лом возду-
хе. Дом темнел вблизи; пятнами красноватого света рисовались на нем  ос-
вещенные длинные окна. Кроток и тих был вечер; но сдержанный,  страстный
вздох чудился в этой тишине.
 
   Рудин стоял, скрестив руки на груди, и слушал с напряженным  внимани-
ем. Сердце в нем билось сильно, и он невольно удерживал дыхание. Наконец
ему послышались легкие, торопливые шаги, и в беседку вошла Наталья.
 
   Рудин бросился к ней, взял ее за руки. Они были холодны, как лед.
 
   - Наталья Алексеевна!- заговорил он трепетным шепотом, - я хотел  вас
видеть... я не мог дождаться завтрашнего дня. Я должен вам сказать, чего
я не подозревал, чего я не сознавал даже сегодня утром: я люблю вас.
 
   Руки Натальи слабо дрогнули в его руках.
 
   - Я люблю вас, - повторил он, - и как я мог так  долго  обманываться,
как я давно не догадался, что люблю вас!.. А вы?..  Наталья  Алексеевна,
скажите, вы?..
 
   Наталья едва переводила дух.
 
   - Вы видите, я пришла сюда, - проговорила она наконец.
 
   - Нет, скажите, вы любите меня?
 
   - Мне кажется... да... - прошептала она.
 
   Рудин еще крепче стиснул ее руки и хотел было привлечь ее к себе...
 
   Наталья быстро оглянулась.
 
   - Пустите меня, мне страшно - мне кажется, кто-то нас подслушивает...
Ради бога, будьте осторожны. Волынцев догадывается.
 
   - Бог с ним! Вы видели, я и не отвечал  ему  сегодня...  Ах,  Наталья
Алексеевна, как я счастлив! Теперь уже ничто нас не разъединит!
 
   Наталья взглянула ему в глаза.
 
   - Пустите меня, - прошептала она, - мне пора.
 
   - Одно мгновенье, - начал Рудин...
 
   - Нет, пустите, пустите меня...
 
   - Вы как будто меня боитесь?
 
   - Нет; но мне пора...
 
   - Так повторите по крайней мере еще раз...
 
   - Вы говорите, вы счастливы? - спросила Наталья.
 
   - Я? Нет человека в мире счастливее меня! Неужели вы сомневаетесь?
 
   Наталья приподняла голову. Прекрасно было ее бледное лицо,  благород-
ное, молодое и взволнованное - в таинственной тени беседки,  при  слабом
свете, падавшем с ночного неба.
 
   - Знайте же, - сказала она, - я буду ваша.
 
   - О, боже!- воскликнул Рудин.
 
   Но Наталья уклонилась и ушла. Рудин постоял немного, потом вышел мед-
ленно из беседки. Луна ясно осветила его лицо;  на  губах  его  блуждала
улыбка.
 
   - Я счастлив, - произнес он вполголоса. - Да, я счастлив, -  повторил
он, как бы желая убедить самого себя.
 
   Он выпрямил свой стан, встряхнул кудрями и пошел проворно в сад,  ве-
село размахивая руками.
 
   А между тем в сиреневой беседке тихонько раздвинулись кусты  и  пока-
зался Пандалевский. Он осторожно оглянулся, покачал головой, сжал  губы,
произнес значительно: "Вот как-с. Это надобно будет довести до  сведения
Дарьи Михайловны", - и скрылся.
 
   VIII
 
   Возвратясь домой, Волынцев был так уныл и мрачен, так неохотно  отве-
чал своей сестре и так скоро заперся к себе в кабинет, что она  решилась
послать гонца за Лежневым. Она прибегала к нему во всех  затруднительных
случаях. Лежнев велел ей сказать, что приедет на следующий день.
 
