- До Горного едешь?
  - Еду, садись.
  Мужчина втиснулся в кабину и стал жадно смотреть на женщину. Когда
тронулись, он долго еще смотрел на нее, высунувшись из кабины, потом сел
нормально и вздохнул:
  - Хороша бабец. С такой не заскучаешь. А? - посмотрел на Пашку, колыхнул
большим пузом - засмеялся.
  Пашка резко затормозил, сказал коротко:
  - Вылазь.
  - Ты что? Ты же едешь до Горного...
  - Мало ли, куда я еду. Вылазь.
  Мужчина вылез, саданул дверцей, проворчал сердито:
  - Психопаты, черти.
  Пашка уехал.
  Через неделю, примерно, Пашка был дома и пошел в клуб, в кино. Про куколку
он уж почти забыл. И вдруг видит в фойе - куколка! У него сладко заныло
сердце. Подошел.
  - Здрассте!
  - Ой, здравствуйте! - обрадовалась куколка. - Что это вас не видно нигде?
  - В рейсах. Вы что, одна, что ли?
  - Одна. Олег в командировку поехал, дня на два. Я с...
  - Где вы сидите? - Пашка знал, что делать дальше - дальше действовать.
  - Я с хозяйской дочкой пришла. А она куда-то пропала.
  - У кого вы живете?
  - У Лизуновых.
  У Пашки вытянулось лицо: эту хозяйскую дочку, Катю Лизунову он знал, даже
любовь с ней когда-то крутил. Если сесть рядом с ними, значит завтра об
этом будут знать все. Значит, куколка обеспечена семейной драмой, когда
вернется зоотехник.
  - Где же она... А, вон! Катя!
  Пашка успел сказать:
  - Когда из кино пойдете, как-нибудь отколись от этой Кати. Мне надо
кое-что сказать тебе, - отошел в сторону. И с этой минуты не спускал глаз
с куколки.
  Кино кончилось, стали выходить. Катя Лизунова точно прилипла к куколке. Да
и та, наверно, забыла о Пашкиной просьбе.
  Пашка незаметно шел за ними до самого их дома. Сердце его больно
колотилось.
  Женщины вошли в дом. В горнице вспыхнул свет. По занавескам задвигались
две аккуратненькие тени.
  "Эх, Катя, Катя!..", - с отчаянием думал Пашка. Мысль его работала быстро,
путано и безрезультатно. Что делать? Куколка, милая куколка! Хоть бы взять
тебя за руку, что ли, хоть бы посмотреть в глаза твои синие... Что ж
делать? Ведь эта Катя наверняка ляжет спать в горнице вместе с куколкой.
Подружились!..
  Мучился Пашка, думал о чем угодно, только не о том, что ведь это все-таки
подло - добиваться свидания с замужней женщиной.
  Вдруг он услышал, как хлопнула уличная дверь в доме Лизуновых... Кто-то
спустился с крыльца, легкими шагами прошел по двору, скрипнул калиткой -
пошел по улице, направляясь к центру села. Пашка забежал выше по улице и
пошел навстречу человеку... Было совсем темно.
  Шла женщина, но - кто?
  В двух шагах от себя Пашка узнал Катю Лизунову.
  - Здорово!
  - Кто это? Павлик?.. Здравствуй.
  - Куда это ты, на ночь глядя?
  - Дежурить в сельсовете. Зерно возят - звонят все время. Пойдем со мной?
Потрепемся...
  - Ну уж - привет! Твой отец дома?
  - Нет. А что?
  - Хотел табаку зайти попросить... Прокурился.
  - Зайди вон к Беспаловым, они не спят еще.
  - Придется. Ну, счастливо тебе подежурить.
  - До свиданья.
  "Так, так, так, - думал Пашка. - Что же получается: Архипа Лизунова дома
нет, Катьки нет, дома куколка - в горнице, и Лизуниха - в прихожей избе,
на печке. Лизуниха, конечно, спит без задних ног - хоть из ружья стреляй,
не услышит. Дверь у них всегда открыта... Так, так..."
