х:  жест  явно  знакомый  и  явно  сулящий  много  разнообразных
неприятностей.
   Кенет пристально посмотрел на старика. Тот, почувствовав на себе  его
взгляд, обернулся, но даже и тогда Кенет продолжал смотреть - пока кулак
не разжался под его упорным взглядом. Старик  виновато  опустил  руку  и
отвел глаза, избегая смотреть на Кенета.
   - А вот этого больше не надо, - твердо сказал  Кенет.  -  Никогда  не
надо. Второго раза она может и не пережить.
   Отец Наоки испуганно  взглянул  на  постель,  где  сладко  посапывала
Тайин, и медленно опустил голову.
   - В ожидании обеда мы вполне обойдемся горячим вином, -  распорядился
Кенет. - И пусть принесут что-нибудь для девочки.
   В ответ на его  слова  слуга  расцвел  быстрой  благодарной  улыбкой,
кивнул и исчез в мгновение ока.
   - А для Тайин зачем? - недоумевающе спросил отец Наоки.
   - Затем, что она жива, - отрезал Кенет. - Это только мертвые без  еды
обходятся.
   Его знобило и мутило, и не только от утомления. Властность была не  в
его характере, но иного обращения отец Наоки не понимал. В жизни  бы  он
не послушался совета юного воина - только приказа могучего мага.  Вот  и
пришлось Кенету распоряжаться, и за несколько минут подобного  разговора
он  устал  неимоверно.  Непривычная  и  несвойственная  ему   властность
тяготила его, выматывала вконец. Сил  на  нее  требовалось  едва  ли  не
больше, чем на то, чтоб оживить Тайин.
   - Значит, кормить, - размышлял вслух Наоки. - А что еще нужно?
   Кенет ненадолго задумался.
   - Не  оставляйте  ее  одну.  Она  слишком  долго  была…  одна.  Пусть
кто-нибудь постоянно спит в ее комнате. Это по ночам. А  днем  -  сказки
рассказывайте, говорите о чем-нибудь веселом и занимательном,  чтобы  не
скучала. Ну и обучать ее нужно. Я так понимаю, сейчас она  начнет  опять
расти, и довольно быстро. Не знаю, когда я повстречаю Санэ и попрошу его
разбудить Тайин, но к этому времени она должна знать больше, чем сейчас,
иначе ей придется тяжело. Взрослая девушка с умом пятилетнего ребенка… -
Кенет пожал плечами. - Конечно,  шить  или  прописи  писать  во  сне  не
научишь, но в остальном…
   - Об этом можете не беспокоиться. - Подбородок  старика  выпятился  и
даже немного задрался  кверху.  -  У  моей  дочери  будет  самое  лучшее
образование.
   Кенет только вздохнул и отвернулся. Нет, это положительно  невозможно
вынести! Он испытал неимоверное облегчение, когда через несколько  минут
вернулся слуга с серебряным подносом. На нем стоял кувшин  с  подогретым
вином, две яшмовые чарочки и большая чашка грибного супа с кореньями.
   - Вот и замечательно! - Кенет попробовал суп - не слишком ли горячий?
- сел на край постели, приподнял Тайин левой рукой, а  правой  осторожно
поднес к ее губам чашку с супом.  Почувствовав  приятный  запах  любимой
еды, девочка улыбнулась и приоткрыла рот. Несмотря на  усталость,  Кенет
кормил ее ловко и аккуратно: привычная  сноровка  больничного  служителя
взяла верх. Ни одной капли не пролилось на крытое шелком одеяло.
   Слуга принял из его рук пустую чашку. Наоки помог ему  уложить  Тайин
поудобнее и протянул ему чарочку с горячим вином. Кенет осушил ее единым
духом, даже не заметив, как досадливо поморщился старик при  виде  столь
серьезного нарушения правил этикета.
