да  приносили  ей  в
спальню потом.
   Болезнь и ранняя смерть проникли и  в  детские  книжки.  Я  больше  всего
любила книгу "Наша златокудрая Виолетта". Маленькая Виолетта - безгрешная  и
неизлечимо больная уже на первой странице, на последней поучительно умирала,
окруженная рыдающими близкими. Трагедия смягчалась беспрестанными  проказами
двух ее братьев - Панни и Феркина. В "Маленьких  женщинах",  книге  в  целом
веселой, автор тем не менее должна была принести в  жертву  прекрасную  Бет.
Смерть маленькой Нелл в "Лавке древностей" оставляла меня равнодушной и даже
вызывала отвращение, хотя во времена Диккенса, конечно, целые  семьи  рыдали
над ее страданиями.
   Диван и кушетка, эти  предметы  мебели,  ассоциирующиеся  в  наши  дни  с
психиатрами, в викторианскую эпоху служили символом преждевременной  смерти,
чахотки и Романа с заглавной буквы.
   Я склоняюсь к мысли, что викторианские женщины извлекали из этих  обычаев
немалую выгоду для себя, избавляясь таким образом от  утомительных  домашних
обязанностей. К сорока годам они  забывали  все  "болезни"  и  жили  в  свое
удовольствие, наслаждаясь заботой преданного мужа  и  взвалив  все  домашние
тяготы на дочерей. Их навещали  друзья,  а  прелесть  смирения  перед  лицом
преследующих их несчастий вызывала всеобщее восхищение. Страдали  ли  они  в
самом деле от какого-нибудь недуга? Вряд ли. Конечно, могла болеть спина или
тревожили ноги, как это случается со всеми нами с возрастом. Так или  иначе,
но лекарством от всех болезней был диван.
   Вторая из моих любимых книг повествовала  о  маленькой  немецкой  девочке
(само собой разумеется, калеке), которая всегда лежала у окна и смотрела  на
улицу. Однажды гувернант-ка, легкомысленное и эгоистичное создание, кинулась
к   окну,   чтобы   посмотреть   на   проходящую   по    улице    процессию.
Заинтересовавшись, калека  высунулась  слишком  далеко,  выпала  из  окна  и
разбилась насмерть. С тех  пор  жизнелюбивую  гувернантку  постоянно  мучили
угрызения совести, она раскаивалась до конца жизни. Все эти книги я читала с
огромным удовольствием.
   И конечно же Ветхий Завет, которым я  наслаждалась  с  сaмых  ранних  лет
своей жизни. Поход в церковь был одним из caмыx  радостных  событий  недели.
Приходская церковь в Тор Моуне была самой старой в Торки.  Собственно  Торки
представлял собой современный водный курорт, но Тор  Моун  -  это  настоящий
древний поселок. Ввиду  того  что  старая  церковь  была  совсем  крошечная,
приняли решение построить для прихожан новую, побольше.  Ее  начали  строить
как раз, когда я родилась, и папа внес определенную  сумму  денег  от  моего
имени, так что я  оказалась  среди  основателей  этой  церкви.  Все  это  он
рассказал мне позже, в положенный срок, и я страшно возгордилась.
   - Когда же я пойду в церковь? - постоянно спрашивала я. И наконец великий
день настал. Я сидела рядом с  папой  поблизости  от  алтаря,  на  скамейке,
специально отведенной для важных персон, и следила за  службой  по  большому
папиному молитвеннику. Папа заблаговременно сказал мне, что перед проповедью
я могу уйти, если мне захочется. Когда пришло время, он шепнул:
   - Может быть, ты хочешь уйти?
   Я отрицательно замотала головой и осталась. Папа взял меня за руку,  и  я
сидела в высшей  степени  довольная,  изо  всех  сил  стараясь  ни  разу  не
шелохнуться.
   Как же я любила воскресные службы! Дома заранее приготовляли  специальные
книги, которые позволялось читать только по воскресеньям (что превращало  их
в вознаграждение), а также  сборники  библейских  сказаний,  которые  я  уже
знала. Нет ни малейших сомнений,  что  с  точки  зрения  ребенка  библейские
истории - это лучшие в мире сказки.  В  них  заключен  драматический  накал,
которого жаждет детское воображение: Иосиф и его  братья,  его  разноцветная
одежда, восхождение к власти в  Египте  и  драматичный  финал  великодушного
прощения безнравственных  братьев.  Моисей  и  горящий  кустарник  -  другая
любимая история. Не говоря уже о  неоспоримой  притягательности  сказания  о
Давиде и Голиафе.
