но ясную мысль: надо работать. Мария,
вкусившая прелестей полубогемной, полупреступной жизни, была несогласна с
Ивлевым. Она слишком дорожила собой, своей красотой, чтобы так просто
израсходовать годы. Мария называла это самообманом и искала другой
какой-нибудь обман - более увлекательный, не такой обыденный. Юрий же,
очутившись в положении наблюдателя, принялся заполнять образовавшуюся
пустоту все тем же непрочным материалом - собой, не ведая по наивности,
что так гибли куда более сильные натуры.
  Словом, два человека нашли друг друга и, не сговариваясь, ни на что не
надеясь, с большим желанием решили разыграть комедию.
  В течение всего сеанса Юрий Александрович тискал большую руку Марии и
задыхался от желания. Желание это подхлестывалось непонятной покорностью
Марии. Она отдала ему руку и сидела, откинувшись на спинку стула, прикрыв
глаза. Она тоже была взволнована. Волновала утонченная беспомощность Юрия,
его робость и трепетность. Его желание волновало ее тоже.
  Вышли из клуба. Юрий Александрович закурил... Некоторое время молчал,
глядя перед собой, часто затягиваясь папироской.
  - Что произошло? - спросил он несколько осевшим голосом.
  Мария молчала.
  - Вместо фильма я видел какой-то голубой сказочный мир... А ты? Ты видела
что-нибудь?
  Мария молчала. Она знала, что Юрий Александрович будет обманывать ее и
себя искусно, красиво. Она с удовольствием слушала.
  - Мария!..
  - Да.
  - Что произошло? Что происходит?
  - Флирт.
  - Нет!
  - Значит, любовь.
  - Мария!..
  - Не кричи.
  В темном месте Мария остановилась. Юрий Александрович обнял ее, стал жадно
целовать, впиваясь в мягкие податливые губы... Долго целовал.
  - Хватит, - сказала Мария. - Пошли.
  Юрий Александрович опять закурил. Первая волна страсти, взлохматившая все
его чувства, схлынула, он обрел дар мысли.
  "Что это такое? Неужели действительно любовь?"
  - Я опять видел сказочный мир... Я, кажется, схожу с ума. Я влюблен.
  Мария беззвучно засмеялась. Подошли к ее дому.
  - Подожди здесь, я сейчас выйду. Только не у ворот, а вон там, у столба.
  Юрий отошел к столбу, опять закурил.
  "Тройку бы сейчас... Уехать бы в снега, в степь".
  Мария взяла ключи от школьной кладовой, где хранились лыжи, коньки,
спортивные костюмы... Вышла к Юрию Александровичу.
  ...В кладовке было темно. Пахло лыжной мазью, опилками, ветошью. И было
почему-то тепло.
  Мария сняла шубу, ушла куда-то в угол.
  - Иди сюда.
  Юрий Александрович ощупью пошел на голос. Сердце прыгало в горле.
  - Осторожней, тут банка с мазью. Правее... - голос шел снизу - Мария
лежала.
  Юрий Александрович нагнулся, нащупал ее. Стал поспешно, дрожащими руками
рвать с себя пальто.
  - Не торопись...
  ...Ивлев досматривал десятый сон, когда Мария пришла домой.
  - Ты где это гуляешь? - спросил он, глядя на нее заспанными глазами.
  Мария засмеялась.
  - С молодым человеком была.
  - С молодым человеком... - Ивлев хотел отвернуться к стене и продолжать
спать, но Мария села к нему на кровать, затормошила.
  - Ну, ревнуй же!.. Устрой скандал! - у нее было весело на душе, легко,
покойно в утробе. - Я действительно с молодым человеком была.
  - Перестань, слушай!.. Чего ты?
  - Ревнуй!
  Ивлев внимательно посмотрел на жену.
  - Выпила, что ли?
  - Фи-и... Петенька. А почитай мне стихи, Петенька.
  - Ты что? Какие стихи?
  - Почитай!
  - Перестань. Ложись спать.