Пашка вошел во двор к Лизуновым, поднялся на крыльцо... Осторожно нажал
плечом на дверь, она со скрипом открылась. Пашка прошел в сени, открыл
избную дверь и, не останавливаясь, прошел в горницу.
  Куколка стелила постель. Оглянулась, беззвучно открыла ротик...
  - Спокойствие, - сказал Пашка, - за мной гонятся.
  - Кто? Кто? - у куколки от ужаса округлились глаза; она побледнела.
  - Штатские. Гаси свет.
  Куколка не двигалась.
  Пашка сам выключил свет, подошел к ней, обнял и стал целовать.
  - Что ты...
  Пашка целовал исступленно, с болью, с остервенением...
  - Что ты...
  Целовал так, как если бы до этого три года никого не целовал.
  - Что ты делаешь? - куколка слабела в руках, слабела все больше и больше.
  - Что ты...
  Пашке хотелось раздавить ее. В груди у него мучительно горело - жгло. Он
целовал и целовал... И когда у него самого закружилась голова, когда он
подумал, что теперь - все: можно ничего не бояться, он выпустил куколку из
объятий. Она некоторое время молчала, поправляла волосы. Потом громко
позвала:
  - Тетя Даша!
  Пашка схватил ее, зажал рот. Она замычала, закрутила головой. Пашка опять
начал ее целовать. Она опять покорно обвисла у него в руках, откинула
голову... Но когда Пашка отпустил ее, она опять громко позвала:
  - Тетя Даша!
  Пашка остолбенел.
  - Чего тебе? - откликнулась заспанным голосом Дарья Лизунова. - Эт ты, что
ль, Муся? Чего тебе?
  - Тетя Даша, оденьтесь, пожалуйста, и зайдите сюда.
  - Да чего там стряслось-то? - Дарья - слышно - начала слезать с печки.
  Пашка открыл окно, выпрыгнул в палисадник... Перемахнул через прясло и
вышел на дорогу. Сперва душила злость, потом стало смешно.
  "Вот так куколка! Ай, да куколка!.. То ли дура, то ли хитрая..."
Любовь умерла, не родившись. Больше он куколку не видел - уехал в рейс. А
когда приехал, ее уже не было в деревне. И память о ней зачахла.
  Так жил Пашка - работал и мыкался в поисках любви. Некоторые - Нюра,
например, - говорили ему, что он не так ищет, другие - Николай Попов -
утверждали, что ее вообще не надо искать. Пашка никого не слушал, сам
знал, как надо жить.

  Кузьма Родионов был еще крепок. В старики дочь зачисляла его рано. Старик
- это когда человек перестает понимать, что происходит вокруг. Родионов
понимал почти все. И у него еще хватало сил удерживаться не на отшибе
житейской кипени, а быть где-то ближе к центру.
  Работал Родионов спокойно, въедливо. Нервничал редко. Один раз только
видел Иван, как он нервничает.
  В Соусканихе проходило отчетно-перевыборное партийное собрание колхоза. От
райкома на нем присутствовал Ивлев. Родионов ехал с другого партийного
собрания домой и по пути решил завернуть в Соусканиху. Приехал как раз в
тот момент, когда собрание закончилось и люди расходились.
  Ивлев сел к Родионову. Поехали.
  - Ну, как? - спросил Родионов. Он сидел на первом сиденье.
  - Дело в том, что выбрали опять Кибякова, - сказал Ивлев. Родионов долго
молчал. Смотрел на дорогу.
  - А что же ты-то там делал? - спросил он наконец и обернулся к Ивлеву.
Иван увидел мельком, как потемнел его шрам.
  - Кибяков признал свои ошибки. О будущем он тоже правильно думает, - Ивлев
приготовился спорить. Только он не ждал, наверно, что спор этот произойдет
тотчас после собрания. - Я не видел оснований, чтобы выступать против
него. Люди его тоже все поддерживают...