   Год или два тому назад, стоя на вершине холма в Нимруде, я наблюдала, как
местный отпугиватель птиц, старый араб с  горстью  камней  в  одной  руке  и
рогаткой в другой, готовился защищать свой урожай от хищных стай. Его мишень
была как на ладони, а оружие обладало смертоносной силой, и я вдруг  впервые
отдала себе отчет в том, что именно Голиафу была расставлена ловушка.  Давид
с самого начала был в более выгодном положении - он обладал оружием дальнего
действия против безоружного человека. И речь идет вовсе не  о  борьбе  между
двумя парнями, низеньким и высоким, но о коварстве против грубой силы.
   В дни моей юности к нам часто приходили очень интересные  люди,  и  жаль,
что я не обращала на них внимания. Все, что я помню о Генри Джеймсе,  -  это
сетования мамы на то, что во время чая он всегда  разламывал  пополам  кусок
сахара, -  чистое  притворство,  как  будто  не  было  другого,  маленького.
Приходил Редьярд Киплинг, и опять в моей памяти осталось лишь,  как  мама  с
подругой обсуждают, почему же он в свое время  женился  на  миссис  Киплинг.
Обсуждение кончилось тем, что мамина подруга сказала:
   - Я знаю  почему.  Они  прекрасно  дополняют  друг  друга.  Приняв  слово
complґement  за  compliment   *,   я   нашла   это   заключение   совершенно
бессмысленным. Но когда Няня в один прекрасный день объяснила мне, что самый
большой комплимент, который джентльмен может сделать даме, - это  предложить
ей руку и сердце, все встало на место.
   Хотя я всегда присутствовала на чаепитиях, одетая, как  сейчас  помню,  в
белое муслиновое платье, перепоясанное  желтой  атласной  лентой,  гости  не
запечатлелись в моей памяти. Люди, которых я придумывала,  всегда  были  для
меня более реальными, чем настоящие.  Зато  я  очень  хорошо  помню  близкую
подругу моей мамы, мисс Тауэр, главным образом  потому,  что  она  постоянно
делала мне больно, и я  стремилась  избежать  встречи  с  ней.  У  нее  была
привычка набрасываться на меня с поцелуями и при этом восклицать:
   - Сейчас я тебя съем!
   Я всегда опасалась, что она действительно может съесть меня. Всю жизнь  я
тщательно  следила  за  тем,  чтобы  не  кидаться  на  детей  с  непрошеными
поцелуями. Бедные малютки, ведь  они  совершенно  беззащитны.  Дорогая  мисс
Тауэр, добрая, сердечная, она любила детей, но так мало задумывалась над  их
чувствами.
   Леди Мак-Грегор была одной из самых влиятельных фигур общественной  жизни
в Торки, и нас с ней связывали счастливые шутливые отношения. Я еще сидела в
коляске, когда однажды она подошла ко мне и спросила, знаю  ли  я,  кто  она
такая. Я честно ответила, что не знаю.
   - Передай маме, - сказала она, - что ты сегодня  повстречалась  с  миссис
"Неизвестнокто".
   Как только она отошла. Няня устроила мне выволочку.
   - Это была леди Мак-Грегор, и вы прекрасно знаете ее.
   Но с тех пор я всегда называла ее миссис "Неизвестно-кто", и это был  наш
общий веселый секрет.
   Настоящим весельчаком был  мой  крестный,  лорд  Лиффорд,  в  те  времена
капитан Хьюит. Однажды он пришел к нам и, узнав, что мистера и миссис Миллер
нет дома, не огорчился:
   - О, ничего страшного. Я зайду и подожду их. - И попытался войти вслед за
старшей горничной.
   Добросовестная горничная захлопнула дверь перед его носом и помчалась  на
второй этаж,  чтобы  продолжить  беседу  с  ним  из  удобно  для  этой  цели
расположенного окна туалета. В конце концов капитан убедил ее, что он - друг
дома, главным образом потому, что сказал:
   - И я прекрасно  знаю,  из  какого  окна  вы  со  мной  говорите,  -  это
ватерклозет.
   Топографическое доказательство  оказалось  для  нее  неоспоримым,  и  она
впустила его, но тотчас ушла, сгорая от стыда при мысли, что  капитану  было
известно, откуда она разговаривала с ним.
   В те дни мы были чрезвычайно стеснительны во всем, что касалось  уборной.