   Волынцев и к утру не повеселел. Он хотел было после  чаю  отправиться
на работы, но остался, лег на диван и принялся читать книгу, что  с  ним
случалось не часто. Волынцев к литературе влечения не чувствовал, а сти-
хов просто боялся. "Это непонятно, как стихи", - говаривал он и, в подт-
верждение слов своих, приводил следующие строки поэта Айбулата:
 
   И до конца печальных дней
   Ни гордый опыт, ни рассудок
   Не изомнут рукой своей
   Кровавых жизни незабудок.
 
   Александра Павловна тревожно посматривала на своего брата, но не бес-
покоила его вопросами. Экипаж подъехал к крыльцу. "Ну, - подумала она, -
слава богу, Лежнев.." Слуга вошел и доложил о приезде Рудина.
 
   Волынцев бросил книгу на пол и поднял голову.
 
   - Кто приехал? - спросил он.
 
   - Рудин, Дмитрий Николаич, - повторил слуга.
 
   Волынцев встал.
 
   - Проси, - промолвил он, - а ты, сестра, - прибавил  он,  обратясь  к
Александре Павловне, - оставь нас.
 
   - Да почему же? - начала она.
 
   - Я знаю, - перебил он с запальчивостью, - я прошу тебя.
 
   Вошел Рудин. Волынцев холодно поклонился ему, стоя посреди комнаты, и
не протянул ему руки.
 
   - Вы меня не ждали, признайтесь, - начал Рудин и  поставил  шляпу  на
окно.
 
   Губы его слегка подергивало. Ему было неловко; но он старался  скрыть
свое замешательство.
 
   - Я вас не ждал, точно, - возразил Волынцев, - я скорее,  после  вче-
рашнего дня, мог ждать кого-нибудь - с поручением от вас.
 
   - Я понимаю, что вы хотите сказать, - промолвил Рудин,  садясь,  -  и
очень рад вашей откровенности. Этак гораздо лучше. Я сам приехал  к  вам
как к благородному человеку.
 
   - Нельзя ли без комплиментов? - заметил Волынцев.
 
   - Я желаю объяснить вам, зачем я приехал.
 
   - Мы с вами знакомы: почему же вам и не приехать ко мне? Притом же вы
не в первый раз удостоиваете меня своим посещением.
 
   - Я приехал к вам как благородный человек к благородному человеку,  -
повторил Рудин, - и хочу теперь сослаться на собственный  ваш  суд...  Я
доверяю вам вполне.
 
   - Да в чем дело? - проговорил Волынцев, который все еще стоял в преж-
нем положении и сумрачно глядел  на  Рудина,  изредка  подергивая  концы
усов.
 
   - Позвольте...  я  приехал  затем,  чтобы  объясниться,  конечно;  но
все-таки это нельзя разом.
 
   - Отчего же нельзя?
 
   - Здесь замешано третье лицо...
 
   - Какое третье лицо?
 
   - Сергей Павлыч, вы меня понимаете.
 
   - Дмитрий Николаич, я вас нисколько не понимаю.
 
   - Вам угодно...
 
   - Мне угодно, чтобы вы говорили без обиняков! - подхватил Волынцев.
 
   Он начинал сердиться не на шутку.
 
   Рудин нахмурился.
 
   - Извольте... мы одни... Я должен вам сказать - впрочем, вы,  вероят-
но, уже догадываетесь (Волынцев нетерпеливо пожал плечами), -  я  должен
вам сказать, что я люблю Наталью Алексеевну и имею  право  предполагать,
что и она меня любит.
 
   Волынцев побледнел, но ничего не ответил, отошел к окну и отвернулся.

   - Вы понимаете, Сергей Павлыч, - продолжал Рудин, - что если бы я  не
был уверен...
 
   - Помилуйте!- поспешно перебил Волынцев, - я  нисколько  не  сомнева-
юсь... Что ж! на здоровье! Только, я удивляюсь,  с  какого  дьявола  вам
вздумалось ко мне с этим известием пожаловать... Я-то тут что?  Что  мне
за дело, кого вы любите и кто вас любит? Я просто не могу понять.
 