  - Ты знаешь, что он обманывает людей?! - резко спросил первый секретарь. -
Ты знаешь, что он демагог и трепач?
  - Я не думаю так.
  - А я думаю!
  - И люди так не думают... Он прошел большинством голосов.
  - Эх-х... - Родионов отвернулся и стал закуривать. - Растяпы. Признал
ошибки!.. А какие ошибки? Он не ошибался в прошлом году, он врал!.. Какие
же это ошибки?.. - Родионов опять повернулся к Ивлеву. - Он врал, что
наладил в колхозе комсомольскую работу, врал, что коммунисты у него
учатся, врал, что у них работают курсы механизаторов...
  - Но работают-то у них свои трактористы. Зачем же зря...
  - Куклы у них работают, а не трактористы! - почти крикнул Родионов. -
Трактористы - до первой поломки! Пока трактора новые... Они их за неделю
там поднатаскали и посадили на машины.
  Ивлев ничего не сказал на это.
  - Сам будешь снимать Кибякова, - Родионов отвернулся, полез в карман за
папиросами. - Сам проворонил, сам теперь и занимайся им. Ведь предупреждал
еще!
  Ивлев и на этот раз промолчал.
  Молчали до самого дома.
  Уже в Баклани, подъезжая к райкому, Родионов сухо сказал:
  - Завтра подробно расскажешь мне о собрании. И попроси, чтоб кто-нибудь
привез протокол. Завтра же.
  - Хорошо.
  - До свиданья.
  - До свиданья.
  Впервые в присутствии Ивана так резко говорили друг с другом эти два
человека. Иван считал их друзьями. Обычно они мало разговаривали, но
понимали друг друга с полуслова.
  У Ивана с Родионовым наладились хорошие деловые отношения. Поначалу Иван
опасался, что Родионов будет его опекать, лезть с откровениями - ничего
этого не случилось. Родионов просто и коротко говорил обычно:
  - В Усятск.
  Иван вез его в Усятск. Первое время - с неделю - Родионов показывал
дорогу, потом Иван мог сам проехать в любую деревню Бакланского района.
  Обычно кто-нибудь еще ехал в машине. Но, даже когда ехали вдвоем,
разговаривали мало. Один раз Родионов спросил:
  - Нравится?
  - А чего ж?.. - беспечно ответил Иван. - Работать можно, - вообще-то он
думал, что работы будет гораздо меньше.
  Родионов усмехнулся.
  В те годы вывозили зерно из дальних глубинок. Остатки. Торопились, ибо
вот-вот должны были пойти вредные затяжные дожди. Родионов мотался из края
в край по району, торопил, подбадривал, требовал... Ночевали где придется.
Один раз ночевали на пасеке.
  Приехали туда, когда садилось солнце. Родионов вылез из машины,
поздоровался с пасечником, который почему-то начал перед ним заискивать,
сказал Ивану:
  - Вылазь, больше никуда не поедем. Глянь, красота какая.
  Иван заглушил мотор, вышел из леска на открытое место и остановился,
пораженный поистине редкой красотой.
  Пасека находилась в отложье, которое широким, еще зеленым пологом,
опускалось к неширокой речушке. А дальше взору открывалась широкая ровная
долина... А еще дальше глыбистой синей стеной вставали горы. Прямо из
долины. А посередине долины извивалась Катунь. И сейчас, когда солнце
висело над зубцами гор и уже чувствовался вечер, долина вся пылала
нежарким красноватым огнем. Только Катунь холодно блестела.
  Потом солнце коснулось вершин Алтая... И стало медленно погружаться в
далекий синий мир. И чем глубже оно уходило, тем отчетливее рисовались
горы. Они как будто придвинулись и стали еще более синими. А в долине тихо
угасал красноватый огонь. И двигалась задумчивая мягкая тень от гор. Потом
солнце совсем скрылось за острым хребтом, и тотчас оттуда вылетел в небо
стремительный веер лучей. Он держался недолго. Тоже тихо угас. И в небе, в
той стороне, пошла полыхать заря.
