юшка.

  Спал Егор плохо, несмотря на усталость. Вставал, пил теплую воду, курил.
Подолгу смотрел на спящего Яшу. Подкидывал в камелек дров, снова ложился и
ненадолго забывался неглубоким, чутким сном. И даже во сне слышал, как
ворочается и чмокает губами Яша. Только под утро заснул Егор. Заснул и
тотчас увидел странный сон... Как будто живет он еще у отца... Откуда-то
пришел Макар - в папахе, в плисовых шароварах. Веселый. Дал деньги и
говорит: "Сбегай возьми бутылку". Пошел Егор к бабке, а там народу -
битком набито. Егор стал дожидаться, когда все уйдут. А люди все не
уходят. Егор еще подумал: "Макар теперь злится сидит". Потом к
бабке-самогонщице вошла Марья, вела за руку какого-то мальчика. Егору
сделалось неловко, что она пришла на люди с ребенком. Он подошел к ней и
спросил: "Чей это?". И хотел погладить мальчика по голове, а мальчик вдруг
зарычал по-собачьи и укусил Егора за руку.
  Егор проснулся и сел: "Что за сон такой?..". И сразу, как кто в бок
толкнул, подумал: "Марья рожает". Вскочил, оделся, стал на лыжи и побежал
домой.
  Было еще темно и очень морозно. Даже быстрая ходьба плохо согревала. Снег
громко звенел под лыжами. Вокруг лица все закуржавело, веки слипались.
Егор часто останавливался и протирал глаза варежкой.
  "Наверно, сын будет", - думал он.

  Пришел домой, когда на востоке только пробивался свет. Огня в избе не
было. Егор постучался. Через некоторое время промерзшая избная дверь со
скрипом разодралась.
  - Кто там? - спрашивала Марья.
  - Я.
  - Ты, Егор?
  - Кто же еще?
  Марья отодвинула засов, вошла в избу, зажгла лампу. В избе было тепло,
пахло хлебом.
  Егор долго распутывал закоченевшими пальцами опояску.
  Огляделся по избе, увидел на печке чьи-то ноги - кто-то спал.
  - Кто это?
  - Учительша. Читала нам вечером... Она ходит по избам, книжки читает.
Вчера припозднилась - я оставила.
  Учительница зашевелилась, приподняла голову.
  - Это ваш муж пришел? - Галина Петровна смотрела на Егора большими сонными
глазами. - Здравствуйте.
  - Здорово живешь, - откликнулся Егор и повернулся к жене: - У нас
самогонки нисколько нету? Продрало меня крепко.
  - Маленько, однако, есть, - Марья полезла в шкаф.
  Егор развязал наконец опояску, скинул полушубок, зябко повел плечами.
  - Хотите, я пущу вас на печку погреться? - предложила Галина Петровна. Она
свесила с печки босые ноги и смотрела на хозяина с любопытством.
  - Сейчас согреемся, - Егор взял у Марьи бутылку, налил полный стакан и
одним духом осушил. Понюхал корку хлеба и только после этого выдохнул: -
Кхо-ох!
  - Вы же сожжете себе все горло, - заметила Галина Петровна. Она все еще
смотрела на Егора.
  Егор стал закуривать.
  - Ничего.
  - Вы похожи... знаете, на кого? На Андрия.
  - На какого Андрея?
  - На Андрия. Из "Тараса Бульбы". Только характер у вас, наверно, не такой.
Почему вы такой мрачный?
  "Балаболка какая-то", - подумал Егор и ничего не сказал.
  - Постели на полу, я сосну маленько, - сказал он жене.
  Вспомнил сон, посмотрел мельком на ее живот.
  - Ложись на кровать, а я к ней на печку полезу.
  - Куда полезу!.. Полезу... - Егор сам снял со стенки большой бараний
тулуп, раскинул на полу, сбросил с кровати одну подушку, скинул валенки,
рубаху, лег и с хрустом, сладко потянулся. Закинул руки за голову. -
Накрой полушубком.
  Галина Петровна смотрела на крупного красивого хозяина, шевелила пальцами
босых ног.
  Марья укрыла мужа полушубком, он зевнул и повернулся на бок, спиной к
учительнице.
  Марья дунула в лампу, долго шуршала платьем, потом тяжело завалилась на
кровать и затихла.

