инька сидел на завалинке, грелся на солнышке.
  - Как теперь в деревне-то? - спросил он.
  - Ничего, - откликнулся Егор, зашивая несмоленой дратвой лопнувшую
подпругу.
  - Отпахались?
  - Давно уж.
  Гринька задумался. Долго молчал.
  - А ты чего дернул оттуда?
  - Надо.
  - Какой скрытный! - Гринька засмеялся хрипло.
  Егор поднял голову от подпруги, посмотрел на него.
  - Выкладывай, - сказал тот, - легче станет, по себе знаю. Убил кого-нибудь?
  - Жену, - не сразу ответил Егор. Он подумал: может, правда, легче будет?
  - Жену - это плохо, - Гринька сразу посерьезнел. - Баб не за что убивать.
  - Значит, было за что.
  - Сударчика завела, что ли?
  - Завела, - Егор жалел, что начал этот разговор.
  - Паскудник ты, - спокойно сказал Гринька. - Падали кусок. Самого бы тебя
стукнуть за такое дело.
  Егор, не поднимая головы и не прекращая работы, прикинул: если Гринька
будет и дальше так же вякать, можно - как будто по делу - сходить в
избушку, взять обрез и заткнуть ему хайло.
  - А сударчик-то ее что же, испугался?
  У Егора запрыгало в руках шило, он сдерживался из последних сил.
  - Чья у тебя жена была?
  - Ты что это, допрос, что ли, учинил? - Егор поднял глаза на Гриньку,
через силу улыбнулся.
  - Поганая у тебя душа, парень. Не любит таких тайга. Я бы тебя первый
осудил. Хворый вот только... Эх, падаль!
  Егор для отвода глаз осмотрел внимательно седло и направился в избушку.
  Малышев был у своих пчел.
  Егор вынул из мешка обрез, зарядил его и вышел к Гриньке. Подошел к нему,
пнул больно в грудь.
  - Говори теперь.
  Гринька никак не ожидал этого. Он даже не поднялся, сидел и смотрел снизу
на Егора удивленными глазами.
  - Неужели я сгину от такой подлой руки? - спросил он серьезно. - Даже не
верится. Ты что, сдурел?
  Егор проверил взведенный курок, - отступать некуда, надо стрелять. А
убивать Гриньку расхотелось - слишком уж спокойно, бесстрашно смотрит он.
Самому Егору не верилось, что вытянется сейчас Гринька на завалинке и
уснет вечным сном. Но и оставлять его живым опасно. Кто знает, сколько
придется пробыть в тайге, - и все время будет за спиной Гринька или его
товарищи.
  - Не балуйся, парень, убери эту... Не бойся меня, я хочу менять свою
жизнь. Вишь, хворый я. Поеду домой, покаюсь...
  - Что же ты лаяться начал, хворый-то?
  - А ты что же, чистым хочешь быть? Нет, врешь, - Гринька засмеялся. Он
все-таки не верил, что умрет сейчас. - Врешь...
  - Хватит!
  - Чистым тебе теперь не быть, врешь, парень. Теперь тебя кровь будет
мучить. Слыхал, что давеча старик сказал? Спать плохо будешь... А старик
этот повидал нашего брата мно-о-го. Так что... вот. Ты думал: "Выехал на
раздолье, погуляю"?. Не... За все надо рассчитываться. От людей уйдешь, от
себя - нет.
  Слушал Егор грозного разбойника и понимал, что тот говорил сущую горькую
правду.
  - Я уж и так измучился эти дни, - он опустил обрез.
  - Во-о! - торжествующе сказал Гринька. - Ишо не то будет.
  - А что делать?
  - Это ты во-он, - Гринька показал на небо, - у того спроси. Он все знает.
А я к зиме покаюсь.
  - А я не хочу. Перед кем?
  - Тебе рано, - согласился Гринька не без некоторого превосходства.
  - Так что же делать-то, Гринька? - еще раз с отчаянием спросил Егор.