   - Обед готов, господин маг, - сообщил слуга,  изымая  из  рук  Кенета
пустую чарку прежде, чем он сообразил, что она  успела  побывать  в  его
руках.
   - Как хорошо! - просиял Кенет. - Честно говоря, очень есть охота.
   И снова отец Наоки поморщился.
   В обеденной зале пришел черед Кенета морщиться я  испытывать  досаду.
Обед  был  сервирован,  что  называется,  в  лучших   традициях.   Блюда
по-каэнски маленькие и по-каэнски изысканные. Большей частью поданные  к
столу яства были Кенету незнакомы. Ни одного из  них  не  хватило  бы  и
воробью голод утолить, зато количество крохотных тарелочек и  мисочек  с
затейливо  декорированными  кушаньями  превосходило   все   мыслимые   и
немыслимые пределы. Кенет тоскливо взирал на своих  сотрапезников,  лишь
после них решаясь отведать то или иное лакомство. Но усталость  и  голод
вкупе с разнообразием непонятной еды его доконали. После пятой  перемены
Кенет сдался.
   - Это пьют, добавляют в соус или руки ополаскивают? - отважно спросил
он, указывая на очередную поставленную перед ним чашку неизвестно с чем.
   Наоки радостно  поперхнулся.  Отец  его  устремил  на  Кенета  взгляд
презрительный и строгий, почти скорбный.
   - Не понимаю, господин маг, -  чопорно  произнес  он.  -  Как  же  вы
изволили обедать за столом его светлости наместника?
   - А с господином наместником было куда как проще, - беспечно объяснил
Кенет. - Пока ему было совсем плохо, я кормил его с ложечки, а как стало
получше, мы с ним и князем ели жаркое с одного  блюда  наперегонки.  Так
что с этим все-таки делают?
   - Добавляют в соус, - ухмыльнулся Наоки. - Но я бы тебе не советовал.
   С этой  минуты  обед  сделался  для  всех  его  участников  настолько
тягостным, что и измыслить невозможно.
   Отца Наоки не стоит очень и винить. До сих пор  его  жизнь  протекала
вполне размеренно в кругу привычных понятий, и даже  семейная  жизнь  не
выходила в полной мере за их рамки: дочь  умерла,  сын  ушел  из  семьи…
бывает. Теперь же старик столкнулся с тем, чего  решительно  не  бывает.
Хорошо, когда все  понятно:  перед  императором  надо  склониться,  жену
обнять,   ребенка   поцеловать   перед   сном,   прекрасным   ландшафтом
восхититься. А что прикажете делать, если на вас с  воплем  "Дорогой  ты
мой!" бежит  пирог  с  абрикосами?  Смеяться?  Плакать?  Отстреливаться?
Съесть его? Обнять? Или поскорей  закрыться  рукавом,  чтоб  в  лицо  не
ляпнул? Хуже нет, чем встретиться с непонятным. А Кенет был для  старика
еще менее понятен, чем вопящий пирог.  Презренный  воин,  да  еще  такой
молодой, да вдобавок с деревянным мечом. Низкая  тварь.  Но  эта  низкая
тварь оказалась могучим магом. С этим можно бы  еще  смириться,  но  его
поведение за столом! Деревенщина деревенщиной. Старик никогда  не  видел
поблизости от себя  живого  крестьянина,  не  то  догадался  бы  гораздо
раньше. Кенет был хорош собой, но на  вполне  определенный  лад.  Тонкие
черты его лица и красивые руки могли ввести в заблуждение лишь  человека
совершенно неопытного - словом, потомственного вельможу. А любой  другой
по самой его стати понял бы, что это худое сильное тело  формировали  не
охотничьи забавы и даже не тяжелый  воинский  меч  -  рукоять  плуга,  а
больше того мотыга.  И  что  расстался  он  с  этими  сызмала  знакомыми
орудиями совсем недавно. Отец Наоки лишь за обедом, но все же сообразил,
откуда родом  новоявленный  маг,  и  его  мозг  сдавило  тяжелое  густое
недоумение. Маг - существо хоть и низшего порядка, как и все услужающие,
но все же достоин уважения.  Презренные  воины  внушали  ему  одну  лишь
ненависть - это проклятое сословие отняло у него единственного  сына.  А
вонючий землепашец ниже  даже  презрения,  его  следует  гнать  из  дома
плетьми,  потом  приказать  вымыть  весь  пол  и   забыть   о   досадном
происшествии как  можно  скорее.  Но  этот  великий  маг-целитель,  этот
ненавистный юный воин, этот низкорожденный червь,  копающийся  в  земле,
оказывается,  настолько  приближен  к  высоким  особам   их   светлостей
наместника и князя, что ел с  ними  из  одного  блюда  -  запросто,  без
церемоний, пренебрегая всяческим этикетом! Да кто же он такой,  в  конце
концов?! Непонятно. Тревожно. И  совершенно  уж  непонятно,  как  с  ним
следует обходиться. Чувствам своим старик тоже не  мог  довериться:  они
были  столь  же  противоречивы,  как  и  общественное  положение  гостя.