Немыслимо было даже представить себе, чтобы кто-то заметил, как  вы  входите
или выходите оттуда, - разве что  близкий  член  семьи.  В  нашем  доме  это
вызывало большие затруднения, так как  туалет  находился  ровно  на  полпути
между этажами, у всех на виду. Самым ужасным было, конечно, оказаться внутри
и слышать доносящиеся извне голоса. Выйти -  немыслимо.  Приходилось  сидеть
взаперти в четырех стенах и ждать, пока расчистится путь.
   Я не слишком хорошо помню и своих друзей-сверстников.
   Вспоминаю неких Дороти и  Далси,  обеих  младше  меня,  вялых  девочек  с
заложенными носами, довольно скучных, на мой взгляд. Мы пили чай  в  саду  и
бегали вокруг толстого  дуба,  поедая  девонширские  печения  с  кремом.  Не
понимаю, почему нам это так нравилось. Их отец, мистер  Б.,  был  закадычным
другом папы. Вскоре после того, как мы приехали в Торки,  мистер  Б.  сказал
отцу, что собирается жениться. На потрясающей, как он описал ее, женщине.
   - И что меня пугает, Джо (так называли папу все его  друзья),  -  говорил
он, - что меня положительно пугает, это до какой степени она меня любит!
   Вскоре после этого к нам приехала погостить одна мамина подруга. Она была
серьезно озабочена. Находясь в  качестве  чьей-то  компаньонки  в  гостинице
"Норт Девон", она встретила там высокую, довольно красивую молодую  женщину,
которая громко, во  всеуслышание  беседовала  в  холле  гостиницы  со  своей
подругой.
   - Я поймала птичку в сети, - победоносно заявила она.  -  Приручила  так,
что она теперь клюет у меня с ладони.
   Подруга поздравила ее, они принялись во весь голос обсуждать  предстоящее
супружество, детали брачной церемонии, тут-то и прозвучало имя жениха  -  им
оказался мистер Б.
   Мама с папой собрались на срочное совещание. Что  следует  предпринять  в
подобных обстоятельствах? Могут ли они допустить, чтобы несчастный мистер Б.
позволил этой бессовестной женщине так бесцеремонно женить себя из-за денег?
Но, может быть, вмешиваться уже поздно? Поверит ли он,  если  они  расскажут
ему о том, что услышали?
   Наконец папа принял решение.  Не  следует  говорить  мистеру  Б.  ничего.
Сплетни - дело недостойное. И мистер Б. - уже не  мальчик.  Он  сделал  свой
выбор с открытыми глазами.
   Из-за денег вышла миссис Б. за мистера Б.  или  нет,  но  она  стала  ему
превосходной женой, и они были счастливы друг с  другом,  как  голубки.  Они
вырастили троих детей, никогда не расставались,  и  трудно  вообразить  себе
более счастливую семью. Бедный мистер Б., к несчастью, умер от рака языка, и
в течение всего долгого мучительного периода его страданий жена ухаживала за
ним преданнейшим образом.
   - Хороший урок, - сказала мама однажды. -  Никогда  не  думайте,  что  вы
лучше разбираетесь в том, что нужно другим людям.
   За обедом у мистера Б. с супругой разговор обычно вертелся  исключительно
вокруг еды.
   - Персифаль, дорогой,  -  рокотала  миссис  Б.,  -  еще  чуть-чуть  этого
изумительного барашка. До чего же нежный вкус!
   - Как скажешь,  Эдит,  любовь  моя.  Разве  что  чуть-чуть.  Разреши  мне
передать тебе  соус.  Великолепный,  надо  признаться.  Дороти,  милая,  еще
чуточку барашка?
   - Heт, спасибо, папа.
   - Далси? Совсем крошечный кусочек ножки? Нежной-пренежной?
   - Нет, спасибо, мама.
   У меня была еще одна подружка, Маргарет. Полуофициальная. Мы не ходили  в
гости друг к другу  (мать  Маргарет  красила  волосы  в  ярко-рыжий  цвет  и
накладывала густые румяна на щеки;  как  я  теперь  подозреваю,  ее  считали
женщиной легкого поведения, и папа не разрешал маме встречаться с ней), но с
ее дочкой мы гуляли вместе. Думаю, наши няни дружили между  собой.  Маргарет
была страшной болтушкой и приводила меня в полное смятение. У нее только что
выпали передние зубы, и это делало ее речь настолько нечленораздельной,  что
часто я просто не понимала ее. Я чувствовала, что было бы невежливым сказать
ей об этом,  поэтому  отвечала  наугад,  впадая  все  в  большую  и  большую
безнадежность. Наконец Маргарет предложила "рассказать  мне  офну  исфорию".