  - Не знаю, парень. Бегать. Узнаешь, как птахи разные поют, как медведь
рыбу в речках ловит. Я ему шибко завидую, медведю: залезет, гад, на всю
зиму в берлогу и полеживает...
  Та небывалая, острая тоска по людям, какую Егор предчувствовал дома в
последнюю ночь, опять накинулась с такой силой, что хоть впору завыть. Он
даже забыл, что случилось пять минут назад... Сел рядом с Гринькой. Тот
легко выхватил у него обрез. Егор вскочил, но поздно - его собственный
обрез смотрел прямо на него, в лоб. Даже лица Гринькиного не увидел он в
это мгновение, даже не успел ни о чем подумать... Показалось, что он ухнул
в какую-то яму и всего обдало жаром. На самом же деле, вскочив, он сунулся
было к Гриньке, но, увидев направленный на него обрез, отшатнулся и крепко
зажмурился... Грянул выстрел. Горячее зловоние смерти коснулось лица
Егора. Он оглох. Открыл глаза...
  Гринька смеется беззвучно. Что-то сказал и протянул обрез. Похлопал
ладонью рядом с собой.
  Егор крепко тряхнул головой, шум в ушах поослаб.
  - Садись, - сказал Гринька. - Возьми эту штуку свою.
  Егор взял обрез, сел.
  - Ну и шуточки у тебя...
  - Это чтоб ты знал, как других пужать. А то мы сами-то наставляем его, а
на своей шкуре не испытывали ни разу. Теперь знай. Крепко трухнул?
  Егор ничего не сказал, опять покрутил головой.
  - Оглох к черту.
  - Пройдет.
  - Тьфу!.. Прямо сердце оторвалось.
  - Надо было. А то я разговариваю с тобой, а сам все на него поглядываю, -
Гринька кивнул на обрез. - Думаю: парень молодой шло, ахнет - и все.
Курево есть?
  Закурили.
  - Значит, нет выхода? - все о том же заговорил Егор.
  С пчельника неторопким шагом пришел старик Малышев.
  - Живые обое?
  - Слава богу, старик.
  Старик ушел.
  - Выход? Выход есть - садись в тюрьму.
  - В тюрьме мне совсем не вынести.
  - Сидят люди... ничего.
  Егор подумал. Нет, не вынести.
  - Значит, бегай.
  Опять тоска прищемила сердце. Егор зверовато огляделся.
  - Обложили...
  Гринька задумался о чем-то своем.
  - Не поедешь со мной? - спросил Егор.
  - Не. Отлежусь маленько. А потом - с таким все равно бы никуда не поехал.
  Егор встал, пошел к коню. Подвязал обрез к седлу, сел, тронул в ворота.
  - Счастливо оставаться!
  - Будь здоров!
  Дорогу Малышев давеча утром объяснил. И сказал, что тут можно и днем
ехать. Но не радовало это Егора. Ничто не радовало. Тоска не унималась.
  А день, как нарочно, разгулялся вовсю. Зеленая долина, горы в белых шапках
- все было залито солнцем. В ясном небе ни облачка.
  "А может, вернуться?", - мелькнуло в голове. Егор даже приостановил коня.
И сразу встали в глазах: Федя, Кузьма, Яша Горячий, Пронька, Сергей
Федорыч, Марья, сын Ванька...
  Он почти физически, кожей ощутил на себе их проклятие. Тронул коня.
  Гнали они его от себя - все дальше и дальше...


  23

  ...Сидели на берету, у кузницы.
  Федя подбирал с земли камешки, клал на ладонь и указательным пальцем
другой руки сшибал их в воду. Кузьма задумчиво следил за полетом каждого
камешка - от начала, когда Федя прицеливался к нему пальцем, до конца,
когда камешек беззвучно исчезал в кипящей воде.
  Из-за гор вставало огромное солнце. Тайга за рекой дымилась туманами -
новый день начинал свой извечный путь по земле.
