алось недолго, я согласилась,  и  турнир  стартовал.  Однако  ему
суждено было вскоре и закончиться. В тот день подул свежий ветер, и началась
килевая качка. Я и помыслить не могла выбыть из игры и молила  Бога  лишь  о
том, чтобы не оскандалиться за карточным столом. Карты были сданы, но Белчер
вдруг злобно взглянул на меня и швырнул свои на стол.
   - Мне нет никакого смысла  участвовать  в  этой  игре,  -  заявил  он,  -
никакого. - Глаза его метали молнии, полагаю, дело было в том,  что  ему  не
повезло с картой и наши соперники получили значительное преимущество. Однако
ко мне, напротив, шли чуть ли не все тузы и короли, и хоть играла я  ужасно,
карты сами делали свое дело. Я просто не могла проиграть. В перерывах  между
приступами тошноты я сносила не те карты, забывала, какие у  нас  козыри,  -
словом, делала массу глупостей, но у меня были  слишком  хорошие  карты.  Мы
быстро одержали блестящую победу, после чего я удалилась к себе  в  каюту  и
жалобно простонала там весь остаток пути, пока корабль не  пришвартовался  в
Англии.
   В качестве постскриптума к нашим приключениям длиною в год  добавлю,  что
мы не сдержали своей клятвы никогда не вспоминать о Белчере. Не  сомневаюсь,
что любой, читающий эти строки, поймет нас. Ярость, которая обуревает, когда
ты заперт с кем-то в тесном пространстве, улетучивается  вместе  с  причиной
напряженности. К своему великому удивлению, мы обнаружили, что  Белчер  даже
по-своему  нравится  нам,  что  его  общество  доставляет  удовольствие.  Мы
частенько  обедали  вместе  и  дружески  вспоминали  разные  эпизоды  нашего
совместного  путешествия,  приговаривая  иногда:  "Вы   вели   себя   просто
отвратительно, нужно вам сказать".
   - Да, да, - соглашался Белчер, - но  такой  уж  я  человек,  вы  же  меня
знаете, - он делал неопределенный жест рукой. - От  моего  характера  многие
пострадали, не только вы. У меня  с  вами  забот  было  не  много,  если  не
считать, что Арчи свалял дурака, заболев. Те две недели,  что  мне  пришлось
обходиться без него, я был как потерянный.  Неужели  ты  не  можешь  сделать
что-нибудь со своим носом и пазухами? Какой смысл жить  с  такими  пазухами,
как у тебя? Я бы не стал.
   После возвращения из путешествия Белчер неожиданно для всех  вознамерился
жениться и объявил о помолвке. Его невеста - милая девушка, дочь  чиновника,
служившего в Австралии, работала у отца секретарем. Белчеру было  не  меньше
пятидесяти, ей, думаю, восемнадцать или девятнадцать.  Однажды  он  огорошил
нас  сообщением:  "У  меня  для  вас  новость.  Я  женюсь  на   Глэдис".   И
действительно женился! Она приплыла на пароходе вскоре по нашем возвращении.
Странно, но это была вполне счастливая пара, во  всяком  случае,  в  течение
нескольких лет. У Глэдис был веселый характер, ей нравилось жить в Англии, и
она прекрасно ладила со вздорным Белчером.  Только  лет  восемь  или  десять
спустя до нас дошел слух, что они разводятся.
   - Она нашла парня, который внешне ей больше понравился, - заявил  Белчер.
- Не могу ее осуждать. Она слишком молода, а я для  нее  старый  скряга.  Мы
остались добрыми друзьями, и я  отписал  ей  приличную  сумму.  Она  хорошая
девочка.
   Во время одного из  наших  первых  совместных  обедов  по  возвращении  я
заметила:
   - А знаете, что вы все еще должны мне два фунта восемнадцать шиллингов  и
пять пенсов за белые носки?
   - Неужели? - сказал он. - В самом деле? И вы надеетесь их получить?
   - Нет, - ответила я.
   - И правильно делаете, - одобрил Белчер. - Вы их не получите.
   Мы оба рассмеялись.
