,  -  барон
получил предписание тотчас вернуться в Петербург. Он  прислал  мне  свою
статью с одним господином Рудиным, своим приятелем. Барон хотел мне  его
представить - он очень его хвалил. Но как это досадно! я надеялась,  что
барон поживет здесь...
 
   - Дмитрий Николаевич Рудин, - доложил лакей.
 
   III
 
   Вошел человек лет тридцати пяти, высокого роста, несколько  сутулова-
тый, курчавый, смуглый, с лицом неправильным, но выразительным и  умным,
с жидким блеском в быстрых темно-синих глазах, с прямым широким носом  и
красиво очерченными губами. Платье на нем было не ново и узко, словно он
из него вырос.
 
   Он проворно подошел к Дарье Михайловне и, поклонясь  коротким  покло-
ном, сказал ей, что он давно желал иметь честь представиться  ей  и  что
приятель его, барон, очень сожалел о том, что не мог проститься лично.
 
   Тонкий звук голоса Рудина не соответствовал его росту и  его  широкой
груди.
 
   - Садитесь... очень рада, - промолвила Дарья Михайловна и, познакомив
его со всем обществом, спросила, здешний ли он, или заезжий.
 
   - Мое имение в Т...ой губернии, - отвечал Рудин, держа шляпу на коле-
нях, - а здесь я недавно. Я приехал по делу и  поселился  пока  в  вашем
уездном городе.
 
   - У кого?
 
   - У доктора. Он мой старинный товарищ по университету.
 
   - А! у доктора... Его хвалят. Он, говорят, свое дело  разумеет.  А  с
бароном вы давно знакомы?
 
   - Я нынешней зимой в Москве с ним встретился и теперь провел  у  него
около недели.
 
   - Он очень умный человек, барон.
 
   - Да-с.
 
   Дарья Михайловна понюхала узелок носового платка, напитанный одеколо-
ном.
 
   - Вы служите? - спросила она.
 
   - Кто? я-с?
 
   - Да.
 
   - Нет... Я в отставке.
 
   Наступило небольшое молчание. Общий разговор возобновился.
 
   - Позвольте полюбопытствовать, - начал Пигасов, обратясь к Рудину,  -
вам известно содержание статьи, присланной господином бароном?
 
   - Известно.
 
   - Статья эта трактует об отношениях торговли... или нет,  бишь,  про-
мышленности к торговле, в нашем отечестве... Так, кажется,  вы  изволили
выразиться, Дарья Михайловна?
 
   - Да, она об этом, - проговорила Дарья Михайловна и приложила руку ко
лбу.
 
   - Я, конечно, в этих делах судья плохой, - продолжал Пигасов, - но  я
должен сознаться, что мне самое заглавие статьи  кажется  чрезвычайно...
как бы это сказать поделикатнее?.. чрезвычайно темным и запутанным.
 
   - Почему же оно вам так кажется?
 
   Пигасов усмехнулся и посмотрел вскользь на Дарью Михайловну.
 
   - А вам оно ясно? - проговорил он, снова обратив свое лисье личико  к
Рудину.
 
   - Мне? Ясно.
 
   - Гм... Конечно, это вам лучше знать.
 
   - У вас голова болит? - спросила Александра Павловна Дарью  Михайлов-
ну.
 
   - Нет. Это у меня так... C'est nerveux.8 ----
   8 Это нервное (франц.).
 
   - Позвольте полюбопытствовать, - заговорил опять носовым голоском Пи-
гасов, - ваш знакомец, господин барон Муффель... так, кажется, их зовут?

   - Точно так.
 
   - Господин барон Муффель специально занимается политической экономией
или только так, посвящает этой интересной науке часы досуга, остающегося
среди светских удовольствий и занятий по службе?
 
   Рудин пристально посмотрел на Пигасова.
 
   - Барон в этом деле дилетант, - отвечал он, слегка краснея,  -  но  в
его статье много справедливого и любопытного.
 
   - Не могу спорить с вами, не зная статьи... Но, смею спросить,  сочи-
нение вашего приятеля, барона Муффеля,  вероятно,  более  придерживается
общих рассуждений, нежели фактов?
 
   - В нем есть и факты и рассуждения, основанные на фактах.
 
   - Так-с, так-с. Доложу вам, по моему мнению... а я могу-таки при слу-
чае свое слово молвить; я три года в Дерпте выжил... все эти так называ-
емые общие рассуждения, гипотезы там, системы... извините меня,  я  про-
винциал, правду-матку режу прямо... никуда  не  годятся.  Это  все  одно
умствование - этим только людей морочат. Передавайте, господа, факты,  и
будет с вас.
 