  - Я прошу, Петр!
  - Ложись спи... Мне завтра вставать рано.
  Мария пристально посмотрела на мужа. Сказала серьезно:
  - А еще хочет, чтобы его любили. Спи.
  - Ну что за стихи - три часа ночи!.. - крикнул Ивлев.
  - Спи.
  Ивлев соскочил с кровати, надел галифе и, расхаживая босиком по комнате, с
остервенением стал читать:

  Эй, стихи мои - голь неумытая!
  Узкоглазая,
милая,
дикая рвань!
  Из степей обожженных,
По бездорожью,
Мы пойдем на рысях в кровяную рань.
  Наши сабли каленые
В синь,
с пересвистом
Засмеются на воле...
  Поберегись!
  Во имя счастья -
я отвечаю -
Руби пополам поганую жизнь!
  Крой бессовестных!
  Бей зажиревших!
  С маху.
  Наискось.
  До пупа.
  За каждого барина,
изувеченного стихами, -
Сорок грехов
долой.
  Без попа.
  Я впереди -
не робей, косоглазые!
  Наша попляшет!..
  Но я - это я.
  Может статься -
споткнусь от страха.
  Не останавливайтесь.
  Заслоните от света,
Изрубите в куски
И-
Вперед!
  Без меня.
  Так, мои милые.
  Так.
  Так.
  Так.
  Неумолимые,
Только так.

  Мария лежала на спине, раскинув руки. Улыбалась.
  - Все?
  - Все.
  - А еще?
  - Хватит, - Ивлев сам себе показался смешным - босиком, в нижней рубахе,
ночью - с боевыми стихами.
  - Почему ты не пошлешь их в краевую газету? - Мария села, насмешливо
посмотрела на мужа. - По-моему их напечатают. Был бы ты... известным в
крае поэтом.
  - Я хочу быть известным в крае секретарем.
  - Петя, тебе хочется сделать карьеру? Хочется быть секретарем обкома,
например?
  - Мне здесь работы хватает.
  - Ну, а хочется?
  - Это надо еще заслужить... - Ивлев почему-то смутился. - Мало ли чего нам
хочется, - пошел к столу, нашел среди бумаг пачку "Беломора", закурил.
  - Хочешь, я научу тебя, как... заслужить?
  - Как?
  - Надо писать книгу. Стихи - это несерьезно для секретаря. А вот книга,
это другое. И ты бы смог написать. "Дневник секретаря" какой-нибудь. Тебя
бы заметили, продвинули... Знаешь, как Чкалов говорил? "Если быть, так
быть первым". Неужели ты обыкновенный заштатный секретарь райкома! Ты же
неглупый мужик...
  - Что, секретари райкомов глупые мужики, что ли?
  - Не в этом дело. Секретари райкомов все ужасно походят друг на друга.
Надо же чем-нибудь отличаться.
  - Я и стараюсь отличиться - работаю.
  - Эх, Петя... - Мария встала, начала раздеваться. - Давай спать.

  Весна в Баклань всегда приходит ударная. Развезет в три недели, растопит
снега, сгонит воду, высушит дороги, и, глядь, - по косогорам, на солнечной
стороне, уже зеленеет травка. Даже ранней весной дни стоят солнечные,
теплые.
  В апреле пришел со службы Андрей Любавин, коренастый, неразговорчивый
матрос Тихоокеанского флота.
  Служба Андрею пошла впрок: он получил там специальность дизелиста, окончил
десятилетку, вступил в партию и получил за что-то орден Красной Звезды. За
что - не говорил. "За одно дело".
  Отгуляли. Андрей отдохнул с недельку и пошел в райком - насчет работы.
  Родионов долго, с удовольствием беседовал с молодым человеком, открыто
любовался его литой фигурой, спросил про орден...
  - За что это?
  - За выполнение...
  Родионов засмеялся.
  - Я понимаю, что за выполнение... Ну, раз нельзя, так нельзя. Вовремя ты
прибыл, моряк, у нас самая горячка начинается. Дизелист, говоришь?