  - Да, Федор... - заговорил Кузьма. - Вот как все вышло. В голове прямо
мешанина какая-то...
  - Душу счас надрывать тоже без толку, - Федя вытер ладонь о штанину. - Вот
Егорка ушел - это да. Это шибко обидно.
  - Егор, может, найдется, а они-то никогда уж!
  - Знамо дело, - согласился Федя.
  - Понимаешь, не могу поверить, что их нету... Марьи... дяди Васи...
Забыться бы как-нибудь... - Кузьма лег на спину, закинул руки за голову.
  - Как забудешься?
  - И школа... Строили, строили... Теперь все сначала.
  Федя ничего не сказал на это.
  Ревет беспокойная Баклань, прыгает в камнях, торопится куда-то - чтобы
умереть, породив новую большую реку.
  Кузьма закрыл глаза.
  - Слыхал, старик-то Любавин давеча: "Недолго, - говорит, - по земле
походите". Может, так и будет?
  - Кто ее знает? - помолчав, Федя положил руку Кузьме на плечо. - Не горюй,
брат... Я так считаю, - поторопился он, - ишо походим.
  - Ну и рука у тебя, Федор! Железная какая-то. До сих пор не пойму, как они
тогда побили тебя!.. Макар-то... с теми...
  Федор смущенно кашлянул.
  - Что меня побили - это полбеды. Хуже будет, когда я побью, - и рука его,
могучая рука кузнеца, притронулась к худому плечу городского парня.
  Свело же что-то этих непохожих людей!
  Жизнь... Большая она, черт возьми!..



                                  Книга вторая


  Ехали вместе шестеро: четыре парня и две девушки. Девушки были
прехорошенькие, хохотушки, всему удивлялись... Трое парней держались
солидно, только очень много острили. Четвертый же все время как-то на
отшибе, молчал. Он был старше всех и победнее одет. И вещичек с собой вез
мало: небольшой потрепанный чемоданишко и демисезонное серое пальто. Когда
знакомились в Москве, этот молчаливый, подавая крупную рабочую руку,
говорил кратко:
  - Иван.
  - Вы какой кончили? - спросили его (три других парня и девушки окончили
разные вузы и ехали по распределению в Сибирь).
  Иван отрицательно качнул головой, сказал:
  - Я случайно с вами. Вообще-то туда же, но... это... я шофер просто.
  - Но вы по путевке?
  - Да, - парень нахмурился и отошел в сторонку. И всю дорогу потом молчал,
чем очень удивлял девушек. Он подолгу смотрел в окно, много курил. Когда
его спрашивали о чем-нибудь, он охотно отвечал, только как-то путался в
словах, наверно, злился на себя за это, хмурился и уходил совсем из купе.
  Один раз он выпил в вагоне-ресторане, пришел в купе, сел, положив на
колени громадные руки свои, оглядел всех красивыми, задумчивыми глазами.
Улыбнулся.
  - Что, братцы?.. Закурим, что ли?
  Все с удовольствием поднесли три портсигара - хотели, чтоб он разговорился
наконец. Он был человек загадочный, а загадочных сперва уважают, а потом
уж любят или презирают, смотря по тому, чем обернется эта загадочность.
Все время оставаться загадочным невозможно, поэтому ждали, когда парень
расскажет о себе.
  Иван закурил, опять посмотрел на всех по очереди, кивнул на столик.
  - Играйте. Я не мешаю вам?
  - Да ну!.. Присаживайтесь к нам.
  Играли в карты, в какую-то длинную, сложную игру.
  - Я не умею, - ответил Иван и опять улыбнулся; улыбка у него простецкая,
вспыхивала неожиданно на угрюмом лице и была доброй и чуть грустной.
Вообще был он красив: глаза темные, глубокие, с сильным блеском
нерастраченной энергии, черты лица крупные, в уголках губ - упрямство...
Очень русский. Одна из девушек, когда он улыбнулся, невольно засмотрелась
на него. Ее одернули, она покраснела.