   - В самом деле! - возразил Рудин. - Ну,  а  смысл  фактов  передавать
следует?
 
   - Общие рассуждения!- продолжал Пигасов, - смерть моя эти общие  рас-
суждения, обозрения, заключения! Все  это  основано  на  так  называемых
убеждениях; всякий толкует о своих убеждениях и еще уважения к ним  тре-
бует, носится с ними... Эх!
 
   И Пигасов потряс кулаком в воздухе. Пандалевский рассмеялся.
 
   - Прекрасно! - промолвил Рудин, - стало  быть,  по-вашему,  убеждений
нет?
 
   - Нет - и не существует.
 
   - Это ваше убеждение?
 
   - Да.
 
   - Как же вы говорите, что их нет? Вот вам уже одно на первый случай.
 
   Все в комнате улыбнулись и переглянулись.
 
   - Позвольте, позвольте, однако, - начал было Пигасов...
 
   Но Дарья Михайловна захлопала в ладоши, воскликнула: " Браво,  браво,
разбит Пигасов, разбит!" - и тихонько вынула шляпу из рук Рудина.
 
   - Погодите радоваться, сударыня: успеете! - заговорил с досадой Пига-
сов. - Недостаточно сказать с видом превосходства острое словцо: надобно
доказать, опровергнуть... Мы отбились от предмета спора.
 
   - Позвольте, - хладнокровно заметил Рудин, - дело очень просто. Вы не
верите в пользу общих рассуждений, вы не верите в убеждения...
 
   - Не верю, не верю, ни во что не верю.
 
   - Очень хорошо. Вы скептик.
 
   - Не вижу необходимости употреблять такое ученое слово. Впрочем...
 
   - Не перебивайте же! - вмешалась Дарья Михайловна.
 
   "Кусь, кусь, кусь!" - сказал про себя в это мгновенье Пандалевский  и
весь осклабился.
 
   - Это слово выражает мою мысль, - продолжал Рудин. - Вы его  понимае-
те: отчего же не употреблять его? Вы ни во что не  верите...  Почему  же
верите вы в факты?
 
   - Как почему? вот прекрасно! Факты - дело  известное,  всякий  знает,
что такое факты... Я сужу о них по опыту, по собственному чувству.
 
   - Да разве чувство не может обмануть вас! Чувство  вам  говорит,  что
солнце вокруг земли ходит... или, может быть, вы не согласны с  Коперни-
ком? Вы и ему не верите?
 
   Улыбка опять промчалась по всем лицам, и глаза  всех  устремились  на
Рудина. "А он человек неглупый", - подумал каждый.
 
   - Вы все изволите шутить, - заговорил Пигасов. - Конечно,  это  очень
оригинально, но к делу нейдет.
 
   - В том, что я сказал до сих пор, - возразил Рудин,  -  к  сожалению,
слишком мало оригинального. Это все очень давно известно  и  тысячу  раз
было говорено. Дело не в том...
 
   - А в чем же? - спросил не без наглости Пигасов.
 
   В споре он сперва подтрунивал над противником, потом становился  гру-
бым, а наконец дулся и умолкал.
 
   - Вот в чем, - продолжал Рудин, - я, признаюсь, не могу  не  чувство-
вать искреннего сожаления, когда умные люди при мне нападают...
 
   - На системы? - перебил Пигасов.
 
   - Да, пожалуй, хоть на системы. Что вас пугает так это слово?  Всякая
система основана на знании основных законов, начал жизни.
 
   - Да их узнать, открыть их нельзя... помилуйте!
 
   - Позвольте. Конечно, не всякому они доступны, и человеку свойственно
ошибаться. Однако вы, вероятно,  согласитесь  со  мною,  что,  например,
Ньютон открыл хотя некоторые из этих основных законов. Он был гений, по-
ложим; но открытия гениев тем и велики, что становятся достоянием  всех.
Стремление к отысканию общих начал в частных явлениях есть одно  из  ко-
ренных свойств человеческого ума, и вся наша образованность...
 
   - Вот вы куда-с!- перебил растянутым голосом Пигасов. - Я  практичес-
кий человек и во все эти метафизические тонкости не  вдаюсь  и  не  хочу
вдаваться.
 
   - Прекрасно! Это в вашей воле. Но заметьте, что  самое  ваше  желание
быть исключительно практическим человеком есть уже своего рода  система,
теория...
 
   - Образованность! говорите вы, - подхватил Пигасов,  -  вот  еще  чем
удивить вздумали! Очень нужна она, эта  хваленая  образованность!  Гроша
медного не дам я за вашу образованность!
 