  Родионов, засунув руки в карманы, стоял неподвижно, смотрел в долину.
  - Везде был: на Кавказе, в Крыму, в Финляндии - видел красоту. Но такой
вот не видел нигде, - сказал он.
  Иван тоже нигде ничего подобного не видел. Он поймал себя на том, что
думает черт-те о чем - что надо когда-нибудь побывать здесь с Марией.
  Прибежал услужливый дураковатый пасечник.
  - Этта вчера тоже приезжали, стояли здесь... Говорят: рай!
  - Батя, достань-ка нам неводишко, - сказал вдруг Родионов. - Мы сбегаем,
пока светло.
  Пасечник ушел за неводом, а Кузьма Николаич начал снимать с себя одежду.
  - Разболокайся, - велел он Ивану. - Уху сейчас варить будем.
  Иван разделся до трусов, побежал вниз по отложине... Охватила первобытная
бездумная радость. Затеять бы с кем-нибудь "борца" - бороться, напрячь до
боли занеженные мускулы, хряпнуть об землю противника... И потом лежать на
земле лицом вверх и тяжело дышать.
  - Эгей!.. - крикнул сзади секретарь.
  Иван оглянулся, секретарь бежит за ним чуть ли не вприпрыжку с неводом на
плече.
  - Давай с ходу! - крикнул Родионов и показал рукой на речушку.
  Иван так и сделал - ухнул с ходу в речушку, заорал дурным голосом и
выскочил на берег.
  Родионов стоял на берегу, хохотал, как ребенок - со всхлипами. Иван его
еще не видел таким.
  - Что?.. Нарвался? Она только с виду безобидная...
  - Это что же такое? Почему она такая холодная-то?
  - Родниковая. Ну, раз уж ты окунулся, лезь вглубь.
  Сделали четыре тоньки. После каждой Иван бросал невод и бегал по берегу -
согревался. Вода была просто ледяная. Родионов выбирал из невода рыбешку -
чебаков, битюрей, - посмеивался:
  - Вот так, так... привыкай. А то набаловались там в бассейнах-то...
  Наловили рыбы на две хорошие ухи. Пошли к избушке. Намокший невод несли
вдвоем. Шли медленно. Разговаривали.
  - Ну, как?.. На родине-то? - спросил Родионов.
  - Хорошо.
  - Люди нравятся?
  - Люди как люди... Везде люди.
  - Не скажи... Я, грешным делом, городских недолюбливаю, - признался
Родионов. - По-моему, они зазнаются здорово. Я только не могу понять
почему.
  - Культуры больше, поэтому... - Иван сам недолюбливал городских жителей,
но поддакивать секретарю не хотелось.
  - Культуры... - повторил секретарь. Это было самое уязвимое место
Родионова - культура городских и деревенских. Сравнение шло всегда не в
пользу деревенских, и Родионова это злило. Он спорил.
  - Вы что, обиделись, что ли? - спросил Иван, чувствуя, что секретарь
замолчал неспроста.
  - Да что ты! - откликнулся тот. - За что?
  "Открою техникум - сразу все заткнутся", - думал между тем секретарь. В
последние полтора-два года у него была одна заветная мечта - открыть в
Баклани техникум механизации сельского хозяйства. Сперва хотел один,
своими силами, поднять эту махину - не смог. Списался со специалистами в
Москве, изучил вопрос и начал подговаривать соседних секретарей райкомов -
вместе затевать дело. Подал проект в крайком: межрайонный
сельскохозяйственный техникум имени XX съезда партии. Причем только в
Баклани. Проект в крае нашли вполне реальным, только не поняли: почему
обязательно в Баклани? Есть села крупнее и ближе к городу. Родионов не
смог убедительно доказать, почему в Баклани, и опять стал задумываться,
как осилить такую работу одному. Ему хотелось, чтобы техникум был в
Баклани, и все.