Искренняя благодарность за исцеление дочери. Ненависть к наглому  воину,
посмевшему приказывать вельможе, - ненависть  до  дрожи,  до  судорожной
рвоты.   Почтение   перед   его   магическим   искусством.    Омерзение,
приличествующее его происхождению. И  собственная  вина  перед  дочерью,
которую он погубил и ничем, ничем не смог ей помочь - он, родной отец! А
этот властный не по годам чужак  смог.  Этого  старик  был  не  в  силах
простить пришельцу - ни своей вины,  ни  его  правоты,  ни  собственного
бессилия, ни его ненавистной умелости. И никогда не простит.
   Все  непонимание,  ненависть,  страх  перед  человеком,   близким   к
наместнику,  удесятеренные  сознанием  собственной  не  правоты,  старик
выразил  способом,  единственно  доступным  для  вельможи.  Он  сделался
угодлив до тошноты. Он покорно поддакивал и униженно лебезил, исподтишка
наслаждаясь своей изысканной и совершенно для него безнаказанной местью.
   У Кенета мигом кусок в горле застрял. Когда  перед  ним  трепетали  и
заискивали простые крестьяне, это было достаточно  неприятно.  Но  когда
перед тобой  угодливо  ползает  во  прахе  высокомерный  аристократ,  от
непристойности  происходящего  в  глазах  темнеет,  во  рту   появляется
противный вязкий комок, тянет под ложечкой, в бессильной  ярости  сводит
все мускулы, и какая-то часть разума издает беззвучный надсадный  вопль.
Кенет понимал, что движет стариком, но легче ему от этого  понимания  не
становилось - наоборот. Все же он хотя и с трудом, но опомнился  и  взял
себя в руки: не во имя приличий, а ради Наоки.  Одного  взгляда  на  его
перекошенное  бледное  лицо  Кенету  хватило.  Наоки  страдал   вдвойне.
Поведение отца само по себе было  тягостно  для  юного  воина:  он  тоже
понимал, что происходит, но за двенадцать лет отвык  от  подобных  сцен.
Ему было так больно, словно кто-то сунул руки в еще не зажившую  рану  и
разодрал ее вновь. Но он еще мог бы  стерпеть,  не  будь  рядом  Кенета.
Наоки было непереносимо стыдно перед другом за отца. Притом же какой  ни
есть, а это его отец… Зная Наоки, Кенет  не  сомневался:  если  он  хоть
как-то выкажет свои чувства, Наоки будет сломлен. И случаются  же  среди
воинов такие порывистые натуры! Кенет овладел собой  совершенно.  Он  не
обращал больше внимания  на  чудовищную  угодливость  старого  вельможи,
вежливо улыбался и думал только о том, как бы увести отсюда Наоки,  пока
с ним что-нибудь не приключилось. Может, попросить его,  чтобы  проводил
до  постоялого  двора?  Да,  и  притом  поскорее.  В  этой  мысли  Кенет
утвердился окончательно, когда старик, рассыпаясь в  похвалах  и  исходя
натужным восторгом, заговорил о плате за услуги. Наоки,  не  поворачивая
головы, прошипел сквозь зубы:
   - Если ты посмеешь предложить ему деньги, я тебя по-настоящему убью.