   Глава вторая
   Жизнь  похожа  на  корабль   -   на   корабль   изнутри.   В   ней   есть
водонепроницаемые каюты. Выходишь из  одной,  запираешь  за  собою  дверь  и
оказываешься в другой. С момента отплытия из Саутгемптона и до возвращения в
Англию моя жизнь протекала как бы в одной такой каюте. Впоследствии я именно
так представляла себе любое путешествие: переход из одной жизни в другую. Ты
- это ты, но уже другая ты. И  твое  новое  "я"  уже  не  опутано  паутиной,
сплетенной сотнями домашних пауков и  образующей  кокон  твоей  повседневной
жизни: не нужно писать писем,  оплачивать  счета,  делать  домашнюю  работу,
встречаться с друзьями, проявлять фотографии, чинить одежду, мирить  няню  с
горничной, бранить лавочника и прачку. Жизнь  во  время  путешествия  -  это
мечта  в  чистом  виде.  Порой  это   нечто   сверхъестественное,   но   оно
действительно происходит с тобой. Жизнь эта населена персонажами, ранее тебе
неизвестными и с которыми ты, вероятнее всего, никогда больше не  увидишься.
Порой одолевает тоска по дому, чувство одиночества, острое  желание  увидеть
дорогих тебе людей - Розалинду, маму, Мэдж. Но ты воображаешь себя  викингом
или шкипером елизаветинской эпохи, который пустился в мир приключений, и дом
перестал быть для него домом вплоть до возвращения в него.
   Волнующим был отъезд, чудесным -  возвращение.  Розалинда  встретила  нас
так, как мы, несомненно, того и заслуживали,  -  как  чужих,  незнакомых  ей
людей. Холодно взглянув на нас, спросила меня: "А где  моя  тетя  Москитик?"
Сестра тоже отыгралась, поучая меня, чем следует кормить Розалинду,  во  что
одевать, как воспитывать и так далее.
   После первых радостей встречи показались и подводные рифы. Джесси Суоннел
была уволена, не сумев поладить с моей матерью. Вместо  нее  наняли  пожилую
няню, которую мы называли между собой Куку. Вероятно, кличка эта пристала  к
ней, когда происходила "смена караула" - Джесси Суоннел  уезжала,  обливаясь
горючими  слезами,  а  новая  няня  старалась  снискать  расположение  своей
подопечной тем, что  закрывала  и  открывала  дверь  детской,  впрыгивала  и
выпрыгивала из комнаты и радостно  выкрикивала:  "Ку-ку,  ку-ку!"  Розалинде
зрелище совсем не нравилось, она начинала реветь каждый раз при  виде  этого
представления. Однако со временем новая няня завоевала ее сердце. Куку  была
прирожденной хлопотуньей и совершенной растяпой.  Ее  переполняли  любовь  и
доброта, но она все теряла, ломала и говорила такие глупости, что окружающие
просто диву давались. Розалинде это нравилось. Она заботливо оберегала  Куку
и все делала за нее.
   - Боже, Боже, - доносилось из детской, - куда же я задевала  щетку  нашей
малышки? Ну где же она может быть? В бельевой корзине?
   - Я поищу, няня, - слышался голос Розалинды, - вот она, у тебя в постели.
   - О господи, как она туда попала?
   Розалинда находила для Куку  потерянные  вещи,  прибирала  вместо  нее  в
комнате и даже наставляла ее, сидя в  коляске,  когда  они  отправлялись  на
прогулку:
   - Сейчас  не  переходи,  няня,  нельзя  -  автобус  едет...  Ты  не  туда
поворачиваешь, няня... Ты, кажется, собиралась покупать  шерсть,  няня.  Так
это не сюда...
   Ее наставления перемежались няниным:
   - О боже, почему же я... И о чем я только думала... - и так далее.
   Лишь мы с Арчи с трудом выносили Куку.  Она  никогда  не  закрывала  рта.
Оставалось только заткнуть уши  и  не  слушать,  но  иногда,  доведенная  до
предела, я все же не выдерживала. В такси, по  дороге  на  Пэддингтон,  Куку
непрерывно делилась своими наблюдениями:
   - Посмотри, малышка, взгляни в окошко. Видишь,  это  большое  сооружение?
Это "Селфридж". Чудесное место "Селфридж". Там можно купить все что угодно.
   - Это "Хэрродз", няня, - холодно бросаю я.
   - Боже, боже, ну конечно же! Конечно, "Хэрродз". Ну не смешно ли, ведь мы
прекрасно знаем "Хэрродз", правда, малышка?
   - Я знаю, что это "Хэрродз", -  спокойно  отвечает  Розалинда.  Теперь  я
думаю, что, быть может, именно благодаря неловкости и  нерасторопности  Куку
Розалинда выросла очень ловкой и расторопной девочкой. У нее не  было  иного
выхода. Должен же был кто-то поддерживать  в  детской  хоть  слабое  подобие
порядка.