   Волынцев продолжал глядеть в окно. Голос его звучал глухо.
 
   Рудин встал.
 
   - Я вам скажу, Сергей Павлыч, почему я решился приехать к вам, почему
я не почел себя даже вправе скрыть от вас нашу... наше взаимное располо-
жение. Я слишком глубоко уважаю вас - вот почему я  приехал;  я  не  хо-
тел... мы оба не хотели разыгрывать перед вами комедию. Чувство  ваше  к
Наталье Алексеевне было мне известно... Поверьте, я знаю  себе  цену:  я
знаю, как мало достоин я того, чтобы заменить вас в ее сердце;  но  если
уж этому суждено было случиться, неужели же лучше  хитрить,  обманывать,
притворяться? Неужели лучше подвергаться недоразумениям или даже возмож-
ности такой сцены, какая произошла вчера за обедом? Сергей Павлыч,  ска-
жите сами.
 
   Волынцев скрестил руки на груди, как бы  усиливаясь  укротить  самого
себя.
 
   -  Сергей  Павлыч!  -  продолжал  Рудин,  -  я  огорчил  вас,  я  это
чувствую... но поймите нас... поймите, что мы не имели другого  средства
доказать вам наше уважение, доказать, что мы умеем ценить ваше прямодуш-
ное благородство. Откровенность, полная откровенность со  всяким  другим
была бы неуместна, но с вами она становится  обязанностью.  Нам  приятно
думать, что наша тайна в ваших руках...
 
   Волынцев принужденно захохотал.
 
   - Спасибо за доверенность!- воскликнул он, - хотя, прошу заметить,  я
не желал ни знать вашей тайны, ни своей вам выдать, а вы ею  распоряжае-
тесь, как своим добром. Но, позвольте, вы говорите как бы от общего  ли-
ца. Стало быть, я могу предполагать, что Наталье Алексеевне известно ва-
ше посещение и цель этого посещения?
 
   Рудин немного смутился.
 
   - Нет, я не сообщил Наталье Алексеевне моего намерения; но,  я  знаю,
она разделяет мой образ мыслей.
 
   - Все это прекрасно, - заговорил, помолчав немного, Волынцев и  заба-
рабанил пальцами по стеклу, - хотя, признаться, было бы  гораздо  лучше,
если бы вы поменьше меня уважали. Мне, по правде сказать, ваше  уважение
ни к черту не нужно; но что же вы теперь хотите от меня?
 
   - Я ничего не хочу... или нет! я хочу одного: я  хочу,  чтобы  вы  не
считали меня коварным и хитрым человеком, чтобы вы поняли меня... Я  на-
деюсь, что вы теперь уже не можете сомневаться в моей  искренности...  Я
хочу, Сергей Павлыч, чтобы мы расстались друзьями... чтобы вы по-прежне-
му притянули мне руку...
 
   И Рудин приблизился к Волынцеву.
 
   - Извините меня, милостивый государь, - промолвил Волынцев,  обернув-
шись и отступив шаг назад, - я готов отдать полную справедливость  вашим
намерениям, все это прекрасно, положим,  даже  возвышенно,  но  мы  люди
простые, едим пряники неписаные, мы не в состоянии  следить  за  полетом
таких великих умов, каков ваш... Что вам кажется искренним, нам  кажется
навязчивым и нескромным... Что для вас просто и ясно, для нас  запутанно
и темно... Вы хвастаетесь тем, что мы скрываем: где же нам  понять  вас!
Извините меня: ни другом я вас считать не могу, ни руки я вам  не  подам
... Это, может быть, мелко; да ведь я сам мелок.
 
   Рудин взял шляпу с окна.
 