  Своей бани у Егора не было еще, ходили по субботам к Емельяну Спиридонычу.
  Вечером Егор засобирался к отцу.
  - А меня не возьмешь, что ли? - обиделась Марья.
  - Куда тебе... И так еле ходишь.
  - Я хоть в вольном пару посижу. Мне шибко охота, Егор.
  Егор подумал, вышел на улицу. Минут через пять вернулся:
  - Собирайся. На подводе поедем.
  Марья накутала на себя поверх шубейки две вязаные шали и еще набросила
сверху одеяло. Еле пролезла в дверь. Егор не выдержал, засмеялся:
  - На кого ты похожа сейчас!
  - Ничего. Зато не простыну, когда оттуда поедем.
  Поехали.
  На половине пути Марья вдруг позвала мужа:
  - Егор!
  - Ну.
  - Однако у меня... господи!.. Поворачивай!
  Егор оглянулся. Марья посинела... Глаза сделались невозможно большими. Он
подстегнул коня, - до своих было ближе, чем до дома,
  - Говорил ведь, русским языком говорил! Нет! - свое...
  Сани подкидывало на выбоинах.
  Марье стало хуже.
  - Ой, умираю! Смертонька моя пришла, мама родимая! - закричала она.
  - Ну, я потише поеду.
  - Ой, да все равно. Останови ты, ради Христа!..
  Егор остановил коня, огляделся - на улице ни души.
  - А что делать-то?! - заорал он. Выпрыгнул из саней, склонился над Марьей.
  - Мань!
  Марья кусала затвердевшие губы.
  - Мамочка милая... смерть пришла, - шептала она; из больших глаз текли
слезы.
  Егор подхватил ее на руки и бегом понес в ближайший двор. Пинком отворил
тяжелые ворота, вбежал на высокое крыльцо... И тут только увидел, куда
забежал, - к Николаю Колокольникову.
  Дверь открыла Агафья.
  - Господи Исусе!.. Что с ней!
  - Помирает, - кратко пояснил Егор, он был бледен.
  - Рожает, что ли?
  - Ну...
  - Неси в горницу... заполошный.
  Егор пронес Марью в горницу, положил на пол... Засуетился вокруг нее,
начал раздевать. Руки тряслись.
  - Да не пужайся ты, дурной! Ну, рожает. Делов-то. Вези бабку скорей.
  - Где?
  - Куксиху - она ближе всех.
  Егор вылетел из избы, в сенях ударился головой о притолоку, чуть не упал
от боли... Доплелся до саней, свалился в них, подстегнул коня...

  Минут через десять он летел обратно. Вез бабку-повитуху.

  Марья кричала так, что в ушах звенело.
  Егор сидел на припечье, зажав руками голову... Не выдержал, сунулся было в
горницу, но на него зашикали бабы. А Марья, увидев его, каким-то не своим
голосом, страшно крикнула:
  - Уйди, проклятый! Ненавижу тебя!..
  Егор опять сел на припечье.
  Кузьма был дома. Он забился в угол и смотрел на все испуганными глазами. С
Егором они не обмолвились еще ни словом. Только когда Марья закричала на
Егора и когда он сел и зажал руками голову, Кузьма почувствовал что-то
похожее на жалость.
  - Не переживай. Это всегда так бывает, - сказал он.
  Егор поднял голову, посмотрел на Кузьму затравленным зверем.
  - Бывает, - сказал он тихо. И опустил голову.
  - На, закури, - Кузьма подошел к нему, с кисетом. - Надо было заранее в
больницу.
  - Да, - согласился Егор.
  - Больно, поэтому они кричат.
  Егор промолчал.
  - Кого ждешь?
  - Сын должен...
  Кузьма несколько раз подряд затянулся.
  - Как назовешь?
  - Ванькой.
  - А я - Василием.
  Марья все кричала.
  - Главное - помочь никак нельзя. Как поможешь? - Кузьма погасил окурок о
подошву валенка и стал закуривать снова.
  - В том-то и дело, - согласился Егор. - Сижу как связанный... Дай, я тоже
закурю. Треснулся у вас давеча... как пьяный сейчас, - Егор потер
ушибленное место.
  - Дверь низкая. Я с непривычки тоже долго бился.
  Марья перестала кричать.
  Из горницы вышла Агафья. Егор поднялся навстречу ей.
  - Сын, - сказала Агафья. - Здоровенный, дьяволенок... насилу выворотился.
  - Так, - сказал Егор и вытер со лба пот. - Правильно.
  - Здорово! - с завистью сказал Кузьма. - Как думал, так и вышло. У меня бы
так.
  - Ванька... - Егор устало улыбнулся. - Не горюй, тоже так будет.
  - Посмотрим.