  Уже сумерки опускались в долину. Пал туман. Было покойно на земле.
  Около избушки, в оградке, горел небольшой костер; дед суетился около него.
  При свете костра начали потрошить рыбу на чистой тесинке. Дед смотался в
избушку и через минуту вынес туесок с медовухой. Шел в темноте по оградке,
держал в руках туесок, ворчал:
  - Глаза стали - ни хрена не вижу.
  - Что он суетится так? - негромко спросил Иван.
  - Он знает, - так же негромко сказал Родионов.
  - Ну-ка!.. После родниковой водички-то!.. Глотните! - радостно говорил
старичок, подавая туесок секретарю. Тот отпил немного, подал Ивану. Иван
приложился и выпил чуть не все пиво. Оно было очень вкусное.
  Потом сидели, ждали уху. Родионов смотрел задумчиво на огонь, молчал.
Вспомнились ему далекие-далекие дни молодости: покос, Федя Байкалов,
Марья... Уходит жизнь. Постоянно. Каждую минуту. Тогда он не понимал
этого, а сейчас понимает. И трудно как-то понять, что она не совсем
кончается, что тут же встают еще сотни новых жизней и начинается все
сначала. Он так глубоко влез в эти мысли, что когда наклонился прикурить к
костру и вдруг увидел Ивана, то вздрогнул. На мгновенье почудилось даже,
что с ним рядом сидит Марья.
  Дед помешивал в котелке таловой палочкой, приговаривал:
  - Сича-ас дойдеть... глаза уже побелели. Эх, и ушица будет! Еще, что ль,
туесок принести?
  - Хочешь, Иван? - спросил Родионов.
  - Нет.
  - Я тоже.
  - А вчера этта приехали тоже... смехота одна! - начал старик, но секретарь
перебил его:
  - Кто приезжал-то? Туристы?
  - Ага. Две бабы с ними. Пьют тоже, как мужики. Танцы и тут открыли...
  - Ну, а что ж... Отдыхают люди.
  - Оно конечно. Я ничего. Мне только шибко бабы не глянутся - в штанах,
гогочут, как кобылы... Ну, готова!
  Хлебали уху прямо из котелка деревянными ложками. Иван никогда с таким
удовольствием не ел.
  "Надо Марию привезти сюда", - думал он.
  Тихонько гудел, постреливал костер. С ласковым звуком - твить! -
отскакивали в разные стороны красные угольки и умирали на земле. В лесочке
громко вскрикнула какая-то ночная птица. Ей откликнулись с реки:
  - Гыть-гыть-ыть-ыть!..
  И звуки эти далеко прокатились по долине.
  Дохлебали уху, закурили...
  - Вынеси нам тулупишко, - попросил Родионов. - На сене ночуем.
  - А пошто? А в избушке?
  - Там клопов у тебя до черта. Что ты их не выведешь?.. Где так знахарь, а
тут...
  - Верно, клопы имеются. Дамочки вчера визжали.
  - Давай тулуп.
  Легли на свежем сене в древнем сарайчике. Долго лежали молча. Спать не
хотелось.
  - Вспомнил, как дочь ваша поет, - сказал Иван. Ему хотелось поговорить о
Марии.
  - Поет, да, - согласился Родионов. И все.
  - А чего вы о ней так говорите? Как-то нехорошо, - не отставал Иван.
  Родионов долго лежал молча. Потом откинул тулуп, сел, с осторожностью
закурил.
  - Проморгал я свою дочь, Иван, - заговорил он негромко. - Когда надо было
говорить ей умные слова, я думал, что она еще глупенькая, не поймет. А
потом поздно было - другие стали говорить.
  - Кто?