   - Сергей Павлыч! - проговорил он печально, - прощайте; я обманулся  в
своих ожиданиях. Посещение мое действительно довольно странно; но я  на-
деялся, что вы (Волынцев сделал нетерпеливое  движение)...  Извините,  я
больше говорить об этом не стану. Сообразив все, я вижу, точно: вы правы
и иначе поступить не могли. Прощайте и позвольте  по  крайней  мере  еще
раз, в последний раз, уверить вас в чистоте моих  намерений...  В  вашей
скромности я убежден...
 
   - Это уже слишком! - воскликнул Волынцев и затрясся  от  гнева,  -  я
нисколько не напрашивался на ваше доверие, а потому рассчитывать на  мою
скромность вы не имеете никакого права!
 
   Рудин хотел что-то сказать, но только руками развел, поклонился и вы-
шел, а Волынцев бросился на диван и повернулся лицом к стене.
 
   - Можно войти к тебе? - послышался у двери голос Александры Павловны.

   Волынцев не тотчас отвечал и украдкой провел рукой по лицу.
 
   - Нет, Саша, - проговорил он слегка изменившимся  голосом,  -  погоди
еще немножко.
 
   Полчаса спустя Александра Павловна опять подошла к двери.
 
   - Михайло Михайлыч приехал, - сказала она, - хочешь ты его видеть?
 
   - Хочу, - ответил Волынцев, - пошли его сюда.
 
   Лежнев вошел.
 
   - Что - ты нездоров? - спросил он, усаживаясь на кресла возле дивана.

   Волынцев приподнялся, оперся на локоть, долго, долго посмотрел своему
приятелю в лицо и тут же передал ему весь свой разговор  с  Рудиным,  от
слова до слова. Он никогда до тех пор  и  не  намекал  Лежневу  о  своих
чувствах к Наталье, хотя и догадывался, что они для него не были скрыты.

   - Ну, брат, удивил ты меня, - проговорил Лежнев, как только  Волынцев
кончил свой рассказ. - Много странностей ожидал я от него, но уж  это...
Впрочем, узнаю его и тут.
 
   - Помилуй!- говорил взволнованный Волынцев, - ведь  это  просто  наг-
лость! Ведь я чуть-чуть его за окно не выбросил. Похвастаться,  что  ли,
он хотел передо мной или струсил? Да с какой стати? Как решиться ехать к
человеку...
 
   Волынцев закинул руки за голову и умолк.
 
   - Нет, брат, это не то, - спокойно возразил Лежнев. - Ты вот  мне  не
поверишь, а ведь он это сделал из  хорошего  побуждения.  Право...  Оно,
вишь ты, и благородно и откровенно, ну, да и  поговорить  представляется
случай, красноречие в ход пустить; а ведь нам вот чего  нужно,  вот  без
чего мы жить не в состоянии... Ох, язык его - враг его... Ну, зато же он
и слуга ему.
 
   - С какой торжественностью он вошел и говорил, ты себе представить не
можешь!..
 
   - Ну, да без этого уж нельзя. Он сюртук застегивает, словно священный
долг исполняет. Я бы посадил его на необитаемый остров  и  посмотрел  бы
из-за угла, как бы он там распоряжаться стал. А все толкует о простоте!
 
   - Да скажи мне, брат, ради бога, - спросил Волынцев, - что это такое,
философия, что ли?
 
   - Как тебе сказать? с одной стороны, пожалуй, это точно философия - а
с другой, уж это совсем не то. На философию всякий вздор сваливать  тоже
не приходится.
 
   Волынцев взглянул на него.
 
   - А не солгал ли он, как ты думаешь?
 
   - Нет, сын мой, не солгал. А впрочем, знаешь ли что? Довольно рассуж-
дать об этом. Давай-ка, братец, закурим трубки да  попросим  сюда  Алек-
сандру Павловну... При ней и говорится лучше и молчится легче.  Она  нас
чаем напоит.
 
   - Пожалуй, - возразил Волынцев. - Саша, войди! - крикнул он.
 
   Александра Павловна вошла. Он схватил ее руку и крепко  прижал  ее  к
своим губам.
 