   Кенет сделал вид, что ничего не слышал.
   Мучительная трапеза прервалась неожиданно. В залу вбежал перепуганный
слуга - не  из  тех,  что  прислуживали  за  столом.  Судя  по  гневному
изумлению отца Наоки, если бы кувшин с вином плюнул ему в лицо, это было
бы куда как менее невероятно и недопустимо.
   - Молодая госпожа, - задыхаясь, сообщил слуга, - она… стонет очень… и
мечется…
   Кенет вскочил и опрометью бросился в спальню Тайин.
   Девочка дышала тяжело и часто, на ее бледном личике застыло выражение
испуга.
   - Остолоп! - гневно вырвалось из уст Кенета. Он был зол на себя.
   - Что это? - с ужасом спросил Наоки, вбегая следом за ним.
   - Дурные сны, - коротко ответил Кенет. - Я должен был  догадаться…  С
этим надо покончить раз и навсегда.
   - Но как? - растерялся Наоки.
   Кенет, не говоря ни слова, улегся на пол возле  кровати.  Он  не  был
уверен, что сумеет заставить себя заснуть, но  с  удивлением  обнаружил,
что его неудержимо клонит в сон. Он закрыл глаза, и в  мутной  полудреме
перед его мысленным взором мелькнуло что-то  донельзя  отвратительное  и
страшное.
   "Это не мой сон, - понял Кенет. - Бедная девочка".
   Рядом с ним Наоки внезапно зевнул, едва не вывихнув челюсть.
   - Я сейчас буду спать здесь, - невнятно объявил Кенет. - Так надо.  -
И добавил, повинуясь внезапному предчувствию:
   - Наоки, не уходи, побудь рядом…
   Что ответил Наоки и о чем спросил его отец, увидев распростертого  на
полу мага, Кенет уже не услышал. Он провалился в сон тяжело, как  камень
в темную воду. Он не знал, что Наоки неожиданно для самого  себя  заснул
рядом с ним почти мгновенно. Что отец Наоки, едва успев войти в комнату,
вышел, тихо притворил за собой дверь и направился в  домашнюю  молельню.
Конечно, дочери  помогли  не  его  долголетние  молитвы,  а  ненавистное
искусство ненавистного чужака, но большего он для нее сейчас сделать  не
мог и не умел.
   Погрузив в сон себя, а заодно - совершенно  нечаянно  -  и  Наоки,  -
Кенет полагал, что  сумеет  легко  прогнать  из  сна  Тайин  мучительные
образы, но здорово просчитался. Он не сумел их даже  понять.  И  свои-то
сны не очень поддаются разумному осознанию, а чужие  -  тем  более.  Что
одного пугает до безъязычия, другого может оставить равнодушным, а то  и
насмешить. Что исполнено внятного смысла  для  одного,  другому  кажется
невразумительной мешаниной света, тени, звука и  запаха.  Кенет  понимал
лишь  одно:  сон  был  действительно  страшен.  Непонятное   для   него,
неразличимое, тусклое, давящее, клейкое и холодное,  невыразимо  гнусное
обступило его со всех сторон, душило, хватало, трогало  липкими  лапками
исподтишка. Кенет попытался вырваться - и не смог,  невольно  попробовал
проснуться - и не сумел. Кое-как он дотянулся до меча  и  вынул  его  из
ножен.  Стало  немного  легче.   Тошнотворно   леденящие   прикосновения
прекратились. Рукоять слегка согревала пальцы.  Зато  спину  то  и  дело
протягивало холодом: чужой сон обступал его отовсюду. При виде меча  сон
немного раздался, потеснился, и внутрь начал робко просачиваться пыльный
свет. Хотя свет ли? И действительно ли  то,  что  представляется  Кенету
ужасным, ужасно на самом деле? Рубанешь сплеча, а  потом  окажется,  что
убил ты не злобное чудовище,  а  тварюшку  безобидную,  причиняя  бедной
девочке новую боль из одного только  желания  помочь.  Уж  лучше  бы  не
брался вовсе. В чужом сне хуже, чем в чужом  лесу,  -  где  друзья,  где
враги? "Ничего я с этим не смогу поделать,  -  зябко  и  устало  подумал
Кенет. - Как есть ничего. Со своим бы страхом я совладал, а чужого  даже
понять не могу".