   - Однако как вы дурно спорите, Африкан Семеныч! - заметила Дарья  Ми-
хайловна, внутренно весьма довольная спокойствием и  изящной  учтивостью
нового своего знакомца. - "C'est un homme comme  il  faut9,  -  подумала
она, с доброжелательным вниманием взглянув в лицо  Рудину.  -  Надо  его
приласкать". Эти последние слова она мысленно произнесла по-русски. ----
   9 Это светский человек (франц.).
 
   - Образованность я защищать не стану, - продолжал, помолчав  немного,
Рудин, - она не нуждается в моей защите. Вы ее не  любите...  у  всякого
свой вкус. Притом это завело бы нас слишком далеко. Позвольте вам только
напомнить старинную поговорку: "Юпитер, ты сердишься: стало быть, ты ви-
новат". Я хотел сказать, что все эти нападения на системы, на общие рас-
суждения и так далее потому особенно огорчительны, что вместе с система-
ми люди отрицают вообще знание, науку и веру в нее, стало быть и веру  в
самих себя, в свои силы. А людям нужна эта вера: им нельзя  жить  одними
впечатлениями, им грешно бояться мысли  и  не  доверять  ей.  Скептицизм
всегда отличался бесплодностью и бессилием...
 
   - Это все слова! - пробормотал Пигасов.
 
   - Может быть. Но позвольте вам заметить, что, говоря: "Это  все  сло-
ва!" - мы часто сами желаем от делаться от необходимости сказать что-ни-
будь подельнее одних слов.
 
   - Чего-с? - спросил Пигасов и прищурил глаза.
 
   - Вы поняли, что я хотел сказать вам, - возразил с невольным, но тот-
час сдержанным нетерпением Рудин. - Повторяю, если у человека нет  креп-
кого начала, в которое он верит, нет почвы, на которой он стоит  твердо,
как может он дать себе отчет в потребностях, в  значении,  в  будущности
своего народа? как может он знать, что он должен сам делать, если...
 
   - Честь и место! - отрывисто проговорил Пигасов, поклонился и  отошел
в сторону, ни на кого не глядя.
 
   Рудин посмотрел на него, усмехнулся слегка и умолк.
 
   - Ага! обратился в бегство! - заговорила Дарья Михайловна. - Не  бес-
покойтесь, Дмитрий... Извините, - прибавила она с приветливой улыбкой, -
как вас по батюшке?
 
   - Николаич.
 
   - Не беспокойтесь, любезный Дмитрий Николаич! Он никого из нас не об-
манул. Он желает  показать  вид,  что  не  хочет  больше  спорить...  Он
чувствует, что не может спорить с вами. А вы лучше  подсядьте-ка  к  нам
поближе, да поболтаемте.
 
   Рудин пододвинул свое кресло.
 
   - Как это мы до сих пор не познакомились? - продолжала  Дарья  Михай-
ловна. -  Это  меня  удивляет...  Читали  ли  вы  эту  книгу?  C'est  de
Tocqueville, vous savez?10 ----
   10 Это Токвиля, вы знаете? (франц.).
 
   И Дарья Михайловна протянула Рудину французскую брошюру.
 
   Рудин взял тоненькую книжонку в  руки,  перевернул  в  ней  несколько
страниц и, положив ее обратно на стол, отвечал, что собственно этого со-
чинения г. Токвиля он не читал, но часто размышлял о затронутом им  воп-
росе. Разговор завязался. Рудин сперва как будто колебался,  не  решался
высказаться, не находил слов, но, наконец, разгорелся и заговорил. Через
четверть часа один его голос раздавался в комнате. Все столпились в кру-
жок около него.
 
   Один Пигасов оставался в отдалении, в углу, подле камина. Рудин гово-
рил умно, горячо, дельно; выказал много знания, много начитанности. Ник-
то не ожидал найти в нем человека  замечательного...  Он  был  так  пос-
редственно одет, о нем так мало ходило слухов. Всем непонятно казалось и
странно, каким это образом вдруг, в деревне, мог проявиться такой  умни-
ца. Тем более удивил он и, можно сказать, очаровал всех, начиная с Дарьи
Михайловны... Она гордилась своей находкой и уже заранее думала  о  том,
как она выведет Рудина в свет. В первых ее впечатлениях было много почти
детского, несмотря на ее года. Александра Павловна, правду сказать,  по-
няла мало изо всего, что говорил Рудин, но была очень удивлена и обрадо-
вана; брат ее тоже дивился; Пандалевский наблюдал за Дарьей  Михайловной
и завидовал; Пигасов думал: "Дам пятьсот рублей - еще лучше соловья дос-
тану!"... Но больше всех были поражены Басистов и Наталья.  У  Басистова
чуть дыханье не захватило; он сидел все время с раскрытым ртом  и  выпу-
ченными глазами - и слушал, слушал, как отроду не слушал никого, а у На-
тальи лицо покрылось алой краской, и взор ее, неподвижно устремленный на
Рудина, и потемнел и заблистал... P>
   - Какие у него славные глаза! - шепнул ей Волынцев.
 