   Глава третья
   Возвращение домой может поначалу быть счастьем - счастьем  воссоединения,
но мало-помалу реальность все равно поднимает свою  ужасную  голову.  У  нас
совсем не осталось денег. Служба  Арчи  у  мистера  Гольдштейна  была  делом
прошлым,  его  место  занимал  теперь  другой  человек.  У  меня,   конечно,
оставалось  дедушкино  "золотое  яичко",  на  сто  фунтов  в  год  мы  могли
рассчитывать, но Арчи категорически  возражал  против  того,  чтобы  трогать
капитал.  Он  считал  себя  обязанным  найти  какую-нибудь  работу,   причем
немедленно, прежде чем начнут  скапливаться  счета:  за  квартиру,  за  еду,
зарплата Куку и так далее. Найти работу было нелегко,  -  в  сущности,  даже
труднее, чем сразу же после войны. Мои воспоминания о  кризисе,  который  мы
тогда переживали, теперь благополучно притупились, но  я  помню,  что  время
было плохое, потому что Арчи чувствовал себя несчастным, а Арчи из тех,  кто
терпеть не может чувствовать себя несчастным. Он сам это  признавал.  Как-то
еще в начале нашей семейной жизни он предупредил меня: "Имей  в  виду,  если
что-то не так, я становлюсь невыносимым. От меня  мало  толку,  если  кто-то
болен, я не люблю больных и не выношу несчастных и расстроенных людей  рядом
с собой".
   Мы пошли на риск с открытыми глазами, сознательно решив не упускать  свой
шанс. Единственное, что  оставалось  теперь  -  признать,  что  удовольствие
окончено и пришла пора расплачиваться - тревогами, нервными срывами  и  тому
подобным. Я тоже чувствовала себя неуютно, потому что мало чем могла  помочь
Арчи. Мы должны справляться с трудностями вместе, говорила я себе.  Чуть  ли
не с первого дня я вынуждена была терпеть его  постоянную  раздражительность
или абсолютную  замкнутость  и  страшную  подавленность.  Если  я  старалась
казаться веселой, он упрекал, что я не способна осознать серьезность  нашего
положения; если печалилась - он говорил: "Нечего ходить с кислым  видом.  Ты
знала, на что идешь!" Словом, что бы я ни делала, все было не так.
   Наконец Арчи твердо заявил:
   - Послушай, единственное, чего я от тебя хочу,  и  единственное,  чем  ты
действительно можешь помочь, это уехать.
   - Уехать?! Куда?
   - Не знаю. Поезжай к Москитику - она будет очень рада тебе  и  Розалинде.
Или отправляйся домой, к матери.
   - Но, Арчи, я хочу быть с тобой, я хочу быть рядом, разве это невозможно?
Разве мы не должны вместе пережить это время? Неужели я ничем не  могу  тебе
помочь?
   Сегодня я бы, наверное, сказала: "Я пойду работать". Но в 1923 году такое
и в голову никому бы не пришло. Во время войны можно было служить в  женских
вспомогательных частях - военно-воздушных,  сухопутных  -  или  работать  на
военных заводах и в госпиталях. Но то было временное положение;  теперь  для
женщин не существовало работы в  министерствах  и  учреждениях.  Переполнены
были и штаты магазинов. Тем не менее я упиралась и уезжать не хотела. Я ведь
могла, по крайней мере, готовить и убирать: у нас не было прислуги.  Я  вела
себя тихо и старалась не  попадаться  Арчи  на  глаза,  что  было,  кажется,
единственным способом облегчить его состояние.
   Он обходил одну за другой конторы  Сити,  встречался  с  разными  людьми,
которые могли порекомендовать работу, и в конце концов нашел  место.  Не  то
чтобы оно ему нравилось - у него были сомнения насчет фирмы,  нанявшей  его:
известно, что ею заправляют мошенники, сказал  он.  В  целом  они  вроде  бы
держались в рамках закона, но наверняка этого знать  было  нельзя.  "Дело  в
том, - предупредил Арчи, - что придется быть  крайне  осторожным,  чтобы  не
пришлось расхлебывать чужую кашу". Впрочем, это была работа, и она приносила
какой-никакой доход - настроение Арчи улучшилось. Он даже находил  занятными
некоторые свои обязанности.
   Я постаралась спланировать свой день так, чтобы снова начать писать - это
было единственной для меня возможностью принести в дом хоть какие-то деньги,
но я по-прежнему не помышляла о том, чтобы сделать писательство  профессией.
Рассказы, напечатанные в "Скетче", приободрили меня: они дали живые  деньги.