   -------------
 
   Рудин вернулся домой в состоянии духа смутном и странном. Он  досадо-
вал на себя, упрекал себя в непростительной  опрометчивости,  в  мальчи-
шестве. Недаром сказал кто-то: нет ничего тягостнее сознания только  что
сделанной глупости.
 
   Раскаяние грызло Рудина.
 
   "Черт меня дернул, - шептал он сквозь зубы, - съездить к этому  поме-
щику! Вот пришла мысль! Только на дерзости напрашиваться!.."
 
   А в доме Дарьи Михайловны происходило что-то необыкновенное. Сама хо-
зяйка целое утро не показывалась и к обеду не вышла: у ней, по  уверению
Пандалевского, единственного допущенного до ней лица, голова болела. На-
талью Рудин также почти не видал: она сидела в  своей  комнате  с  m-lle
Boncourt... Встретясь с ним в столовой, она так печально на него посмот-
рела, что у него сердце дрогнуло. Ее лицо изменилось,  словно  несчастье
обрушилось на нее со вчерашнего дня. Тоска  неопределенных  предчувствий
начала томить Рудина. Чтобы как-нибудь развлечься, он занялся с Басисто-
вым, много с ним разговаривал и нашел в нем горячего, живого  малого,  с
восторженными надеждами и нетронутой еще верой. К вечеру Дарья Михайлов-
на появилась часа на два в гостиной. Она была любезна с Рудиным, но дер-
жалась как-то отдаленно и то посмеивалась, то хмурилась, говорила в  нос
и все больше намеками... Так от нее придворной дамой и веяло. В  послед-
нее время она как будто охладела немного к Рудину. "Что за  загадка?"  -
думал он, глядя сбоку на ее закинутую головку.
 
   Он недолго дожидался разрешения этой  загадки.  Возвращаясь,  часу  в
двенадцатом ночи, в свою комнату, шел  он  по  темному  коридору.  Вдруг
кто-то сунул ему в руку записку. Он оглянулся: от него удалялась  девуш-
ка, как ему показалось, Натальина горничная. Он пришел к себе, услал че-
ловека, развернул записку и прочел следующие строки,  начертанные  рукою
Натальи:
 
   "Приходите завтра в седьмом часу утра, не позже, к Авдюхину пруду, за
дубовым лесом. Всякое другое время невозможно. Это будет наше  последнее
свидание, и все будет кончено, если... Приходите. Надо будет решиться...

   Р. S. Если я не приду, значит, мы не увидимся больше: тогда я вам дам
знать..."
 
   Рудин задумался, повертел записку в руках, положил  ее  под  подушку,
разделся, лег, но заснул не скоро, спал чутким сном, и не было еще  пяти
часов, когда он проснулся.
 
   IX
 
   Авдюхин пруд, возле которого Наталья назначила свидание Рудину, давно
перестал быть прудом. Лет тридцать тому назад его прорвало, и с тех  пор
его забросили. Только по ровному и плоскому дну оврага, некогда  затяну-
тому жирным илом, да по остаткам  плотины  можно  было  догадаться,  что
здесь был пруд. Тут же существовала усадьба. Она  давным-давно  исчезла.
Две огромные сосны напоминали о ней; ветер вечно шумел и угрюмо гудел  в
их высокой, тощей зелени... В народе ходили таинственные слухи о  страш-
ном преступлении, будто бы совершенном у их корня;  поговаривали  также,
что ни одна из них не упадет, не причинив кому-нибудь  смерти;  что  тут
прежде стояла третья сосна, которая в бурю повалилась и задавила  девоч-
ку. Все место около старого пруда считалось нечистым; пустое и голое, но
глухое и мрачное даже в солнечный день, оно казалось еще мрачнее и глуше
от близости дряхлого дубового леса, давно вымершего и засохшего.  Редкие
серые остовы громадных деревьев высились  какими-то  унылыми  призраками
над низкой порослью кустов. Жутко было смотреть на них:  казалось,  злые
старики сошлись и замышляют что-то недоброе. Узкая, едва проторенная до-
рожка вилась в стороне. Без особенной нужды никто не проходил мимо Авдю-
хина пруда. Наталья с намерением выбрала такое уединенное место. До него
от дома Дарьи Михайловны было не более полуверсты.
 