   - Да, хороши.
 
   - Жаль только, что руки велики и красны.
 
   Наталья ничего не отвечала.
 
   Подали чай. Разговор стал более общим, но уже по одной внезапности, с
которой все замолкали, лишь только Рудин раскрывал рот, можно  было  су-
дить о силе произведенного им впечатления. Дарье Михайловне вдруг  захо-
телось подразнить Пигасова. Она подошла к нему и вполголоса проговорила:
"Что же вы молчите и только улыбаетесь язвительно? Попытайтесь-ка, схва-
титесь с ним опять", - и, не дождавшись его ответа, подозвала рукою  Ру-
дина.
 
   - Вы про него еще одной вещи не знаете, - сказала она  ему,  указывая
на Пигасова, - он ужасный ненавистник женщин, беспрестанно  нападает  на
них; пожалуйста, обратите его на путь истины.
 
   Рудин посмотрел на Пигасова... поневоле свысока: он был выше его дву-
мя головами. Пигасова чуть не покоробило со злости, и желчное  лицо  его
побледнело.
 
   - Дарья Михайловна ошибается, - начал он неверным голосом, - я не  на
одних женщин нападаю: я до всего человеческого рода не большой охотник.
 
   - Что же вам могло дать такое дурное мнение о нем? - спросил Рудин.
 
   Пигасов глянул ему прямо в глаза.
 
   - Вероятно, изучение собственного сердца, в котором я с  каждым  днем
открываю все более и более дряни. Я сужу о других по себе.  Может  быть,
это и несправедливо, и я гораздо хуже других; но что  прикажете  делать?
привычка!
 
   - Я вас понимаю и сочувствую вам, - возразил Рудин. - Какая благород-
ная душа не испытала жажды самоуничижения? Но не следует останавливаться
на этом безвыходном положении.
 
   - Покорно благодарю за выдачу моей душе аттестата в  благородстве,  -
возразил Пигасов, - а положение мое - ничего, недурно, так что если даже
есть из него выход, то бог с ним! я его искать не стану.
 
   - Но это значит - извините за выражение - предпочитать удовлетворение
своего самолюбия желанию быть и жить в истине...
 
   - Да еще бы!- воскликнул Пигасов, - самолюбие - это и  я  понимаю,  и
вы, надеюсь, понимаете, и всякий понимает; а истина - что такое  истина?
Где она, эта истина?
 
   - Вы повторяетесь, предупреждаю вас, - заметила Дарья Михайловна.
 
   Пигасов поднял плечи.
 
   - Так что ж за беда? Я спрашиваю: где истина? Даже философы не знают,
что она такое. Кант говорит: вот она, мол, что; а Гегель -  нет,  врешь,
она вот что.
 
   - А вы знаете, что говорит о ней Гегель? - спросил, не возвышая голо-
са, Рудин.
 
   - Я повторяю, - продолжал разгорячившийся Пигасов, - что  я  не  могу
понять, что такое истина. По-моему, ее вовсе и нет  на  свете,  то  есть
слово-то есть, да самой вещи нету.
 
   - Фи! фи! - воскликнула Дарья Михайловна, - как вам не стыдно это го-
ворить, старый вы грешник! Истины нет? Для чего же жить после  этого  на
свете?
 
   - Да уж я думаю, Дарья Михайловна, - возразил с  досадой  Пигасов,  -
что вам во всяком случае легче было бы жить без истины, чем  без  вашего
повара Степана, который такой мастер варить бульоны! И на что вам  исти-
на, скажите на милость? ведь чепчика из нее сшить нельзя!
 
   - Шутка не возражение, - заметила Дарья Михайловна, - особенно, когда
сбивается на клевету...
 
   - Не знаю, как истина, а правда, видно, глаза  колет,  -  пробормотал
Пигасов и с сердцем отошел в сторону.
 
   А Рудин заговорил о самолюбии, и очень дельно заговорил.  Он  доказы-
вал, что человек без самолюбия ничтожен, что самолюбие -  архимедов  ры-
чаг, которым землю с места можно сдвинуть, но что  в  то  же  время  тот
только заслуживает название человека, кто умеет овладеть своим самолюби-
ем, как всадник конем, кто свою личность приносит в жертву  общему  бла-
гу...
 