История касалась "офних офрафленных конфеф", но что из-за этого  получилось,
я так никогда и не узнала. Невнятица все тянулась и тянулась, пока  Маргарет
торжественно не закончила:
   - Фы не фумаеф, фто эфо прекрасная исфория?
   Я горячо согласилась, но когда Маргарет задала мне вопрос,  связанный  со
своей "исфорией", я поняла: это уже чересчур, я сейчас сойду с ума. И  пылко
ринулась в бой со встречным предложением:
   - А сейчас, Маргарет, я расскажу историю тебе.
   Маргарет нерешительно посмотрела на меня.  Совершенно  очевидно,  что  ей
страстно хотелось обсудить отравленные конфеты, но к этому времени мною  уже
овладело настоящее отчаяние.
   - Это история - о-о... о персиковой косточке, - смело сымпровизировала я,
- о фее, которая жила внутри персиковой косточки.
   - Давай рассказывай, - сказала Маргарет.
   И я стала рассказывать. Я тянула до тех пор, пока не  показалась  калитка
Маргарет.
   - Здорово, - восхитилась Маргарет. - А где ты это вычитала?
   Я нигде это не вычитала. Я выдумала все на ходу из головы. Думаю,  ничего
особенно хорошего в моей сказке не было. Но  она  спасла  меня  от  вопиющей
бестактности, которую я проявила бы, намекнув Маргарет на  ее  отсутствующие
зубы. Я ответила, что совершенно не помню, из какой книги эта сказка.

   Когда моя сестра, "покончив" с образованием в  Париже,  вернулась  домой,
мне было пять лет. Помню, с каким волнением я наблюдала, как она выходит  из
запряженного четверкой лошадей экипажа  в  Илинге.  В  кокетливой  маленькой
соломенной шляпке, вуалетке с черными мушками, она показалась мне совершенно
другой. Всячески проявляя доброту к своей маленькой сестре, она рассказывала
мне сказки. Мэдж также прилагала все  усилия,  чтобы  усовершенствовать  мое
образование, и пыталась обучать меня  французскому  языку  по  учебнику  под
названием  "Маленький  наставник".  Боюсь,  она  была  не  слишком   хорошим
преподавателем, и вскоре я воспылала ненавистью к этой  книге.  Два  раза  я
искусно засовывала ее в шкаф позади других  книг,  но,  к  сожалению,  через
короткое время она вновь появлялась на свет.
   Я поняла,  что  нужно  действовать  более  основательно.  В  углу  стояла
огромная стеклянная горка, где находилось чучело плешивого орла - гордость и
слава моего отца. За нее-то я  и  засунула  "Маленького  наставника".  Успех
превзошел все ожидания. Дни проходили в тщательных,  но  бесплодных  поисках
пропавшей книги.
   Впрочем, мама с легкостью одержала надо мной победу.  Она  объявила,  что
любой, кто найдет книгу, получит  премию  в  виде  особенно  восхитительного
шоколада.  Наклонность  к  гурманству  до  добра   не   доводит.   Попав   в
расставленную ловушку, я решительно принялась обыскивать  комнату.  Наконец,
взобравшись  на  стул,  я  заглянула  за  орла  и  с   удивлением   радостно
воскликнула:
   - Ой! Вот же она!
   Возмездие  последовало  незамедлительно.  Меня  отчитали  и  отправили  в
постель на весь  остаток  дня.  Я  сочла  наказание  справедливым,  так  как
оказалась разоблаченной, но  то,  что  мне  не  дали  шоколада  -  это  было
несправедливо: ведь он был обещан любому, кто найдет "Наставника",  а  нашла
его я!
   Мэдж изобрела игру, которая одновременно пугала и зачаровывала меня. Игра
называлась "Старшая  сестра".  Идея  состояла  в  том,  что  в  нашей  семье
существовала еще одна старшая сестра, старше Мэдж. Она сошла с ума и жила  в
Корбин Хед, но иногда приходила домой. Они с Мэдж были похожи как две  капли
воды, но говорила "cтаршая сестра" совершенно  другим  голосом  -  страшным,
елейным.
   - Ты ведь знаешь, дорогая, кто я такая? Я твоя сестра Мэдж.  Ты  ведь  не
принимаешь меня за кого-то другого? Надеюсь, нет?
   Я приходила в неописуемый ужас. Конечно, я понимала, что  на  самом  деле
это была Мэдж, что она притворялась, ну а  если...  Вдруг  "старшая  сестра"
действительно существует? Этот голос, взгляд искоса. Это "старшая сестра"!
   Обыкновенно мама очень сердилась.