Однако деньги скоро разошлись. Тогда я начала писать новую книгу.
   На ее написание подвиг меня Белчер. Однажды, еще до  начала  путешествия,
мы сидели у него дома (дом назывался Мельницей) в Дорни, и он предложил  мне
написать детективный рассказ под названием "Тайна Мельницы".
   - Недурное название, правда? - сказал он  тогда.  Я  согласилась.  "Тайна
Мельницы" или "Убийство на Мельнице" - звучит неплохо, подумала я  и  решила
когда-нибудь к этому вернуться. Во время путешествия Белчер часто  вспоминал
о своей идее.
   - Только помните, - говорил он, - если вы напишете  "Тайну  Мельницы",  я
должен быть в ней действующим лицом.
   - Вряд ли я смогу вставить вас в книгу, - отвечала  я.  -  Совершенно  не
умею описывать реальных людей. Я всегда придумываю своих персонажей.
   - Ерунда, - заявил Белчер, - я не возражаю, если персонаж будет не совсем
похож на меня, но мне всегда хотелось участвовать в какой-нибудь детективной
истории.
   Время от времени он интересовался:
   - Ну как? Вы уже начали писать ту книгу? А я в ней участвую?
   Однажды я в раздражении бросила:
   - Да. В качестве жертвы.
   - Что?! Не хотите ли вы сказать,  что  я  буду  тем  бедолагой,  которого
убьют?
   - Именно, - не без удовольствия подтвердила я.
   - Я не желаю быть жертвой, - возмутился Белчер. - Я настаиваю, чтобы меня
вывели в роли убийцы.
   - Почему же вам непременно хочется быть убийцей?
   - Потому что убийца - самый интересный персонаж  в  книге.  Вам  придется
сделать меня убийцей, Агата, поняли?
   - Я поняла, что вы хотите быть убийцей, - ответила я, стараясь  тщательно
выбирать слова. Но в конце концов в минуту слабости все же пообещала сделать
его убийцей.
   Сюжет книги в общих чертах я придумала в Южной Африке. Это  снова  обещал
быть  не  столько  детектив,  сколько  боевик,  и  большая  часть   действия
предположительно происходила в Южной Африке. Во время нашего пребывания  там
создалась своего рода  революционная  ситуация,  и  я  записала  для  памяти
кое-какие полезные детали. Героиню  я  собиралась  сделать  веселой  молодой
любительницей приключений, сиротой, которая  отправляется  на  ловлю  удачи.
Попытавшись набросать пару глав, я поняла, что мне невероятно трудно писать,
основываясь на реальном представлении о Белчере. Я не могла  изобразить  его
беспристрастно, у меня получался какой-то манекен. И вдруг в  голову  пришла
идея: я напишу книгу в форме двух рассказов от первого лица об одних  и  тех
же событиях: героини, Энн, и негодяя, Белчера.
   - Не думаю, что ему  понравится  роль  негодяя,  -  поделилась  я  своими
сомнениями с Арчи.
   - А ты подари ему взамен титул, - предложил Арчи.  -  Это,  полагаю,  ему
понравится.
   Так Белчер стал сэром Юстасом Педлером, и  когда  сэр  Юстас  Педлер  сам
начал писать свое сочинение, персонаж ожил. Это, конечно, не был  собственно
Белчер, но ему были свойственны  типично  белчеровские  обороты  речи  и  он
рассказывал подлинные Белчеровы истории. Он тоже был мастером блефа, а кроме
того, в нем легко угадывался хоть и не слишком  щепетильный,  но  достаточно
занятный человек. А через некоторое время я и вовсе забыла о  Белчере,  моим
пером водил лишь сэр Юстас Педлер. Насколько помню, я никогда в жизни больше
не пыталась ввести в книгу реальное, знакомое мне лицо, и этот  единственный
опыт удачным не считаю. На страницах книги существовал не Белчер, а некто по
имени сэр Юстас Педлер. Неожиданно я обнаружила, что пишу эту книгу  не  без
удовольствия, и очень надеялась, что "Бодли Хед" примет ее.
   Главным препятствием к ее написанию была Куку.