   Мысли его были зыбкими, неясными  и  дряблыми,  как  тяжелый  воздух,
наполнявший этот отвратительный сон,  и  Кенету  самому  стало  страшно.
Страх и подсказал ему решение. Собственный испуг он  может  побороть,  а
чужой - нет. А  в  чем,  собственно,  разница?  Страх  остается  страхом
независимо от  того,  кто  его  испытывает.  И  Кенету  вовсе  не  нужно
сражаться до изнеможения с непонятными порождениями чужого  страха.  Ему
нужно взять на себя сам этот страх. Тогда  созданные  им  кошмары  будут
Кенету понятны - ведь это его собственные кошмары, - а с понятным  можно
справиться.
   Страх  был  повсюду,  он  окутывал  Тайин  свинцово-тяжелым  облаком,
сбившимся и свалявшимся, как старое одеяло,  и  девочка  задыхалась  под
этим грязным, полупризрачным,  но  неимоверно  тяжелым  покровом.  Кенет
постарался представить себе, что перед ним именно  одеяло:  уж  снять-то
одеяло он наверняка сумеет. Он потянул одеяло за краешек - и не смог его
даже  сдвинуть.  Да  ведь  такая  тяжесть  бедной  малышке   все   кости
переломает! Кенет потянул "одеяло"  изо  всех  сил  и  сдернул  его,  но
равновесия не удержал. Он еще успел услышать, как легко и свободно дышит
Тайин, избавившись от невыносимой  тяжести  страха;  краем  глаза  успел
увидеть, как теплый солнечный свет окутывает ее  золотистым  покрывалом,
но и только. Он упал, и тяжелое колючее "одеяло" накрыло его с головой.
   Под "одеялом" было темно и душно. Пахло лежалым тряпьем - почти как в
больнице, только хуже. И ничего не было видно. Кенет бился и  барахтался
в давящей темноте, но сбросить с себя "одеяло" так и  не  смог  -  разве
только продвинуться вслепую чуть ближе к какой-то  крошечной  прорехе  и
глотнуть воздуха.
   Стало немного светлее. Где-то очень далеко создался  на  мгновение  и
исчез родной дом, играющий у крыльца Бикки, мачеха  в  нарядном  платье,
Кайрин… "Как странно, - мельком удивился Кенет. - Разве я  этого  боюсь?
Почему же я вижу это здесь?"
   Дом оплыл, как свеча, и растекся по горизонту. Оттуда, где он  только
что стоял, нестерпимо  потянуло  больничным  кухонным  чадом  и  запахом
разлагающейся крови. Там, за горизонтом, Аканэ умирал от ран, и Кенет не
мог  добежать  до  него,  как  ни  старался.  От  быстрого  бега  сердце
колотилось даже не о ребра,  а  где-то  под  челюстью,  и  Кенет  шагнул
прямехонько в полыхающий амбар, потому что сломанная ключица болела  так
сильно, что он не соображал, куда идет. Он никак не мог выбраться из-под
горящих балок, не мог и потушить их: из горла умирающего Акейро на зерно
выплеснулась ярко-алая кровь, и оно горело, горело… А меч не горел, хоть
и деревянный, и Кенет  рубил  им  пылающие  стены,  пока  не  прорубился
наружу. Колючее одеяло страха было у него под ногами,  оно  развернулось
бескрайней шершавой степью от горизонта до горизонта, и не  было  больше
ничего, только страх, поросший щетинистой острой травой.