  - Вам не нравится наше общество? - спросила другая.
  Иван посмотрел на нее и сказал серьезно:
  - Нет, ничего, - и опять замолчал - не о том и не так немножко заговорили.
Иван много читал. Однажды, когда он вышел из купе, кто-то посмотрел, что
он читает.
  - О!.. молчун-то наш... Я думал, он детективы жрет.
  - А он что?
  - Алексея Толстого.
  - Приключения барона?..
  - Перестаньте, пожалуйста! Интеллектуалы... - рассердилась та самая
девушка, которая засмотрелась на Ивана. По поводу такого заступничества
начали острить. Девушка горячо и серьезно стала доказывать, что в наше
время так называемый простой человек совсем не такой уж простой, что
иногда... и так далее. Причем никто этого не оспаривал.
  Иван в это время стоял в тамбуре, смотрел в окно, курил. Он очень много
курил.

  В Баклани приезжих встречал представитель райкома партии, большой,
медлительный человек в галифе и кителе.
  - Здравствуйте, - сказал он. И пошел подавать по очереди руку. - Так...
Так... Так... - приговаривал он, заглядывая молодым специалистам в глаза.
  - Ну, хорошо. Пойдемте, с вами хочет познакомиться первый секретарь.
  Шли по улице довольно живописной группой: пестрые, клетчатые, крашеные...
На одной девушке был ярко-красный плащ, длинный парень-инженер был в
какой-то женской кофте - сиреневой с белыми узорами на груди. Даже
молчаливый Иван - и тот был при галстучке и в шляпе. На серой сельской
улице все это резко бросалось в глаза.
  Иван и девушка в красном плаще несколько отстали от остальных.
  - Давайте помогу, - сказал Иван и взял у нее чемодан.
  - Спасибо, - сказала девушка. Это была та самая, которая отстаивала его,
Ивана, право на Алексея Толстого.
  Как частенько бывает, разговорились в самый неподходящий момент.
  - Вы родом из Москвы? - спросил Иван.
  - Нет, из Харькова.
  - Я так и думал, - Иван посмотрел на девушку, потом на улицу, вдаль.
  - Что так и думали: что не из Москвы? Почему?
  - Не знаю.
  - А вы?
  - Что?
  - Из Москвы?
  - Нет, конечно, - Иван улыбнулся. - Что, не видно?
  - А почему москвичей обязательно должно быть видно?
  - Вон их... - видно же, - Иван кивнул на группу, которая шла впереди с
райкомовцем.
  Девушка засмеялась.
  - Как раз там нет ни одного москвича! Что? - она посмотрела в глаза Ивану.
Смотреть она умела как-то очень доверчиво. - А вы думали - все москвичи,
да?
  - Да.
  - Между прочим, меня зовут Майей, - сказала девушка.
  - Я помню.
  - Вы почему такой?
  - Какой? - Иван опять как-то странно посмотрел вокруг себя.
  - Угрюмый. У вас случилось что-нибудь?
  - Ничего не случилось.
  - Какой-то вы одинокий. Прямо герой из романа.
  - Не похоже, - Иван улыбнулся. - Глаза не... это... не голубые.
  Девушка опять с интересом посмотрела на него.
  - Зато вы... - она не сказала, какой он, а неопределенно показала руками.
  - Такой... - и изобразила на лице мрачность и непроницаемость.
  - Это ерунда, - просто сказал Иван. - До поры до времени.
  - Вам нравятся наши ребята?
  - Ничего, - Ивану как будто расхотелось говорить. Он закурил и дальше
шагал молча. Девушка тоже замолчала.
  Райком партии размещался на втором этаже двухэтажного здания.
  Поднялись по крутой узкой лестнице наверх. Райкомовец впереди. Поставили в
приемной чемоданы и вошли в кабинет секретаря. Перед тем как войти в
кабинет, Майя прочитала табличку на двери:
  - Родионов К.Н. - и добавила: - Красиво.