  Крестины справили пышные. Гуляли у старших Любавиных. Два дня пластались.
  Сергей Федорыч, пьяненький, обнимал Емельяна Спиридоныча, дергал его за
дремучую бороду и кричал:
  - Ты с этой поры не шибко выкобенивайся! Это - мой внук!.. Понял? Дупло
ты! - а Егору грозил пальцем и говорил: - И ты тоже - сопи не сопи, все
равно приду. К внуку приду, не к тебе. К Ваньке. Понял?
  Марья побыла немного со всеми и пошла домой. Дорогой, не в силах сдержать
радость, то и дело останавливалась, откидывала одеяльце, смотрела на сына.
  - Сынуленька мой хороший, кровиночка моя! - шептала она.
  Подходя к своей избе, увидела в ограде Федю Байкалова. Тот правил на
точиле топор.
  - Федор! - позвала Марья.
  Федя выпрямился и, продолжая ногой крутить точило, смотрел на Марью.
  - Зайди сына-то посмотри.
  - Сейчас? Ага... зайду.
  Он пришел в новой папахе и в новом дубленом полушубке (забежал в избу
переодеться). Неловко потоптался у порога.
  - Я маленько согреюсь, а то с мороза, с холода... как бы он не простыл.
  - Ну! Он сам с мороза. Иди.
  Федя заглянул в зыбку и неподдельно изумился:
  - Лоб-то у его какой! Учитель, наверно, будет.
  Марья хотела дать Феде подержать ребенка, но тот запищал. Она отвернулась,
достала грудь и стала кормить его.
  Федя смотрел в угол, на божницу.
  - Федор, а почему у вас-то детей нету? - спросила счастливая Марья.
  Федя покраснел, долго молчал, опасаясь взглянуть на Марью. Осторожно
кашлянул и сказал:
  - Не знаю. У нее чего-то не в порядке. Ванькой окрестили?
  - Ванькой.
  - Лучше бы Серегой.
  - Да он уперся. Я хотела Михаилом - в честь братки. Не дал.
  - Гуляют теперь?
  - Гуляют.
  - Теперь, конечно, можно.
  - Ты бы свозил Хавронью-то в город, к доктору.
  - Я уж говорил ей... - Федя перевел взгляд с божницы на окно. - Не хочет.
Божеское дело, говорит. Бог не дает.
  - Ну, бог богом, а к доктору надо.
  - Я понимаю. Ну, я пошел.
  - Забегай, Федор.
  - Ага, - он ушел, осторожно ступая по полу...


