, замах,  удар.  У  тех,  кто  постарше,
прутики  отбирают,  но  обучение  пляске  продолжается,  теперь  уже   с
воображаемым мечом. Подскок, защита,  укол.  На  излете  отрочества  меч
вручают снова, и снова не настоящий - мертвую равнинную сталь.  Поворот,
полуповорот, удар слева и сверху. И только тогда юноша может участвовать
в  Священной  Пляске.  Совершив  ее  впервые,   он   получает   воинское
посвящение, а  вместе  с  ним  и  собственного  Бога.  Долго  приходится
разучивать фигуры Пляски, но иначе нельзя. Малейшая ошибка может повлечь
за собой гибель всего клана. Ведь не  только  ради  посвящения  недавних
подростков в воины затеваются  Пляски.  Сегодняшней  ночью  Толай  зажег
священный костер совсем по иной причине.
   Подскок, поворот, звон клинков.  Вот  уже  четверть  незримого  круга
стала зримой… поворот, выпад… половина круга… замах, рубящий удар… почти
весь круг заполнен воинами… звон  соударяющихся  мечей…  последняя  пара
вступила в движущийся круг и замкнула его. Все Боги  клана  Седого  Лиса
заняли свое место в Колесе Жизни.
   Сплошной непрерывный звон плыл над костром. Пение Богов было  громким
и отчетливым. Великое Колесо Жизни крутилось все быстрей.
   Настала пора задавать вопросы.
   - Я слушаю Богов! - протяжно выкрикнул Толай. - Я спрашиваю у Богов.
   - Мы отвечаем! -  Эти  слова  были  внятны  одному  Толаю;  остальные
слышали только звон клинков.
   - Почему вы  приветствовали  деревянный  меч  -  приветствовали,  как
старшего? - запинаясь, произнес Толай: такие  кощунственные  слова,  как
"деревянный меч", ему и выговорить-то было нелегко.
   -  Он-старше-нас!  -  неистовым  звоном  прогремело  над  костром.  -
Он-не-выкован!
   Несколько мгновений Толай не мог произнести  ни  слова.  Ответ  Богов
ошеломил его.
   Так, значит, Боги не считают деревянный меч оскорбительным для  своей
святости! Нет. Конечно, нет. И как это он, Творец Богов,  не  догадался?
Боги его народа рукотворны. Он сам создает их огнем  и  молотом.  По  их
мнению, меч, не скованный ничьими руками, - несотворенный. Конечно,  они
должны считать его старшим. И неудивительно, что Боги преклонились перед
его нерукотворным, первозданным величием. Да,  но  кем  же  должен  быть
человек, обладающий несотворенным Богом?
   - А его Повелитель, - помолчав, спросил Толай, - кто он  такой?  Боги
ответили не сразу, словно ответ их страшил.
   - Огонь-в-горне! - Звон мечей  был  величественным  и  стройным,  как
никогда прежде.
   Отсвет костра смывал отражение звезд со снега.
   Толаю стало трудно дышать. Для сотворения Бога одного  только  живого
металла недостаточно. Металл дает жизнь, огонь дает ей имя.  Рождение  и
смерть Богов - в огне. В том, что Кенет обладает магической силой, Толай
уверился после происшествия у Горячего озера. Но уж если  Боги  называют
его огнем в горне, эта сила неимоверна.  Она  способна  плавить  миры  и
порождать вселенные. Она может вдохнуть новую жизнь  в  Лихие  Горы  или
уничтожить их до основания. Она может все. Вот чего она хочет?
   - Зачем этот человек пришел  в  горы?  -  задал  Толай  самый  важный
вопрос.
   На сей раз ответ пришел незамедлительно.
   - Освободить-ваши-сны! - прогрохотали Боги.
   По щекам Толая от облегчения слезы потекли. Он их даже не чувствовал.
