто понять не  хочет
или не может - обвинения того меня не трогают. Я ошибся в вас. В  глазах
моих вы по-прежнему остаетесь благородным и честным человеком; но я  по-
лагал, вы сумеете стать выше той среды, в которой развились... Я ошибся.
Что делать?! Не в первый и не в последний раз. Повторяю вам:  я  уезжаю.
Желаю вам счастия. Согласитесь, что это желание совершенно  бескорыстно,
и надеюсь, что вы теперь будете счастливы. Может быть,  вы  со  временем
измените свое мнение обо мне. Увидимся ли мы когда-нибудь, не  знаю,  но
во всяком случае остаюсь искренно вас уважающий
 
   Д. Р.".
 
   "Р. S. Должные мною вам двести рублей я вышлю, как  только  приеду  к
себе в деревню, в Т...ую губернию. Также прошу вас не говорить при Дарье
Михайловне об этом письме".
 
   "Р. Р.S. Еще одна последняя, но важная просьба: так как я теперь уез-
жаю, то, я надеюсь, вы не будете упоминать перед Натальей Алексеевной  о
моем посещении у вас..."
 
   - Ну, что ты скажешь? - спросил Волынцев, как только  Лежнев  окончил
письмо.
 
   - Что тут сказать!- возразил  Лежнев,  -  воскликнуть  по-восточному:
"Аллах! Аллах!" - и положить в рот палец изумления - вот все, что  можно
сделать. Он уезжает... Ну! дорога скатертью. Но вот что любопытно:  ведь
и это письмо он почел за долг написать, и являлся он к тебе  по  чувству
долга... У этих господ на каждом шагу долг, и все долг  -  да  долги,  -
прибавил Лежнев, с усмешкой указывая на post-scriptum.
 
   - А каковы он фразы отпускает!- воскликнул Волынцев. - Он  ошибся  во
мне: он ожидал, что я стану выше какой-то среды... Что за ахинея, госпо-
ди! хуже стихов!
 
   Лежнев ничего не ответил; одни глаза его улыбнулись. Волынцев встал.
 
   - Я хочу съездить к Дарье Михайловне, - промолвил он, -  я  хочу  уз-
нать, что все это значит...
 
   - Погоди, брат: дай ему убраться. К чему тебе  опять  с  ним  сталки-
ваться? Ведь он исчезает - чего тебе еще? Лучше  поди-ка  ляг  да  усни;
ведь ты, чай, всю ночь с боку на бок проворочался. А  теперь  дела  твои
поправляются...
 
   - Из чего ты это заключаешь?
 
   - Да так мне кажется. Право, усни, а я пойду к твоей сестре -  посижу
с ней.
 
   - Я вовсе спать не хочу. С какой стати мне спать!.. Я лучше поеду по-
ля осмотрю, - сказал Волынцев, одергивая полы пальто.
 
   - И то добре. Поезжай, брат, поезжай, осмотри поля.
 
   И Лежнев отправился на половину Александры Павловны. Он застал  ее  в
гостиной. Она ласково его приветствовала. Она всегда радовалась его при-
ходу; но лицо ее осталось печально. Ее  беспокоило  вчерашнее  посещение
Рудина.
 
   - Вы от брата? - спросила она Лежнева, - каков он сегодня?
 
   - Ничего, поехал поля осматривать.
 
   Александра Павловна помолчала.
 
   - Скажите, пожалуйста, - начала она, внимательно  рассматривая  кайму
носового платка, - вы не знаете, зачем...
 
   - Приезжал Рудин? - подхватил Лежнев. - Знаю: он приезжал проститься.

   Александра Павловна подняла голову.
 
   - Как - проститься?
 
   - Да. Разве вы не слыхали? Он уезжает от Дарьи Михайловны.
 
   - Уезжает?
 
   - Навсегда; по крайней мере он так говорит.
 
   - Да помилуйте, как же это понять, после всего того...
 
   - А это другое дело! Понять этого нельзя, но оно  так.  Должно  быть,
что-нибудь там у них произошло. Струну слишком натянул - она и лопнула.
 
   - Михайло Михайлыч! - начала Александра Павловна, - я ничего не пони-
маю; вы, мне кажется, смеетесь надо мной...
 
   - Да ей-богу же нет... Говорят вам, он уезжает и даже письменно изве-
щает об этом своих знакомых. Оно, если хотите, с некоторой точки зрения,
недурно; но отъезд его  помешал  осуществиться  одному  удивительнейшему
предприятию, о котором мы начали было толковать с вашим братом.
 
   - Что такое? какое предприятие?
 
   - А вот какое. Я предлагал вашему брату поехать для развлечения путе-
шествовать и взять вас с собой. Ухаживать, собственно,  за  вами  брался
я...
 
   - Вот прекрасно! - воскликнула Александра Павловна, - воображаю себе,
как бы вы за мною ухаживали. Да вы бы меня с голоду уморили.
 
   - Вы это потому так говорите, Александра Павловна, что не знаете  ме-
ня. Вы думаете, что я чурбан, чурбан совершенный, деревяшка какая-то;  а
известно ли вам, что я способен таять, как сахар, дни простаивать на ко-
ленях?
 
   - Вот это бы я, признаюсь, посмотрела!
 
   Лежнев вдруг поднялся.
 
   - Да выдьте за меня замуж, Александра Павловна, вы все это и увидите.

   Александра Павловна покраснела до ушей.
 
   - Что вы это такое сказали, Михайло Михайлыч? - повторила она с  сму-
щением.
 
   - А то я сказал, - ответил Лежнев, - что уже  давным-давно  и  тысячу
раз у меня на языке было. Я проговорился, наконец, и  вы  можете  посту-
пить, как знаете. А чтобы не стеснять вас, я теперь выйду. Если вы хоти-
те быть моей женою... Удаляюсь. Если вам не противно, вы  только  велите
меня позвать: я уже пойму...
 
   Александра Павловна хотела было  удержать  Лежнева,  но  он  проворно
ушел, без шапки отправился в сад, оперся на калитку и начал глядеть  ку-
да-то.
 
   - Михайло Михайлыч! - раздался за ним голос горничной, - пожалуйте  к
барыне. Они вас велели позвать.
 
   Михайло Михайлыч обернулся, взял горничную, к великому ее  изумлению,
обеими руками за голову, поцеловал ее в лоб и пошел к Александре Павлов-
не.
 
   XI
 
   Вернувшись домой, тотчас после встречи с Лежневым,  Рудин  заперся  в
своей комнате и написал два письма: одно - к Волынцеву (оно уже известно
читателям) и другое - к Наталье. Он очень долго сидел  над  этим  вторым
письмом, многое в нем перемарывал и переделывал и, тщательно списав  его
на тонком листе почтовой бумаги, сложил его как можно мельче и положил в
карман. С грустью на лице прошелся он несколько раз  взад  и  вперед  по
комнате, сел на кресло перед окном, подперся рукою; слеза тихо выступила
на его ресницы... Он встал, застегнулся на все пуговицы, позвал человека
и велел спросить у Дарьи Михайловны, может ли он ее видеть.
 
   Человек скоро вернулся и доложил, что Дарья Михайловна приказала  его
просить. Рудин пошел к ней.
 
   Она приняла его в кабинете, как в первый раз, два месяца тому  назад.
Но теперь она не была одна: у ней сидел Пандалевский, скромный,  свежий,
чистый и умиленный, как всегда.
 
   Дарья Михайловна люб