   Солнце уже давно встало, когда Рудин пришел к Авдюхину пруду; но  не-
веселое было утро. Сплошные тучи молочного света покрывали все небо; ве-
тер быстро гнал их, свистя и взвизгивая. Рудин начал ходить взад и  впе-
ред по плотине, покрытой цепким лопушником и почернелой крапивой. Он  не
был спокоен. Эти свидания, эти новые ощущения занимали, но  и  волновали
его, особенно после вчерашней записки. Он видел, что развязка  приближа-
лась, и втайне смущался духом, хотя никто бы этого не подумал, глядя,  с
какой сосредоточенной решимостью он скрещивал руки на  груди  и  поводил
кругом глазами. Недаром про него сказал однажды Пигасов,  что  его,  как
китайского болванчика, постоянно перевешивала голова. Но с  одной  голо-
вой, как бы она сильна ни была, человеку трудно узнать даже  то,  что  в
нем самом происходит... Рудин, умный, проницательный Рудин, не в состоя-
нии был сказать наверное, любит ли он Наталью, страдает ли он, будет  ли
страдать, расставшись с нею. Зачем же, не прикидываясь даже Ловласом,  -
эту справедливость отдать ему следует, - сбил он с толку бедную девушку?
Отчего ожидал ее с тайным трепетом? На это один ответ: никто  так  легко
не увлекается, как бесстрастные люди. Он ходил  по  плотине,  а  Наталья
спешила к нему прямо через поле, по мокрой траве.
 
   - Барышня! барышня! вы себе ноги замочите, - говорила ей ее горничная
Маша, едва поспевая за ней.
 
   Наталья не слушала ее и бежала без оглядки.
 
   - Ах, как бы не подсмотрели нас! - твердила Маша. -  Уж  и  тому  ди-
виться надо, как мы из дому-то вышли. Как бы  мамзель  не  проснулась...
Благо, недалеко... А уж они ждут-с, -  прибавила  она,  увидев  внезапно
статную фигуру Рудина, картинно стоявшего на плотине, - только  напрасно
они этак на юру стоят - сошли бы в лощину.
 
   Наталья остановилась.
 
   - Подожди здесь, Маша, у сосен, - промолвила она и спустилась к  пру-
ду.
 
   Рудин подошел к ней и остановился в изумлении.  Такого  выражения  он
еще не замечал на ее лице. Брови ее были  сдвинуты,  губы  сжаты,  глаза
глядели прямо и строго.
 
   - Дмитрий Николаич, - начала она, - нам время терять некогда. Я приш-
ла на пять минут. Я должна сказать вам, что матушка все знает.  Господин
Пандалевский подсмотрел нас третьего дня и рассказал ей о  нашем  свида-
нии. Он всегда был шпионом у матушки. Она вчера позвала меня к себе.
 
   - Боже мой! - воскликнул Рудин, - это ужасно... Что же  сказала  ваша
матушка?
 
   - Она не сердилась на меня, не бранила меня, только попеняла  мне  за
мое легкомыслие.
 
   - Только?
 
   - Да, и объявила мне, что она скорее согласится видеть меня  мертвою,
чем вашей женою.
 
   - Неужели она это сказала?
 
   - Да; и еще прибавила, что вы сами нисколько не желаете  жениться  на
мне, что вы только так, от скуки, приволокнулись за мной и что она этого
от вас не ожидала; что, впрочем, она сама виновата: зачем позволила  мне
так часто видеться с вами... что она надеется на мое благоразумие, что я
ее очень удивила... да