Значит, все так и есть. Он был прав. Он и раньше  подозревал,  что  сны,
ниспосланные Горами, не свободны. Почему он не  спросил  Богов  об  этом
раньше? Теперь он  знает  наверняка.  Как  знает  и  то,  что  опасаться
пришельца с деревянным мечом незачем. Он не будет ни  разрушать  прежние
горы, ни воздвигать новые. Силой своего огня он очистит  светлый  клинок
вещих снов, сожжет налипшую на лезвие грязь.
   Больше трех вопросов Толай не  задавал  никогда.  Слишком  много  сил
требует беседа с Богами. Танцоры уже еле движутся, да  и  сам  Толай  от
слабости почти потерял сознание. И все же изнемогающий кузнец напрягся и
еле слышным голосом задал еще один, четвертый вопрос:
   - Как нам теперь к нему обращаться?  -  Вопрос  далеко  не  праздный.
Можно по неведению сказать величайшему из величайших: "Эй  ты,  сопляк!"
Но как разговаривать с ним, узнав, кто он такой?
   В ответ Боги разразились таким хохотом, что даже  свидетели  услышали
его в звоне клинков. И долго еще сны напоминали Толаю, как смеются Боги.
   -  Он-сам-выбрал-себе-ножны!  -  ликующим  хохотом  прокатилось   над
Толаем.
   Он сам выбрал себе ножны. Он сам назвал  себя  сыном  по  хлебу.  Сам
определил свое место в клане - место младшего родича. Так тому  и  быть.
Толай представил  себе,  как  он  непринужденно  скажет  этому  величию:
"Сынок", запрокинул голову, и  его  хохот  слился  с  сотрясающим  землю
смехом Богов.
   Байхэйтэ устало взмахнул напоследок мечом и вышел из  круга.  Великое
Колесо Жизни замедляло свой  бег,  распадалось.  Один  за  другим  воины
покидали его.
   Когда  последний  воин  вышел  из   Великого   Колеса,   приблизились
свидетели.  Слово  в  слово  они  повторили  заданные  Толаем   вопросы.
Случалось, что вопрошающий терял слишком много сил, а заодно  и  память.
На то и нужны свидетели: вернуть ему утраченное  воспоминание.  Конечно,
ответов они понять не могли. Они слышали только  вопросы.  Но  и  такого
напоминания обычно бывает достаточно.
   - Я помню, - прошептал Толай и закрыл глаза. - Я все помню.  Байхэйтэ
слегка потряс его за плечо.
   - Я не сплю, - возразил Толай и разомкнул веки.  Он  не  сердился  на
Байхэйтэ: бывало, что измученный Творец  Богов  сразу  после  завершения
обряда засыпал от усталости.
   - Что ответили Боги? - нетерпеливо спросил Байхэйтэ.
   Над  ответом  следовало  хорошенько  подумать.  Не  стоило   излагать
сказанное Богами как оно есть. Подобное известие может испугать и  самых
мужественных.
   - Что парень он хороший, - начал Толай, осторожно подбирая слова. - И
вести себя с ним надо по-прежнему, Что деревянный меч - не кощунство. Во
всяком случае, в его руках. И что приход его к добру.
   И опять, уже во второй раз за сегодняшний день, Толай не солгал и  не
сказал всей правды. Только на сей раз полуправда отчего-то  не  казалась
такой горькой, как та, прежняя.
   Домой дети Седого Лиса вернулись незадолго до рассвета. Кенет  так  и
не ложился  спать,  поджидая  сородичей  по  хлебу.  Их  отсутствие  уже
начинало тревожить его, и  приходу  их  он  обрадовался.  А  еще  больше
обрадовался он прежней сердечности, с которой приветствовал его Толай, а
за ним и остальные.
   - У тебя все хорошо? - спросил Кенет, обеспокоенный усталой  походкой
кузнеца.