   - Я же просила тебя, Мэдж, не пугать ребенка своими глупыми играми.
   Мэдж отвечала вполне резонно:
   - Но она просит меня играть в это!
   Я просила. Я спрашивала Мэдж:
   - А скоро придет старшая сестра?
   - Не знаю. Ты хочешь, чтобы она пришла?
   - Да-да, хочу...
   Хотела ли я в самом деле? Не знаю, но  думаю,  что  хотела.  Моя  просьба
никогда не удовлетворялась немедленно. Только дня через два в дверь  детской
стучали и раздавался голос:
   - Можно мне войти, дорогая? Это твоя старшая сестра...
   Многие годы спустя, стоило Мэдж заговорить голосом "старшей сестры",  как
у меня немедленно бежали мурашки по спине.
   Почему мне нравилось  это  чувство  ужаса?  Какой  инстинкт  нуждается  в
удовлетворении страхом? Почему в самом деле дети любят сказки про  медведей,
волков и ведьм? Может быть, это бунт против  чересчур  благополучной  жизни?
Может быть, человек нуждается в ощущении некоторой  опасности?  Может  быть,
детская  преступность  в  современном  мире  обязана  своим   возникновением
чересчур благополучному обществу? Не нужно ли человеку  бороться  с  чем-то,
победить противника, - доказать себе свою силу? Уберите из "Красной Шапочки"
Серого Волка - разве  хоть  какому-нибудь  ребенку  это  понравится?  Короче
говоря, как и во всем, что существует в жизни,  вы  нуждаетесь  в  некоторой
порции страха, но не слишком большой.
   Моя сестра обладала огромным  даром  рассказывать.  Малышом  Монти  часто
умолял ее:
   - Расскажи это еще раз.
   - Не хочу.
   - Ну расскажи, расскажи, пожалуйста.
   - Не хочу.
   - Ну расскажи, пожалуйста, Мэдж, я сделаю что хочешь.
   - Дашь укусить за палец?
   - Да.
   - Я сильно укушу. Может быть, вообще откушу.
   - Неважно.
   Мэдж послушно пускается рассказывать все сызнова. Потом берет палец Монти
и кусает его. Теперь Монти вопит. Приходит мама. Мэдж наказывают.
   - Но мы ведь так условились, - упорствует Мэдж.
   Отлично помню свой первый рассказ, мелодраматический  и  очень  короткий,
главным образом потому, что писать хорошим почерком и без  ошибок  было  для
меня  сущим  мучением.  Речь  шла  о  благородной  леди  Мэдж  (хорошая)   и
кровожадной леди Агате (плохая). Сюжет разворачивался вокруг наследства.
   Я показала рассказ сестре и предложила ей разыграть  по  нему  спектакль.
Сестра немедленно заявила, что лучше она будет кровожадной леди Мэдж, а я  -
благородной леди Агатой.
   - Но разве ты не хочешь быть хорошей? - спросила  я,  пораженная.  Сестра
ответила отрицательно и сказала,  что  гораздо  интереснее  быть  плохой.  Я
пришла в восторг, потому  что  предложила  Мэдж  играть  положительную  роль
исключительно из вежливости.
   Помню, папа умирал от смеха, - впрочем, весьма доброжелательного, а  мама
сказала, что, может быть, мне  стоит  подобрать  какое-нибудь  другое  слово
вместо "кровожадной", потому что это слишком сильное выражение.
   - Но она была кровожадной, - объяснила я. - Она убила  много  людей.  Как
кровавая Мария Тюдор... Она ведь тоже сжигала людей, привязанных к столбам.
   Волшебные сказки играли в моей жизни большую  роль.  Бабушка  дарила  мне
книги на день рождения и на  Рождество:  "Желтая  книга  волшебных  сказок",
"Голубая книга волшебных сказок" и так далее - я любила все  и  перечитывала
их снова и снова. Еще был любимый сборник рассказов о  животных,  написанный
Эндрю Лэнгом, включающий, среди прочих, рассказ "Андрокл и лев".
   Примерно тогда же я открыла для себя серию книг миссис  Моулсворт,  самой
известной тогда детской писательницы. Эти  книги  сопровождали  меня  многие
годы, и, перечитывая их теперь, я снова убеждаюсь,  что  они  очень  хороши.
Конечно, нынешние дети нашли бы их устаревшими, но миссис Моулсворт  искусно
закручивала сюжет и умела  создавать  характеры.  "Рыжие",  "Просто  малыш",
"Господин Крошка"  предназначались  для  совсем  маленьких,  так  же  как