  5

  С крестин завелись на сватовство: Кондрат с отцом поехали договариваться с
Феклой.
  Заложили иноходца в легкую кошеву и через пять минут подлетели к Феклиным
воротам.
  Кондрат выпрыгнул из кошевы, по-хозяйски распахнул ворота. Емельян
Спиридоныч въехал во двор, критически оглядывая скромное Феклино хозяйство.
  Фекла вышла на крыльцо и, скрестив на могучей груди полные руки, спокойно
смотрела на Любавиных.
  - Может, в дом пригласишь, корова комолая? - сказал Емельян Спиридоныч.
  - Заходите, раз приехали. А коровой меня нечего обзывать.
  - Скажите какая... Ну, телка. - Емельян Спиридоныч молодо выпрыгнул из
кошевы - в руках по бутылке и еще из карманов торчат две. - Режь огурцы, -
распорядился он. - Честь тебе великая привалила, а ты стоишь, как в землю
вросла. От радости, что ли?
  Фекла тоже была из гордых людей; в свое время из-за гордости и проворонила
всех женихов.
  - Ты не петушись тут, - осадила она Емельяна Спиридоныча. - Приехал...
царь-горох.
  - Поменьше вякай, дура. А то ведь и повернуть можем.
  - Ладно вам, - вмешался Кондрат. - Чего схватились? Давай, Фекла, капусты,
что ль...
  Фекла пошла в погреб, а отец с сыном прошли в избу.
  - Не глянется она мне, - Емельян Спиридоныч пьяно икнул. - Она сейчас
должна перед нами на цыпочках ходить... - он опять икнул и плюнул на
чистый половичок. - Что она, девка семнадцати лет?
  - Я тоже не парень, - Кондрат скинул полушубок, привычно устроил его на
гвоздь возле двери. - А одному с этих пор тоже несладко. Я не поп.
  Емельян Спиридоныч пропустил это последнее замечание мимо ушей.
  - Ты мужик, а мужик до сорока годов парень, - он тоже разделся. - Смотри
не распускай перед ней слюни, а то живо скрутит в бараний рог. С ними - во
как надо, - он показал сыну жилистый кулак. - Для первого раза обязательно
выпори. Вожжами.
  Вошла Фекла с капустой и с огурцами.
  Сели за стол.
  - Вот так, договоримся... - Емельян Спиридоныч положил темные лапы на
свежестираную камчатную скатерть. - Ты перед нами не выгибайся, как вша на
гребешке. Мы тебя не первый год знаем. Кондрат хочет взять тебя...
подобрать, можно сказать. Жить будет у тебя. Все. Наливай, Кондрат. Я
тебе, девка, советую: с нами поласковей. Мы не любим, когда хорохорются.
  - Один у вас уж дохорохорился, - заметила Фекла.
  - Цытъ! - Емельян Спиридоныч так треснул ладонью об стол, что бутылки
подпрыгнули. - Ни разу не заикайся про это, толстомясая!
  - Чего ты, на самом деле? - Кондрат неласково посмотрел на будущую жену.
  - А чего он! Изгаляется сидит, как хочет. Как будто я ему потаскушка
какая-нибудь, - Фекла отвернулась и заплакала молча.
  - Ну ладно, - Кондрат налил ей полный стакан водки, повернул за плечо к
столу, - пей.
  Фекла вытерла слезы, взяла стакан.
  - А сами-то чего же?
  Емельян Спиридоныч взял стакан, потянулся к Фекле - чокнуться.
  - Не сердись. Давай выпьем. Мы ж родня теперь.
  - Давай.
  Выпили. Стали закусывать.
  - Капусту солить не умеешь. Вялая, - заметил Емельян Спиридоныч.
  - Поздно срубила, заморозком хватило.
  - У тебя сколько скотины-то?
  - Две коровы, конь, овечек держу, курей... Хватает.
  - Теперь больше будет. Пару коней я вам даю, две бороны, плуг... новенький
плуг, из лопотины - само собой: тулупишко, пимы, шаровары... Обчим, не
обижу, - Емельян Спиридоныч задумался, долго молчал. - Один теперь
остаюсь. А ить мне уж скоро семисит. Турнет скоро курносая со двора...
Налей-ка, Кондрат.
  Еще выпили.
  Потом еще. И еще. Отяжелели.
  Ночевать остались у Феклы.
  Проснулся Емельян Спиридоныч рано. Долго ходил по избе, кряхтел... Зажег
лампу.
  На широкой кровати спали Кондрат с Феклой.
  Емельян Спиридоныч остановился над ними, долго смотрел на сына... Тихонько
позвал:
  - Кондрат! А Кондрат! Поднимись, ну тя к дьяволу, развалился тут, - ему
стало почему-то очень грустно, и обида взяла на сына.
  Кондрат поднял голову, посмотрел в окно.
  - Рано еще, чего ты?
  - Встань, не могу тебя видеть с этой дурой. Уйду - тогда уж спите. Давай
похмелимся.
  Проснулась Фекла. Потянулась так, что хрустнули кости.
  - Чего ты, тятенька?
  - Здорова спать! - с сердцем сказал Емельян Спиридоныч. - Другая давно бы
уж соскочила, блинов напекла.
  Фекла сыто улыбнулась.
  - Все ворчишь?
  Емельян Спиридоныч прищурился на нее, хотел, видно, что-то сказать, но не
сказал. Долго сворачивал "ножку", мрачно сопел. Грусть и злость не
унимались.
  - У нас осталось чего-нибудь со вчерашнего? - спросил он.
  - Все выпили, - ответил Кондрат.
  - Сейчас сбегаю к Завьялихе, - сказала Фекла.
  Емельян Спиридоныч сел к столу, подпер кулаком голову.
  - Макарку во сне видал.
  Кондрат промолчал.
  - Пришел откуда-то. "Прости, - говорит, - меня, тятя, шибко я виноватый
перед тобой", - Емельян Спиридоныч заморгал, отвернулся. Что-то непонятное
творилось с ним. Ему до боли стало вдруг жалко Макара, жалко стало
прожитую жизнь. И обидно, что Кондрат в чужой избе чувствует себя как
дома. - Убили. А за что? Он сроду курицы не обидел. Эхх...
  ...Опохмелились. Емельяну Спиридонычу стало вроде полегче, захотелось с
кем-нибудь поговорить о жизни. Но здесь он говорить не мог - Фекла злила
его.
  - Пойду к Егорке. Коня сам отведешь. Загуляю, наверно, - сказал он.