   - Лучше не бывает. -  К  своему  удивлению,  Толай  даже  усмехнуться
сумел. - Послушай, сын по хлебу, - я вот о чем  спросить  хочу.  Ты  уже
говорил мне, откуда ты пришел, но тогда ты не знал наших мест. Теперь ты
их знаешь. Вот я и спрашиваю тебя - откуда ты пришел на самом деле?
   - Поднялся по перевалу Рукоять Меча, - ответил Кенет.  -  Это  что-то
меняет?
   В памяти Толая вновь возник сон о могучей силе,  идущей  по  перевалу
Рукоять Меча, - но не тот сон, который он увидел, а тот, который  должен
был увидеть.
   - Ничего не меняет, - уверенно ответил Толай. - Наоборот. Так  оно  и
должно быть.
   Обычно после Пляски  Мечей  жизнь  всего  клана  замирает  на  сутки.
Слишком  много  сил  отнимает  вопрошание.  На  сей  раз  о  том,  чтобы
выспаться, и мечтать не  приходилось.  И  так  уже  начало  поминального
обряда пришлось отодвинуть. Еле ноги волоча от усталости, клан  принялся
за приготовление поминальной трапезы.
   Но и помянуть покойного не привелось.  Едва  только  все  уселись  за
поминальную трапезу, храня не столько скорбное, сколько сонное молчание,
как  в  дом  вбежал  подмастерье  Толая,  отчего-то  припозднившийся   к
завтраку: глаза выпучены, рот до ушей.
   - Скорей! - завопил он. - Урхон родился!
   Сонной одури как не бывало. Все повскакали со своих мест и  опрометью
бросились наружу. Кенет мчался следом, едва не приплясывая  от  радости.
Он с детства любил страшные сказки, которые хорошо кончаются.
   Морозный рассвет уничтожил последние остатки  сна.  Искрящийся  скрип
снега  под  ногами  звучал  как  музыка.  Снег  сиял  небесной  синевой,
переливами рассветно-золотого и розового. Все вокруг было прекрасным,  а
прекраснее всего - настежь распахнутая дверь Дома Покаяния.
   К этой двери вела единственная ступенька,  невысокая,  но  широкая  и
просторная, как крыльцо. На ступеньке сидел Урхон. Что-то в  его  облике
было странно непривычным, чего-то словно бы недоставало. Кенет не  сразу
понял, что недостает меча.  Меч  Урхона  был  вонзен  в  снег  рядом  со
ступенькой прямо в ножнах. Впервые  Кенет  видел  взрослого  безоружного
горца.
   Люди вокруг радостно зашумели. Особенно громко загомонили дети:  "Я!"
"Нет, я!" "А кто тебе сказал?" "Пусти, сам такой" "А я не хочу!"
   - Тихо! - прикрикнул Байхэйтэ.
   Дети мгновенно замолчали. Предводитель клана обвел их взглядом.
   - Нет… - бормотал он. - И тоже нет… слишком взрослый…  нет,  характер
не тот… а, вот, пожалуй!
   Он указал на мальчика лет семи, потом помедлил и, снова побурчав себе
что-то под нос прежним манером, подозвал таким же точно  жестом  девочку
того же возраста.
   - Ты, - сказал он. - И ты. Что скажет Творец Богов?
   - Согласен, - кивнул Толай.
   - Ох и весело будет! - хихикнул кто-то из детей. На него зашикали, но
не сердито, а нетерпеливо, словно его возглас мешал начаться тому самому
веселью, которое он так радостно предвкушал.
   Массаона Рокай об этом обряде краем уха кое-что слышал - если и не  о
том, как именно Боги выносят свой приговор, то уж  о  том,  как  принято
встречать  помилованного  Богом,  ему  рассказывали.  На  всякий  случай
массаона  успел  впопыхах  упомянуть  Кенету   о   главных   странностях
предстоящего сейчас обряда.
   - Ты обязательно смейся, - торопливо советовал  он  сбитому  с  толку
Кенету. - Это очень серьезно.