   - Себялюбие, - так заключил он, - самоубийство.  Себялюбивый  человек
засыхает словно одинокое, бесплодное  дерево;  но  самолюбие,  как  дея-
тельное стремление к совершенству, есть источник всего великого ...  Да!
человеку надо надломить упорный эгоизм своей  личности,  чтобы  дать  ей
право себя высказывать!
 
   - Не можете ли вы одолжить мне карандашика? - обратился Пигасов к Ба-
систову.
 
   Басистов не тотчас понял, что у него спрашивал Пигасов.
 
   - Зачем вам карандаш? - проговорил он наконец.
 
   - Хочу записать вот эту последнюю фразу господина Рудина. Не записав,
позабудешь, чего доброго! А согласитесь сами, такая фраза все равно, что
большой шлем в ералаши.
 
   - Есть вещи, над которыми смеяться и трунить грешно, Африкан Семеныч!
- с жаром проговорил Басистов и отвернулся от Пигасова.
 
   Между тем Рудин подошел к Наталье. Она встала: лицо ее выразило заме-
шательство.
 
   Волынцев, сидевший подле нее, тоже встал.
 
   - Я вижу фортепьяно, - начал Рудин мягко и ласково, как  путешествую-
щий принц, - не вы ли играете на нем?
 
   - Да, я играю, - проговорила Наталья, - но не очень хорошо. Вот Конс-
тантин Диомидыч гораздо лучше меня играет.
 
   Пандалевский выставил свое лицо и оскалил зубы.
 
   - Напрасно вы это говорите, Наталья Алексеевна: вы играете  нисколько
не хуже меня.
 
   - Знаете ли вы "Erlkonig"11 Шуберта? - спросил Рудин. ----
   11 "Лесной царь" (нем.).
 
   -  Знает,  знает!  -  подхватила  Дарья   Михайловна.   -   Садитесь,
Constantin... А вы любите музыку, Дмитрий Николаич?
 
   Рудин только наклонил слегка голову и провел рукой по волосам, как бы
готовясь слушать... Пандалевский заиграл.
 
   Наталья встала возле фортепьяно, прямо напротив Рудина. С первым зву-
ком лицо его приняло прекрасное выражение. Его темно-синие глаза медлен-
но блуждали, изредка останавливаясь на Наталье. Пандалевский кончил.
 
   Рудин ничего не сказал и подошел к раскрытому окну. Душистая мгла ле-
жала мягкой пеленою над садом; дремотной свежестью  дышали  близкие  де-
ревья. Звезды тихо теплились. Летняя ночь и  нежилась  и  нежила.  Рудин
поглядел в темный сад - и обернулся.
 
   - Эта музыка и эта ночь, - заговорил он, - напомнили мне мое  студен-
ческое время в Германии: наши сходки, наши серенады...
 
   - А вы были в Германии? - спросила Дарья Михайловна.
 
   - Я провел год в Гейдельберге и около года в Берлине.
 
   - И одевались студентом? Говорят, они там как-то особенно одеваются.
 
   - В Гейдельберге я носил большие сапоги  со  шпорами  и  венгерку  со
шнурками и волосы отрастил до самых плеч... В Берлине студенты  одевают-
ся, как все люди.
 
   - Расскажите нам что-нибудь из вашей студенческой жизни, - промолвила
Александра Павловна.
 
   Рудин начал рассказывать. Рассказывал он не совсем удачно. В описани-
ях его недоставало красок. Он не умел смешить. Впрочем, Рудин от расска-
зов своих заграничных похождений скоро перешел к  общим  рассуждениям  о
значении просвещения и науки, об университетах и  жизни  университетской
вообще. Широкими и смелыми чертами набросал он  громадную  картину.  Все
слушали его с глубоким вниманием. Он говорил мастерски, увлекательно, не
совсем ясно... но самая эта неясность придавала особенную  прелесть  его
речам.
 
   Обилие мыслей мешало Рудину выражаться определительно и точно. Образы
сменялись образами; сравнения, то  неожиданно  смелые,  то  поразительно
верные, возникали за сравнениями. Не самодовольной изысканностью опытно-
го говоруна - вдохновением дышала его нетерпеливая импровизация.  Он  не
искал слов: они сами послушно и свободно приходили к  нему  на  уста,  и
каждое слово, казалось, так и лилось прямо из души,  пылало  всем  жаром
убеждения. Рудин владел едва ли не высш