  Егор стоял над зыбкой - всматривался в лицо ребенка. Он часто так делал:
Марья из избы - он подходит к сыну и подолгу изучает его красную,
сморщенную рожицу. Непонятно было, о чем он думал в такие минуты.
  Когда в сенях заскрипели шаги отца, Егор поспешно отошел от зыбки и сел к
столу.
  - Здорово, - Емельян Спиридоныч огляделся. - Маньки нету?
  - К своим пошла.
  Емельян разделся, прошел мимо зыбки, мельком заглянул в нее.
  - Не хворает?
  - Ничего пока.
  - Затосковал я, Егорка, - Емельян Спиридоныч тяжело опустился на лавку,
навалился на стол. - Крепко затосковал.
  - Чего?
  - Хрен его знает, чего... От Кондрата сейчас иду. Женился Кондрат. Баба у
него - дура набитая.
  - Чем так не поглянулась? - Егор притаил в глазах усмешку - не везло отцу
с невестками.
  - Кобыла она. На ней пахать надо, а Кондрат угождает ей.
  - Кондрат угодит... жди.
  - Макарку во сне видал, - Емельян Спиридоныч поднял на сына красные,
печальные глаза. - Жалко мне его. Убили, гады. Какого парня!..
  Егор отвернулся. Промолчал.
  - У тебя выпить есть чего-нибудь?
  - Не знаю. Посмотрю, - голос Егора осел до хрипотцы.
  - Посмотри. Выпьем хоть... за помин души Макаровой.
  Егор слазил под пол, достал большую зеленую бутыль с самогоном.
  Нарезали ветчины, хлеба.
  Выпили по стакану. Сидели, склонившись локтями на стол, - лоб против лба,
угрюмые, похожие друг на друга и не похожие. У старшего Любавина черты
лица навсегда затвердели в неизменную суровую маску. Лишь глубоко в глазах
можно еле заметить слабый отсвет тех чувств, какие терзали этого большого
лохматого человека. У молодого - все на лице: и горе, и радость, и злость.
А лицо до боли красивое - нежное и зверское. Однако при всей своей
страшной матерости отец уступал сыну, сын был сильнее. Одно их объединяло,
бесспорно: люди такой породы не гнутся, а сразу ломаются, когда их
одолевает другая сила.
  - Один знакомый мужик из Суртайки рассказывал - нонче быдто еще больше на
нашего брата, кто покрепше, налогов навешают, - Емельян налил из зеленой
бутылки. - От жись пошла! Руки опускаются... - выпил. - А ишо не то будет.
Сейчас половину забирают, потом все начисто подметут, - Емельян
Спиридоныч, как мог, подогревал свою злобу.
  Егор слушал, обняв голову. Ему нездоровилось последнее время. Налил себе в
стакан, выпил. Спросил:
  - Знаешь, кто Макара убил?
  - Яшка?
  - Яшка.
  Еще молча выпили. Лениво жевали хлеб и сало. Потом стали закуривать.
  - Яшка - он змей подколодный. Таких еще не было. Спроси, почему я его
оглоблей не зашиб, когда он у меня до переворота ишо на покосе робил. -
Емельян Спиридоныч заметно пьянел. - А я мог... Имел права: он у меня
жеребенка косилкой срезал, урод. А я - ничего... пожалел. Сирота. А сичас
радуется ходит...
  - Он нарадуется. - Егор провел ладонью по лицу. - Он нарадуется. - Ему
передалась отцовская злость, охватило яростное нетерпение и страх.
Показалось, что он навсегда упустил момент, когда можно было расквитаться
с Яшей. Теперь Яша будет ходить и радоваться. А брат родной в земле гниет,
неотмщенный. - Ты куда сейчас? - спросил он, поднимаясь.
  - Никуда. Я загулял.
  - Мне уйти надо...
  - Иди. Я дождусь Маньку.
  Егор оделся, вышел на улицу, надел лыжи и пошел скорым шагом из деревни.
На окраине оглянулся - улица была пуста.
  Он поправил ружье и скрылся в лесу.