   По обычаям того времени Куку, конечно,  не  занималась  никакой  домашней
работой - не готовила и не убирала. Она была при ребенке. Правда, считалось,
что она наводила порядок в детской, стирала вещички своей любимицы - но  это
все. Я ничего больше от нее и не требовала и могла бы прекрасно организовать
свое время: Арчи возвращался домой только вечером, а обед Розалинды  и  Куку
особых сложностей не представлял.  Это  давало  мне  возможность  поработать
два-три часа утром и после полудня, когда Куку с Розалиндой  ходили  в  парк
или за покупками. Однако выдавались  дождливые  дни,  когда  им  приходилось
оставаться дома, и хоть считалось, что всем известно: когда "мама работает",
ей нельзя мешать, Куку не так просто было сбить  с  толку.  Она  стояла  под
дверью комнаты, где я пыталась писать, и  вела  свой  нескончаемый  монолог,
якобы обращенный к Розалинде.
   - А сейчас, малышка, мы должны вести себя очень тихо, правда? Потому  что
мама работает. Маме нельзя мешать, когда она работает, мы же это знаем? Хотя
мне нужно спросить у нее, отдавать  ли  твое  платьице  в  стирку.  Ты  ведь
понимаешь, что сама я такой вопрос решить не могу. Нужно не забыть  спросить
ее об этом за чаем, да? Ах, нет, она будет недовольна, наверное,  правда?  И
еще я хочу поговорить с ней о коляске. Ты же знаешь, что вчера из нее  снова
выпал болтик. Ну что ж, крошка, наверное, нам придется тихонечко постучать в
дверь. Как ты думаешь, солнышко?
   Обычно Розалинда откликалась на этот поток  речи  короткой  репликой,  не
имеющей к нему никакого отношения,  что  подтверждало  мое  подозрение:  она
никогда не слушала, что говорит Куку.
   - Синий мишка хочет есть, - говорила она, например.
   У Розалинды имелись куклы, кукольный домик и множество других игрушек, но
по-настоящему она была привязана  только  к  зверюшкам.  У  нее  было  некое
шелковое существо, которое  она  звала  Синим  мишкой,  был  Красный  мишка,
позднее к ним присоединился  довольно  уродливый  лиловато-розовый  медведь,
названный Медведем  Эдвардом.  Из  них  троих  горячей  и  беззаветней  всех
Розалинда любила Синего мишку. Это было хромое животное, сделанное из синего
шелковистого трикотажа, с плоскими черными пуговками вместо глаз,  пришитыми
на плоской мордочке. Она носила его с собой повсюду, и я каждый вечер должна
была рассказывать новую сказку о нем. В сказках участвовали оба  мишки.  Что
ни день, с ними приключались разные истории. Синий мишка  был  послушным,  а
Красный - страшным озорником, он постоянно устраивал  всяческие  безобразия,
например, мазал клеем стул учительницы, чтобы она, бедная,  уже  никогда  не
могла встать  с  него.  А  однажды  засунул  ей  в  карман  лягушку,  отчего
несчастная женщина забилась в истерике.  Все  эти  истории  Розалинде  очень
нравились, и нередко мне приходилось повторять их по  нескольку  раз.  Синий
мишка был до противного  добродетельным  и  самодовольным.  Он  слыл  первым
учеником в классе и никогда не совершил ни единого неблаговидного  поступка.
Каждое утро, отправляясь в школу,  Красный  мишка  обещал  маме  вести  себя
примерно. Когда они возвращались, мама спрашивала:
   - Ну как, ты был сегодня хорошим мальчиком, Синий мишка?
   - Да, мама, очень хорошим.
   - Ты мой умница. А ты, Красный мишка?
   - Нет, мама, я шалил.
   Время от времени Красный мишка дрался с  плохими  мальчишками  и  являлся
домой с огромным синяком под глазом. К синяку  прикладывали  кусочек  сырого
мяса и отсылали непоседу спать.  Красный  мишка,  разумеется,  съедал  мясо,
предназначенное для врачевания ушиба, и при этом пачкал тетрадь.
   Более благодарного слушателя, чем Розалинда, свет не видывал. Она  цокала
языком, смеялась и не оставляла без внимания ни малейшей детали.
   - Итак, малышка, - продолжала квохтать Куку, не  выказывая  ни  малейшего
желания покормить проголодавшегося мишку, -  наверное,  придется  нам  перед
уходом все же спросить маму насчет коляски, если, конечно, это ее не слишком
отвлечет, потому что должна же я знать, что она по этому поводу думает.
   Тут, близкая к помешательству, я вскакивала из-за стола,  все  хитроумные
развязки сюжета вылетали у меня из  головы  и,  бросив  Энн  среди  джунглей
Родезии в смертельной опасности, я распахивала дверь.
   - Ну, что еще, няня? Чего вы хотите?
   - О, простите, мэм, мне очень жаль, я не хотела в