Приступай с завтрашнего дня к работе. Иди сейчас к Косых, это директор
РТС, поговори с ним. Наверное, на дизель и поставят. Жизнь у нас сейчас
интересная, молодежи много... Ошибок всяких, недостатков тоже хватает. Так
что входи в курс дела и давай... по-матросски. Парторганизация в РТС
крепкая. Желаю всего хорошего. Если что, приходи в любое время.
  Через пару дней Андрей уже шуровал на дизеле... Приходил домой чумазый.
Нюра кипятила в большом чугуне воду, совместными усилиями кое-как отмывали
грязь.
  - Что уж ты такой грязный-то? - выговаривала ему Нюра. - Другие все-таки
чище приходят.
  - Я ж на одном работаю, а другой ремонтирую. А там, как с завода
выпустили, так ни разу не чистили, наверно.
  Ефим недовольно смотрел на Андрея, не нравилось ему, что сын - моряк,
партийный, с десятилеткой - возюкается в машинной грязи, как самый
захудалый шоферишко. Он думал, будет иначе: придет Андрей, ему дадут
какое-нибудь место в учреждении или пошлют учиться в город. Все-таки не
так уж много возвращается народу со службы с десятилеткой да с орденом...
К тому же партиец.
  - Не я буду, если не выжму из дирекции душ с горячей водой, - говорил
Андрей, докрасна растираясь мохнатым полотенцем. Под кожей на руках, на
спине, на широкой татуированной груди (татуировка - до флота еще)
взбухали, перекатывались тугие бугры мышц.
  - Кошмар, - сказал Пашка, увидев однажды брата без рубахи. - Ты служил там
или гири качал?
  Андрей коротко хохотнул.
  - Первый разряд по борьбе.
  - Попробуй с Иваном, - посоветовал Пашка.
  - Он боролся когда-нибудь?
  - У него тоже полно этого... - Пашка показал на бицепсы.
  - Можно попробовать.
  - Еще чего!.. - Встрял в их разговор Ефим. - Сгребутся на смех людям. У
тебя, Пашка, одна дурь в голове. Надо же умнеть маленько - лет-то много уж.
  - А что тут такого? Это же не бокс.
  - Пошел к дьяволу...
  Один раз Ефим не выдержал, спросил Андрея:
  - Ты что, так и будешь всю жизнь вот такой ходить?
  - Какой? - не понял Андрей.
  - Такой вот - ни глаз, ни рожи.
  - Специальность такая.
  - Бросить ее надо к чертовой матери, специальность такую. Плохая, значит.
  - А мне нравится.
  - Ехал бы учиться... Может, в люди выйдешь. Башка-то есть ведь.
  - А сейчас я что, не человек?
  - Тэ-э... человек, - Ефим презрительно сморщился, махнул рукой. -
Костомелить-то так любой сумеет, дело нехитрое.
  Андрей промолчал. Ефим ушел в горницу, пнул кошку, заматерился в
полголоса. Ему очень хотелось, чтоб Андрей вышел в большие люди. Он
завидовал отцам, у которых сыновья служили офицерами или учились в
институтах. Он не одну ночь думал о том, как он пошлет Андрея в институт,
как тот приедет к нему на побывку и они пойдут вместе по деревне. Хотелось
на старости лет доказать людям, что и Любавины тоже могут башкой работать.
На Пашку он давно махнул рукой, а на Андрея крепко надеялся, радовался его
успехам во флоте... Он знал, что Андрей упрям, если бы захотел, то добился
бы многого.
  Еще раза два заговаривал Ефим с сыном насчет его дальнейшей жизни. Хитрил,
старался разжечь в нем самолюбие.
  - Ты же башковитый парень, Андрюха. Ты далеко пойдешь. Давай вот поработай
до осени, а там в институт. Все пять лет буду посылать деньги. И братовья
помогут. Иван тоже поможет, я говорил с ним. С радостью, говорит, на такое
дело не жалко. Ты поговори с ним, он парень умный.