   Массаона был прав. Рождение - очень серьезное  дело.  Возможно,  даже
более серьезное, чем смерть. Тем более - второе рождение. Оно  нуждается
в защите от потусторонних сил - а что может  быть  лучшей  защитой,  чем
смех?
   Но Кенет даже и без совета массаоны смеялся до колотья в боку.
   Ему было над чем посмеяться.
   Поначалу Кенет даже  недоумевал,  отчего  все  собравшиеся  сдержанно
фыркают в кулак. Урхон остался среди живых - это радостно, но не смешно.
Покуда Кенет размышлял подобным образом, Толай подвел мальчика и девочку
к ступеньке. Может, это над ними посмеиваются?  Вид  у  детей  и  впрямь
забавный. Сознание собственной важности заставляет их ступать  медленно,
и лица у них строгие, преисполненные взрослого степенства. Мальчик  даже
невольно приподнял слегка  плечи  в  отчаянной  попытке  выглядеть  выше
ростом, сильнее, старше. Толай поднялся на ступеньку,  зашел  Урхону  за
спину и одним сильным толчком опрокинул его на снег. К изумлению Кенета,
Урхон даже не сделал попытки подняться. Мальчик и девочка подошли к нему
с обеих сторон и торжественно поклонились друг другу.
   Поднялся неимоверный гвалт. Люди, едва не сбивая один другого с  ног,
ринулись к детям. Казалось, все вокруг сотрясается от хохота, с  которым
клан Седого Лиса поздравлял названых родителей с рождением первенца.
   Дети отвечали на шутки и поздравления со сдержанным ликованием. Им не
терпелось поскорее приступить к  исполнению  самой  важной  части  своей
роли.
   Толай перевернул Урхона на спину. Урхон задумчиво задрыгал ногами.
   -  Хороший  малыш,  хороший,  умница!  -  нежно  ворковала   девочка,
наклонясь к Урхону.
   Урхон шмыгнул носом, с трудом  подтянул  ногу  ко  рту  и  попробовал
пожевать пятку.
   - Не шали, - строго и наставительно произнес мальчик.  -  Ножку  есть
нельзя.
   Урхон сморщился и захныкал: мальчик решительно вынул у него  изо  рта
вожделенную пятку. Урхон заверещал что есть сил.
   - Хороший ребеночек! - хохотали в толпе. - Сильным  воином  вырастет,
дайте только срок! Ишь как вопит - аж уши заложило!
   У Кенета  от  смеха  заболели  скулы.  Окажись  происходящее  простым
издевательством над Урхоном, и Кенет бы себя не помнил от стыда и гнева.
Но никто ни над кем не издевался. Урхон  веселился  от  души  вместе  со
всеми. Долг, ведомый ему с колыбели, повелевал ему  веселиться,  рад  не
рад. Но Урхон  не  просто  был  человеком  долга,  он  еще  и  радовался
по-настоящему. Не каждому удается дважды родиться!
   Кстати о колыбели. Ее спешно соорудили  из  больших  санок:  надо  же
как-то утихомирить вопящего  бородатого  младенчика.  Пыхтя  от  натуги,
названые родители толкали санки туда-сюда, пока Урхон, задрав  ноги,  не
вывалился  на  снег.  Толпа  замерла  в  предвкушении.  Урхон   каверзно
улыбнулся, засунул палец в рот и почесал язык.
   - Ням-ням, - безмятежно произнес  Урхон,  набрал  в  легкие  побольше
воздуха и вновь истошно завизжал.
   Кормление новорожденного  кашей  с  ложечки  протекало  бурно.  Урхон
плевался кашей,  то  и  дело  норовил  выхватить  ложку  и  закинуть  ее
куда-нибудь подальше, мазал кашей "папин" нос и пускал пузыри. Когда  же
большая часть каши оказалась на снегу,  а  остальная  -  на  физиономиях
названых  родителей,  Урхон  вытаращил  глаза,  посмотрел  на   мальчика
замечательно невинным взором, вновь произнес: "Ням-ням!" - и  мстительно
икнул.