  6

  Подойдя к знакомой избушке, Егор внимательно осмотрелся. От крыльца по
поляне шла свежая лыжня. Больше следов не было. Егор двинулся по лыжне,
старательно попадая лыжами в глубокие колеи.
  Он шел так с час. Смотрел вперед, прислушивался... Один раз,
остановившись, услышал далекий, похожий на треск сучка, выстрел. Прибавил
шагу.
  ...В полдень он догнал Яшу.
  Был ясный, морозный день. Снег слепил глаза.
  - Здорово, Егор! - крикнул издали Яша.
  - Здорово, - Егор глотнул пересохшим горлом. - Здорово, Яша, - он медленно
приближался к нему.
  Яша стоял, широко расставив ноги. На снегу рядом с ним лежала убитая лиса.
Яша улыбался.
  - Убил? - спросил Егор.
  - Ага. Спускаюсь вон с той гривки, - гляжу: хромает, милая, - Яша показал
носком валенка на переднюю левую ногу лисы: вместо ноги у нее был короткий
огрызок. - Из капкана ушла, а под пулю угодила, дурочка.
  Егор остановился шагах в трех от Яши. Снял рукавицы... странно улыбнулся.
Яша чуть заметно приподнял одну бровь. Ружье у него было за спиной. У
Егора ружье на плече. Он воткнул палки слева от себя...
  - Что, Яша?.. - Егор опять не то улыбнулся, не то сморщился. - Погань ты
такая, ублюдок...
  Яша побледнел.
  Мгновение смотрели друг на друга... Одновременно рванулись к ружьям...
  Грянул одинокий выстрел. С Яши слетела шапка, точно невидимая рука сорвала
ее и откинула далеко в сторону; Егор взял сгоряча выше. Яша не успел снять
свое ружье. Он теперь стоял, опустив руки, и как завороженный смотрел на
Егора, - у Егора двустволка, и палец лежит на спусковом крючке второго
ствола.
  - Не надо, Егор, - тихо сказал он, с трудом разлепляя сведенные судорогой
губы.
  - Ты Макара убил!..
  - Егор... прости... - Яша глядел в глаза Егору.
  - Ты Макара угробил... паскуда! - Егора трясло все сильнее. Ему было жалко
Яшу. - Ты Макару в