  Андрей отмалчивался. Сказал свое и молчал. Ефим злился, но сдерживал себя.
  - И баба у тебя вон какая хорошая. От такой не только на пять лет, а на
десять можно уехать, и душа будет спокойная. А?
  Сын молчал.
  ...Однажды Андрей пришел домой поздно (в РТС было комсомольское собрание).
Было уже темно. Открыл ногой воротца, пошел в ограду. В углу двора, под
навесом, невидимая, хрустела овсом лошадь.
  "Отец приехал", - подумал Андрей (Ефима попросили помочь перегнать косяк
совхозных молодых коней на летнее пастбище, в горы).
  Идти в избу не хотелось: Андрей присел на крыльцо, закурил.
  Отовсюду капало; ночь исходила соком. Пахло погребом. Нехолодный ветер
налетал порывами, шебуршал в огороде сухими листьями подсолнухов, стихал
опять.
  Андрей запахнул плотнее фуфайку. Он любил сидеть ночами на крыльце. Ночью
вокруг много непонятного. В тишине все время кто-то шепчется, кто-то
вздыхает... И думается ночью легко.
  Неслышно выкатился откуда-то пес Борзя, тихонько визгнул, кинулся Андрею
на грудь.
  - Ну, шалавый! - незлобно ругнулся Андрей, откинув ногой пса. Затоптал
окурок и шагнул в сени. Вытирая сапоги о свежую солому, вспомнил, что
сегодня суббота. "Баню пропустил... Ворчать будет Анна Ивановна".
  Открыл дверь в прихожую избу, позвал:
  - Нюр!.. Вынеси полотенце с мылом.
  Нюра вынесла полотенце.
  - Попозже нельзя было?
  - Нельзя.
  - Может, все-таки в баню сходишь? Там еще жару много...
  - Я сегодня не очень грязный.
  Нюра ушла.
  Вода в кадушке настыла, о края жестяного ковшика певуче тюкались льдинки
(по реке еще шла шуга).
  Андрей тихонько мычал под умывальником, охал от удовольствия... Потом
догоряча тер пахучим полотенцем гудящее тело.
  - От так... Хорошо-о, - приговаривал он.
  Вошел в дом.
  Ефим ужинал, устало облокотившись на стол. Он был в одной нижней рубахе и
в галифе. Еще красный после бани. На стук двери медленно повернул большую
голову, кивнул сыну.
  Нюра возилась с чугунами в кути.
  В доме было тепло, пахло вымытыми полами, свежестираным бельем и березовым
веником.
  - В баню-то чего не пошел? - спросил Ефим.
  - Неохота, - Андрей присел к столу, облокотился, как отец, рассматривая
синие квадратики клеенки.
  На столе тихонько шипела и потрескивала десятилинейная лампа. Ефим сонно
щурился на огонь, нехотя, с сытой ленцой жевал.
  Одним только походили друг на друга отец и сын: оба медлительные, оба
одинаково насмешливо смотрят. И еще, пожалуй, одинаково думают - спокойно,
тягуче... И с большим сожалением отрываются от своих дум. Обликом Андрей
походил на покойную мать: скуластый, с ровной прорезью губ, с раздвоенным
подбородком. Глаза любавинские - маленькие, умные. Ефим смолоду был
поживее, чем сейчас Андрей, побольше говорил, чаще улыбался. В отличие от
брата Павла у Андрея постоянно при всех обстоятельствах было одинаковое
настроение - спокойное, ровное. Как у человека, который наладился в
долгий, знакомый путь.
  Нюра поставила мужу тарелку с супом. Он склонился и стал есть.
  Ефим облизал ложку, скрипнул стулом - отодвинулся, вынул из кармана кисет.
  - Как дела? - спросил он, разравнивая желтым, прокуренным пальцем табак по
бумажке.
  Андрей, не поднимая головы, сказал:
  - Ничего.