   - Не капризничай! - просительно-строго произнесла девочка  и  вручила
ему погремушку. Урхон незамедлительно принялся исследовать ее на вкус.
   - Не так! Ручкой тряси, ручкой! - И девочка помахала рукой  Урхона  с
зажатой в ней погремушкой. Урхон  озабоченно  посмотрел  на  погремушку,
расплылся в улыбке и неистово затряс рукой. Потом он прицельно  запустил
погремушку Байхэйтэ в нос и залился радостным смехом.
   - Вот погоди, - ворчал Байхэйтэ, потирая нос, - я  тебе  так  всыплю,
когда вырастешь…
   Когда настала пора учить младенчика ходить, никто уже не мог смеяться
- только стонать и всхлипывать. Урхон исполнял  свою  роль  в  обряде  с
превеликим тщанием:  все-таки  ему  было  свойственно  огромное  чувство
ответственности.  Он  падал,  едва  сделав  неуклюжий  шаг,  отказывался
вставать, быстро-быстро полз задом наперед и вставал только после долгих
уговоров, неизменно держась за руки названых родителей. Он измышлял  все
новые каверзы, и они доставляли ему не  меньше  радости,  чем  остальным
присутствующим. Когда он с уморительной важностью  прошел  десять  шагов
подряд и победно оглянулся на Толая - знай,  мол,  наших!  -  Кенет  уже
попросту рычал от смеха.
   Под вечер Урхону исполнилось годика три, никак не больше. Его  отвели
в дом и уложили спать  еще  задолго  до  наступления  сумерек.  На  этом
настояли его приемные родители: маленьким детям следует  ложиться  спать
рано. Тут уж они отыгрались вовсю. Урхон брыкался и капризничал, но  все
же согласился быть хорошим мальчиком и закрыть глазки.
   Не успел еще  этот  многотрудный  день  окончиться,  а  Байхэйтэ  уже
отправил гонцов. Им предстояло тайным  спуском  отправиться  к  Горячему
озеру, а оттуда наикратчайшей дорогой - к родичам Урхона.  Они  несли  с
собой весть о мире и о втором рождении Урхона. Вернуться  им  предстояло
как можно  скорее,  и  не  в  одиночестве.  Дважды  рожденный  и  жизнь,
предшествующую второму рождению,  проживает  дважды.  Через  день-другой
повзрослевшему Урхону настанет пора жениться,  а  потом  и  порадоваться
рождению сына. Гонцам предстояло торопиться изо всех сил, чтобы  поспеть
к сроку.
   Они успели. Через два дня Алгур и его  мать  стояли  перед  Толаем  и
выслушивали его наставления.
   Минувшие два дня ничем не уступали самому  первому.  Особенно  весело
было наблюдать, как Урхон фехтует деревянным прутиком со своим  названым
отцом, присев на корточки. Мальчик очень старался: ведь  первейшее  дело
для отца - воспитать своего сына  истинным  воином.  Кенет  только  диву
давался,  глядя,  как  серьезно  ребятишки   исполняют   свой   шутейный
родительский долг. Не такой уж и шутейный: с этого дня и до конца жизни,
сколько  бы  лет  ни  прошло,  эти  дети  будут  почитаться   настоящими
родителями Урхона наравне с его  кровными  родителями.  Кенет,  понятное
дело, ничего подобного даже не подозревал и никак не  мог  понять,  чему
так радуется Байхэйтэ. А Байхэйтэ попросту был доволен собой.  Случалось
и раньше, что суд Бога заставал человека не  у  себя  дома,  а  в  чужом
клане, но редко. И никогда еще ни в одном клане двери Дома  Покаяния  не
открывались для кровного врага. Поначалу Байхэйтэ не хотел было  пускать
Урхона в Дом Покаяния, но все же уступил. Теперь, обмозговав  на  досуге
последствия этого решения,  Байхэйтэ  имел  все  основания  порадоваться
своей уступчивости: мир, предложенный ему Урхоном,  будет  действительно
вечным. Его скрепило настоящее кровное родство. Да, если бы  не  сын  по
хлебу, если бы не парень с деревянным мечом… и мира бы Урхон  предлагать
не стал, и поединок мог обернуться по-другому, и годы взаимной вражды не
позволили бы  предводителю  клана  Седого  Лиса  пустить  Урхона  в  Дом
Покаяния. А оно вон как хорошо обернулось. Верно  сказали  Боги:  приход
чужака с деревянным мечом - к добру.