   - Так дело не пойдет, - вслух сказал Кенет.
   Пока он будет бегать от каждого своего страха, страх и будет  за  ним
гоняться - и непременно  настигнет.  Нужно  начать  охотиться  на  страх
самому. Не уворачиваться от каждого его плевка, а увидеть  его  целиком,
придать ему образ и прогнать его пинками.
   За образом дело не стало. Тут и думать долго нечего,  чье  имя  носит
страх и как он выглядит.
   И вот в степи появился Инсанна.  Такой,  каким  Кенет  его  запомнил:
одетый с дорогим небрежным изяществом.  На  устах  его  мерцала  прежняя
обаятельная улыбка.
   - Иди сюда! - повелительно крикнул Кенет.
   Инсанна  сделал   шаг,   другой.   С   его   плеч   потекли   складки
переливчато-серого дорожного плаща, лоб  охватила  головная  повязка  из
некрашеного шелка, в руке возник простой, без украшений и резьбы, посох.
   - Вы не поздоровались со мной, друг мой, - усмехнулся Инсанна.
   И тут только Кенет увидел, что Инсанна идет по  колено  в  земле,  не
тяготясь ничуть, словно полупризрачная ткань сна  прогибается  и  рвется
под его реальным весом.
   "Я сам позвал его, - понял  Кенет.  -  Настоящего.  Сам  показал  ему
дорогу".
   - Вы расстроены  моим  появлением?  -  холодно  и  ласково  улыбнулся
Инсанна. -  Жаль.  Хороший  урок  необыкновенно  полезен  для  нахальных
юношей, лезущих не в свое дело.
   - Это мое дело! - выкрикнул Кенет - и до чего  же  жалкой  показалась
ему собственная запальчивость.
   - Да?! - весело  изумился  Инсанна.  -  Оно  и  видно.  Вы  искусство
исцеления где изучали - в приюте для золотушных и чесоточных?
   Он бесцеремонно оглядел Кенета с ног до головы, как некую  интересную
разновидность тихо помешанных.
   - Ничего, - благожелательно сообщил он по окончании осмотра. - Я  вам
много воли дал, юноша, но это поправимо.
   Кенету пришлось задрать голову: Инсанна возвышался над ним -  ладный,
подтянутый, мужественно красивый  и  нестерпимо  взрослый.  Как  заезжий
дядюшка, снисходительно треплющий вихры трехлетнего  племянника.  Кенета
аж скрутило от ненависти.
   - Хотите дать мне в ухо? - понимающе улыбнулся Инсанна. - Так за  чем
же дело стало? Что мешает?
   Кенет не выдержал. Он покрепче ухватил рукоять  меча  и  бросился  на
Инсанну. Инсанна уклонился легким движением,  даже  не  сходя  с  места.
Посох его свистнул в воздухе и пребольно хлестнул Кенета по ногам. Кенет
рвано вскрикнул и упал.
   - Хоть бы стойку держал, молокосос! - презрительно сплюнул Инсанна  и
снова обрушил посох - на сей раз на плечи Кенета.
   - А ну встать! - тихо и весело произнес маг.
   "Да он же забьет меня насмерть, - понял Кенет. -  Даже  магию  в  ход
пускать не станет. Просто забьет. Я ведь воин без  году  неделя,  а  его
опыту больше восьми сотен  лет,  и  мне  с  ним  одному  не  справиться.
Одному…"
   Кенет попытался встать