  Ефим прикурил от лампы (спички лежали рядом на столе, но въедливая
крестьянская привычка - на всем экономить, даже на спичках, - брала свое),
склонился, локтями на колени... Он устал. И был чем-то недоволен.
  - Лога разлились? - спросил Андрей.
  - Уже. Реки целые, а не лога.
  - Не успеть с ремонтом.
  Ефим встал и, сгорбившись, пошел в горницу. Сказал на ходу:
  - Четырех жеребят утопили в этих логах-то. Завтра разговор будет с
начальством.
  - Как так?
  - Так... снесло, - Ефим прилег в горнице на кровать; старое железо жалобно
скрипнуло под ним.
  Долго молчали.
  - Меня секретарем выбрали, - сказал Андрей жене.
  - Каким секретарем?
  - Комсомола.
  - В райком, что ли?
  - Нет, у нас, в РТС.
  Нюра весело посмотрела на мужа.
  - Поздравляю, - она была рада за него, только не понимала, за что такого
небойкого, неразговорчивого человека избрали секретарем комсомольской
организации.
  Андрей вылез из-за стола, напился, пошел в горницу, хлопая рукой по
карманам, искал папиросы.
  - На, опробуй моего, - предложил отец, протягивая свой кисет. - С
донником. Гринька сегодня угостил.
  Андрей взял кисет, свернул папиросу, прикурил от зажигалки, присел к столу.
  - У вас собрание, что ли, было? - спросил Ефим. Он слышал разговор сына с
женой.
  - Ага.
  - И кто же тебя выдвинул?
  - Вообще... на собрании.
  - А от партии кто там был?
  - Ивлев.
  Ефим сел на кровати, усмешливо прищурил глаза.
  - Ну и как ты теперь?
  - Что?
  - Ну... - Ефим шевельнул плечом. - Как жить-то будешь?
  - В смысле работы, что ли?
  - Ну.
  - Как жил, так и буду. Это же не освобожденная должность...
  Ефим задавил в пальцах окурок. Сказал с сожалением:
  - Добродушный ты, ничего у тебя не выйдет на этой работе. Тут надо... - он
сжал большой жилистый кулак, показал. - Твердость надо иметь.
  Андрей усмехнулся, промолчал.
  - И смекалку, - добавил Ефим. Заложил руки за голову снова прилег на
подушку. - Это мне бы грамотенку смолоду иметь, я бы шагнул, может... А
ты... простой. И шибко доверчивый.
  - Работать надо, и все выйдет, - сказал Андрей.
  Ефим немного подумал и сказал:
  - Конь тоже работает.
  - При чем здесь конь?
  - Как при чем? Он работает.
  - Ну и что?
  Ефим ничего не сказал, но, глянув на него, Андрей понял, что он обозлился.
  - Ты что думаешь, если человек работает, так и все тут? - заговорил Ефим,
повернув в сторону сына лобастую голову.
  Андрей листал какую-то книгу. Молчал.
  - Я, к примеру с пашни не выезжал вот с таких лет, а ко мне, когда я
бригадиром работал, прикатит, бывало, какой-нибудь хрен на легковушке да
при галстучке. "Как дела?" А он дел-то этих сроду не знавал. Он их в
институте - в тепле, чистенький - выучил, дела-то эти. И я же перед ним
хвостом виляю, как пес виноватый.
  - Зря, - убежденно сказал Андрей.
  - Чего зря?
  - Вилял-то.
  - Попробуй ты не повиляй!.. Герой нашелся. Он образованный человек, а я
кто?.. Шишка на ровном месте - бригадир. Седня бригадир, а завтра конюх. И
то, если трудящие доверют.
  - К чему ты это?
  - К тому, что жить надо уметь, - Ефим поднял ноги на спинку кровати. - У
тебя вон десятилетка, а горб ломаешь больше моего. Как, по-твоему, много
тут ума?
  - Мне нравится моя работа. Все.