   И Байхэйтэ  умиротворенно  взирал  на  Кенета.  А  Кенет  с  живейшим
интересом  наблюдал  за  продолжением  обряда:  что-то   еще   предстоит
увидеть?
   Продолжение оказалось ничуть  не  хуже  начала.  Горцы  с  шутками  и
прибаутками сооружали свадебное ложе: на шэн взгромоздили некое  подобие
кровати, только без спинок, устлали ее мягкими тюфяками,  воспели  хвалу
новобрачным Урхону и Архинтай, пожелали им доброго потомства  и,  давясь
смехом, препроводили на ложе. Урхон и  его  жена  легли  рядышком,  и  к
постели подошел  Толай  с  большим  вышитым  покрывалом.  Одним  плавным
движением он взметнул покрывало над постелью, накрыл Урхона и Архинтай с
головой, помедлил пару мгновений и сдернул с них покрывало.
   Из-под кровати выполз Алгур.
   - Я родился, - нахально заявил отпрыск и добавил, подумав:
   - Есть хочу.
   Выходка его была встречена смехом и одобрительным гулом. Смех в таких
случаях - дело очень серьезное: чем веселее дважды  рожденный  проживает
во второй раз свою прежнюю жизнь, тем  счастливее  и  безупречнее  будет
новая. Хороший сын у Урхона: не пожалел выдумки для отца, постарался  на
совесть.
   Однако шутейная часть обряда подходила к концу, начиналась последняя,
серьезная. Толай вышел из дома и вернулся с мечом Урхона в руках.
   -  Урхон,  дважды  рожденный,  сын  Алхона  и  Эрхэ,  -  громко,   во
всеуслышание объявил Толай. - Я, Толай,  Творец  Богов,  возвращаю  тебе
твоего Бога, и да будет он справедлив к тебе, а ты к нему. Повелевай им.
   - Урхон, дважды  рожденный,  сын  мой,  -  важно  возгласил  мальчик,
исполнявший роль его отца, - я,  Алхон,  благословляю  возвращение  тебе
твоего Бога, и да будет он справедлив к тебе, а ты к нему. Повелевай им.
   Урхон молча принял меч из рук Толая, вдвинул его в свои пустые ножны,
утопил все четыре защелки и дважды поклонился  земно  -  сначала  Толаю,
потом своему приемному отцу.
   Все зашумели, задвигались, выбежали из дома. Теперь оставалось только
омыться снегом от соприкосновения со  смертью,  и  обряд  можно  считать
завершенным. Алгур незамедлительно заявил Алхону, что  снежки  он  умеет
бросать лучше, даром что тот приходится ему дедушкой. Алхон, не в  силах
отрешиться так быстро от недавней степенности, снисходительно  предложил
Алгуру подтвердить свое бахвальство делом, и мальчики тут  же  принялись
метать друг в друга снежки.
   Урхона поздравляли со вторым  рождением  все  наперебой.  Все,  кроме
Кенета. Кенет стоял поодаль и мучительно соображал, что же  ему  сказать
своему недавнему врагу. Слов он не  находил  -  да  и  какие  слова  тут
годятся?
   Но Урхон сам подошел к Кенету и посмотрел  ему  в  глаза  -  прямо  и
открыто.
   - Я у тебя в долгу, - серьезно и спокойно сказал он. -