  Родионов сидел на уголке стола и кричал в телефонную трубку:
  - А что же ты-то?! Да перестань, слушай! Брось!.. - кивнул вошедшим,
показал глазами - рассаживайтесь.
  Рассаживались. Осматривались.
  - Привет! - сердито воскликнул секретарь. Встал и заговорил резко и
требовательно: - Слушай сюда. Ты эти четыре трактора перебрось... в
Березовку... перебрось! Пойдут! Завтра доложишь. Все! - в трубке еще
шуршало, пискало - говорили, но секретарь еще раз сказал: - Все! - и
положил трубку. Повернулся к приезжим. Он был высокий, сухой, с веселыми
глазами. На лбу - через бровь - застарелый шрам. Улыбнулся, пошел
знакомиться. - Ждали вас, дорогие товарищи. Как доехали?
  Поднимались навстречу ему, пожимали сухую, мосластую ладонь. Вблизи глаза
секретаря поражали усталостью.
  - Родионов Кузьма Николаевич, - представился он. Ему в ответ говорили
фамилии; фамилия Майи - Светличная, другая девушка назвалась: - Елена
Борисовна, педагог.
  Угрюмый Иван опять кратко сказал:
  - Иван.
  - Хорошо. Садитесь, пожалуйста, садитесь, - секретарь отошел к столу,
чтобы видеть всех, присел на краешек. - Сколько же вас?.. Шестеро. Кто
будете?
  - Инженер-механик по ремонту и эксплуатации автотранспорта, - первым
назвался длинный парень.
  Секретарь посмотрел на инженера, кивнул.
  - Хорошо.
  - Врач.
  Секретарь опять кивнул головой и внимательно посмотрел на врача.
  - А мы вот, трое, педагоги, - весело сказал за всех педагогов
парень-учитель.
  Секретарь кивнул и глянул с любопытством на шестого.
  У шестого было полнейшее равнодушие на лице.
  - Я шофер, - сказал он, глядя на секретаря.
  У того в усталых глазах промелькнуло не то удивление - как это, мол, шофер
затесался в "молодые специалисты", - не то что-то другое, непонятно.
  Иван усмехнулся и опустил голову.
  - Хорошо, - подытожил секретарь и заходил по кабинету. - Я вам ничего
объяснять тут не буду - вы сами грамотные. Что нужны вы здесь, вы это без
меня знаете. Очень нужны, - секретарь остановился и опять посмотрел на
шофера. Тот тоже смотрел на него... Короткий миг глядели друг на друга,
потом Иван опустил голову, а секретарь, продолжая ходить, закончил свою
короткую речь: - Сейчас устраивайтесь, отдыхайте, а завтра поговорим
насчет главного. Федор Иваныч вот займется сейчас вами, на квартиры
определит.
  Грузный, большой Федор Иваныч (во время знакомства он сидел неподвижно и
упорно смотрел на всех по очереди) с готовностью поднялся, ждал, когда все
попрощаются с секретарем.
  Улыбались, двигали стульями, говорили:
  - До свидания, - и выходили.
  Секретарь опять посмотрел на шофера и сказал вдруг:
  - А вы задержитесь на минутку.
  Иван прислонился плечом к дверному косяку и спокойно ждал.
  Все вышли.
  Секретарь подошел ближе к нему, уставился в упор. Долго смотрел.
  - Как фамилия-то, говоришь?
  - Любавин.
  - Так, - секретарь кивнул седеющей головой, ушел к столу, сел в кресло,
прикрыл глаза, слегка надавил на них прокуренными пальцами, некоторое
время сидел так, молчал.
  Иван ждал.
  - Садись, - сказал секретарь, отнимая от лица руку. - Меня, конечно, не
узнаешь?
  Иван внимательно и серьезно посмотрел на секретаря. Тот усмехнулся,
покачал головой.
  - До чего же ты на мать свою похожий! Вылитый. Только... устал ты, что ли?
  Иван все смотрел на секретаря.
  - Не узнаешь?