  Ефим смерил сына насмешливым взглядом... Заговорил, сдерживая злость:
  - Дурак ты, Андрей, на редкость. Соблазнили тебя, как девку, слов красных
наговорили, ты и губы распустил. Своим-то котелком надо варить!.. Они вот
тебя похваливают, в секретари выбрали для утешения, а сами небось все
институты позаканчивали, все людями стали...
  - Я без красных слов проживу, честным трудом.
  - Я тебя что, воровать посылаю?
  - Да это... черт знает, сколько уж можно об этом! - Андрей захлопнул
книгу, встал. - Вдолбил в голову...
  - Тьфу! - Ефим сел на кровати, взбил кулаком подушку, хотел промолчать, но
не вытерпел, сказал: - Я думал, тебя хоть в армии обтешут маленько - нет!
Партейный, с орденом явился, а дурак дураком.
  - Тц...
  - Почему ты такой добродушный-то, Андрей? Для чего же ты тогда в партию
вступал? Дизелистом-то без партии можно засмаливать - на здоровье.
  Андрей погасил окурок, сказал чуть охрипшим голосом:
  - Просто стыдно слушать, тятя. Ей-богу. Такую ахинею развел...
  Ефим громко глотнул слюну.
  - Я разведу сейчас ахинею!.. Бичом трехколенным! - холодно вскипел он.
  Андрей подошел к окну прислонился лбом к стеклу.
  Молчали долго.
  Ефим скрипнул кроватью, позвал:
  - Нюр! Зачерпни-ка кваску там!
  Нюра принесла в кружке квас.
  - Тятенька, вы сейчас нисколько не правы...
  - Я, конечно, не прав! - Ефим осушил кружку, вытер рукавом губы. -
Конечно, везде правы вы. Научили дураков богу молиться. ..
  Нюра взяла у него кружку ушла в прихожую, не скрывая, что обиделась.
  Ефим зазвякал пряжкой ремня, готовясь ко сну.
  - Если уж пошел на такое дело, на секретарское, так просись, чтобы хоть по
этой линии учиться послали, - примирительно сказал он. - Может, выйдет
что. Я тебя восемь лет тоже не зазря учил... горбатился.
  - Заслужу - пошлют, чего без толку проситься.
  - Дятел!.. Задолбил одно! - крикнул Ефим. - Что, все так и заслуживают?!
Чем это Степка Воронцов так уж заслужил, что его выдвинули?
  - Трудом.
  - Техникум кончил, вот чем! Трудо-ом... Много ты трудом заслужишь...
  - Мне надоели эти разговоры, - резко сказал Андрей. Он тоже начал терять
терпение. - Поганые они какие-то. Заслужишь, не заслужишь... Да что у
меня, рук-ног нету? Что я, инвалид первой степени? Ни стыда, ни совести у
людей. Даже удивительно...
  - А ты не удивляйся. Ты еще сопляк, чтобы на отца удивляться! Не гляди,
что под потолок вымахал, так огрею, враз перестанешь удивляться! - отец
наливался гневом, темнел на глазах. - Удивляться он будет!..
  Андрей вышел из горницы.
  - Будет по-моему. Все.
  Отец резко, как будто его толкнули сзади, шагнул за сыном, нехорошо
оскалился и стеганул его брюками по голове.
  - Разговаривать с отцом научился, обормот!
  Андрей крутнулся на месте, вытаращил на отца удивленные глаза.
  - Ты что делаешь!
  - Я те покажу, что я делаю! - Ефим хотел еще раз хлестнуть Андрея, но тот
вырвал у него брюки, бросил их на кровать.
  Стояли, смотрели друг на друга горящими глазами.
  - Зря ты так, - сказал Андрей и пошел из дома.
  На улице прислонился к углу сеней, скрипнул зубами - обидно было и стыдно.
До службы отец частенько поднимал на него руку... Но сейчас-то!
  Сзади в ноги ткнулся Борзя. Андрей взял его на руки и пошел на сеновал.
"Уйду к ребятам жить", - решил он. Выгреб в сухом сене удобную ложбинку,
лег и устроил рядом довольного пса.
  Было тихо.