  - Нашлись... А сейчас худо: чувствую себя при ней как дурак. Заметил
небось, как разговариваю с ней - как плохой агитатор с капризной
избирательницей. Находятся такие в выборы: охота поломаться перед
кем-нибудь, вот она начинает перед агитатором. А тот, бедный, шпарит ей по
инструкции... Аж пот прошибет. Так и я.
  Иван жадно слушал.
  - А что с ней такое произошло-то?
  - Запуталась она, вот и все. Обозлилась.
  - Что разошлась с мужьями - это, считается, запуталась?
  - Не в мужьях дело, - неохотно возразил Родионов. - Хотя и это... не
геройство. Сложно все, - Родионов не хотел говорить об этом.
  Иван тоже сел и тоже закурил.
  - Осторожней, - предупредил секретарь. - Сено как порох.
  - Мгм, - Ивану еще хотелось поговорить о Марии, но он больше не решился
расспрашивать. Он понимал, что отцу не очень легко говорить о таких делах.
  - Да, жизнь - штука сложная, - сказал он.
  - Запуталась, а характер, как у лошади необъезженной, - прибавил Родионов.
- Закусила удила и несет, - заплевал окурок, выбросил в дверь, лег. -
Давай-ка спать, а то завтра вставать рано.
  - Давайте.
  Легли, затихли. Но не спал ни тот, ни другой - думали каждый о своем.
  Мысль о Марии гвоздем засела в голове Ивана.
  "Что значит - запуталась? - думал он. - Просто, наверно, не везло в жизни,
и все. Бывает: не повезет - хоть ты что делай, хоть лоб расшиби".
  ...На следующий день к вечеру они были в Баклани.
  Иван вымыл машину, загнал ее в гараж и пошел домой. В ограде стояла
Пашкина полуторка - Пашка был тоже дома.
  "С Пашкой поговорю", - решил Иван.
  Пашка ужинал. Он был нарядный, веселый, как всегда. Точил лясы с Нюрой -
учил ее писать письма мужу.
  - Во-первых, никогда не пиши: "Милый Андрюшенька...".
  - Почему это?
  - Нельзя.
  - Да почему?
  - Вот он придет, скажет тебе почему. А-а, браток! Пойдем в клубишко
сегодня?
  - Пойдем, - легко согласился Иван.
  Нюра не без удивления посмотрела на Ивана: ей почему-то казалось, что он
не будет ходить в клуб.
  - Заправляйся, и двинем. Сегодня танцы.
  Иван умылся, подсел к Павлу. Нюра налила ему в тарелку наваристой лапши.
  - Пораньше хоть приходите-то, - сказала она недовольным голосом. - Нечего
до света шататься, - ей не хотелось оставаться одной дома (Ефим уехал в
город); кроме того, поучить двух здоровенных парней уму-разуму - это
занятие не лишено удовольствия.
  Иван похлебал на скорую руку, вылез из-за стола, пошел в горницу
одеваться. Потом вылез Пашка. Закурили, взяли курева с собой и пошли.
  - Ты знаешь Родионову Марию? - сразу начал Иван.
  - Дочку секретарскую? Знаю. Видел вообще...
  - А ничего не слышал о ней?
  - Слышал, что она много раз замужем была. А что? Хочешь познакомиться?
  - Я познакомился. Нет, я думал, ты больше знаешь.
  - Меня такие не интересуют, - равнодушно сказал Пашка. - Я люблю
пухленьких таких... Чтобы взял ее в руки и сперва не понял: человек это
или лакировка действительности. Знаешь, кто про нее может знать? Дядька
твой, Николай Попов.
  - Да?
  - Да... Я их много раз вместе видел.
  - Тогда я зайду к нему.
  - А в клуб не пойдешь?
  - Приду. Попозже.
  Николай сидел в сельсовете один, читал какую-то книгу, усмехался (страсть
как любил читать книги, а дома детвора не давала почитать). Увидел Ивана,
спрятал книгу в стол, поднялся навстречу.
  - Каким это ветром тебя?
  - Проведать дя