  - Нет.
  - А ведь я тот самый дядя, который тебя в приют отвозил, - Родионов,
продолжая смотреть на Ивана, задумался - вспомнил, видно, то далекое
время. Очнулся, сказал с улыбкой: - Вот как. Вот тебе и гора с горой...
Домой приехал?
  - Приехал, - несколько охрипшим голосом ответил Иван.
  - Ты садись, чего как столб стоишь. Удивляешься?
  Иван сел на потертый кожаный диван, полез в карман за папиросами.
  - Чего удивляться?
  - Да-а... - секретарь смотрел на него. - Нет, это удивительно.
  Иван закурил, помахал спичкой, спичка не погасла, он сунул ее, горящую, в
коробок с тыльной стороны. Перевернул коробок и стал внимательно
разглядывать этикетку.
  - Ну, не вспомнил? - опять спросил секретарь. - Ты посмотри, может,
вспомнишь.
  Иван, не глядя на него, качнул головой.
  - Нет, забыл.
  - Тебе шесть лет было... Конечно, - секретарь поднялся и пошел к двери.
Сказал на ходу: - Ничего, вспомним, - открыл дверь, позвал громко: - Ивлев!
  Через пару минут в кабинет вошел Ивлев, лет тридцати человек, поджарый,
смуглый, с резкими морщинами около рта, с живыми умными глазами. Тоже,
видать, устал, он держится прямо, легко - подвижный. Одет с иголочки:
новые галифе, новый китель, новые хромовые сапоги мягко горят черным
блеском.
  - Познакомься, - сказал секретарь.
  Иван оторвался от этикетки, привстал.
  - Иван.
  - Ивлев.
  - Это мой гость, - сказал Родионов. - Я уйду сейчас... ты побудь тут.
  - Я ж хотел в Суртайку ехать.
  - Потом. Побудь здесь.
  - Ладно.
  - Пошли, Иван.
  Иван поднялся, положил в карман спички, вышел за секретарем в коридор.
  - Твое барахлишко?
  - Мое.
  - Бери. Пошли.
  Иван прихватил чемодан, перекинул через руку пальто, пошел за секретарем.
Тот шагал впереди, не оглядываясь. Смотрел в пол, курил.
  На улице Иван приостановился.
  - А куда идем-то?
  - Ко мне. В гости, - секретарь оглянулся. - Что?
  - Ничего.
  До самого дома секретаря так и шли - один впереди, другой сзади, в двух
шагах. Молчали.
  С секретарем то и дело здоровались встречные. Он поднимал голову, говорил
глуховато:
  - Здравствуйте, - и опять смотрел себе под ноги, о чем-то крепко
задумываясь.
  Дома встретила их немолодая, очень толстая женщина. Представилась заученно:
  - Клавдия Николаевна.
  - Это, знаешь, кто? - спросил ее Родионов.
  - Нет. Кто?
  - Погляди внимательно. Не узнаешь?
  Ивану было не по себе от этих знакомств. Он с тоской посмотрел на
секретаря. Тот невольно рассмеялся.
  - Ладно, потом скажем. Сделай чайку нам.
  - Сейчас, - суховато сказала Клавдия Николаевна и пошла на кухню.
  Комнат в доме четыре. Родионов и Иван прошли в одну, в угловую, празднично
убранную, очень уютную.
  - Садись, Ваня, - сказал Родионов и рукой показал на всю комнату. - Водку
пьешь?
  - Пью.
  - А у меня нету. Не обессудь, - Родионов сел на диван, улыбнулся, как
давеча, в райкоме, просто, несколько устало. - Вот так... Ну и где ж ты
был? Ты воевал?
  - Пришлось маленько. Здесь курят?
  - Кури.
  Некоторое время молчали. Иван закуривал. Родионов с интересом разглядывал
его.
  - У тебя дядя здесь? Даже два?
  - Да.
  - Ефим Емельяныч... Ничего, хитрый мужик.
  Иван коротко глянул на Родионова и